Текст книги "Сквозь боль и мрак"

Глава 4

Вальяжно развалившись на стуле и отведя взгляд в сторону, подальше от улыбающегося с плаката Гёте, Виктор вещал о втором передвижении согласных. Вещал медленно, проговаривая каждое немецкое слово. Нужды в подобной тщательности не было никакой. Виктор не питал иллюзий насчёт умственного уровня своих студентов. Желающих сделать немецкий своей профессией было так мало, что на факультет брали всех, кто умел связать пару слов, назвав своё имя и возраст.

Попадались среди них и удивительные экземпляры. К примеру, Доронин. Сидит в первом ряду и старательно пучит глаза. Глаза при этом круглые и пустые, будто стеклянные. Или вот Парамонова. Усердно пишет, не поднимая головы и не останавливаясь ни на секунду. Остальные даже не пытаются принять заинтересованный вид. Короткину всё равно: не спят и ладно.

– Если вам когда-нибудь придёт в голову распрощаться с нашим бренным миром, – Виктор перешёл на русский. – То подумайте вот о чём: красивых способов не существует. Кажется, чего проще, напиться снотворного, лечь в красивой позе и заснуть навсегда.

На последнем ряду хихикнули, Доронин часто заморгал. Парамонова даже головы не подняла, продолжая писать.

– Вот ляжете вы красиво на кровати, платьице расправите, – Доронин вздрогнул. Короткин усмехнулся. – Хорошо, не платьице, трусы в горошек шёлковые.

В аудитории захихикали. Виктор невозмутимо продолжил:

– Закинете в рот горсть таблеток, побольше да позабористей и станете ждать, представляя, как обнаружат вас мёртвого и красивого. Только красоты не будет! Всё, что вы в рот закидали из вас наружу полезет. Вас охватит паника, сразу же умирать расхочется и рванёте вы в уборную, поближе к белому другу. По дороге вас вырвет прямо на гладкий пол, и вы в панике поскользнётесь, полетите вниз и, ударившись головой о край унитаза, заснёте вечным сном. Впрочем, вы ведь этого добивались, верно?

Виктор вздохнул.

– Вместо красивой картинки получится отвратительное зрелище. Только представьте, как это выглядит…

Задумавшись, он замолчал. Вот ведь как бывает: годами не помнишь, а оно вылезает вдруг наружу так, что не затолкаешь обратно. Виктор поморщился. Неприятно-то как! Утром, когда он курил у второго корпуса, до него донёсся кусок разговора двух студентов.

– Да говорю ж я тебе, Есенин это! В его стиле. Послушай! Сквозь звёздный звон, сквозь истины и ложь, сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь… Есенин же!

– Какой Есенин! Нет у него такого! Больше на Заболоцкого похоже.

– Асадов, – произнёс, не оборачиваясь, Виктор. – Эдуард Асадов.

– Спасибо, – хором произнесли студенты и быстро ретировались.

Виктор не любил поэзию, считал её бесполезной. Он конечно мог процитировать Гёте, Шиллера и прочих немецких поэтов в оригинале и в различных переводах. Но того требовала работа. А ещё Асадова, ставшего первым звеном той цепи, что вытащила наружу прошлые переживания.

Лет пятнадцать назад он часто бывал в одной из школ города, в которой проходили практику его студенты. Литературу в той школе преподавала учительница со звучным именем Изабелла Львовна. Имени своему она нисколько не соответствовала. Маленькая, худенькая, со старомодной «химией» на голове, она тем не менее притягивала Виктора той странной силой, которую он никогда не мог описать, но которая, тем не менее, влекла его к неприметным на первый взгляд женщинам.

От Изабеллы его не отталкивали её наряды «из бабушкиного сундука», очки в толстой оправе и неизменные оранжевые бусы. Он и сам в ту пору щеголял в ярко-зелёной рубашке и ядовито-жёлтых брюках с острыми стрелками. Наряд этот ужасно раздражал директора школы, Ирину Витальевну.

– Виктор Семёнович, – нервно хихикая, однажды сказала она. – Я всё понимаю, но жёлтые штаны…

– Брюки, – вежливо поправил Виктор. – Мне их снять?

– Сделайте милость!

Виктор потянулся к ремню. Ирина Витальевна покраснела:

– Ну, не прямо сейчас. Здесь же дети… дома… завтра…

Неужели она правда подумала, что он разденется? До такой степени эксцентризма он ещё дошёл.

На следующий день Виктор явился в школу в шортах, чёрных, доходящих до колена с тщательно отутюженными стрелками.

– О, боже! – только и смогла произнести директор.

– У меня прямые ноги, не правда ли? – поинтересовался Виктор. – Грех прятать.

– Очень прямые, – пробормотала Ирина Витальевна, – но лучше уж брюки, пусть даже и жёлтые. А что? Очень даже приятный цвет, цвет радости.

– Вы необыкновенный человек, – сказала тогда Изабелла, и он твёрдо решил пригласить её на свидание. Вот только вместо ресторана оказался в полутёмном актовом зале. Изабелла открывала очередной сезон «Поэтической гостиной».

Виктор всё гадал тогда, кто из школьников пришёл сам, а кого пригласили добровольно-принудительно. Вот тот хмурый парень в углу думает вовсе не о Блоке или Пушкине, а о том, когда же всё это кончится и можно будет наконец пойти домой. Девчонка с хвостиками наверняка заинтересована. Не поэзией. Поэзия ей по барабану. Просто она привыкла бывать везде, строить из себя умную и начитанную. Учится на одни пятёрки и горько рыдает над каждой четвёркой. Вон как подалась вперёд, приготовила блокнот с ручкой. Что писать-то решила в такой темноте? Виктор усмехнулся.

– Люблю такие мероприятия, – кто-то тяжёлый опустился на соседний стул. Ирина Витальевна. Только её здесь не хватало! Настроение Виктора упорно поползло вниз.

Изабелла Львовна тем временем сияла на импровизированной сцене. Школьники по очереди поднимались на возвышение, читали стихи, и не было им конца. Виктор хмурился.

– Бочкин! – внезапно выкрикнула Ирина Витальевна. Виктор вздрогнул.

– Бочкин! Тебе неинтересно? Ты чего физиономию корчишь? В угол чего забился? Скучно тебе? Наверняка ни одного стихотворения не знаешь!

– Знаю, – тот самый хмурый парень неуклюже поднялся.

– Ну, так прочти нам что-нибудь!

Бочкин вздохнул и продекламировал:

– Эдуард Асадов. Сквозь звёздный звон, сквозь истину и ложь. Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь мне кажется, что ты ещё придёшь и тихо-тихо постучишься в дверь.

Он замолчал. Инесса Львовна зааплодировала, зал лениво подхватил.

– Всё? – директор властной рукой остановила аплодисменты. – Четыре строчки? А знаешь ли ты, Лёша, о чём это стихотворение?

– О человеке, который разлучен со своей любимой. Он ждёт, пока она вернётся.

– Садись, два! – Ирина Витальевна звонко хлопнула по столу ладонью. Виктор подпрыгнул. – Это стихотворение Эдуард Асадов посвятил своей умершей жене. Как он может её ждать?

– А он ждёт! – упрямо повторил Лёша. – Потому что до конца не верит в её смерть.

– И где это написано?

– Нигде. Я сам так понял.

– Сам с усам! – засмеялась директор. – Решил он! Где ты, а где Асадов! Мал ещё решать такие вещи.

Позднее Виктор шёл с Изабеллой по улице. Она доверительно прижималась к нему, словно боясь отпустить.

– Я думаю, тот мальчик, Лёша, был прав, – задумчиво произнесла она. – Каждый понимает поэзию по своему. Знаете, что я думаю по поводу того стихотворения?

Виктор не знал да ему на самом деле было плевать.

– Я думаю, – продолжила Изабелла, что строки эти очень символичны. Только послушайте: «Сквозь истины и ложь, сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь…» Это же всё про нашу жизнь. Живём, а вокруг истина и ложь, боль и мрак и конечно же ветер потерь…

В этот момент он и понял, что нужно отступить, потому что Изабелла из тех женщин, с которыми или серьёзно, или никак. Обременять себя долгими отношениями он не решался. Да и как можно решить за столь короткий промежуток времени? Вдруг не подойдут друг другу, сломаются под грузом бытовых проблем? Что тогда? Уходить? С другими проще, а эта одухотворённая, склонная к философии и рефлексии. Побежит тогда с изменившемся лицом к пруду, бросится в воду, или таблетки… мало ли способов. А он в который раз окажется виноватым. Словно его счастье уже ничего не стоит. Плавали, знаем! Второй раз на те же грабли наступать не хотелось.

Сегодня неочевидная логическая цепочка, начавшаяся с тех самых строк и протянувшаяся через Изабеллу в далёкое прошлое к его первой почти жене Лизе, пробудила тревожное волнение и горечь во рту. А может дело вовсе не в этом, а в том, что уже две недели не приходят те самые письма. Он не хотел видеть их в своём почтовом ящике, но теперь, когда они исчезли, Виктор почувствовал необъяснимую тревогу. Почему их нет? Что-то случилось? Но разве ему есть до этого дело?

– Параграф тридцать семь, – произнёс он громко. – Прочитать и законспектировать! Свободны!

Доронин робко заметил, что до конца пары ещё двадцать минут, чем окончательно вывел из себя преподавателя.

– Вам заняться больше нечем? – закричал Виктор. – Идите отсюда! Вон! Все вон!

Студенты поспешно вскочили. Через минуту их как ветром сдуло. Виктор бросил взгляд на висящий на стене плакат. Ему казалось, что розовощёкий Гёте смеётся именно над ним.

Глава 5

– Есть ещё зелёный чай с маракуйей, – радостно предложила девушка за прилавком. – Вы знаете, что это такое? Ели?

– Знаю, – ответил Владимир Николаевич, – есть, не ел. Но маракуйя слишком просто. Она сразу отгадает.

– Отгадает? – удивилась девушка.

– Моя дочь. Мы очень любим чай. У нас полный шкаф всякого разного. Мы часто играем в одну игру: она тайком заваривает чай, а потом я с закрытыми глазами должен угадать, что у меня в чашке.

– Как здорово! – девушка даже в ладоши захлопала. – А потом она глаза закрывает, да?

– Потом она, – соврал Владимир Николаевич.

Девушка скрылась в подсобке.

– У меня где-то был с личи чай. Личи она ни за что не определит! – закричала она оттуда.

Владимир Николаевич улыбнулся. Он любил ходить по магазинам, особенно по небольшим, где за прилавком всегда стояла милая женщина. Для него все женщины были милыми, даже те, кто хмурился недовольно и хамил в ответ на самый обычный вопрос.

Купив чай, Владимир Николаевич отправился в хлебный, к Полине. Пристроился в конец длинной очереди.

– Эй, Полина Юрьевна, ухажёр твой явился! – засмеялась продавщица из отдела тортов и пирожных.

Полина принимала хлеб, но всё же остановилась на минуту, взглянула в конец очереди и вздохнула. Владимиру Николаевичу показалось, что горестно. Полининым поклонником его посчитали по ошибке. Он просто не мог выносить, когда другим грустно и плохо, а Полина всегда выглядела такой несчастной, что Владимир Николаевич не выдерживал, улыбался ей и делал нехитрый комплимент.

Вот и сегодня, когда подошла его очередь, он сказал, что Полине очень идёт её новая причёска, а заколка в волосах просто восхитительна. Женщина засмущалась, замахала руками, но настроение у неё явно повысилось.

– Вот и славно, – произнёс Владимир Николаевич, выходя на улицу. – Славно и замечательно.

Кленовый лист спланировал ему под ноги. Старик наклонился, чтобы его поднять (красота-то какая!) и тут же замер, услышав обрывки разговора: «Саше всего тридцать исполнилось… здоров был… умер… мгновенно…»

Хрупкость человеческой жизни поразила Владимира Николаевича. Конечно он всегда знал, что человек смертен, но не всегда задумывался о том, что смертен он иногда внезапно. И это самое плохое, как утверждал булгаковский Воланд. И снова заныло сердце, вспомнился Коля, покойная мама, дом в деревне. Зачем снятся они?

– Вам нехорошо?

Сначала он почувствовал запах духов, лёгкий и ненавязчивый. Потом увидел тонкую руку, разогнулся и обомлел. Перед ним стоял ангел в белых одеждах.

– Я умер? – спросил он.

– Зачем? – совершенно нелогично спросил ангел и превратился в обычную женщину.

– Что зачем?

– Зачем вам умирать?

– Не знаю.

– Раз не знаете, то и не стоит, верно?

– Верно, – согласился он не в силах оторвать взгляд от её лица.

Незнакомку звали Ольгой. Сначала из-за стройной фигуры он принял её за молодую девушку, но позднее вгляделся в покрытое морщинами лицо и понял, что Ольга его ровесница.

– Провожу вас до дома? Можете идти?

Владимир Николаевич мог. Сердце отпустило, а в теле появилась небывалая лёгкость, но он всё же закряхтел, схватился за стоящий рядом забор и ответил, что было бы очень хорошо, если бы Ольга его проводила. Внутри подала свой голос совесть, но он немедленно от неё отмахнулся: иного способа задержать женщину он не знал.

– В нашем возрасте необходимо носить шляпу, – произнесла Ольга. – Осеннее солнце обманчиво. Это только кажется, что оно мягкое и тёплое. На самом деле, получить удар проще простого.

Владимир Николаевич согласно кивал, оглушённый красотой женщины. За всю свою жизнь он лишь раз терял голову и только из-за покойной жены.

– Я ведь сюда умирать приехала, – продолжала Ольга. – Ой, да не смотрите на меня волком! Я уже немолода, вся жизнь промчалась в гастролях, разные города, страны. Я балерина, в своё время очень даже известная. Но к старости хочется тишины, покоя и чтобы утром проснуться, а в окне солнце и куст сирени. В этом городе у меня жила подруга. Думаете, у балетных не может быть дружбы? Ошибаетесь. Мы учились вместе в училище, общались время от времени, но пересекались редко. Может, оттого и дружили. Думали о том, как станем вместе доживать свои жизни. Вот только она заболела и переехала на юг к родственнице. Так что я совсем одна осталась.

Они дошли до дома Залесского.

«Надо бы на чай её пригласить», – подумал старик, но так и не смог подобрать слов.

– Ой, смотрите! Магазин! – воскликнула Ольга. Будто магазинов прежде не видела. – Пойдём купим тебе шляпу!

Внезапный переход на «ты» слегка смутил и одновременно обрадовал. Владимир Николаевич покорно последовал за новой знакомой.

В магазине он почувствовал себя неловко. Ольга порхала между полок, хватала самые разные головные уборы и нахлобучивала их ему на голову.

– Только посмотри, как прекрасно мы смотримся? – она, смеясь, подвела его к большому зеркалу.

Владимир Николаевич взглянул на отражение и увидел невысокого старика рядом со стройной женщиной в нелепых шапках с помпонами. Охранник косился на них недобрым взглядом. Ещё немного и пальцем у виска покрутит.

К счастью, насмеявшись вволю и надурачившись, Ольга выбрала классическую соломенную шляпу и сама же за неё заплатила.

– Нет-нет, – пресекла она возражения Владимира Николаевича. – Это мой подарок. В следующий раз купишь мне что-нибудь в ответ.

В следующий раз. На душе у него вдруг стало тепло и радостно. Значит, их встреча не последняя.

Глава 6

В соседнем с институтом дворе играли в футбол подростки. Один из парней готовился бить штрафной. В импровизированных воротах, раскинув в стороны длинные руки, стояла девчонка. Парень суетливо перебирал ногами, не решаясь ударить.

– Как бить-то? – он обернулся на стоящих поодаль товарищей. – Девчонка же. Зашибу.

Приятели дружно захохотали.

– Не ссы, Дубровкин! – выкрикнул один из них.

Дубровкин шумно выдохнул, примерился к мячу… шедший мимо Виктор отвернулся.

– Гооол! – раздалось за его спиной.

Виктор вздрогнул. Снова вспомнилась Лиза, та давняя, восемнадцатилетняя Лиза ловко жонглировавшая мячом. Володька Лукашин всегда носил с собой мяч. Он мечтал стать профессиональным футболистом, вырвавшись из любительской команды маленького городка. Ему следовало поступить в спортивный институт, но он учился на инязе и мечтал, мечтал. Кажется, он так ничего и не добился. Виктор ничего не знал о его дальнейшей жизни. Он никогда не интересовался судьбой бывших однокурсников.

В тот день Лиза выпросила у Володьки мяч, подкинула его вверх, поймала, перекинула с руки на руку, снова подкинула.

– Ребят, а давайте в футбол! – закричала она.

– Детский сад! – пробормотал под нос Витя, сидевший на бревне с учебником немецкой грамматики в руках. Остальные предложению обрадовались, разделились на команды, с помощью крупных камней определили границы ворот.

– Одного человека не хватает, – заметил Володька. – Как играть-то?

– Да вот же Витя! Витя, давай с нами! – Лиза забрала у него книгу, схватила за руку, потянула.

– Экзамен скоро, – заупрямился Витя. – Да и не умею я.

– Не умеешь – вставай на ворота!

Он подчинился, встал, куда ему указали, расставил пошире ноги, распахнул руки. Лиза подбежала к воротам уже через пару минут.

– Промеж ног бей! – закричал Лёшка Коршунов.

Виктор сгруппировался, приготовившись к прыжку. Лиза ударила, и мяч угодил прямо в голову неопытного вратаря. Виктор упал как подкошенный. Ему не было больно, но вставать отчего-то не хотелось. Его трясли, поднимали, приводили в чувство, а он думал: «Какого чёрта согласился! Только опозорился!»

– Всё в порядке? – спросила Лиза, а потом вдруг притянула к себе, сжала в объятиях.

– Дурачок, я же так испугалась!

Как умело она выставляла его виноватым. И тогда, и позже.

Это всё ерунда, игра мозга. Выхватывает знаки, строит логическую цепочку, а на самом деле ничего нет. Просто письма не приходят. Да плевать ему на письма! Лучше бы их и вовсе не было.

Домой не тянуло. Дома жена, а Виктору меньше всего хотелось срывать зло на Юле. В голову пришла мысль о сестре. Катерина работала неподалёку в новом бизнес-центре. Высокое сверкающее чистыми стёклами здание раздражало Виктора не меньше, чем улыбающийся Гёте. Построить в городе такое здание было сродни тому, как вставить белоснежный зуб в полный гнилых зубов рот старика, нелепо и вызывающе.

Катерина стояла у входа вместе с той самой утренней девушкой в очках, что так тревожила Виктора. Он хотел было повернуть назад, но сестра заметила его и помахала рукой.

– Привет, дед! – сказала она. – Отошёл наконец?

– Отходят в мир иной, – проворчал Виктор, косясь на девушку. – А я, как видишь, жив ещё.

– Ну, прекращай кукситься!

– Что за выражения при посторонних!

Его раздражала непосредственность, с которой общалась сестра.

– Это не посторонняя, а Яна. – улыбнулась Катерина. – Мы вместе работаем. А это мой брат, Виктор. Или просто дед.

– Приятно познакомиться, – девушка протянула руку.

Виктор уже потянулся к её ладони как вдруг заметил в другой руке белую трость. Он сразу сложил два и два и отшатнулся.

– Ты нарочно? – прошипел он сестре.

– Нарочно что?

– Привела её сюда. Ты же знаешь, как я отношусь…

– Конечно, – усмехнулась Катерина. – Более того, мы тебя здесь каждый вечер караулим. Ты, правда, уже три месяца со мной не разговариваешь и видеть меня не хочешь, но я всё равно жду, чтобы уколоть посильнее и ещё на полгода разругаться. Ерунду не мели! А ты не обращай внимания, – обратилась она к девушке. – Он всегда такой вредный. Потому и дед. С самого детства повелось. Он ещё с тех пор ворчит как старик, злится непонятно на что.

– Я лучше пойду, – произнесла Яна. – До свидания!

Виктор молча развернулся и зашагал в противоположную сторону.

– Стой! – закричала Катерина. – Стой, несносный дед!

Виктор остановился, взглянул на два пакета в руках сестры.

– Ещё не оставила совковую привычку бегать в обед на рынок? – ехидно произнёс он. – Дефицита продуктов нет, милочка. Сейчас дефицит только в деньгах.

Катерина вздохнула:

– Это яблоки. Коновалова привезла с дачи. И кабачки с баклажанами.

– Боишься, как бы твой разлюбезный муженёк от голода не скопытился? Мало калорий в водке? Не докладывают отечественные производители?

Катерина всегда была спокойным человеком, нерушимым как скала. Ни вечные издёвки брата, ни несчастливый брак не подкосили её психического здоровья. Может поэтому Виктор бросался к ней в минуты отчаяния, стремясь поговорить, поплакаться в жилетку. Да, он действительно приходил к ней выговориться, но в итоге всегда замыкался, прячась за стеной сарказма, жестоких шуток и откровенного хамства. Сестра, впрочем, знала, что всё это наносное и по большому счёту безобидное.

– Что у тебя опять стряслось? – спросила она.

– Почему обязательно должно что-то стрястись? – парировал Виктор. – Стряслось в Китае. Землетрясение. А у меня всё как всегда.

– Три месяца, как ты разобиделся из-за своих писем, дулся и не брал трубку, а сейчас вдруг явился, чтобы поинтересоваться про Пашу?

– Меня твой муж-алкаш не интересует, а про письма молчи! Ещё хоть раз заикнёшься, до конца жизни разговаривать не буду.

– Твоей или моей?

– Что?

– Твоей или моей жизни?

Виктор выругался себе под нос и прибавил шагу.

– Эй, дед! – закричала Катерина. – Помочь не хочешь? Тяжело!

– Мне твои кабачки-яблоки без надобности. Тебе надо, ты и тащи!

«Она тоже, – подумал Виктор. – Пытается выставить меня виноватым. Ничего нового».

Глава 7

Снова снилась мама. И Коля, мудрый и смешливый Коля, так нелепо погибший в семнадцать лет.

– Как ты мог утонуть? – спросил его Владимир Николаевич. – Ты же прекрасно плавал.

– Так получилось, – пожал плечами брат, усмехнулся. – Если бы я не утонул тогда, разве ты бы уехал?

– Уехал.

– Нет. Ты не хотел. Просто тебе тошно было смотреть на речку, берег, на страдающую мамку. Ты же у нас натура чувствительная. Уехал, и жизнь твоя сложилась. Так что к лучшему всё.

Владимир Николаевич хотел ещё что-то сказать, но Коля неожиданно стал уменьшаться, и уменьшался он до тех пор пока совсем не пропал. Старик открыл глаза. Часы показывали шесть вечера. От неудобной позы затекло тело. Он с трудом выбрался из кресла, в котором умудрился задремать. На экране телевизора шли титры «Эффекта бабочки». Ясно. Фильмом навеяло. Но как реалистично и как правдиво!

Его вдруг охватило чувство вины. Если бы тогда, много лет назад, он бы поступил по-другому, кто знает, как сложилась бы жизнь его дочери.

Хлопнула входная дверь.

– Папа, ты дома?

Яна. Не теряя ни секунды, словно боясь отступить назад, Владимир Николаевич вышел в коридор.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он. – Это я во всём виноват.

– В чём? – не поняла Яна.

Владимир Николаевич замолчал, посмотрел на дочь, выдохнул и понял, что не сможет открыть ей правды. Пока не сможет.

– Не нужно было отпускать тебя одну в деревню, – выпалил он на одном дыхании. – Ты бы не поехала к родственникам, не оказалась бы на той остановке, тебя бы не сбила машина, ты бы… – тут он запнулся.

– Почему ты об этом вспомнил? Столько лет прошло.

– Да, так. Мама часто снится, – он решил отделаться полуправдой. – Моя мама. Брат тоже. Мама всегда говорила, что покойники к несчастью снятся.

– Не думаю, – дочь отнеслась к его словам со всей серьёзностью. – Просто тебя что-то беспокоит. Может, стоит съездить на родину, могилы навестить.

– Может быть, может быть… – Владимир Николаевич много лет не был в родном посёлке, а жизнь-то идёт.

– Да что это мы в коридоре стоим! – спохватился он. Ты же голодная, а я тебе ерундой голову забиваю! Пойдём-пойдём! Я чай новый купил! Необычный!

После ужина они пили чай, и Яна конечно же не угадала его вкус. По радио передавали «Дон Кихота», но Владимир Николаевич не слушал. Он всё думал о бабочке, которая одним взмахом крыла меняет историю.

Двадцать пять лет назад он и не думал, что и у него когда-нибудь будут дети. Поздно. Если по молодости ничего не вышло, то и позднее ничего не получится. Но кто сказал, что причина в нём? Причины не было, и от этой неопределённости становилось ещё страшней. Сначала он даже предлагал жене развестись. Кто знает, быть может, они просто несовместимы, а с другими партнёрами у каждого из них появится шанс.

– Псевдонаучная чушь! – говорила Аня. – Неужели ты меня ни капельки не любишь?

– Люблю, – отвечал он. – Поэтому и хочу, чтобы ты была счастлива. – А я, – добавлял он уже про себя, – и один проживу.

Они жили тогда в Заводском районе, за «линией», железной дорогой, делившей город на две неравные части. В их районе только заводы и были, выстроившиеся в ряд вдоль железнодорожного полотна: керамический, сажевый, кирпичный, текстильная фабрика. Дальше полудикий парк, заросший и неопрятный, а за ним здание общества слепых, школа поводырей, дом культуры и Елисаветинская гимназия для слепых и слабовидящих детей. За заводами пятиэтажки. В некоторых общежития для одиноких, в других служебное жильё для семейных.

Владимир с Аней к семейным относились с натяжкой.

– Целая квартира! – ворчал Травкин, тогда ещё совсем юный. – Детей нет, а квартиру отхапали! Хватило бы комнаты на двоих!

Он и сам хотел бы жить отдельно, но у него как у холостого шансов на квартиру не было вовсе. Это Травкин разнёс по району весть, что Аня беременна. В то время он ухаживал за медсестрой из гинекологии Светочкой, караулил её на крыльце после работы, заходил внутрь, слонялся по коридорам, заглядывал в кабинеты, смущая женщин.

– Это же совсем невозможно! – ругала его Светочка. – Меня из-за тебя уволят. Ну, зачем ты ходишь? Ещё раз придёшь, и я с тобой расстанусь!

Расстались они через два месяца и совсем по другой причине, но Травкин совету внял и в женскую консультацию не заглядывал, но до того сумел углядеть у кабинета УЗИ Аню Залесскую, сложить два и два и возмущённо поделиться с каждым:

– Залесская-то сдурела на старости лет! Рожать решила!

Травкину верили. Одни удивлённо качали головой, другие радовались, что сумела-таки Аня опередить тикающие часики, заскочила в последний вагон. И никто не знал, что Травкин всё перепутал, что не было никакой беременности, а была Вероника Тихвина, которую и ждала в коридоре Аня.

Вероника. Тоненькая и хрупкая словно тростиночка. Её муж погиб пару месяцев назад. Тогда она ещё не знала, что ждёт ребёнка, четвёртого в их семье.

– Я их не подниму, – жаловалась она Ане. – Не смогу.

Аня отговаривала её от аборта. Владимир Николаевич жену не понимал. Она и сама ругала себя за вмешательство в чужую жизнь.

– Неправильно это, – говорила она. – Умом понимаю, а принять не могу. Я как подумаю, что ребёнка убивают…

– Не ребёнка, – поправлял её муж. – Набор клеток, говорят, – добавлял он неуверенно.

– Да, прости. Личное это…

Вероника уехала к родителям в Коломну, связь с ней прервалась, и Залесские так никогда и не узнали, родился ли её четвёртый ребёнок. Вот только эта ситуация сильно повлияла на Аню.

– Знаешь, – говорила она, – а ведь мы могли бы усыновить её ребёнка, когда он родится. У меня есть знакомые в опеке. Вероника бы отказалась, а мы бы взяли.

Она даже порывалась поехать в Коломну, выяснить судьбу женщины, но так никуда и не поехала. Месяц спустя Аня с Владимиром взяли из детского дома пятимесячную малышку Яну. А через полгода Аня умерла от осложнений, вызванных гриппом.

Для Владимира Николаевича так и осталось секретом то, как им удалось сохранить в тайне удочерение. Ведь даже скрывать не пытались. В то время завод, переживший лихие девяностые, нулевые уже не выдержал и обанкротился. Хорошо ещё, что успели перевести служебные квартиры в личную собственность, иначе остались бы без кола и без двора.

В поисках лучшей жизни супруги переехали в Москву, сняли небольшую квартирку, устроились на работу: Аня в школу, Владимир охранником в торговый центр. Не весть что, но Аня утверждала, что стоит только начать и даже в их возрасте возможно добиться многого. Неплохо помогала и сдача квартиры в родном городе.

После смерти жены Владимир Николаевич Москву бросил. Он и прежде считал, что поменял шило на мыло, но жене не перечил: хочется ей да и ладно. После уже не стало смысла куда-то рваться, жить на птичьих правах в чужой квартире, толкаться в шумном метро.

Заводские дома признали аварийными, жильцам выделили квартиры в новых домах. Травкин, получивший взамен своей комнаты комнату в квартире на три семьи, встретил Владимира Николаевича с плохо скрываемой завистью.

– Двушка у вас, конечно! Подсуетились! Вовремя ребёнка заделали! – возмущался он.

В тот день Владимир Николаевич впервые ударил человека. Травкин заверещал, призывая на помощь свидетелей, но стоявшие рядом люди сделали вид, что ничего не видели. Кто-то даже решил, что так ему и надо.

Несколько лет спустя они снова встретились на одном заводе, в одном цеху, и Травкин продолжил негодовать. Он завидовал всему: пенсии, квартире, годовой премии и зарплате. Новому велосипеду Залесского и то завидовал. Ему всё казалось несправедливым и неправильным. Владимир Николаевич уже и внимания на него перестал обращать: жужжит себе над ухом как надоедливая муха да и пусть жужжит. Вреда от него никакого, впрочем как и пользы.

Сегодня за чаем Владимир Николаевич думал о том, что сделанное им может оказаться ошибкой. Нет, он нисколько не жалел о том, что у него есть дочь. Просто мучил один вопрос: что если бы её удочерил кто-то другой? Умнее, моложе, богаче. Маленьких детей охотно берут в семью. Возможно даже иностранцы приглядели бы себе девочку. В любом случае Яна не оказалась бы на той остановке в то время, и прожила бы более счастливую жизнь, чем та, которая есть у неё сейчас.

Нужно было решиться рассказать правду, но больше всего на свете Владимир Николаевич боялся, что дочь его возненавидит.

– Это из-за тебя, – скажет она. – Я стала общаться с теми людьми. Мне сказали, что они мои родственники. Я и поверила. И они поверили. Поверили так сильно, что возложили на меня вину за смерть Ани, считая, что беременность ослабила её организм. А я ездила к ним, пыталась наладить отношения, потому что думала, что мы родные, а на самом деле…

Он так глубоко погрузился в размышления, что не сразу услышал обращённые к нему слова дочери.

– Что? – переспросил он.

– Я спрашиваю, что в чае? Какие фрукты?

– Чай? – он задумался. – Я не помню… правда… может быть, на этикетке…

Он хотел было встать, но дочь его успокоила:

– Ничего страшного. Это неважно.

«Это неважно, – повторил он про себя. – Совсем неважно».