Текст книги "Птичка"

Осознав безуспешность своих действий, Валентайн поражённо опустил голову. Спустя несколько секунд он приподнял её, улыбнулся, и неожиданно для Розали, резко приблизился к ней настолько близко, что она даже испугалась не на шутку.

– Представь, – прошептал художник, – что-то похожее на скрежет стальной патефонной иглы и этот звук, который издаёт стекло, когда его тщательно трут тряпкой. Представляешь?

– Нет, – отрезала девушка.

Мужчина глубоко вздохнул и пробормотал:

– В прошлый раз, когда ты уезжала, ты помнишь?..

– Конечно же, я помню, Валентайн, – раздражённо ответила Розали, – твою квартиру, заросшую густой паутиной, застывшую чёрную краску на стёклах, которую до конца так и не удалось оттереть, разбросанные по комнате рваные куски бумаги и твой… И твоё ужасное бледно-зелёное лицо, как у мертвеца.

– Тогда я даже забыл французский – молчал целых шесть недель!

– Разве так сложно было просто выйти на улицу и…

– Мне этого было не нужно, – отмахнулся художник. – Так было задумано. Я хотел нарисовать тишину, и для начала я должен был её увидеть.

– Тишину, – проговорила девушка усмехнувшись. – Но как можно нарисовать то, чего не видишь? Тишина – она же никак не выглядит! Ведь нет такого предмета, как тишина, это всего-навсего такое понятие, оно невидимо.

– «Постоянство памяти».

– Что?! – удивилась девушка. – Я не расслышала.

– Шедевр испанского художника Сальвадора Дали – «Постоянство памяти». Время, которое плавится на солнце. Время, изображённое как часы. Потому что время ассоциируется с часами. «Просвещенные удовольствия» – тоже Дали – детские страхи самого художника.

– Страхи всегда видимы, поэтому их можно отобразить, – пояснила Розали.

– А как можно отобразить боязнь быть собой, боязнь социума, боязнь отношений или страх одиночества?.. Можно ли? Страх, характеризующий плохое предчувствие, боязнь потерять время, боязнь потерять что-то или кого-то. Как долго придётся наблюдать за поведением, за эмоциями человека, испытывающего этот страх, чтобы понять его и попытаться объяснить?

Девушка медленно покачала головой. Она и не собиралась отвечать, ведь даже не поняла, что художник задал ей вопрос.

На протяжении всего вечера Месье Валентайн старался хранить молчание. На его белом мраморном лице красовалась притворная улыбка. Розали же, наоборот, пыталась заговорить, но всё было напрасно, разговору так и не судилось состояться.

Ещё долго можно рассказывать об их прогулке по Парижу. Однако нет никакого смысла. Хочу заметить только, что Валентайну казалось просто необходимым сохранять непринуждённый весёлый вид. Он думал, что именно так он заставит девушку понять, что он совершенно не огорчён, что она уезжает. Художник задумал грандиозный план, и только тишина, спокойствие и несколько недель, предназначенных исключительно для размышлений над затеянным проектом, сумеют помочь ему осуществить сей грандиозный замысел.

Что он задумал?.. Пока что он сам ещё не понимал всей сути своей задумки, но она уже ему нравилась. Он считал себя счастливей всех жителей Парижа. Кому ведь ещё может взбрести в голову что-то настолько же величайшее?

«Разве что Пабло Пикассо,» – подумал бы художник.

III

Спустя пять дней ровно в восемь часов утра по Парижу, Розали стояла на самом краю железнодорожной площадки, словно в последний раз оглядывая огромную подвесную крышу вокзала Сен-Лазар. Поезд Париж-Руан должен был отправиться с минуты на минуту. Но девушка никак не осмеливалась вступить на борт длиннохвостого шипящего «чудовища». Взглянув на часы и осознав, что время ещё довольно раннее, девушка глубоко вздохнула.

Она подумала: «Верно, Валентайн всё ещё спит. Верно, он снова до самого рассвета был занят рисованием…»

Она представила, как молодой художник сладко дремлет, раскинувшись поперек кресла.

И всё-таки ей будет очень его не хватать. Он был единственным человеком, кто верил в неё и в её невероятную мечту.

«Человек счастливый не должен мечтать, в его жизни существуют все слагаемые, делающие его счастливым», – подумала девушка. Она поклялась себе до возвращения в Париж не вспоминать о существовании такого невероятного чуда, как кино. Однако, вскоре ей покажется это слишком сложным, ведь о своей будущей кинокарьере и работе с самим Чарли Чаплином она думала постоянно.

– Мадемуазель, – воскликнул проводник вагона поезда, протянув Розали руку в белоснежной перчатке, – только вас одну ждём!

– Если бы, – ответила девушка, взобравшись на борт.

Спустя несколько минут поезд тронулся и медленно покатился по рельсам. За этим явлением наблюдали около пятидесяти провожающих. Кто-то из них улыбался, кто-то плакал; все дружно, как по сигналу, начали махать белыми платочками, шагая за уходящим поездом. Лишь только один высокий мужчина значительно отличился от всех: он спокойно стоял в стороне, опираясь плечом о столб. Мужчина провёл уходящий поезд взглядом и только глубоко вздохнул и, засунув руки в карманы своих чёрных брюк, повернулся и направился к выходу – это был тот самый Месье Валентайн, что сейчас, – по догадкам Розали, – наверное, ещё сладко спит.

Сегодняшний день должен был пройти на «ура».

Художник планировал открыть бутылку грузинского вина двадцатилетней выдержки. Дорогой изысканный алкоголь он предпочитал употреблять в одиночестве, а остальным угощал своих «друзей», которых никогда у него и не было.

«Так, сегодня – пью, – размышлял Валентайн, – завтра – женщины, которых я рисую. Или же сегодня, до обеда я пью, вечером – женщины, а завтра – женщины, которых я рисую? Послезавтра – прошу прощения у Пампушки, на следующий день она приносит мне сигары… Или же в этот день она приносит мне сигары?! Ладно, зависит от обстоятельств… О, Господи! Я ведь обещал ей нарисовать её руки. Так, если я сделаю любой набросок и красивенько его подпишу, то ей, наверное, даже очень понравится. Оно будет смотреться лучше, чем оригинал! Я в этом уверен… Так, а что я делаю дальше?.. А дальше я курю. Что это за день? Среда! О, Господь, среда! И снова, и снова сын мадам Луизы оставит свои сверкающие башмаки, и снова мне придётся „одолжить“ их, чтобы отомстить этому гадкому коту и хоть на полчаса заткнуть его. Мерзость! Как же надоедают эти суровые серые будни. Изо дня в день, из года в год ничего не меняется…»

Месье Валентайн был очень пунктуален, он никогда не уклонялся от графика. Ещё он был очень целеустремлённым, поэтому все пункты своего плана он выполнял старательно и пытался всё всегда довести до идеала.

Ему приходилось вставать очень рано, чтобы успеть напиться до обеда; очень рано ложиться, чтобы выспаться перед действительно очень сложной работой; а ночью он просыпался снова, так как он считал, что именно ночью к нему приходит его вдохновение. И если головная боль будет не слишком сильной, то он сумеет нанести парочку небольших мазков на полотно.

Увы, но вдохновение как-то не особо желало посещать его одну неделю, затем вторую, третью. Художник посчитал нужным пересмотреть своё расписание и даже решил завязать с алкоголем на некоторое время. Спустя несколько дней был уже заметен результат: его руки перестали нервно трястись; теперь он мог нормально, без всяких усилий держать в руках небольшую кисть.

Сегодня он набрался достаточно храбрости и решительно провёл длинную тонкую волнистую линию от верхнего до нижнего края полотна.

«Что же это за извращение такое?! Как же можно изобразить то, чего ты не знаешь, чего никогда не видел, не слышал и не чувствовал, но к чему стремишься, к чему лежит твоё сердце? – Думал художник. – Если не начать сегодня, то когда же?! Завтра, завтра, завтра, завтра!.. С таким расположением закончить можно только в следующей жизни…»

В то время Розали сидела в живописном цветущем саду близ небольшого старого деревянного домика тёти Адель. Ярко красный закат заставлял её жмуриться. Он придавал её бледному лицу бронзовый оттенок.

– Туристы находят нормандские закаты загадочными, – проговорила тётя Адель, приближаясь к своей племяннице, которая мирно дремала в низеньком деревянном кресле.

– Правда? Да, в нём есть что-то необычное, – прошептала девушка, приоткрыв глаза. – Этот закат совсем не похож на те, которые я видела ранее.

– Многие ассоциируют Нормандию с этим закатом, – рассказывала тётя. – Он, действительно, чарующий! Я слышала, некоторые люди приезжали сюда, видели закат и…

– И?

– …И оставался здесь жить. Так оно и есть, в этом закате есть что-то мистическое. Я тоже так когда-то променяла Париж на эту «бездорожную долину», увидев сей закат лишь однажды.

– Правда?!

– Нет, – засмеялась тётя Адель. – Это шутка! Желание скромно довольствоваться благами жизни и лён выманили меня сюда. Проклятый! Этот проклятый лён! Нормандия абсолютный чемпион Франции по его выращиванию. Мы только и видим здесь, что лён, грязь и уставших рабочих. Я бы никогда не покинула Париж, если бы не война. Война – это ужасно! Я не раздумывая схватила всё самое необходимое и налегке отправилась сюда первым же поездом. Тогда мне почему-то казалось, что в Париже нет ничего, кроме башни.

– Париж – город возможностей, – пояснила Розали. – И все стремятся в столицу, чтобы добиться чего-нибудь большего. Никто не хочет умереть босым, когда босым родился.

– Да, с возрастом пропадают все эти надежды, веры в то, что можно стать кем-то состоятельным, уважаемым. Мечтать не запретишь! Мечтают до самой смерти. Но, когда возможности исчезают, то и мечтать как-то не очень хочется.

Тётя уже было развернулась, чтобы уйти обратно в дом.

– А я люблю Париж, – тихо проговорила девушка.

– Правда? – ответила тётя Адель.

– В Париже прекрасно абсолютно всё! Я люблю узенькие улицы, Сену, парижан… И одного художника…

IV

Так уже шестую неделю подряд художник, – наш милый Месье Валентайн, – жил по своему новому расписанию, которое стало ему уже противным. Он никак не мог овладеть своими эмоциями и заставить себя начать работать. Ему почему-то не давалось ни одно дело. Руки его не слушались, а голова беспрерывно болела. Он то и делал, что размышлял. Он размышлял обо всё на свете. И всё же, почти все его мысли останавливались на Розали. Он скучал по ней. Но он никогда не признался бы в этом.

– Ты всё ещё поддерживаешь дружеские отношения с тем художником? – спросила тётя Адель свою племянницу однажды вечером, за очередным чаепитием. – Разве можно так долго быть другом мужчины и до сих пор не выйти за него?

– Я не знаю, – задумчиво прошептала Розали. – Валентайн не тот мужчина, за которого выходят замуж, с которым живут, душа в душу. Иногда мне кажется, что он и самого себя не любит, хоть он и жуткий самолюб… А любить кого-то?! Нет, ему этого никогда не познать. Однако, он красивый, добрый, отзывчивый и очень милый человек. К тому же он единственный из моих знакомых, кто верит в меня и в мои глупые мечты.

С того дня тётя Адель представляла Месье Валентайна, как добрейшей души человека с ангельским сердцем, доброжелательным мальчишеским личиком и аккуратно зачёсанной на бок чёлочкой.

Над Парижем светило солнце, было воскресенье. А в квартире художника стоял густой мрак и даже было немного холодно, в то время, как на улице было около тридцати градусов по шкале Цельсия. Полтора часа назад измученный Валентайн лёг спать, думая, что только со сном он обретёт прилив сил и доброжелательное расположение духа.

Раздался тихий, нерешительный стук в дверь. Спустя две минуты постучали снова, но уже громко и решительно. Через несколько секунд дверь приоткрылась и в сплошной темноте появилась большая голова Пампушки Жозефины.

– Месье художник, вы спите что ли? – тихонько, но с неким задором проговорила Пампушка. – Художник, вы снова забыли запереть дверь. Это ведь опасно, а для такой известной личности, как вы, даже может быть смертельно опасно! Художник! Художник!

– Что-о-о-о?! – зловеще воскликнул Валентайн.

– Это я месье, Жозефина!

– Чего тебе?

– Как это?! – возмутилась девушка. – Я к вам с подругой. Вы обещали! Помните? Неделю назад вы говорили…

– О, Боже! – заныл художник. – Помню.

Однако Валентайн вообще ничего не помнил. Он даже позабыл, как выглядит Пампушка и какая вообще от неё польза.

В гостиной распахнулись шторы; мгновенно в комнате стало совсем светло; ещё некоторое время художник ничего не видел, перед его глазами по-прежнему разыгрывалась сцена из его сна (ему почему-то снился доктор Тюба из фильма «Безумие доктора Тюба»). Когда он пришёл в себя, то резко отскочил назад и сгорбил спину, будто был готов обороняться.

– Что это такое? – испуганно проговорил он.

– Это моя подруга, месье художник, – пояснила Жозефина, – Розель.

– Розель?! – удивлённо повторил художник, отступив на шаг назад. – Розель!

Перед ним стояла девушка лет тридцати двух-трёх, смуглая, темноволосая и очень-очень большая. В тот момент она испытывала необыкновенное смятение, её лицо было похоже на огромный красный помидор. Но у неё были очень интересные и нежные черты лица, несмотря на их внушительный размер. Художник заметил это, однако всё ещё медленно пятился назад.

– Значит, Розель, – теперь спокойно проговорил он, спустя несколько минут.

Он совсем не хотел спрашивать, что именно он обещал этой особе и почему она здесь.

– Так, моя дорогая, сегодня, извините, никак.

– Извините вы, художник! Но вы отказываете нам уже во второй раз, – съязвила Жозефина, скрестив на груди руки.

– Вы разве не можете понять, что я говорю вам это не из-за того, что я не хочу, а из-за того, что я занят. У меня очень много работы. Я занят постоянно. Сплю по два часа в сутки! Задумайтесь, по два часа! Вы спите, моя дорогая, по два часа?.. Нет!.. Так что давайте в следующий раз. И это будет не завтра, не послезавтра и даже не на следующей неделе. Но когда я освобожусь, я вам непременно позвоню.

– Но у вас же нет телефона, месье, – ответила Жозефина.

– Ну что ж, если вам уж так не терпится, то можете сделать фотопортрет – это быстрее и дешевле и… Идите… – разочарованно сказал художник и прикрыл за гостьями дверь. Сегодня он впервые заперся на ключ.

Он подумал о том, что в скором времени фотография будет властвовать над живописью, как и кино над театром. Слово «кино» чаще всего ассоциировалось у него с Розали, хоть кино и Розали никогда ещё не встречались. Мысль о девушке вызывала у него последнее время только улыбку. Хоть он и редко улыбался, но о Розали думал практически постоянно.

Валентайн собрался было отойти от входной двери, как вдруг раздался стук.

– Ну, опять вы?! Я ведь говорил вам: я вам позвоню когда-нибудь, в ближайшем будущем.

Художник резко распахнул дверь и высунул голову в дверной проём, нахмурив брови. Перед ним стоял молодой высокий загорелый мужчина с жемчужной улыбкой. На нём был тёмно-серый костюм в вертикальную полоску, лакированные штиблеты и фетровая шляпа, скрывавшая его загорелый лоб.

«Американец,» – подумал Валентайн.

– Ну, здравствуй, здравствуй, Валентайн! – воскликнул мужчина, разводя руками.

– Джордж, ты ли это? – полусонно спросил художник. – Заходи!

Мужчина, не раздумывая, переступил порог квартиры и тут же принялся всё внимательно осматривать.

– Знаешь, о тебе стали меньше говорить, Валентайн! – заметил Джордж, рассматривая огромную трещину в стене.

– Правда? Ты, навероне, просто не бывал там, где обо мне говорят постоянно.

– Прости, друг! Я не езжу на трамваях, – улыбнулся иностранец.

Валентайн ничего не ответил.

– Мне кажется, ты не очень-то и рад видеть меня, – произнёс американец.

– Нет, что ты?! Я только что проснулся.

– Хах! Ты всё рисуешь свои портретики?!

– Пишу! Пишу портретики, – съязвил художник. – А ты всё пляшешь степ со своей деревянной палкой?

– Ты, наверное, не слышал, – живёшь в своей квартирке, не выходя из дому, наверное, – но я начал свою сольную карьеру.

– Мммм, и как? – поинтересовался Месье Валентайн.

– Уже два года как, – ответил американец. – Знаешь: Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, Сан-Франциско… Надоедает слегка! Радует только публика. Слышал бы ты, как визжат девушки! К концу моего выступления они уже просто лезут на сцену… А ты всё рисуешь?

– Да… И что столь известная личность как ты, Джордж, делает здесь, в Париже?

– Гастроли, мой друг! Гастроли, – пояснил американец. – Слышал, ты большой охотник до женской красоты. Будто бы все молодые и красивые выстраиваются в очередь к твоей квартире. Но я никого не видел.

– Сегодня я не в духе, – отмахнулся художник. – Спустя несколько дней они снова выстроятся.

– В действительности?

– Да.

– А что именно влечёт женщин к тебе?

Месье Валентайн вопросительно посмотрел на своего собеседника. Не дождавшись ответа, тот ответил сам:

– Ладно, забудь!

– Как насчёт «Мулен Руж»?

– Нет, я не охотник до такого, – сказал художник.

– Интересно! Но ты ведь…

– Да, я люблю женщин! – признался Валентайн. – Было бы очень даже странно, если бы я их не любил. Однако, те женщины – они для развлечений, понимаешь? А мне нужна одна единственная – для искусства.

Американец улыбнулся.

– Ну, ладно. И кто же, та, одна?

Художник пожал плечами.

– Одна скромная маленькая актриса с бледной кожей и сладким соловьиным голосом.

– Известная?! – удивился американец.

– Нет, известная только мне… Она такая маленькая и, порою даже, неуклюжая. Но своим звонким голосом и доброжелательной улыбкой всегда привлекает к себе внимание окружающих. Она доброжелательная, честная, искренняя и гордая.

– Мило, – равнодушно произнёс Джордж. – Говоришь, актриса. Я думаю тоже в скором времени начать карьеру актёра.

– Ты всё не усидишь на месте! – проронил художник.

– Да. Смысл моей жизни – продвижение вперёд и самосовершенствование. Я стремлюсь быть не только всемирно известным, но и талантливым артистом в глазах моих поклонников… Я ведь в Париже не просто так.

– Значит, только «в глазах»?! – иронически улыбнулся Месье Валентайн. – Да, то, что не просто так, я это уже понял… Ну, кто-то старается покорить сразу несколько вершин, кто-то – только одну. Но, итог то ясен. – Художник слегка приблизился к уху собеседника и медленно прошептал: – За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.

– Это и дураку известно, друг мой, – согласился американец. – Понимаешь, люди мне нужны больше, чем зайцы. Людей и ловить легче. На одно только красивое мраморное личико и жемчужную улыбку можно поймать несколько сотен безумцев. Они станут обожать тебя, не за твои старания, а за красивые глаза, в первую очередь. Подумай о женщинах: в их жизни слишком мало красоты, они жаждут большего, от этого и ловятся на удочку ко всем, кого попало. Понимаешь, они хотят любить мужчин живых, а не нарисованных. Любовь к литературному, да и к любому выдуманному герою – это абсурд, вчерашний день. Милый, сейчас двадцатый век! Не одной девушке уж этого не нужно. Их вкусы изменились. Теперь им хочется видеть лишь доброжелательные улыбки голливудских красавцев, и только. И они, в первую очередь, именно это считают искусством.

В голове художника творилось нечто непонятное. Одновременно он был согласен и не согласен со словами этого напыщенного иностранца. Поначалу его слова казались ему глупыми, но спустя некоторое время он даже счёл их за правду.

Наступило молчание. Средь мертвенной тишины было отчётливо слышно разъярённое дыхание Валентайна. Какое-то невероятное волнение охватило его; он прикрыл лицо рукою, словно пытаясь скрыть стыд, вызванный переживанием.

– Я намекаю на то, что тебе нужно заняться ещё чем-то, более прибыльным и стоящим, – говорил американец. – Нельзя так, всю жизнь быть художником-оборванцем.

– Не смей! – вскрикнул Месье Валентайн. Его бледные дрожащие пальцы потянулись к собеседнику; спустя мгновение художник смиренно убрал руки за спину, опустил голову и сделал задумчивый вид.

– Нужно иметь что-то ещё, – продолжил американец, – что-то стоящее – запасной план на случай неудачи.

– Образование?

– Связи, мой дорогой, связи! Ведь, в действительности, связи могут творить чудеса. Допустим: ты был никем – маленьким страшненьким мальчуганом, родился на старенькой ферме где-нибудь в Техасе, а спустя каких-то пять лет от сегодняшнего дня ты уже звезда мирового масштаба. Все любят и обожают тебя. Но ты, мальчуган, замечаешь, что в тебе совсем ничего не изменилось. Ты тот же оборванец, неряха с ужасными чертами лица, и всё же, тебя любят. Ты спросишь себя: «Почему?» А всё дело в том, мой друг, что тогда, пять лет назад в Техасе, мимо вашей фермы совершенно случайно проезжал один влиятельный мистер и приметил тебя, страшненького мальчугана. А что стоит для этого влиятельного мистера из бродяги сделать бога? Каких-нибудь несколько тысяч долларов, и ты уже сам приносишь ему доход. Ну как?

– Интересно, – промямлил художник, поглаживая подбородок. – Интересный пример. А как-то доходчивей объяснить можешь?.. Мне ваш техасский мальчуган и влиятельный мистер с тысячей долларов в кармане ничего не говорят. Я француз…

– Английского происхождения, – добавил американец улыбаясь.

– Нет! Я наполовину француз. И мне нужно объяснять «по-французски». Только, пожалуйста, без круассанов, багетов и флер-де-лис.

Валентайн посмотрел на настенные часы, которые встали ровно шесть месяцев тому назад, и слегка приоткрыл рот:

– Боже мой! Который час?! Как поздно! – проговорил он. – Ты, наверное, опаздываешь на свои кинопробы?

– Киносъёмки, – заметил американец.

– Без разницы, – буркнул художник и выпроводил своего гостя за дверь.

Услышав, как американец быстро спускается вниз по лестнице, громко стуча каблуками своих штиблетов, Месье Валентайн запер дверь и тихонько проговорил:

– До свиданья, Джордж… Причём здесь этот влиятельный мистер из Техаса? – спросил он самого себя и медленно направился в гостиную, где продолжил работу над новой картиной. Он рисовал женщину, которая заказала у него портрет около трёх месяцев назад. Художнику оставалось нарисовать шею. Он схватил карандаш, и хотел было начертить несколько длинных вертикальных линий, но как только художник принялся за дело, в его голове всплыло нечто странное, что помешало ему закончить работу.

Это было нежно-голубое бесконечное небо с пушистыми облаками. Оно показалось Валентайну таким красивым и невероятным, что он тут же захотел отобразить его на белом холсте. Художник быстро вынул белый запылённый холст из-под своего любимого кресла, закрепил его на мольберте, нашёл в спальне полупустые тюбики синей и белой красок, быстренько отмыл свою деревянную палитру и только принялся смешивать краски, как вдруг та прекрасная мысль пропала, словно ускользнула из головы молодого творца. Художник, конечно же, не растерялся и, в порыве, вышвырнул кисточку в распахнутое настежь окно.

Так, около трёх часов, Месье Валентайн неподвижно стоял около холста склоня голову, как будто бы приклоняясь перед ним. Его ноги отекли, начали подкашиваться, руки начали бешено дрожать. Валентайн медленно приподнял голову и с досадой глянул на холст, прикусив губу.

Внезапно в его голове появилась новая картина. Каждая её деталь стала поочерёдно проявляться в его воображении. Вдохновение, наконец-то, вернулось в родную гавань. Он прикрыл глаза и вновь, словно в глубине своей души увидел небо, позолоченные облака, край мягкого зелёного альпийского лужка и большую птицу, летящую навстречу солнцу. На шее этой птицы был завязан шёлковый шарф, конец которого превращался в стаю алых мотыльков.

Художник, не раздумывая, схватил другую кисть и принялся писать то, что, наверное, даже ему и не снилось. На его бледном каменном лице появилась скромная улыбка.

Он был весел до самого утра. Как же он был тогда счастлив, не осознавая, что создаёт настоящий шедевр.