Текст книги "Рикша"

смыло все огорчения этих дней.

У господина Цао Сянцзы работал недолго, но воспоминания сохранил самые теплые. Господин Цао такой симпатичный. И семья небольшая: жена да сынишка.

Когда Сянцзы пришел в «Жэньхэчан», у Хуню еще горел свет. Сянцзы замер.

Он долго стоял в нерешительности, но надо было сообщить, что он нашел постоянную работу, расплатиться за коляску, взять свои сбережения и разом покончить с этим. Всего, конечно, он сказать прямо не сможет, но она сама поймет.

Он поставил коляску, храбро подошел к двери, окликнул Хуню.

– Входи!

Хуню полулежала на кровати, босая, в своей обычной одежде. Не поднимаясь, она лениво спросила:

– Что, понравилось?

Он покраснел как рак, долго молчал, потом медленно произнес:

– Я нашел место. Послезавтра уйду. У хозяина своя коляска…

– Ах, негодяй! Неблагодарный!

Хуню села на постели и принялась его уговаривать:

– У тебя будет все: и еда и одежда. Неужели тебе так хочется проливать свой вонючий пот? Мне надоело ходить в старых девах. Если даже старик заупрямится, у меня у самой кое-что есть про запас. У нас будет несколько колясок – а это значит юань в день, по крайней мере лучше, чем месить грязь на улицах. А я чем плоха? Ну, немного старше тебя. Чуть-чуть. Зато будет кому тебя пожалеть, позаботиться о тебе!

– Но я хочу быть рикшей, – только и мог вымолвить Сянцзы.

– Соломенная твоя башка! Сядь, не съем же я тебя, – осклабилась Хуню, обнажив торчащие вперед зубы.

Сянцзы в смятении сел.

– А где мои деньги?

– У отца. Не бойся, никуда не денутся. Ты пока их не спрашивай. Знаешь ведь, какой он! Вот накопишь на коляску, тогда и бери. А сейчас он тебя обругает – и все, даю слово, – хотя неплохо к тебе относится. Да не пропадут твои деньги, а чего не хватит – вдвойне доложу. Понял, деревенщина? Так что лучше не выводи меня из терпения!

Сянцзы ничего не ответил. Долго рылся в кармане, наконец достал деньги и положил на стол.

– Вот плата за день. – Помолчав, добавил: – Сегодня я сдам коляску, а завтра денек отдохну.

У него и в мыслях не было отдыхать, но так лучше: расплатится и уйдет из «Жэньхэчана». Хуню сунула деньги ему в карман.

– На этот раз и коляска и я – все бесплатно. Тебе повезло! Скажи спасибо…

Она заперла дверь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сянцзы покинул «Жэньхэчан» и переехал к Цао.

Он не считал себя виноватым перед Хуню. Сянцзы не зарился ни на нее, ни на ее деньги – она сама втянула его в эту историю. И все же его не покидало чувство стыда. К тому же не давала покоя мысль о том, что деньги остались у Лю Сые. Если потребовать – старик еще заподозрит неладное. Да и Хуню чего-нибудь ему наговорит со зла – и плакали денежки. Можно, конечно, и дальше отдавать деньги Лю Сые на хранение, но тогда придется бывать в «Жэньхэчане» и встречаться с Хуню. Сянцзы не знал, что делать. Хорошо бы посоветоваться с господином Цао, не не может же он рассказать ему о своих отношениях с Хуню! Как Сянцзы. раскаивался, вспоминая о ней, да что толку! Сразу с этим не покончишь, как не смоешь родимое пятно. И за что такие напасти? Сперва коляски лишился, теперь новая беда. Нет, не выбиться ему в люди! Еще, чего доброго, придется жениться на Хуню. И вовсе не из-за нее и не из-за колясок, а потому, что так случилось, и никуда не денешься!

Сянцзы снова потерял уверенность в себе. Его рост, сила, воля ничего не значили. Он-то считал себя хозяином собственной жизни, а на деле им распоряжаются другие, люди без стыда и чести.

Если бы не эта история, все было бы хорошо, лучшего хозяина, чем господин Цао, не найти. Платит он столько же, сколько другие, чаевые, правда, дает лишь по праздникам, три раза в год, зато обходителен и добр. Хорошо, конечно, заработать побольше, но жилье и сытный обед тоже не последнее дело. У господина Цао даже в комнатах Для прислуги чисто, и кормят неплохо, во всяком случае, не тухлятиной. Сянцзы поселился в отдельной просторной комнате, где можно спокойно поесть и отдохнуть. А главное – хозяева люди деликатные. Поэтому Сянцзы согласился на небольшое жалованье. Когда платишь за еду из собственного кармана, приходится во многом себе отказывать. А теперь Сянцзы на всем готовом – почему же не поесть вволю? Есть – не воду возить! Да, нелегко найти место, где можно сытно поесть, хорошенько выспаться и всегда быть опрятно одетым.

У господина Цао в карты не играли, гости бывали редко, больших чаевых не перепадало, но за каждое, даже пустяковое поручение Сянцзы получал мао – другой. Пошлет, например, госпожа за пилюлями для ребенка – всегда даст мао на проезд, хотя знает, что быстрее добраться пешком. Деньги небольшие, зато доброе отношение, – хозяева всегда стараются сделать приятное.

На своем веку Сянцзы перевидал немало хозяев; каждый старался хоть на день задержать жалованье и выдавал его с таким видом, словно мог вообще не платить, относился к слуге, как к собаке, а иногда и хуже.

Господа Цао были совсем другие и потому нравились Сянцзы. Он убирал двор и поливал цветы, не дожидаясь, когда ему об этом скажут. Хозяева всякий раз хвалили его и дарили какую-нибудь старую вещь, чтобы он мог обменять ее на спички, но вещи были вполне пригодные, и Сянцзы оставлял их себе.

В представлении Сянцзы Лю Сые очень походил на Хуан Тяньба. Но есть еще один важный господин – Конфуций [10]10
  Конфуций (551 – 479 гг. до н. э.) – выдающийся философ Древнего Китая.


[Закрыть]. Кто он такой, Сянцзы толком не знал, но слышал, будто очень образованный и вежливый.

Сянцзы приходилось работать и у военных и у штатских. Среди штатских встречались преподаватели университетов и крупные чиновники, люди грамотные, но вежливостью не отличались. Бывало, господин попадется сносный, но попробуй угодить госпоже или дочерям. Господин Цао был и добрым и образованным. Именно таким Сянцзы представлял себе Конфуция.

На самом же деле господин Цао не отличался особой ученостью: был просто грамотным человеком, где-то преподавал и вел еще кое-какие дела. Сам он считал себя социалистом и большим ценителем прекрасного, увлекался передовыми идеями и Вильямом Моррисом. Но настоящих, глубоких познаний у него не было ни в политике, ни в искусстве. Впрочем, господин Цао, видимо, и сам понимал, что большие дела ему не по плечу, и все свои идеалы старался воплотить в повседневной работе и домашней жизни. Разумеется, обществу это не приносило особой пользы, но, по крайней мере, в личной жизни слова у господина Цао не расходились с делом.

Маленьким делам господин Цао придавал особое значение, видимо, считал, что главное – хорошо устроить свою семейную жизнь, а общество пусть существует само по себе. Правда, иногда его мучили угрызения совести, но они исчезали, как только он оказывался дома, в семье, этом оазисе, где путник находит и пищу и свежую воду.

Сянцзы тоже посчастливилось набрести на этот оазис. Он так долго блуждал по пустыне, что встреча с господином Цао показалась ему чудом, а сам господин Цао почти святым. Может быть, потому, что Сянцзы знал не так уж много людей, или же такие, как господин Цао, попадаются редко.

Господин Цао одевался просто, но изысканно. Сянцзы, здоровый и сильный, тоже выглядел очень опрятно и возил господина Цао с искренним удовольствием, считая это для себя честью.

Дома у господина Цао было так чисто и тихо, что Сянцзы не мог нарадоваться. В его деревне в зимние или осенние вечера ему часто доводилось видеть, как старики молча сидят у огня и попыхивают трубками. «Что-то они в этом находят», – думал он, глядя на стариков. Он был слишком молод, чтобы последовать их примеру. Тишина в доме господина Цао живо напомнила Сянцзы родную деревню, ему захотелось так же молча посидеть, выкурить трубочку, вкусить неведомые ему радости.

Но мысль о Хуню и оставшихся у Лю Сые деньгах не давала покоя. Он запутался, словно зеленый лист в клейких нитях гусеницы-шелкопряда. Бывало, смотрит на кого-нибудь, даже на самого господина Цао, а взгляд отсутствующий, и отвечает невпопад. Сянцзы измучился.

В доме Цао рано ложились спать, и к девяти часам вечера Сянцзы освобождался. Сидя в своей комнате или во Дворике, он вновь и вновь обдумывал свое положение. Додумался до того, что надо немедленно жениться: брак избавит его от мыслей о Хуню. Но прокормит ли рикша семью? Он знал, как живут бедняки: мужчины возят коляски, женщины латают одежду, дети собирают несгоревший Уголь, летом жуют найденные на помойках арбузные корки, зимой бегают за даровой похлебкой на раздаточные пункты.

Сянцзы не мог обречь свою семью на такую жизнь. И потом, если он женится, Лю Сые не отдаст ему денег, Разве Хуню его пощадит? А Сянцзы добыл эти деньги, рискуя жизнью.

Еще осенью у него была коляска, а сейчас нет ничего, кроме душевных мук да тридцати юаней, которые попробуй еще верни. От этих дум Сянцзы все больше мрачнел.

Вскоре после осенних праздников наступили холода. Понадобилась теплая одежда. Но потратишься – опять ничего не отложишь. А коляска? Ведь даже на постоянной работе нельзя без нее.

Как-то господин Цао возвращался позднее обычного – он ездил в восточную часть города. Сянцзы осторожно вез коляску по ровной и в этот вечер почти безлюдной дороге. Уличные фонари излучали спокойный свет. Сянцзы ускорил шаг, и тоска, терзавшая его все эти дни, поутихла. Прислушиваясь к своим шагам, к поскрипыванию рессор, он на минуту забыл обо всем. Холодный ветер, свистя, дул прямо в лицо, но Сянцзы расстегнул куртку и почувствовал странное облегчение. Ему казалось, что он мчится на крыльях. Быстрее, быстрее. В миг площадь Тяньаньмэнь осталась позади. Ноги, словно пружины, отталкивались от земли. Колеса вертелись так быстро, что не видно было спиц, шины едва касались мостовой. Коляску словно подхватил вихрь.

Господин Цао, видимо, задремал, иначе наверняка запретил бы Сянцзы нестись с такой скоростью. А Сянцзы бежал с одной-единственной мыслью: «Устану, пропотею и хорошенько высплюсь. Главное – ни о чем не думать».

Неподалеку от Бэйчанцзе деревья у Красной стены отбрасывали тень на дорогу. Сянцзы не успел остановиться, вместе с коляской налетел на груду камней и упал. Что-то треснуло – ручки коляски сломались.

– Что? Что случилось? – закричал господин Цао, его выбросило прямо на землю. Сянцзы вскочил. Господин Цао тоже поднялся на ноги. – Что произошло?

Перед ними громоздились камни для ремонта дороги, а красный фонарь почему-то не был выставлен.

– Ушиблись? – спросил Сянцзы.

– Нет… Я пойду пешком, а ты вези коляску.

Господин Цао не мог прийти в себя. Он шарил среди камней – не обронил ли чего-нибудь.

Сянцзы поднял отломившийся кусок ручки.

– Вроде все цело, – сказал он, выкатывая коляску на дорогу. – Садитесь, прошу вас, садитесь.

Уловив мольбу в голосе Сянцзы, господин Цао залез в коляску. Когда доехали до перекрестка, господин Цао увидел при свете фонаря ссадину на правой руке.

– Сянцзы, остановись! – Сянцзы обернулся – по лицу его текла кровь. Господин Цао перепугался. – Нет, нет, давай скорее!

Сянцзы решил, что господин велит ехать быстрее, и, напрягши последние силы, вмиг домчался до дома. Поставив коляску, он увидел кровь на руке господина Цао и хотел бежать к госпоже за лекарством, но господин Цао сказал:

– Не беспокойся, взгляни лучше на себя, – и поспешил в дом.

Только теперь Сянцзы почувствовал боль; оба колена и правый локоть были разбиты, лицо все в крови. Не зная, что делать, он присел на ступеньку и тупо уставился на сломанную коляску, совершенно новую, покрытую черным лаком. Сломанные ручки безобразно торчали, обнажив белую сердцевину. Коляска напоминала красивую куклу с оторванными ногами.

– Сянцзы! – крикнула служанка Гаома. – Куда ты запропастился?

Он не отозвался. Белые осколки дерева словно вонзились в самое сердце!

– Ты что притаился? Перепугал меня до смерти, – продолжала Гаома. – Пойдем, господин зовет!

Гаома, когда что-нибудь передавала, не обходилась без замечаний, и, хотя получалось это очень непосредственно, понять ее было не всегда легко.

Гаома, вдова лет тридцати трех, была шустрой, добросовестной, работящей, но чересчур разговорчивой. Не всем хозяевам это нравится. А вот в доме Цао полюбили эту опрятную, смышленую женщину. Она служила у них уже более двух лет, и ее всегда брали с собой, когда выезжали куда-нибудь.

– Господин зовет тебя! – повторила Гаома. Заметив, что лицо у Сянцзы в крови, она вскрикнула:

– Ой, страх-то какой! Что случилось? А ты сидишь! Будет заражение крови, тогда узнаешь. Иди скорей! Господин даст лекарство!

Гаома пошла следом за Сянцзы, продолжая его журить. Они вместе вошли в кабинет, где госпожа бинтовала руку мужа. При виде Сянцзы она так и ахнула.

– Госпожа, этот негодник здорово расшибся, – сказала Гаома, словно боясь, что хозяйка не увидит. Она быстро налила в таз холодной воды и затараторила: – Я знала, что этим кончится. Вечно летит как бешеный. Рано или поздно это должно было случиться. Ты чего стоишь? Умойся скорее приложи лекарство. Ну!

Но Сянцзы не шевелился, поддерживая рукой правый локоть. Ему не верилось, что деревенский парень с разбитым в кровь лицом может очутиться в таком чистом и красивом кабинете. Все, казалось, угадали его мысли, даже Гаома притихла.

– Господин, наймите другого рикшу, – проговорил Сянцзы тихим, но твердым голосом и опустил голову. – Мое жалованье за этот месяц пусть пойдет на починку коляски; сломаны ручки, с левой стороны разбит фонарь, остальное в порядке.

– Обмой раны и приложи лекарство, а потом потолкуем, – ответил господин Цао, глядя на свою забинтованную руку.

– Да, да, умойся сначала, – снова зачастила Гаома. – Ведь господин тебя не ругает, так и не суйся раньше времени.

Однако Сянцзы не шевельнулся.

– Не нужно мне ничего, и так заживет. Что я за рикша! Вы мне дали постоянную работу, а я сломал коляску, и вы ушиблись…

Он не мог выразить словами свои переживания, но в голосе его звучала мука. Сянцзы чуть не плакал. Лишиться места, отдать заработанные деньги – это равносильно самоубийству. Но честь важнее жизни: ведь пострадал не кто-нибудь, а господин Цао! Случись это с госпожой Ян, он и ухом не повел бы. С ней он мог вести себя по-уличному грубо; раз она не считает его человеком, нечего разводить церемонии. Для нее главное деньги, так стоит ли говорить о приличиях? Но ведь господин Цао совсем другой человек. И Сянцзы был готов пожертвовать даже своими деньгами, лишь бы сохранить честь. Он никого не винил, только собственную судьбу. Он решил никогда больше не браться за коляску. Можно рисковать собственной жизнью, она ничего не стоит. Но жизнь других людей?! Что, если он расшибет кого-нибудь насмерть? Прежде его не тревожили подобные мысли, но сейчас Сянцзы был в отчаянии, ведь пострадал господин Цао!

Придется, видно, расстаться со своим опасным ремеслом, которое он считал самым лучшим и самым надежным. А это значит – расстаться с мечтой. Вся жизнь его пошла прахом. Никогда он не станет первоклассным рикшей. Напрасно вырос таким верзилой. Перевозя случайных пассажиров, он без зазрения совести отбивал заработок у других, вызывая общее негодование. И все ради коляски. Тогда у него было оправдание. А сейчас? Натворить столько бед, нанявшись на постоянную работу! Что скажут люди, когда узнают, что из-за него расшибся человек, что сломана коляска… Какой из него рикша?! Нет, он не станет ждать, пока хозяин Цао его выгонит, лучше сам уйдет.

– Умойся, Сянцзы, – услышал он вдруг голос господина Цао. – Зачем тебе уходить? Это не твоя вина. Когда выгружают на дороге камни, надо выставлять красный фонарь. Обмой раны, – повторил он, – и смажь мазью.

– Верно говорит господин, – снова вмешалась Гаома. – Тебе, Сянцзы, должно быть стыдно. Ведь из-за тебя пострадал господин! Но раз господин говорит, что не твоя вина, – не расстраивайся! Поглядите на него – вон какой вымахал, а совсем ребенок. До чего разволновался! Успокойте его, госпожа, скажите что-нибудь!

Гаома тараторила, как заведенная.

– Умойся же, – промолвила госпожа Цао. – На тебя страшно смотреть.

Сянцзы все еще не мог прийти в себя, но, сообразив, что госпожа боится крови, вынес таз из кабинета и ополоснул лицо несколькими пригоршнями воды. Гаома ждала его в комнате, держа мазь наготове.

– А руки и ноги? – спросила она, смазав Сянцзы лицо.

– Да ничего…

Господа ушли отдыхать. Гаома с пузырьком в руках проводила Сянцзы, но не ушла – у порога остановилась и снова заговорила:

– Смажь все ссадины. И не убивайся из-за такого пустяка. Не стоит. Раньше, когда жив был муж, я тоже часто бросала работу. Так, бывало, устану, а мужу хоть бы что. Вот я и злилась. Молодые все вспыльчивы! Скажут слово, – беру расчет. Кто собственным потом зарабатывает на жизнь, вовсе не раб. У них – поганые деньги, у меня – гордость. Госпожам я, видите ли, не угождала! А сейчас на Рожон не лезу. Муж умер, забот поубавилось и характер стал лучше. Девятого сентября будет три года, как я здесь служу. Чаевых, правда, не густо, зато хозяева не обижают. Заработать побольше каждому хочется, но все надо делать с умом. Уйдешь от хозяина, а пока другого найдешь, полгода пройдет. Какой в этом толк? Нет уж, если хозяин хороший, надо подольше служить. Пусть чаевых мало, зато работа постоянная, так что понемногу можно деньжат накопить. Хозяин молчит, и ты помалкивай. Не думай, я не для них стараюсь. Ты мне как младший брат. Хоть и молодой, а горячиться не надо. Упрямством сыт не будешь! Простак ты, как я посмотрю. Я бы на твоем месте поработала здесь подольше. Все-таки пристанище есть. Я не о них, о тебе пекусь. Мы ведь с тобой друзья! – Гаома перевела дух – Ну ладно. До завтра. Не упрямься. Я человек откроенный. Что думаю, то и говорю.

Разбитый локоть сильно болел, и Сянцзы долго не мог уснуть. Он многое передумал за эту ночь и понял, что Гаома права. Все ерунда, главное – деньги. Накопит денег, купит коляску. «Упрямством сыт не будешь!» – с этой мыслью Сянцзы спокойно уснул.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Господин Цао ничего не удержал из жалованья Сянцзы на починку коляски. Таблетки, которые дала госпожа, Сянцзы не стал принимать, но об уходе больше не заговаривал. Несколько дней он чувствовал себя неловко, но, вспоминая слова Гаома, в конце концов успокоился.

Жизнь вошла в свою колею, и у Сянцзы снова проснулись надежды. Глаза его загорались, когда, оставшись один в комнате, он мечтал о коляске. Сянцзы не был силен в арифметике, но постоянно что-то подсчитывал, и голова его была забита цифрами.

К Гаома Сянцзы относился с уважением. Она казалась ему умнее и сообразительнее многих мужчин: она знала жизнь. Он не заговаривал с ней, но, встречаясь во дворе или в доме, охотно выслушивал и подолгу обдумывал каждое ее слово. Стоило ему увидеть Гаома, как он расплывался в улыбке, выражая этим свою почтительность. Ей это было приятно, и она всегда находила время с ним поболтать, как бы ни была занята. Гаома посоветовала Сянцзы отдавать деньги в рост, но он не решился. Получать проценты, конечно, заманчиво, но дело это рискованное. Доверять деньги кому-то чужому! Это было выше его сил. А вообще к рассуждениям Гаома Сянцзы прислушивался охотно, надеясь перенять ее житейский опыт.

Гаома и в самом деле была женщиной практичной. После смерти мужа она все свои сбережения из месяца в месяц ссуживала слугам, полицейским или мелким торговцам – кому юань, кому два, – взимая самое малое по три процента. Бедняк, которому нечего есть, с радостью возьмет деньги и под сто процентов, если это единственный способ их раздобыть. Долги для бедняка погибель, он расплачивается за них кровью, но к ростовщику идет. Он готов на все, лишь бы передохнуть, и старается не думать о завтрашнем дне.

Гаома все это на себе испытала. Муж напьется, бывало, придет и требует денег, скандалит возле дома хозяина, пока она не раздобудет любой ценой юань-другой. Сама жизнь привела ее к ростовщичеству. Гаома и не помышляла о мести за свои прошлые мучения, она считала, что делает доброе, разумное дело, выручая людей из беды. Так уж заведено: одним нужны деньги, другие готовы их одолжить, одни расставляют сети, другие сами в них лезут.

Раз в ростовщичестве нет ничего постыдного, рассуждала она, – значит, не надо упускать своей выгоды. Надо быть дальновидной, ловкой и в то же время безжалостной, чтобы самой не попасть впросак. Она тратила на свои маленькие операции не меньше сил, чем управляющий банком, была осторожна и предусмотрительна.

И при большом капитале и при малом в буржуазном обществе действует один закон: деньги просеиваются словно сквозь сито – вверху их много, внизу мало, вверху крупные, внизу мелочь. Иначе обстоит дело с принципами. Оно и понятно: принципы бесплотны и могут проскочить через любое, даже самое крошечное отверстие!

Гаома считали жестокой, и она сама это признавала. Но ее жестокость родилась от трудностей и нищеты. Стоило ей вспомнить о покойном муже и пережитых мучениях, как все вокруг начинало казаться несправедливым, бесчестным, и она закипала от гнева. Она бывала то слишком Добра, то не в меру сурова – иначе в этом мире не проживешь.

Гаома из самых добрых побуждений не переставала уговаривать Сянцзы отдавать деньги под проценты:

– Вот что я скажу тебе, Сянцзы. В кубышке монета так и останется монетой, а отдашь в рост, одна монета родит другую, поверь мне! Но прежде чем отдать, хорошенько все разузнай! Для этого у тебя и голова на плечах. Если полицейский вовремя не заплатит процентов или не возвратит Долг, иди к его начальнику. Одно слово – и его выгонят. Узнай хорошенько, когда он получает жалованье, пойди в участок, потребуй! Пусть попробует не вернуть! А барыш хороший. Главное – знать, кому можно одолжить, а кому нет. Послушай меня – не пожалеешь!

Сянцзы не знал, что отвечать. Пока он слушал Гаома, все виделось ему в радужном свете. Но стоило остаться наедине со своими мыслями, и он приходил к выводу, что самое верное – держать деньги у себя. Пусть лежат мертвым грузом, зато не пропадут.

Вот и сейчас он тихонько достал из своего тайника несколько юаней, заработанных за последние три месяца, – все серебряные – повертел каждую монету, тихонько, чтобы не звякали. Какие они блестящие – душа радуется! Нет, он ни за что не расстанется с ними, только за коляску отдаст. Каждый живет по своему разумению. Сянцзы так и не послушался совета Гаома.

В доме Фанов, где ему довелось как-то работать, вся семья от мала до велика, даже слуги, имели сберегательные книжки. Госпожа Фан уговаривала и Сянцзы:

– Почему бы тебе не завести книжку? На нее можно положить даже юань. Недаром говорят: «Береги деньги про черный день». Пока ты молодой, сильный, всегда можешь подработать. Но в году триста шестьдесят пять дней, и не все безоблачные. Дело это несложное, надежное и выгодное. Когда нужно, можно взять деньги обратно. Очень удобно! Принеси бланк, я заполню его, а то ведь ты писать не умеешь. Я тебе добра желаю!

Сянцзы знал, что госпожа говорит искренне, знал также, что повар Ванлю и кормилица Цинма имеют сберегательные книжки. Решился было и он завести книжку. Но тут госпожа велела ему отнести в сберегательную кассу десять юаней. Сянцзы очень внимательно рассмотрел книжку: сверху иероглифы и маленькая красная печать, в общем, не внушает доверия. Когда он сдал деньги, в книжку вписали несколько иероглифов и поставили еще одну маленькую печать. Конечно, здесь дело не чисто: берут сверкающее серебро, пишут что-то, и готово. Нет, Сянцзы не попадется на эту удочку! Может быть, у господина Фана какие-то дела с этой сберегательной кассой? Сянцзы казалось, что сберкасса – это торговая фирма и у нее везде свои филиалы. Такая же почтенная, как известные торговые фирмы – «Жуй Фусян» и «Хун Цзи», – наверное, потому госпожа и уговаривала его. Может быть, он ошибается, но все равно деньги лучше держать у себя. Куда надежнее! Деньги на книжке – это несколько иероглифов и все!

Сянцзы знал, что возле банков и денежных контор легко взять пассажира и хорошо заработать. Если бы не полицейские, лучшего места для стоянки не найти. Но он не мог понять, что делается в самом банке. Там наверняка кучи денег, но почему именно здесь ведутся все денежные операции? Впрочем, стоит ли ломать голову, если двери банка для него все равно закрыты? Многое в городе казалось ему непостижимым. Прислушиваясь к разговорам своих приятелей-рикш в чайных, он порой терялся: каждый болтает, что на ум взбредет, – поди-ка тут разберись! Ни слушать их, ни думать не хотелось. Он знал одно: если уж грабить, то лучше всего банк, а не собираешься стать взломщиком, – держи покрепче свои денежки и не заботься о чужих. Это казалось ему самым надежным.

Зная, что Сянцзы и во сне видит свою коляску, Гаома уже в который раз принялась его уговаривать:

– Зря ты не хочешь отдавать деньги под проценты, ведь так ты быстрее купишь коляску. Будь я мужчиной, да еще рикшей, я непременно обзавелась бы своей коляской; была бы сама себе хозяйкой и ни от кого не зависела! Даже начальником уезда не согласилась бы стать. Труд рикши тяжелый, но я бы взялась только за это дело! Это еще лучше, чем быть полицейским! Стоять на улице и зимой и летом в одной и той же черной форме, а получать гроши, и никакого тебе дохода, никакой свободы. До старости стой да свисти, а надеяться не на что. Если хочешь побыстрее купить коляску, послушайся моего совета: собери компанию, человек десять – двадцать, пусть каждый внесет по два юаня. Ты возьми первый взнос. Сразу наберется юаней сорок, да и у самого, наверное, тоже кое-что скопилось. Берись сразу за большое дело! Купишь коляску, постепенно со всеми расплатишься. И выгодно и удобно! Решишься, я первая войду в долю, можешь не сомневаться! Ну, как?

Сердце Сянцзы забилось сильнее. Пожалуй, верно – он соберет тридцать – сорок юаней, прибавит тридцать, что у Лю Сые, еще несколько юаней ему удалось сберечь, – вот и наберется больше восьмидесяти. Не хватит на новую, купит подержанную. Все равно своя. А со временем купит новую. К тому же это единственный способ взять деньги У Лю Сые.

Но где найти таких людей? Нужно, чтобы тебе верили. Сегодня ты возьмешь деньги, а завтра они понадобятся Другим. Что тогда? Времена тяжелые, а затея ненадежная. Нет, самостоятельный человек не станет прибегать к чьей-то помощи. Соберет на коляску – купит, а просить взаймы не станет.

Сянцзы ничего не ответил Гаома. Она хотела его высмеять, но, вспомнив, какой он простодушный, сочла за лучшее промолчать.

Когда Гаома ушла, Сянцзы одобрительно кивнул головой, гордясь своей стойкостью. Он был очень доволен собой.

Наступили первые зимние дни. По вечерам на улицах раздавались крики торговцев: «Жареные каштаны в сахаре! Орехи, земляные орехи! Горшки, кому горшки!».

Продавцы ночных горшков торговали заодно и копилками… Сянцзы купил самую большую. Он был первым покупателем, и у торговца не оказалось сдачи. Сянцзы приглянулся самый маленький зеленый горшочек, и он с легким сердцем сказал:

– Сдачи не надо, я возьму еще вот эту штуку. Оставив копилку у себя в комнате, Сянцзы взял горшочек и пошел к хозяевам.

– Маленький господин еще не спит? Я принес ему игрушку!

Как раз в это время взрослые любовались, как купается Сяо Вэнь, сынишка господ. Увидев «игрушку», все расхохотались. Господа ничего не сказали, им, видимо, было неловко за Сянцзы, но подарок следовало принять – ведь Сянцзы хотел сделать им приятное! И они поблагодарили. Однако Гаома не удержалась:

– Ну и Сянцзы! Отличился! Большой уже детина, а что умудрился выбрать? Глаза бы не глядели!

Зато Сяо Вэшо «игрушка» очень понравилась: он тут же принялся наливать в горшок воду из ванночки, приговаривая:

– У маленького чайника большой ротик!

Все рассмеялись. Сянцзы был очень доволен собой и гордо выпрямился. Еще бы, такая радость! Ему казалось, что все смотрят на него с уважением, никогда еще он не испытывал подобного чувства.

У себя в комнате он, все еще улыбаясь, вытащил накопленные серебряные монеты и потихоньку, одну за другой, опустил в копилку. «Так, пожалуй, надежнее! Наберется нужная сумма, разобью копилку об стену, серебряных монет будет больше, чем черепков!»

Сянцзы больше ни на кого не надеялся. Даже на Лю Сые, хоть он человек надежный. Деньги, конечно, не пропадут, но все же Сянцзы испытывал беспокойство. «Деньги как кольцо на руке – с ними нельзя расставаться»,^ думал он.

Становилось все холоднее, но Сянцзы согревали мысли о будущем, оно представлялось ему ясным и светлым. Землю сковали первые заморозки, ноги ощущали жесткость дорог. Земля высохла и приобрела сероватый оттенок. Особенно холодно было по утрам. От колес оставались на инее темные полосы; резкий ветер разгонял утренний туман, и тогда можно было увидеть небо, высокое, голубое, чистое.

Однажды ранним утром Сянцзы захотелось пробежаться. Холодный ветер забирался в рукава, по телу бегали мурашки, но это было приятно, как освежающий душ. Порою от ветра было трудно дышать, но Сянцзы несся вперед, как рыба против течения; наклонил голову и стиснул зубы: чем сильнее дул ветер, тем отчаяннее мчался Сянцзы, будто решил вступить с ветром в смертельную схватку. Но вот налетел такой бешеный вихрь, что у Сянцзы перехватило дыхание. Он долго стоял с закрытым ртом, наконец сделал глубокий вдох, словно вынырнул из-под воды. И снова помчался вперед – ничто не могло остановить этого великана! Каждый мускул его напрягся, он был весь мокрый от пота, зато, когда остановился и стер с губ песок, почувствовал себя победителем. Подставив грудь ветру, Сянцзы гордо вскинул голову.

Ветер гнул деревья, трепал полотняные вывески лавчонок, срывал со стен объявления, вздымал тучи песка и пыли, заслонявшие солнце. Он выл, гудел, ревел, метался, как обезумевшее чудовище, слетевшее с небес на землю. Неожиданно вихрь закружил и завертел все вокруг, словно разбушевавшийся злой дух, а потом устремился вперед, сокрушая все на своем пути: он ломал деревья, срывал с крыш черепицу, рвал провода. Сянцзы стоял и смотрел. Он-то вырвался из объятий ветра, ветер не одолел его! Сянцзы покрепче ухватился за ручки, повернул назад, и ветер, как надежный друг, сам покатил за ним коляску.

Сянцзы то и дело попадались на глаза старые и слабые рикши. Плохонькая одежонка не защищала их даже от легкого ветерка, а налетевший вихрь рвал ее в клочья. Ноги у них были обмотаны тряпками, бедняги дрожали от холода на стоянках и наперебой предлагали пешеходам коляску, избегая смотреть друг на друга. На ходу они согревались, ветхая одежонка становилась мокрой от пота. Но стоило им остановиться, пот, замерзая, леденил спину. Навстречу ветру они и шага не могли сделать, только зря напрягали силы, пытаясь сдвинуть коляску с места. Налетал ветер сверху, они низко опускали голову; дул снизу, земля уходила у них из-под ног; при встречном ветре они поднимали Руки, будто собираясь взлететь, а когда ветер дул в спину, не в силах были удержать коляску. Бедняги приноравливались как могли; бежали из последних сил, полумертвые от усталости. Ради нескольких медяков рисковали жизнью. И когда наконец доставляли пассажира, на их черных от пыли и пота лицах выделялись покрасневшие на морозе глаза и потрескавшиеся губы.