Текст книги "Михайловская дева"

Наши друзья вскарабкались наверх пологого холма и забежали в открытую дверь. Как только Владимир упал на пол своей родной уже комнаты, за ним ввалился и Макар. Владимир оглянулся и тут же захлопнул за собой дверь. С картиной, висевшей на стене, произошли странные метаморфозы. Изображение вмиг перестало быть объемным. Рама уменьшилась прямо на глазах. Друзья с удивлением обнаружили на ней обычный летний пейзаж – голубое небо, зелень летнего луга, полоска леса вдали, и облик стройной барышни в розовом платье, скучающей в белой резной беседке.

Как только картина уменьшилась и стала обычной, исчезла и тропа из примятой травы, ведущая к ней. Теперь пол сиял полнейшей чистотой.

Владимир дрожащими руками тут же снял картину со стены и положил ее рядом с собой, на кровать. Макар удивленно потрогал на ней краски. Это было масло, на холсте. Макар даже лизнул край сего дивного пейзажа.

– Да… твоё благородие. Сколько здесь живем, столько и дивимся.

– Макар, сейчас бы выпить, – Вадимир огляделся.

У прикроватного столика вдруг обнаружилась пузатая бутылка старинного коньяка и две рюмки. Владимир быстро откупорил бутылку и налил себе и Макару по полной.

– Ну, давай, за твое чудесное спасение! – усмехнулся Булкин.

– Давай! Я хочу выпить за тебя… – глаза Владимира увлажнились. – Если бы не ты… Я даже боюсь произнести вслух, чтобы со мной было, если бы не ты. Расскажи, как ты меня нашел?

– Я? А я выспался вдоволь и решил пойти к тебе, Владимир Иванович. В гости. На дворе ночь была тогда. Скучно стало.

И только тут Владимир заметил, что долгая ночь закончилась, и за окном тлел местный, чуть притухший день.

– Ты продолжай, дорогой. Только я на одну минутку прерву тебя. Я хочу убрать этот шедевр мирового искусства куда-нибудь подальше.

– Да, вынеси ты эту дрянь на улицу и сожги на заднем дворе, – предложил бесхитростный Булкин.

– Что ты! Это – творение самого Виктора. Прав у меня нет, такие дела с великим полотном производить! – у Владимира все еще тряслись руки, и дрожал голос. – А потом, там она…

– Как ее зовут?

– Елена Николаевна. Леночка… – Владимир всхлипнул. – Знаешь Макарушка, я засуну эту картину пока что за шкаф с одеждой. Пускай там побудет. Правда?

– Конечно, пускай!

Владимир еще раз бегло глянул на пейзаж, взял из шкафа чистую простынь и обернул ею картину. Потом он аккуратно засунул ее в щель за шкафом. Тяжко вздохнул и присел к столику.

– Макарушка, спасибо тебе, родной. Никого ближе тебя у меня здесь нет.

– Да ладно, чего ты, твое благородие? Не конфузь меня. Я здесь какой-то плаксивый стал. Чуть что – сразу сердце ныть начинает, и слезы текут.

Они выпили по второй.

– Расскажи, дорогой, что далее было? Как ты меня нашел?

– Ну, как… Пришел я к тебе. Постучал в ворота. В ответ тишина. Думаю – зайти, так чудища там твои, поди, нападут, охранники. Постоял я. Помялся. Уже была такая мысль, уйти восвояси. Но будто кто подтолкнул меня: а вдруг с Владимиром Ивановичем чего стряслось? Вдруг, помощь моя требуется? Я открыл калитку решительно. Глянул, а горгулий твоих и нет. Думаю, наверное, погулять в лес ускакали, окаянные. А мне оно на руку. Я шмыг прямиком к дому. Взбежал по ступеням. Дверь открыта. Я в горницу. Нет тебя там. Я на второй этаж. Прямиком в спальню. Гляжу, мать честна, а на стене дверь стоит, и свет из нее лунный идет, и дух травяной, да свежий. Как у нас в деревне. Я и шагнул в нее. Понял отчего-то сразу, что ты ушел именно туда. Подумал еще: здесь такой воздух медовый, росистый. Как Владимиру Ивановичу туда не уйти? Гляжу: на холме оказался. Я покричал тебя – вдруг ты где рядом, на травке прикорнул. Нет. В ответ снова – тишина.

Макар еще налил себе и Владимиру коньяку. Владимир с интересом слушал своего друга и кивал головой.

– А дальше смотрю – беседка белеет в темноте. Я к ней, потом по лесу пробежался. Тебя всюду кликал. Только эхо ночное, да филин мне и отвечали. Глянул – за лесом забелели дома господские. Эге, смекнул я, тут усадьба чья-то богатая. Наверное, там мой Владимир Иванович и гостит. Так кумекаю, а у самого отчего-то предчувствие нехорошее на душе еще больше растет. Решил я действовать аккуратно. Приблизился к окнам главного дома. Комнаты все пустые, кое-где свечи горят. Но нигде тебя нету. В одной из комнат увидал я женщину молодую и мужчину толстого. Лицо у него было злое. Через окно неслышно, о чем они говорят, но вижу: ссорятся. И женщина эта тяжко плачет.

Владимир поежился от этих слов Макара. Он живо вспомнил облик несчастной Елены.

– Ну, думаю, вы разговаривайте, господа хорошие. Я вам мешать не стану. А только мне надобно разузнать, где мой друг. Уже тогда я понял, что бабьи слезы не без твоего участия льются. Прости Володя, за прямоту… Но где ты, там бабам беда, – он ухмыльнулся пьяным глазом. – И вот, отошел я тихонечко от дома и шмыгнул к хозяйственным постройкам. Смотрю, по двору идет сонная баба. Видать, до ветру ходила. Я хвать ее в охапку. Рот заткнул и спрашиваю: признавайся дурища, был ли тут гость новый? Наружности красивой? И описал тебя точно. Не скажешь, говорю, я тебя тут же и порешу. Испужалась она и закивала. Рассказала тихонечко, что да, дескать, гостил тут с барыней один красавчик, два дня. Во флигеле, у реки, мол, гужевались. А барин САМ в отъезде был. Да, давеча вернулся раньше времени. Смекнул я – во что ты влип, дорогой мой человек. Смекнул и побег искать, где тебя могут караулить. Долго искать не пришлось. Сразу громилу с ружьем обнаружил, возле чулана. Подкрался я сзади и саданул его камешком по голове. Но не сильно. Живой он. Я проверил. Ну, а дальше ты все сам знаешь.

Расчувствовавшийся Владимир встал и крепко обнял Макара.

Они еще долго сидели вместе и пили. Бутылки с коньяком и фронтиньяком сами по себе появлялись на круглом столике.

Глава 3

– Махнев, вставай. Так все проспишь! – услышал Владимир до боли знакомый голос демона.

Он едва разлепил сонные веки. Голова трещала с похмелья. Лицо Виктора склонилось над ним. В этот раз голова демона была одета в роскошный седоватый парик, какие носили во времена Петра. Пышные волосы были уложены на манер гривы, ровными завитками, и слегка припудрены. На демоне красовался темный шелковый плащ, под ним скрывался военный мундир петровской эпохи. Всем своим видом он смахивал на портрет канцлера Г. И. Головкина.

– Добро вы с Макарушкой на радостях набрались – бутылка за бутылкой. Пол бочки на двоих выкушали, да без закуски! Прямо как два пьянчужки. Плакали под конец, обнимались – смотреть было тошно.

– А где Макар?

– Дома спит. Овидий пошел его будить. Близится очередной урок, а вы все дрыхните.

– Урок? Уже? – Владимир поморщился. – Здесь и без уроков-то страстей хватает.

– Ну, а как ты думал? – демон хихикнул. – Что, брат, чуть не оскопили тебя давеча?

Владимир резко сел, его замутило. Он огляделся по сторонам. На месте пустой стены вновь красовалась картинная рама, без холста. Еще красивее и витиеватее прежней. Виктор остался верен своим привычкам. Он снова пришел к Махневу из картины.

– Как тебе мой славный пейзажик?

– Запомнится надолго.

– А барышня какая хорошая… Так?

– Так.

– Что более всего мне понравилось, так это то, что она тебя демоном называла.

– Незаслуженно, – буркнул Махнев.

– Так-то оно так. Но приятно то, что все самое прекрасное у женщин связано с нечистой силой. А? Ты не находишь?

– Она заблуждается.

– Может быть, может быть…

– Зачем вы так со мной?

– Как?

– Вот так-то. Воздух, река, любовь… И на тебе! Нептун на коротких ногах. Вурдалак.

– О, милый, ты вурдалаков-то еще не видал толком. Все впереди. А потом, мне непонятны твои обвинения в мой адрес. Я лишь картинку нарисовал. Простенькую. Пейзаж. А все остальное, милый, игры твоего воображения.

– Как это?

– А так.

– Хотите сказать, что и не было ничего?

– А это только тебе решать. Если решишь, что сон все, значит – сон. Если явью назовешь, будет явь. Я же и ранее говорил тебе, что этот мир отличен от того, где ты недавно жил. Приходят образы, уходят образы – здесь не статично все и нелогично даже.

– О, не стоит продолжать. Для моего душевного равновесия будет легче, если я стану думать, что все это было сном… И не только это.

– Что, так страшно было? – демон запрокинул красивую голову и расхохотался. – Ночь перед «Стрелецкой казнью» как прошла? Кровавые скопцы не снились?

– Зря смеетесь. Это было ужасно.

– Верю! Верю!

Виктор медленно прошелся по комнате.

– A propos, некоторые лирические мысли твои мне там очень понравились. О родине, о судьбе. Признаюсь, я даже всплакнул от общей патетики. Дождь за окном. Грусть… И тут ты с такими сентенциями. Глубоко взял! Перефразируя Грибоедова: «И дождь в Отечестве нам сладок и приятен». А? – демон шутовски глянул на Владимира. – Опять я отвлекся. Ты знаешь, я прислушиваюсь к чаяниям своих подопечных. Поверь, Володя, я очень постараюсь, чтобы в следующей жизни ты родился именно в России.

– Да уж… Обнадеживает. И придет некое чучело с красной фигой и набьет тебе для начала морду.

– Конечно набьет, и не единожды, – осклабился демон. – Но на вас, тонких лириков, не угодишь.

Демон еще прошелся по комнате Владимира. Приблизился к письменному столу, взял в руки перо. Обмакнул его в чернила. И на верхнем листе поставил свою витиеватую подпись: «VL»

– Ну что, мой le favori, хватит прохлаждаться. Приводи себя в порядок, завтракай и ступай ко мне в замок. Через два часа я тебя жду.

Демон махнул на прощание рукой и ушел не через раму, а спустился по лестнице вниз. Каблуки его громоздких башмаков петровской эпохи, с пряжками, простучали до самого низа. Где-то на пороге он растворился, потому, что ни одна живая душа не видела его, идущим по улице.

Владимир снова потянулся, почесал небритый подбородок и встал с постели.

Медленной походкой он подошел к зловредному зеркалу и затаился возле. По зеркальному полотну едва побежали знакомые огоньки, поверхность заволновалась рябью. Но Владимир глянул на зеркало исподлобья с таким свирепым видом, что все тайные колдовские приготовления сошли на нет. Зеркало будто остановилось в нерешительности. Огоньки потухли, а слюдяная рябь смялась и окоченела без видимой картинки.

– А вот только попробуй! – кулаком пригрозил ему Махнев. – И это будет твое последнее кривляние. Если ты посмеешь подшутить над самым важным для каждого мужчины, я немедля тебя расколочу. Тебе понятно, чертово шутило? Надсмехаться над святым не позволю.

С чувством легкой победы Владимир вошел в свою уборную. В ней все было привычно и чисто, и вода в ванной плескалась теплая и обычная с виду. Странным показалось лишь то, что на бельевом комоде, рядом со всевозможными флаконами, гребнями и несессером, лежал трогательный венок из маков, ромашек и васильков. Девичий, деревенский венок.

Владимир долго и пристально рассматривал сие рукотворное чудо, довольно непривычное для своих покоев. И никак не мог взять в толк, откуда взялся этот венок. Каким ветром его сюда занесло? Он заново вспомнил о прекрасной Елене Николаевне. Тихо вздохнул. Но пятое чувство ему подсказывало, что такие венки она не носила. Это был девичий, крестьянский венок.

«Ладно, бог с ним, с венком. Надобно привыкнуть к появлению и исчезновению вещей в этом доме. И относиться к этому спокойнее…»

Владимир окунулся в воду. Натерся душистой мочалой, омыл себя чистой водой. Вытерся. Потом он долго брился, душился, причесывал кудри и выбирал костюм. Через полчаса наш герой стоял одетый в добротную фрачную пару. Сам фрак был сшит из ткани серого оттенка, с шелковыми лацканами и изящными пуговицами. Ниже шли темные брюки и роскошные штиблеты. Весь этот ансамбль прекрасно дополняли светлый жилет, черный фуляр с золотой булавкой, невысокий цилиндр и трость с набалдашником в виде льва.

 
«Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде,
Как dandy лондонский одет –
И наконец увидел свет».
 

Владимир оглядел себя в зеркало и процитировал отрывок из Пушкина. Чего греха таить, он нравился самому себе. Спускаясь по лестнице, наш модник мимоходом вспомнил объятия Елены и ее пылкие признания в любви. Эти воспоминания прибавили ему сил и решительности. Самодовольная улыбка коснулась губ. Он даже принялся напевать какую-то лирическую арию.

«И все-таки, господин Грабов, я оставил тебя с ветвистыми рогами на твоей глупой башке!» – мстительно усмехнулся Владимир.

Удивительным было и то, что столовая встретила его приятным ароматом кофе. На столе, покрытом светлой скатертью, ожидал его завтрак. Это были румяные пряженцы с грибами, жульен, гусиный паштет, булочки с ванилью, сливочное масло, яйца, сыр, и, конечно, чашка с душистым кофе.

«О, какая щедрость! Благодарю вас, Виктор! Вы очень добры ко мне нынче. Мне не пришлось ничего выпрашивать и экспериментировать с едой. Душевно рад! Благодарю! Делаю выводы, что из разряда низших арестантов я перешел в класс повыше. Хотя, постоянство – не ваше кредо. И все равно – благодарю!»

После этого длинного внутреннего монолога, наш Владимир, не мудрствуя лукаво, принялся за поглощение всех этих вкусностей.

Он плотно позавтракал и вышел на улицу. Обе стражницы ждали его внизу.

– Мой славные, хитрые девочки, вы верно проголодались?

Горгульи затрепетали от счастья. Их хвостики завиляли, подобно хвостам домашних болонок.

Владимир на минуту сосредоточился, и перед изумленными мордахами его питомцев возникли два огромных корыта, полных белобрюхими осетрами. Пахнуло свежей речной тиной. Брюхо одного из осетров лопнуло от удара, и на волю прорвался маслянистый поток сверкающей, словно бисер, черной икры. Горгульи онемели от счастья.

– Кушайте, мои славные. Папочка пошел на новый урок. И я не знаю, сколько времени меня не будет дома.

Как ни странно, его свирепые стражницы не набросились сразу на еду. На их лохматых физиономиях нарисовалось нечто, похожее на чувство глубокого сострадания. Обе горгульи перепрыгнули через корыта с рыбой и бросились к ногам Владимира. Владимир с удивлением почувствовал, как шершавые языки коснулись его пальцев.

– Ну… Зачем вы так? Я же вернусь. Надеюсь… – неожиданно Владимир прослезился. Он едва сдерживал ровный тон голоса. Волнение и нежность к этим странным существам душили его. – Если меня долго не будет, то вы у дома-то не сидите. Сбегайте в лес. Там грибы, ягоды, – он призадумался. – Нет, вы, верно, не травоядные. Ну, там и птички и рыбки есть. Только крупных рыбок с женскими головами не трогайте! Это русалки. Их есть нельзя, – он еще раз погладил своих зверушек по круглым головам, почесал им за ушками и отправился прочь из дому.

Вокруг стоял местный сероватый день. Огромные бабочки и жуки все также таились по лопухами и кустами душистых цветов, устраивая тайные рандеву друг с другом. Владимир уже почти не обращал на них своего пристального внимания. Разве только в тех случаях, когда образ какой-либо летуньи не был слишком пригож, либо в нем угадывались черты какого-нибудь выдающегося живописца.

«Жаль, что со мною нет Макара. Но заходить к нему по дороге уже нет времени. Я не знаю, к какому часу назначено прийти ему. Может, встретимся прямо в учебной аудитории?»

Пряным ароматом пахнула в лицо Секвойевая роща. Владимир шел в полном одиночестве и старался не смотреть на вершины гигантских деревьев. Боковым зрением он видел среди массивных стволов некое движение зеленоватых и бурых теней. Пару раз до слуха долетел женский шепот и вздохи. Но Владимир, помня о приключениях в царстве дриад, лишь прибавлял шагу в сторону замка Виктора. Уже показались жирные мангровые топи. Черные стволы глянцево поблескивали в тусклом свете серого дня. Черные вороны, нахохлившись, дремали, сидя на кривых, словно паучьи лапы, голых ветках.

Послышался шум приближающегося водопада.

«Господи, снова этот шаткий мосток. Я не должен настраивать себя на страх. Я должен, в конце концов, взять себя в руки».

Водопад рыкнул, словно потревоженный зверь. Владимир ступил на шаткие жердочки моста. Нельзя сказать, чтобы он утратил чувство страха. Нет. Но почему-то в этот раз ему было намного легче. Он даже не сильно вспотел, прежде чем злополучный мост остался позади. Владимир остановился и вытер лицо платком. Но это был не пот. Это были брызги воды.

Спустя некоторое время он легко вбежал на известковый холм и оказался возле ворот замка Виктора.

К счастью, высокие решетки были подняты кверху. Каблуки скользнули по светло-серой хрустальной плитке, напоминающей дымчатый опал. Владимир уже забыл, насколько величественен и красив замок его Магистра. В каждой плитке томился замурованный белый цветок раскрытой лилии или соцветие из двух или трех цветов. И сами плиты соединялись меж собой таким образом, что создавался витиеватый, пляшущий в искусственном свете узор.

Он заново разглядывал мраморные и малахитовые горшки с золотыми и натуральными древами, роскошные клумбы. Взгляд останавливался на благоухающих розах различных сортов и расцветок: от кипенно-белого и алебастрового, до шафранно-желтого; от нежно розового, цвета Авроры до ярко-пурпурного, карминного и почти черного оттенка.

Издалека послышалось женское пение. За это время одна часть сада претерпела некие изменения. Вместо южных магнолий, пальм и экзотов, выросла небольшая березовая рощица. Владимир подкрался ближе. За рядом ровных и белых, словно невесты березок, раскинулась круглая поляна. А на ней несколько девушек, одетых в простонародные сарафаны, водили дружный хоровод. У каждой на голове красовался точно такой венок, какой он обнаружил всего час тому назад в собственной уборной: из васильков, маков и ромашек.

«Чтобы это все значило? – подумал Владимир. – Новое увлечение Виктора? Потянуло на русских крестьянок? Так, наш всеядный Архонт от них и не уходил. Зачем они тут танцуют?»

Лица девушек отличались немыслимой, почти кукольной красотой. Длинные косы украшали кумачовые ленты. Они дружно пели какую-то странную песню. Владимир невольно вслушался в ее слова.

 
Как меня молодушку увели из гнездышка,
Злые люди, что куницы, увели красу-девицу.
Ты мой батюшка-мертвец, ты воскресни, мой отец.
Помолись, заступись – со злодеем разберись.
Как меня, молодушку, увели из гнездышка,
Эх, украли…. Увели. Увели из гнездышка…
 

«Дичь какая-то… – подумал Владимир. – Ни разу не слышал эту дурацкую песню».

Он хотел послушать ее и далее, но почувствовал, что кто-то потянул его сзади за полу щегольского фрака.

– Владимир Иванович, поторопитесь, – раздался снизу неприветливый голос Овидия.

– Ой, простите, я уже иду… Здравствуйте, уважаемый.

Малютка в ответ лишь коротко кивнул и побежал вперед, загребая короткими ножками, обутыми в сафьяновые туфли. Он ловко лавировал меж диковинных стволов и двигался так быстро, что Владимир едва поспевал за ним следом. Руки Владимира раздвигали пышные заросли живых и искусственных деревьев. Пару раз ладони оцарапало тонкими золотыми листьями. Наконец деревья стали реже, и он ступил на дорожку, ведущую к беломраморному донжону. Наш герой в который раз подивился размахам и величавостью всех строений в замке своего Архонта.

Двери донжона распахнулись. Ноги Владимира утонули в мягком ворсе персидского ковра. Высокий, уходящий в небо потолок, отсвечивал блеском прозрачного хрусталя. Связки белых восковых свечей, перекрученных золотистыми нитями, мерцали на гнутых, тяжелых жирандолях.

Прозрачный пол отливал голубым лазуритом, множественные соцветия невиданных тропических цветов тонули в глубине гладких плит и создавали меж собой витиеватый мозаичный узор. Мебели все также было мало: всего несколько роскошных бархатных диванов фривольно расположились вдоль белых, словно припудренных стен. Тут же стояли огромные фарфоровые расписные вазы со свежесрезанными розами. Вместо картин у стен высились античные хариты из каррарского мрамора в три человеческих роста, изображенные в вызывающих, откровенных позах.

Зал переходил в широкую мраморную лестницу, покрытую красной ковровой дорожкой, ведущую на второй этаж замка.

«Я даже стал забывать, насколько здесь все прекрасно», – подумал Владимир.

Он все также следовал за скользящим над полом Овидием, пока кастелян Магистра не привел Владимира к знакомой аудитории.

«Наверное, я как всегда, опоздал, – рассуждал Махнев. – Родион и Макар, верно, уже на месте. А Катя? О Кате я даже думать боюсь…»

Рука толкнула полотно высокой палисандровой двери.

Аудитория была пуста. На рядах амфитеатра не было ни души. Пуста была и сцена с трибуной главного лектора.

«Странно, неужели сегодня я первый?» – удивился Владимир.

Он прошел к ученическим местам и сел. Прошло какое-то время, в аудиторию никто не входил.

Владимир сидел на месте и думал, бог знает о чем. Зевота скривила его рот. Он чуть было не задремал, как вдруг в коридоре, за дверью, послышались стремительные и гулкие шаги. Вошел Виктор.

Владимир невольно встал и поклонился.

Виктор бегло улыбнулся и сел за стул с высокой спинкой. Одет он был в длинную преподавательскую мантию и седой парик.

– Ну-с, начнем наше занятие, – улыбнувшись, сказал он.

– А позвольте полюбопытствовать: а где же остальные слушатели сей славной академии? – брови Владимира удивленно полезли кверху.

– Что же, сочту возможным ответить на твой вопрос. Сегодня, Владимир Иванович, у нас с вами пройдет индивидуальное занятие. Оно требует некоторой приватности.

– Чем это я заслужил такие преференции?

– Во-первых, тем, что ваш прежний урок прошел для вас, господин Махнев, в несколько облегченной форме, нежели у ваших товарищей.

– Вот как? И кто же пришел к такому выводу? – Владимир хотел казаться возмущенным явной несправедливостью, но вместо этого внезапно покраснел и закашлялся.

– Вот-вот! – вы, верно, и сами прежде догадались, что в прошлый раз ваше занятие прошло для вас несколько иначе, чем должно было.

– Позвольте, но я-то тут причем? Я был готов…

– Владимир, вам не к лицу рядиться и торговаться по мелочам. Слуги мои, проявившие ненадлежащее легкомыслие и халатность, уже мною наказаны. Им внесен выговор в личные дела. Ну, а у нас с вами нет выбора, как начать обучение на должном уровне. Ибо, чем быстрее мы сие начнем, тем быстрее закончим. Я, кажется, говорю банальности. И все-таки…

– Я понимаю, – обреченно вздохнул Владимир.

– Видите ли, в чем дело. Еще в самом начале нашего знакомства я поведал вам, Владимир Иванович, что каждая человеческая душа проходит множество рождений. Вы помните, я говорил: «Душа меняет лишь тела и опыт вечный обретает?»

– Да, я помню…

– Наши смотрители, или иначе мы называем их меж собой «мэтрами», хотя это условное обращение, насколько вы понимаете. Так вот, они настолько развиты, высокодуховны, умны, тонки, гуманны и либерально настроены, что довольно часто идут нам, их исполнителям и слугам, навстречу, хотя бы в мелочах. Они уважают наши преподавательские методики и всегда открыты навстречу экспериментам, прогрессу и новаторским идеям. Понимаете, несколько ранее, пару веков назад, я должен был послать вас немедленно на новый виток рождения, причем, зачастую поставить в те условия и обстоятельства, в которых у вас были пробелы земного опыта. Иными словами, послать тебя… Прости, я снова перейду на «ты»… В такие условия воплощения, где ты проживешь полноценную жизнь своих вольных и невольных жертв или обиженных тобой людей. И воплощений таких было бы великое множество – одна ошибка бы цеплялась за другую. Круги и круги. Так оно и было. И, возможно, будет далее. И это – невообразимо скучно.

Владимир невольно содрогнулся – перед его мысленным взором пронеслось множество жизней, в разных телах. В пространстве, прямо над ученическим столом, закрутилась пестрая змейка. Взгляд невольно задержался на картинке, в которой он узнал себя. Да! Это был он, но в ином обличии. Сначала он увидел знакомую сцену одной из жизней, потом его потянуло войти в этот вихрь воплощений и ВСПОМНИТЬ ВСЕ. Он с величайшей жадностью принялся просматривать одну из жизней, увяз в подробностях и чуть не свалился со скамьи.

Виктор приблизился к нему, и одним движением руки смял этот живой лабиринт воплощений нашего героя. Картинка, мелькающая красками, подобно мятой газете, исчезла.

– Подождите, я хотел… Там… Я был. Помню. Мне надо…

– Не торопись. Успеешь. Не всегда мы рекомендуем сие к полному просмотру. После этого многие наши подопечные впадают в такую жуткую тоску, что вытащить из нее мы их не можем длительное время. Для подобных, излишне пытливых, любопытствующих натур, у нас даже имеется свой лазарет. И особо впечатлительные лежат там годами. Не смотря на промывание памяти, очень сложно добиться нужного терапевтического эффекта. Выбывают наши подопечные на долгое время. И впадают в состояние, именуемое нынешними эскулапами – душевной каталепсией.

– О как?! – воскликнул Владимир.

– А ты как думал? Увидеть свои ошибки в сотне воплощений, ощутить тысячи обид, наказаний, побоев, предательства любимых и близких, десятки тысяч разочарований. Почувствовать раздавленную гордыню, утраченные надежды. Да, мало ли еще каких «прэлестей».… И наконец, самый цимес – пройти через сотню собственных смертей. Не каждый дух выдерживает подобный экспириенс. Поэтому, я и попросил тебя ПОКА воздержаться. Я уже не раз цитировал тебе мудрого Соломона. Не грех повторить еще раз: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Добавлю еще одну истину: «Стремление познать суть вещей дано человеку как бич наказующий».

Владимир внимательно смотрел на Виктора. И впервые ему так явственно стало казаться, что глаза демона лучатся не привычным лукавством и хитрецой, а добротой и мудростью.

– И как быть?

– Как? – демон выдохнул и рассмеялся. – Отчего я и начал нашу беседу с рассказа о том, что наши «мэтры» иногда нам идут навстречу и приветствуют наши эксперименты. Могу даже похвалиться: на одном из местных симпозиумов я получил очередную докторскую степень за свой новаторский труд.

– И в чем же он состоит?

– Махнев, ты неглупый малый, а потому я буду с тобой откровенен. Не знаю, открою ли тебе великую тайну, если скажу, что категория «время» – величина непостоянная. А переменная и относительная. Есть пространства, где время позволяет себе течь неодинаково, скачками, волнами, либо – вообще вспять. Я здесь иногда шалю подобными вещами. Не на уровне объективности, а скорее на уровне субъективного восприятия моих подопечных. В объективные величины я не лезу. Ибо – это не моего ума дело. Да мне оно и не нужно. Но вы все замечаете, как я кручу местными сутками. И не только сутками, но и вашими биологическими часами. Повторюсь: сие лишь ваше субъективное восприятие, данное вам через МОИ, навязанные вам, ощущения.

– Я догадывался.

– А я всегда знал, что ты, мой le favori, смышлен не по годам.

– Благодарю.

– Так вот, Володя. Именно переменность категории «время» и позволяет мне за сто земных лет провести здесь, в моей епархии, иногда до десяти, а то и больше коротких учебных воплощений. В итоге – исполняется учебный план, и как результат, усиливается эффект обучаемости моих подопечных. Я лишь ускоряю свой учебный процесс. Не скрою, что есть такие индивидуумы, с которыми мне делать это просто неинтересно. Их разум постоянно спит, души развиты слабо, все процессы замедленны, словно несмазанное колесо телеги. Таких я отпускаю прожить по-полной сотни лет. Ваша группа относится к группе способных учеников. Быстро реагирующих душ, склонных к эмпатии, не смотря на все ваши проступки. Разум ваш спал, но души всегда рыдали, когда вы вели себя, как настоящие «бяки». Поэтому я и решился на подобный эксперимент.

У Виктора горели глаза, парик съехал на затылок.

– Помимо времени, я давно научился управлять и пространством в своей вотчине. Не открою тайны, если скажу, что твоя жизнь и жизнь тебе подобных, происходит не в одном варианте пространства. Их, на самом деле, множество. Иногда я умышленно не лезу в далекие и хитрые дебри, ибо случались довольно неприятные инциденты, когда я, твой покорный слуга, не обладая должным опытом, оказывался в таких реальностях, которые тебе даже в галлюцинациях привидеться не могли. Есть реальности, где тела индивидуумов и вовсе не имеют формы. Но это – полбеды. Там и души-то имеют лишь точеное пребывание в континууме. Проблесковое и неуловимое, как несуществующий газ. Проснулся я однажды у черта на рогах. В какой-то пустыне, красного цвета, а предо мной сидит правитель – эдакий сине-зеленый студень. И общается с помощью ультразвуковых волн. Ты еще не знаешь, что это. У вас, на земле, это еще не открыли. Открытие лишь на подходе. Видишь ли, я такой экзотики не приемлю. Я больше тяготею к земным, привычным формам. Скажем, к посконному мужичку, в лаптях. И даже если он играет на дуде, то мелодия этой дуды далека от ультразвукового диапазона. Хотя, могу и я пошалить, как ты в своих снах и видениях. Но шалости эти контролирую. Иначе – хаос.

– И что?

– О, я так далеко залезаю в дебри. Нам бы к практике быстрее перейти. Итак, Владимир Иванович, в качестве очередного наглядного урока, я отправлю тебя в коротенькое путешествие. Воплощение. И в нем ты будешь в женском теле. В теле девицы, по имени Мария Васильевна Курочкина, из села Большое Михайлово.

– Что?! – Владимир аж привстал. – Я совсем не хочу быть женщиной. Тем более девицей и с такой фамилией – Курочкина.

– Чем, помилуй, фамилия тебе не угодила? Обычная русская фамилия.

– Что за Большое Михайлово?

– Есть такое поместье в Орловской губернии.

– Не припомню я там такого поместья.

– А должен? Вспомни, я рассказал тебе о множественности пространств и их вариантов. А потом, даже в той жизни, где ты жил, ты не мог знать всех помещиков. Велика Россия, и несть счету ее землям.

– Ну, это да… И все же… Почему, меня и девицей?

– Родной мой, это – один из твоих уроков. Вспомни, сколько девиц при своей последней жизни ты попортил. А?

– И что? Теперь я сам должен оказаться в теле одной из этих дурех?

– Именно!

– Обрадовали, нечего сказать!

– Единственное, чем я смягчу твое пребывание там, так это то, что сия девица, Мария Курочкина, то есть ты сам, будет неглупа и немного образованна. Отец твой, зажиточный крестьянин, сумел откупиться от местного помещика сам и выкупил свою дочь. Но вот незадача. Отец твой погиб – угорел при пожаре. А тебя, сиротку, забрала к себе на воспитание тетка. А тетка эта – вдова, служит на кухне у барина. Так сказать, в личных его холопках. Исполнительна, пуглива, набожна.

– А где мать девицы?

– Да, забыл сказать, что мать умерла родами. Отец один воспитывал Машеньку.

– Ну, все у вас «не слава богу».

– Легких путей не ищем, – усмехнулся Виктор.