Текст книги "Евгения"

– Становись на колени! – скомандовал он.

Наташка, испуганно хлопая глазами, исполнила его просьбу.

«А может, все обойдется? – с надеждой думала она. – Августа как-то рассказывала, что к ним ходил один клиент, который любил пороть девушек и привязывать их к кроватям… Вот и этот, наверное, любитель подобного. Покуражится, да отпустит. По всему видно, благородный мужчина, и пахнет от него вкусно».

Этот приятный аромат она почувствовала намного острее, когда мужчина скинул с плеч шелковый плащ и остался в светлой сорочке, красиво приталенной узким жилетом, брюках из тонкого английского сукна и щегольских высоких сапогах.

Он подошел к ней и одной рукой, облаченной в кожаную перчатку, приподнял подбородок. Его угольные глаза, едва заметные в прорези маски, смотрели на нее очень внимательно. Зорким взглядом он заново оглядел ее худенькую фигурку. Она смущенно отвела глаза. Очень часто она стыдилась собственной худобы и мечтала отъесть зад, как у немки Клары.

Он отошел в сторону и посмотрел на ее молочной белизны, мелкие ягодицы.

А после взял ошейник и закрепил его на ее шее.

– Теперь все дни, словно собака, ты будешь сидеть на цепи. Если попробуешь снять с себя этот ошейник, я надену на тебя наручники, и это осложнит твою жизнь. Все семь дней ты проживешь в этой комнате. Здесь есть бочка для мытья, кувшины, тазы и ведро, для оправки нужды. Спать будешь здесь, прямо на соломе. Все поняла?

– Поняла, дя… простите, мой господин.

– Сейчас я принесу тебе поесть.

Он вышел из каменной комнаты, прихватив с собой ее розовое с кисеей платье, туфли и всю остальную одежду. Послышались гулкие шаги, вверх по каменным ступеням. Вдали, уже тише, хлопнула крышка подпола.

«Хорош подпол, – подумала она. – А что если закричать?»

Наташка с детства умела громко голосить в лесу. С подружками они часто затевали спор, кто кого перекричит. От Наташкиного крика разлетались птицы, и, казалось, сдувало сухие листья. А когда она заводила песню, то пела хоть и фальшиво, но дюже громко.

Она попробовала крикнуть. Подземелье сдавило ее крик, лишь слабое эхо вернуло назад часть звуков.

Мужчина вернулся довольно быстро. В его руках была тарелка с кусками белого хлеба и небольшая крынка с молоком. Все это добро он поставил на деревянный стол.

– Есть ты тоже будешь, не снимая ошейника. И да, не вздумай кричать. Это бесполезно. Отсюда тебя никому не слышно, имей это в виду. И потому не трать напрасно силы.

Проговорив это, человек в маске ушел, закрыв за собой дверь на замок. Наташка осторожно спустилась с деревянного помоста, цепь потянулась за ней и звякнула о каменный пол. Она села за стол и ухватила ломоть белого хлеба. Отщипнула кусочек и отправила его в рот. Вопреки опасениям, ошейник сидел на горле не очень плотно – ровно так, что она могла свободно глотать. Недолго думая, Наташка стала жадными глотками пить холодное молоко.

* * *

Утром Григорий еще валялся в постели, вспоминая свое ночное рандеву, как услышал в коридоре шаги отца. Григорий соскочил с дивана.

– А что ты в библиотеке ночевал? – строго спросил Иван Ильич, глядя на сына поверх пенсне.

– Да, вдвоем с Алевтиной спать тесно, – покраснев, пояснил Зотов младший.

Отец зашел в комнату.

– Так, зачем же в библиотеке? Наверху же есть свободные спальни.

– Да, мне тут как-то сподручнее, – усмехнулся Григорий. – От жены недалеко, да и перед сном я люблю почитать. А тут все книги под рукой.

– Насчет книг одобряю. Там два новых английских журнала «The Gardeners’ Chronicle» пришли, знаменитого Joseph Paxton. Он предлагает отличные идеи крытых оранжерей. Изучи, друг мой, на досуге. Я хочу на следующий год построить нечто подобное. Есть еще неплохая статья Gertrude Jekyll. Хоть и баба, но она толковый садовод. Почитай.

– Хорошо, отец.

– Но! Друг мой, ты меня разочаровываешь – уже десять часов, а ты, словно барышня, все в постели, – отец укоризненно покачал головой.

– Ночи жаркие, – краснея, оправдывался сын. – Я уснуть долго не могу, и комары закусали.

– Если бы устал, наработавшись, то сразу бы уснул, и комары бы не помешали. Не нравишься ты мне что-то, сынок. Вялый ты какой-то, нерасторопный. Мне наследник нужен не по капиталу, а по делам всем моим. Чтобы к земле твои руки тянулись. Тогда мне не страшно и умирать будет.

– Отец, какие еще ваши годы? Чего это вы о смерти разговор повели? У вас на голове ни одного седого волоса.

– Что же с того? Смерть приходит не за старым, а за «поспелым». Всякий раз душа болит за хозяйство.

– Что в городе слышно?

– В городе снова беспорядки были. Арестовали двух социал-демократов. Нашли у них типографию подпольную. Видишь Гриша, всякая сволочь голову поднимает. Все им свободу подавай. Речи несуразные ведут. Все как с ума посходили. Вчера разговаривал с губернатором и полицеймейстером. Оба головами качают, да руками разводят. И у меня, Гриша, давно не спокойно на душе. Думаю иной раз, может прав наш сосед, что в Европу уехал?

– У твоего соседа тесть еврей. Жиды всегда чуют, где порохом запахнет.

– Это да… Жена у него еврейка. Всегда удивлялся, как это Зильберман согласился на этот брак.

– Наверное, других желающих жениться на тёте Доре не нашлось, – пожал плечами Григорий.

Иван Ильич тоже пожал плечами и рассмеялся в ответ.

– Да, твой Герасимов и сам чернявый. Похож на их породу. И дочурок в Париже тоже за жидов замуж пристроит… Они боятся погромов, вот и пусть тикают. А мы на своей земле жить привыкли. И дальше жить будем.

Оба помолчали. Зотов старший с уважением посмотрел на сына.

– Ты был на полях?

– Был. И сегодня в ночное поеду. Надо поторопить мужиков. Лишний догляд не помешает. С этим братом надо строго, и ухо востро всюду держать.

– А вот за это хвалю, тут ты правильно мыслишь. Это такое племя – только отвернись, они от злобы потраву устроят. Водки им раньше времени не давай.

– Да, больно надо! – Григорий засунул руки в карманы пижамных брюк.

– Пошли завтракать. Я вчера в Земстве ужинал. Веришь, до сих пор изжога. А что мать?

– Я ее не видел еще с утра.

Иван Ильич вышел в коридор и зычно крикнул:

– Элеонора, ты где, дорогая? Я приехал.

По деревянной лестнице со второго этажа спустилась супруга Зотова, Элеонора Михайловна. Казалось, что ее лицо опухло от сна, на голове красовался кружевной чепец, а полная приземистая фигура была облачена в домашний халат.

– Ванечка, я еще не одета, – тихо оправдывалась она. – Голова с утра сильно болит. Вы завтракайте без меня.

– Ну, полный дом инвалидов! Скоро полдень, а они все по комнатам, словно куры по насестам сидят. Одно слово – трутни. А девки ваши где? Тоже все еще спят?

На шум выглянула из своей комнаты неумытая и лохматая Женька. Зотов старший посмотрел в ее сторону и досадливо отвернулся.

– Нет меня, и вы все распустились. Вот так – оставь вас надолго одних, вы все хозяйство в упадок приведете. Элеонора, вели мне сварить овсянку на молоке, изжога у меня. И иди, спи себе. И скажи, пусть завтрак в кабинет подадут.

Иван Ильич прошагал в собственный кабинет и заперся изнутри.

В это утро Григорий один завтракал на террасе, все остальные домочадцы так и остались в собственных комнатах. Мимо него мелькнула надутая от вчерашней обиды Алька. Она прошла мимо, поджав припухшие губы.

«Как она становится похожа на мою мать, – с раздражением подумал он. – Если ее разопрет после родов, и она наденет такой же чепец, то их трудно будет отличить друг от друга. Почему все женщины так дурнеют со временем? И характер их тоже сильно меняется».

В этот день он еще раз навестил сад и проконтролировал уборку ранних сортов. Сделал кое-какие распоряжения по поводу отгрузки ящиков в городскую лавку и рестораны. Он по привычке давал распоряжения слугам и приказчику, но его мысли уже были довольно далеко. Они крутились возле охотничьего домика и Ольги с сестрой.

«Приведет девку или нет?» – напряженно думал он, и его старый друг поднимал овальную голову.

Как и в прошлый раз, Павел Никанорыч приготовил ему любимую тильбюри́, только запряг ее кобылой постарше, по кличке Ночка. Выехал Григорий уже после обеда. В кармане брюк лежали смятые деньги – весь день Григорий думал только о том, как бы отец не стал пересчитывать пачки банковских билетов. Но тот после завтрака уснул в своем кабинете. В этот день Григорий больше не видел Ивана Ильича. Григорий нарочно не стал заходить в комнату к супруге, хоть и знал, что она сильно обижена.

«Да, ну ее, пусть и дальше злится», – с раздражением думал он.

Ее сестра тоже не появлялась на террасе.

«Всем до меня нет никакого дела, – с долей обиды рассуждал он. – Прав отец: сидят все по комнатам, как куры на насесте. И плевать им на мужа и сына. Бабье царство…»

Его всегда привлекала быстрая езда, а хорошо обученная Ночка ехала быстро и аккуратно. Не прошло и часа, как показались поля Николаевского. Григорий натянул поводья, лошадь пошла тише. Они завернули на луг. За два дня косари уже скосили почти всю траву. По всему полю высились пахучие стога. Бабы работали на них, вороша и перекидывая сено.

Еще издали он заприметил Ольгу. Она была одета в желтый сарафан и белый платок. Подняв руку козырьком, Ольга внимательно смотрела на повозку Зотова. Но она не сразу бросила вилы, а продолжала свою работу, всем видом показывая то, что приезд ее обожаемого барина – дело обыденное. И только один бог или черт знали, чего ей это стоило. Ей так хотелось броситься к нему в объятия, заплакать, целуя его родное лицо. Попенять ему на его бессмысленный каприз, образумить, приведя веские, по ее мнению, доводы. Эти доводы она сочиняла все два дня. И ныне ей казалось, что она сумеет его убедить, что он поймет, что поступает нехорошо и не по-божески. Да, она грешила с ним, но весь ее грех тонул в том сильном чувстве, которое она испытывала к этому красивому мужчине. Слезы всякий раз текли по ее щекам при мысли о том, что приказали бы ей отдать за него саму жизнь, и она бы тотчас отдала себя всю, без остатка. Она готова была идти за ним хоть на край света, лишь бы он позвал. Идти хоть по снегу босиком, хоть по раскаленным углям. Отдаться всей душой, не торгуясь. Чистой монетой. Лишь бы только она была ему мила. Она безумно любила этого человека. Он знал об этих чувствах, но отчего-то в его собственном восприятии они не представлялись для него столь великими и значимыми, как представлялись они этой деревенской молодой женщине. Ну, любит глупая баба и что с того?

Он, не торопясь, сам распряг лошадь, пустив ее пастись возле леса, а сам пошел к мужикам. «Синеблузого» среди них не оказалось, и Григорий поймал себя на глупой мысли, что отчего-то рад не видеть лица этого молодого мужика. Остальные косцы по привычке поклонились хозяину в пояс.

– Хорошо покос идет, вижу, уже завтра закончите.

– Дай то бог, Григорий Иванович, – отвечал за всех самый пожилой, усатый и седой косарь.

Григорий еще постоял немного, скорее для порядка, сходил к стогам, на которых работали две старые бабы и, не оглядываясь, пошел к концу поля. Через некоторое время он услышал мягкие шаги и женское дыхание:

– Гриша, обожди, – тихо говорила Ольга, запыхавшись от бега.

Он повернулся к ней.

– Чего тебе?

– Ты в домике ночевать станешь? – волнуясь, спросила она.

– Да, собираюсь. Я же говорил.

– Можно, я приду к тебе? – она встала позади него и потупила взор.

– Можно, если просьбу мою уважишь.

– Не забыл-таки, ты о том, Гриша.

– Не жалуюсь пока на память.

– Гриша, ну на что тебе моя сестра? Она же девушка совсем молоденькая. Ей замуж выходить. Зачем ей такое, постыдное? Не по-божески то. Опомнись, Гриша. Я ведь тебя одна заласкаю. Всю-то ночь из рук не выпущу. Отступись, Гриша. Умоляю, тебя!

– Иди, работай, Ольга, – холодным тоном отвечал он. – И не ходи за мной. Я не стану более с тобой спать. Прощай.

Твердой, немного нервной походкой он зашагал к лесу.

«Дура! – зло думал он. – Еще одна курица! Лет пятьдесят назад я бы никого из вас и спрашивать не стал. Завалил бы, да вы*б всех по очереди. Нашли чего жалеть! Пи*ду! И денег им не надо! Видно, хорошо зажили под нашей-то защитой. Распустились, сучки. И псов своих распустили. Пусть твоя Машка лучше «синеблузому» отдастся. Такому, как он».

Лицо Григория покрылось пятнами, он шел по лесу, не разбирая дороги. Ольга едва нагнала его, обежала и бросилась в ноги.

– Прости, Гришенька. Только не бросай меня. Сделаю все, как скажешь. Я разговаривала с Машкой, она согласная, если за деньги. Ты ведь только посмотришь на нее голую, так ведь?

– Ольга, на кой мне голая баба, если я ее еб*ть не смогу? Ты дура или прикидываешься?

– Но ты ведь сам сказал, что только поглядишь? – Ольга еще пуще залилась слезами.

– Погляжу и вы*бу. И тебя вы*бу. Одно обещаю, спускать в нее не стану. Не принесет она в подоле. Остальное – не мое дело. Вот деньги, – он достал смятые кредитки и помахал ими перед носом Ольги. – Здесь хватит и на корову, и на приданое. Сто рублей даю. Ежели согласны, то придете обе. И чтобы никаких слез мне не было. А не придете, считай, что я тебя не знаю. Еще в прошлый раз сказал. Забудь тогда обо мне.

Ольга встала на ноги и медленно поплелась в сторону поля, а Григорий пошел к охотничьему домику. В этот день он вволю наплавался в реке, и лег поджидать Ольгу с сестрой. Он отчего-то был твердо уверен в том, что обе они придут.

За окном быстро стемнело, он поставил самовар и заварил себе свежего чаю. С прошлого раза здесь оставалась жестяная коробка английских крекеров. Ими он и закусил. Он лежал на кровати и постоянно думал о… Женьке. О том, как она сама себя пыталась приласкать. Но, не смогла… Интересно, Ольгина Машка балуется со своим секелем? Или тоже такая же дура, как и Женька? Член его напрягся…

«Черт, от этих баб я скоро сойду с ума. Отец женил меня, а я все никак не уймусь».

В дверь осторожно постучали. Ольга вошла первой. В ее руках снова была корзина с едой. Вслед за Ольгой появилась девушка небольшого росточка, мелкая и хрупкая. Одета девушка была в темно-синий сарафан и светлую блузу в цветочек. На голове красовался маленький платочек в тон к блузке. Когда керосиновая лампа осветила ее лицо, Григорий невольно ахнул: эта девушка всем своим ликом сильно смахивала на его свояченицу. У нее тоже были черные волосы, заплетенные в длинную косу и карие смышленые глаза. Только, в отличие от Женьки, смотрела она кротко и испуганно, словно пойманная птаха. И телосложение ее выглядело намного субтильнее, чем у Евгении Разумовой.

– Вот, привела, как и просил, – с едва уловимой горечью в голосе молвила Ольга.

– Вижу, – нервно посмеиваясь, отвечал Григорий. – Проходите, гостьи дорогие. Садитесь.

– Я тут, Гриша, захватила еды и водки. Ты просил в прошлый раз. Я «Белоголовку»[5]5
  Белоголовка – качественная водка, двойной очистки. С белой крышкой. Популярная водка в начале XX века. (Примеч. автора).


[Закрыть] купила. Она выудила из корзины большую бутыль водки, оплетенную сухой узорчатой лозой. На правах хозяйки разложила на столе окорок, сыр, колбасу, яблоки, булки и махонький туесок с маслом. Потом точно также, по-деловому, она достала из буфета рюмки и, откупорив бутылку, налила три по полной.

– Ну, выпьем, так сказать, за встречу, – произнесла она нарочито спокойно и решительно опрокинула рюмку в рот.

– Выпьем, барышни, – старался шутить Зотов, но его отчего-то била нервная дрожь. Он то и дело поглядывал на испуганное лицо молчаливой Машки.

– Пей, Машуня, – распоряжалась Ольга, пытаясь посмотреть Григорию в глаза.

– Я не люблю водку, она горькая, – охрипшим голосом произнесла Маша.

И голосок ее показался таким приятным Григорию. Он тоже выпил и закусил колбасой и булкой.

– Кушайте, девушки. Вон, сколько всего. А вы, Машенька, выпейте. За знакомство – грех не выпить, – он снова неестественно рассмеялся.

Маша, морщась, выпила рюмку и чуть не задохнулась. Сестра сунула ей под нос ломтик яблочка.

А после они немного поговорили о покосе. Маша все время молчала, переводя взгляд блестящих карих глаз от Зотова на сестру. Ольга налила еще по одной. Все снова выпили. Ольга хмелела прямо на глазах и, подперев щеку, вдруг завела дурацкую песню:

 
Мне милёнок изменил,
А я и не охну.
Не зелёная трава –
В поле не засохну.
Мене милый изменяет,
Я стою и хохочу.
Разменяйте сто рублей –
За измену заплачу!
 

Григорий выслушал ее и зло усмехнулся, а черноглазая Машка, опьянев, стала вдруг громко хохотать не к месту. Засмеялась и сама Ольга, а вместе с ними и Григорий.

Его взгляд скользнул по маленькой Машкиной груди, прикрытой пестрым ситцем новенькой кофты.

Григорий вдруг оборвал смех и решительно опрокинул еще одну рюмку водки. А после ударил по столу кулаком так, что задребезжали рюмки.

– Баста, спать пойдем.

Маленькая Машка, а заодно и Ольга, обе, испуганно посмотрели на Зотова.

– Вот вам, девушки, ваши деньги, – он кинул на стол десять смятых бумажек, по десять рублей каждая, и чуть брезгливо поморщился. – Я сейчас выйду во двор, покурить. А как приду, чтобы обе были раздеты и ждали меня в спальне.

* * *

Он долго курил на крыльце. В голове было пусто, все мысли куда-то улетели. Водка сделала свое дело – ему отчего-то все стало казаться нелепым и смешным.

«Какой карамболь я сам себе устроил! – усмехался он, держась за голову. – Что мне стоило, поехать к проституткам? Те бы отдавались хоть впятером. А тут! Фу-ты, ну ты! Деревенские, а гонору, как у городских. Будто не девку буду драть, а персидскую княжну».

Он смачно плюнул и рассмеялся. Ему показалось, что темные кусты зашевелились.

«Уж не зверь ли сюда забежал? – с тревогой подумал он. – Вдруг, медведь или росомаха, о которой все говорят. Может, взять ружье, да пугануть зверя?»

Он постоял еще немного, шорох больше не повторялся. Григорий махнул рукой и зашел в горницу. Там стояла полная тишина.

Он прошел в спальню. В темноте мелькнули две пары блестящих глаз. Девки, словно мыши на плашке, сидели на широкой кровати, натянув до подбородков лоскутное одеяло. Григорий взял с собой керосиновую лампу и посветил на них в упор:

– Одеяло-то уберите…

Ольга быстро оголилась, мелькнув белоснежной налитой грудью. Григорий сел на кровать и, потянув Ольгу за руку, положил ее подле себя и принялся страстно целовать в раскрытые влажные губы.

Пальцы по-хозяйски нырнули ей во влажный лобок. Он стал энергично теребить ее клитор. Ольга в ответ сладко застонала, шире раздвигая ноги. Григорий посматривал на молоденькую Машку. Та глядела на любовников во все глаза. Григорий оторвался от поцелуя.

– Ты видела когда-нибудь, как люди любятся?

Машка в ответ помотала головой.

Она пристально разглядывала его торчащий почти до пупа, налившийся кровью, член.

– Смотри сюда, все женщины, особенно молоденькие, любят, когда им секель ласкают пальцами или языком.

С этими словами он развел в стороны Ольгины губы, обнажив темнеющий венчик припухшей и скользкой вульвы.

– Это у баб самое сладкое место. Иди рядом, ложись, я тебя тоже буду ласкать.

Он отодвинулся немного от Ольги и, притянув Машу за тоненькую талию, отправил собственные пальцы в ее маленький лобок. Как ни странно, девка тоже обильно текла горячей влагой. Григорий только усмехнулся. Маша опрокинулась на спину и, конфузясь, развела в стороны худенькие ножки. Теперь Григорий мог отчетливо разглядеть ее плоский лобок, покрытый тонкими темными волосками. Смуглый впалый живот девушки покрылся испариной. Григорий с любопытством разглядывал чуть угловатые формы ее девичьей фигуры.

Он спустился на пол, подле обеих девок, и принялся ласкать их одновременно, надавливая на сокровенное, большими пальцами обеих рук.

Маша прерывисто задышала, все сильнее раздвигая ноги. Ольга от возбуждения кусала губы и мычала:

– Возьми меня, Гришенька, мочи нет.

Он потянул Ольгу за руку и, поставив задом на край кровати, с силой вошел в ее лоно. Рядом с ними лежала Машка с раздвинутыми ногами и с жаром смотрела на любовников. Темные соски маленьких грудей заострились от возбуждения, горячечный рот раскрылся от острого желания. Он потянул Машу за руку и крепко поцеловал в твердые, нецелованные губы. Ему понравился ее девичий вкус. Ее губы пахли вином и земляникой.

– Сядь рядом и смотри, как я твоей сестре сейчас задвину. Смотри…

Он вытащил толстого и мокрого друга и, потрясая им перед лицом Маши, вновь загнал его в алчущее Ольгино лоно. Ольга вскрикнула и вся поддалась навстречу. Он бил ее сильными ударами, а сам левой рукой трогал маленькие Машкины грудки. И это, совершенно адское сочетание, заставило его разрядиться чуть раньше времени. Он влил в Ольгу добрую порцию семени, прохрипев что-то невнятное, а сам скатился на пол.

Ольга так и лежала на животе, млея от наслаждения, а Машка таращилась на Григория. Он вышел из спальни и пошел на крыльцо, покурить. Когда вернулся, обе его любовницы снова лежали на кровати и о чем-то тихо шептались.

Григорий с легким смехом лег между ними и положил руки под голову.

– Скажи мне, Машенька, не страшно ли тебе с нами?

– Нет, – тихим голосом отвечала девушка.

– Я, Машенька, сейчас немного отдохну, и мы снова примемся за тебя.

– Гриша, может, не надо? – подала голос Ольга.

– А это ты спроси у самой Маши: хочет ли она свое женское счастье получить? Хочет ли испытать то, чего никогда не испытывала?

Маша в ответ молчала. Григорий повернулся к ней и обнял девушку двумя крепкими руками. Чувствовалось, что ей приятны его объятия. Она прижалась к нему всем худеньким телом и затрепетала. Он принялся осыпать ее мелкими поцелуями. И, наконец, дошла очередь до нежной шейки. Ей было немного щекотно, и она тоненько смеялась, выгибаясь навстречу его натиску. Губы приникли к ее раскрытому рту. Теперь он целовал ее медленно и обстоятельно, нежно проникая языком все глубже. Позади себя он чувствовал волны кипучей Ольгиной ревности. И снова его рука нырнула к девственому лобку. Пальцы почувствовали горячую влагу и сильную припухлость. Маленькая Машка смертельно хотела того, о чем сама еще не ведала. Узкие бедра поддались навстречу. Она сама терлась влажным клитором о руку Григория. Он еще нежнее и настойчивее приласкал ее скользкую горошину, и вдруг девушка вскрикнула, выгнувшись всей талией, по телу прошла сладкая судорога. Он успокоил ее нежными поцелуями.

– Вот ты и кончила в первый раз, – пояснил он. – Сладко было?

– Да…

– Полюбуйся, что ты со мной сделала, – Григорий показал девушке налитый свинцом член и повернулся к Ольге: – Теперь я хочу, что бы Маша чуток прилегла на тебя спиной, а ты, чтобы сзади, раздвинула ей ножки и держала так, крепко.

Он возбуждения он путал слова и волновался:

– Хочу, чтобы крепко держала ее… именно ты…

Руками, словами он быстро объяснил им обеим то, о чем сам грезил все эти дни. Именно так он в первый раз хотел войти в эту девчонку. Чтобы ее крепко держала сестра. Голове стало горячо. На месте двух своих любовниц он мысленно представил Алевтину и Женьку с крепкими раздвинутыми натиску ляжками. Представил и зарычал от желания. Ольга сделала все так, как и он приказал. Теперь цыплячьи ножки ее сестры были широко разведены в стороны. Ольгины пальцы крепко держали их под коленками.

Григорий выдохнул и, решительно приставив крупную головку, с силой надавил на сердцевину Машкиного девичества. Девушка вскрикнула и дернулась назад.

– Держи ее крепко! – прикрикнул он. – Крепко. Сейчас мой х*й войдет сюда как хозяин. Крепко. Раздвигай ей пи*ду шире. Так…

Скользкая влага позволила ему прорваться внутрь. Он то замирал, то продолжал сильнее, толчками, двигаться в узенькой вагине. Так длилось довольно долго, Машкино лицо было мокрым от слез, а губы искусаны в кровь. Григорий почувствовал приближение кульминации и вытащил из Машки окровавленный член. Он отер его краем простыни и велел Ольге быстрее лечь под него. Через несколько движений на Ольге, он бурно кончил.

– Там ведро с водой, – тихо произнес он, спустя некоторое время. – Идите, омойтесь обе. И тряпки все с собой заберите. Ольга, сожги все завтра в печке. Отстирывать не надо. Я новое белье привезу.

Он сам полил себе на член водой из ковша и ушел спать в соседнюю спальню, отдельно от женщин.

На заре он уже готов был ехать. Ольга была спокойна и молчалива, а ее сестра все с любопытством поглядывала в его сторону. Ему стало неловко увидеть ее распухшие от слез глаза и искусанные губы. Он старался не встречаться с ней взглядами.

– Поехал я. Еще свидимся, – коротко обронил он и пошел к лугу, где ночевала его лошадь.

Когда он возвращался домой, лошадь чуть не встала на дыбы – вдалеке дорогу перебежала матерая росомаха. То, что этот зверь росомаха, Григорий понял не сразу. Сначала он подумал, что перед ним небольшой медведь. Но, увидев светлые полосы на продолговатом теле, острые клыки и злобно ощеренную пасть он сразу понял, что это и есть тот зверь, о котором все говорят.