Текст книги "Заглянуть за горизонт"

Валентина. Перемелется – му́ка будет

Летом, когда Катюша окончила первый класс, Валентина однажды сорвалась на мужа. Он не пришёл ночевать и не предупредил об этом. Женщина всю ночь обзванивала больницы и морги, плача от страшных мыслей и предположений. Маленькой Сонечке моментально передалась нервозность матери, девочка орала безостановочно, замолкая только для того, чтобы набрать воздуха для нового крика. Катя, засыпая на ходу, качала кроватку с сестрёнкой, пела ей песенки, носила на руках. Один раз чуть не уронила тяжёлую Соню, уснув на минутку с малышкой на руках.

Николай явился утром, довольный жизнью и ничуть не чувствующий себя виноватым.

– Где ты был, Коля? Я кому только не звонила! Что-то случилось? – бросилась к мужу Валентина.

– Где был, там уже нет. Что ты панику подняла, Валька? Я же мужчина, у меня есть свои потребности, а ты забыла, что у тебя есть муж. Только и думаешь, что о ребёнке.

Валентина оторопела и даже не нашлась сначала, что ответить. А когда до неё дошёл смысл сказанного мужем, она закатила Николаю скандал, с битьём посуды и криками. И наплевать было на соседей, явно слышащих отголоски скандала за картонными стенами. Не до них тут! Коля довольно равнодушно выслушал все претензии и спокойно отреагировал:

– Хочешь, я уйду? Но подумай сначала хорошенько бабьим своим умишком, надо ли тебе остаться одной с грудным дитём да ещё и с Катькой в придачу? Я-то себе найду жену, вон они в очередь выстраиваются, – самодовольно ухмыльнулся кобель местного розлива, почёсывая волосатую грудь. – А вот кому ты нужна будешь? Подумай, Валька, покумекай.

И Валентина, остыв, поразмыслив, спрятала гордость поглубже и приняла ситуацию. Она, как и многие женщины в её положении, даже начала себя винить в случившемся.

«Я ведь и правда мало внимания Коле уделяю. Сонечка все силы забирает. Вот он и ищет ласки и тепла на стороне. Но ведь не уходит же. Не бросает нас. Значит, любит», – убеждала себя женщина.

Если в двадцать два, когда Руслан обидел её своей изменой, она верила, что у неё всё ещё впереди, то сейчас, в тридцать, с двумя детьми и материальной нестабильностью, женщина всерьёз опасалась остаться одна, без мужской помощи.

И простила… А как женщины прощают? Вот так, закусив губы от отчаяния, затолкав поглубже чувство собственного достоинства, наплевав на самолюбие. Доля такая бабья. И не надо кричать: «Вот я бы на её месте!» Не надо. Каждый на своём месте решает, как быть и с кем жить.

Перемелется, мука будет. Перемололось, забылось, отошло на второй или двадцать второй план.

«Катюша, помой посуду», «Катя, погуляй с Сонечкой», «Катька, я уже битый час обеда жду», «Кать, ну некогда мне уроки проверять. Сама как-нибудь, ладно?»… Просьбы, приказы, равнодушие… Катя – помощница, Катя – ответственная, Катя – беспроблемная.

Конечно, были и другие слова, и мамина мимолётная забота и негромкая любовь, и девчоночьи игры с подружками. Но почему-то до сих помнятся эти фразы, как будто их накрепко вбили молотком в детскую головку.

Катя училась, росла, не привлекая внимания к своим заботам. Она, вообще, почти не чувствовала себя ребёнком. Словно кто-то невидимый провёл жирную вертикальную линию, и детство закончилось вместе с новым браком матери и рождением сестрички, осталось за чертой. Никто не делал скидку на то, что Катя ещё совсем маленькая, ей давали задания и требовали выполнения.

Сама Катя, благодаря любви и жалости к матери, измученной заботами о беспокойном ребёнке, эгоистичном муже и постоянными массажами, быстро повзрослела и приняла как данность свою новую жизнь. Она больше не играла в куклы (тряпичная любимица Маруся, которой они с мамой шили наряды из лоскутков, переселилась в старый ящик с игрушками), постепенно перестала болтаться с подружками на детской площадке. Ей было некогда заниматься подобными, как она презрительно говорила девчонкам, «глупостями». Катя спешила после школы домой, чтобы отпустить маму на массаж или просто дать ей отдохнуть.

Николай в воспитании дочки почти не принимал участия, иногда с неохотой соглашался понянчиться с Соней, но делал это с нескрываемым недовольством и потом долго и нудно бухтел, что не мужское это дело. В целом Валентина с Колей жили мирно, работали, вкалывали на даче, иногда выбирались на природу с приятелями. Муж в компании больше молчал, немного оживлялся после пары бутылочек пива, а если принимал на грудь больше своей нормы, опять замолкал и угрюмо слушал чужие речи.

– Бирюк он у тебя, мрачный и тусклый, – говорили Валентине приятельницы. – О чём ты вообще с ним беседуешь?

– Да я ж не за болтуна замуж выходила, а за работящего мужика с руками, – Валентина отшучивалась. А у самой на душе черным-черно.

На самом деле они с Николаем практически не разговаривали. Все простые действия: сходить в магазин, поесть, постирать, съездить на огород – были и так понятны и не требовали обсуждения, а других общих тем у супругов так и не появилось.

Всё чаще Валентина выбиралась в кино или по магазинам с подругами. Благо Катюша безропотно оставалась с Сонечкой. Младшая девочка росла капризной, требовательной и плаксивой. Её первые слова после традиционного «мама» и «папа» были «мне», «дай», «хочу», «ещё», чуть позже появилось слово «купи». И «кака» – для всего, что не устраивало Соню. А не устраивало девочку всё, что не было в её пользу. Она требовала новых игрушек, красивых бантов и свежих фруктов в любое время года. А если не получала желаемое, устраивала истерики, падала в магазине на пол и билась головой и ногами до тех пор, пока пристыженные родственники не обещали ей требуемое.

«Сонька опять головой об пол колошматила в магазине. Маму жалко, стыдно ей за дочку, а той хоть бы хны. Покраснела вся, как помидор, орала на весь магазин. Купили куклу. А собирались мне за кофточкой… Мама сказала, что больше денег нет. Просила потерпеть. Потерплю».

«…Противная Сонька. Как хорошо было раньше…»

«…Вот бы зажмуриться, открыть глаза, и мы опять с мамой одни. Без Соньки и без крысёныша».

Верный безмолвный друг – дневник – терпел слёзы и жалобы. Ну кто-то же должен терпеть!

Соня-артистка

Когда Соня подросла, старшая сестра пыталась объяснить ей, что в семье не всегда есть деньги на её желания и прихоти. На это младшая презрительно отвечала, вздёрнув худенькое плечико:

– Это на тебя нет, а на меня всегда найдутся! Надо уметь не только просить, но и требовать, вот и всё. А ты, пока будешь ждать, так и проходишь всю жизнь в старом платье. Я вот, например, джинсы светло-голубые хочу, такие, как у Маринки из девятой квартиры! И получу, вот увидишь!

– Ты обалдела? Знаешь, сколько варёнки стоят?

– И что? Не моя проблема, пусть папахен трудится на благо дочери, – фыркнула Сонька.

А настоящие джинсы-варёнки были не то чтобы роскошью, а практически недостижимой мечтой каждой девчонки. Можно было, конечно, завязав штаны узлом, в домашних условиях сварить их в кастрюле с содой и хлоркой, завоняв всю квартиру (и не только свою), и получить нечто похожее на фирменные. Но это было бы совсем не то! А Соня захотела настоящие. И получила.

Так и росли в одной семье две абсолютно разные девочки. Одна спокойная, рассудительная, послушная, терпеливая – с виду по крайней мере (а что там внутри, никто и не разглядывал). Другая – взбалмошная, истеричная и самоуверенная. Соня, вообще, с детства была убеждена, что она королевна, она самая красивая, и за это её будут любить и всё ей давать. Девочка, действительно, росла симпатичная. Рыжеволосая, с зелёными, как у Николая, глазами, артистичная, она умиляла сначала мамаш на детской площадке, а потом учителей в школе.

– Если б не характер, цены б ей не было, – говорили Валентине на школьных собраниях.

– Артистка растёт, – вздыхали соседи, на которых Соня оттачивала своё мастерство.

– Простите, вы не поможете мне сумку донести, тётя Даша? Голова сильно кружится, всё плывёт перед глазами, – хорошенькая девчонка обращалась к соседке, и та безропотно тащила сумку с мукой, за которой Соню отправили в магазин.

– Зуб болит, мочи нет терпеть. Дайте таблетку, мне ещё контрольную по математике писать… – Прозрачные слёзы горохом катились из глаз девочки в кабинете школьной медсестры, и та писала записку учительнице, чтобы Соню немедленно отправили к стоматологу. Какая уж тут контрольная!

Девочка могла сделать вид, что падает в обморок, заплакать по собственному желанию, разыграть мини-спектакль в школе, на улице или подъезде, если ей это было выгодно. И Соне-артистке помогали выполнить домашнее задание, прощали не сданную вовремя работу или пропускали без очереди к прилавку.

Когда Соню стали привлекать к домашним делам, девочка талантливо разыгрывала, например, вариант с порезанным пальцем, чтобы не мыть полы или посуду. Едва поцарапав кожу, она наматывала бинт в несколько слоёв, жаловалась на дикую боль и, конечно же, добивалась того, чтобы её не заставляли ничего делать. Соня редко повторялась. У неё могла заболеть голова, скрутить живот, ломить ноги и стрелять в ухе. Позже, когда девочка пошла в школу, по её словам, ей задавали очень много уроков. Она уставала, не успевала погулять (а учительница говорила, что нужно бывать на свежем воздухе) – причины менялись, а результат оставался тем же: девочка отлынивала от домашней работы, и при этом её же ещё и жалели.

Кажется, никто, кроме Кати, не догадывался, что Соня – просто лентяйка, привыкшая получать всё и сразу, не прикладывая при этом никаких усилий. Когда старшая дочка приходила к матери с вопросом: «А почему Сонька не помогает мне с субботней уборкой? Когда я в первый класс пошла, уже сама всё по дому делала», Валентина её же упрекала в невнимании к Сонечке:

– Ты, что, не видишь, сестрёнка устала, она бледненькая, ей отдохнуть нужно. Как ты можешь на неё наговаривать? Ты же старшая, сильная, а она у нас слабенькая.

«Сонька снова увильнула от уборки. Я и полы мыла, и пылесосила, а она валялась на кровати с журналом да ещё причитала, что её никто не жалеет. То чаю ей принеси, то мороженое достань из заморозки».

«Сестрица не прочитала вовремя повесть по литературе, вечером закатила истерику, что голова болит. Пришлось мне за неё сочинение писать: мама попросила, чтоб нашей «болезненной» «двойку» не влепили. Гулять не пошла из-за неё. Достала меня Сонька. И мама вечно на её стороне. Верит ей…»

«Вчера чуть не утащила мой дневник. Еле успела выхватить. Придётся теперь его с собой в школу носить. Эта проныра везде найдёт…

И никому не расскажешь…»

Дела семейные

Николай и вовсе не вмешивался в «бабские» дела, регулярно требовал борща и котлет, а кто готовит обед или ужин, ему было всё равно. Он равнодушно относился к детям – как к родной дочке, так и к падчерице, не любил тратить деньги на их обновки, считая, что девочки и так разбалованы. Баловали в основном Соню. Она ни в какую не соглашалась донашивать Катины вещи, требовала новых. Катя с детства спокойно относилась к собственной внешности, а Соня лет с трёх постоянно крутилась перед зеркалом, приговаривая:

– Какая же я красивая, прямо настоящая принцесса Софья, правда, мам-пап? – девчонка требовала от окружающих непременного подтверждения своих слов.

– Ты у нас красавишна, – умилялась Валентина.

– В мою породу пошла! – гордо заявлял Николай, а Катя только фыркала, глядя, как ловкая сестрица вытягивала из родителей новые шмотки.

Валентина всегда удивлялась, какие же разные у неё получились дочки, не похожие ни друг на друга, ни на неё.

Катюша, невысокая, фигуристая, сероглазая, с каштановой косой до попы, неуверенностью в себе, мягким податливым характером и готовностью прийти на помощь.

И Соня, вредная проныра, тоненькая, артистичная девчонка, с зелёными глазищами и вьющейся копной рыжих волос, закрывающих половину лица. Крупный нос немного портил симпатичную мордашку. Другая девочка на месте Сони страдала бы по этому поводу, но только не она. «Это придаёт мне шарм», – заявляла мелкая задавака.

Родители Николая души не чаяли в единственной внучке, часто брали её к себе, всё ей позволяли и баловали сверх меры. А Катю они не замечали, никогда не передавали ей подарки к праздникам, не покупали шоколадки и мороженое. Сначала девочка обижалась, даже плакала от такой несправедливости, а потом, привыкнув держать эмоции при себе, перестала показывать, как ей горько и больно.

Впрочем, Катя, вообще, не демонстрировала собственные чувства, скрывала неприятности и утаивала проблемы. Всё равно никому не было дела до её внутреннего мира, так зачем оголять душу? У неё есть дневник, поверенный тайн и тревог, печалей и размышлений, на его странички выплёскивались и боль, и обиды, и тревоги. До поры до времени…

В четырнадцать Катя резко перестала быть голенастым подростком. Из гадкого цыплёнка с торчащими коленками и лопатками сформировалась симпатичная девушка, ниже среднего роста, стройная и, как быстро выяснилось, привлекательная для парней постарше. На неё стали обращать внимание старшеклассники и студенты, с ней заигрывали взрослые дяденьки на улице.

Сначала девочка с ужасом шарахалась от предложений проводить до дома, потом стала находить прелесть в букетах и конфетах от поклонников. Дяденьки с сальными взглядами были откровенно противны, одноклассники казались зелёными и глупыми, а вот студенты были занятными. Они старались развлечь понравившуюся девушку, приглашали в кино и дарили цветы.

– А Катька-то наша – ого-го! Расцвела девка, – заметил как-то Николай в разговоре с женой, когда Катя домой вернулась довольно поздно, сияющая и с охапкой ромашек.

Валентине, как всегда, было некогда, она до позднего вечера пропадала на массажах, зарабатывая деньги нелёгким трудом. Дочек видела только утром, убегая на работу, или ночью, падая с ног от усталости. Катя давно уже освободила мать от всех домашних забот, кроме огорода. И то только потому, что у девочки начиналась страшная аллергия на пыльцу и почти на все виды цветов. Катюша задыхалась, покрывалась пятнами, обливалась слезами, и врач-аллерголог, известный в городе специалист, категорически запретил привлекать девушку к полевым и садовым работам.

В этот период преподавателям стали давать участки под строительство. Валентина с Николаем тоже взяли себе шесть соток и начали заготавливать материал, потом потихоньку строиться. На участке сначала возвели кухоньку, поставили диванчик, где можно было переночевать, чтобы утром опять приступить к работе. Валентина с Колей сами месили цемент, клали кирпичи, привлекая наёмных рабочих только в крайних случаях. Денег всегда не хватало, и стройка шла медленно.

Валентина сразу же принялась сажать на участке деревья и кустарники, построила небольшую теплицу и разбила цветник. Дома она почти не бывала и совсем упустила старшую дочку из виду. Кстати, Соне очень нравилось возиться с мамой в саду, она с удовольствием пропалывала грядки и поливала цветочки. На эту домашнюю работу у девочки всегда находилось и время, и желание.

Николай регулярно уходил в загул, всесезонно чувствуя себя мартовским котом-переростком, но всегда возвращался домой. На привычный диван, к любимым котлетам и жареной картошке.

«Крысёныш опять вернулся утром. Как ни в чём не бывало, заявился и сразу на кухню. Жрёт котлеты прямо из кастрюли. И напевает что-то себе под нос. Сволочь!

Мама вчера снова весь вечер прятала глаза, а потом плакала в своей комнате. Соньке всё равно, а я сунулась с утешениями и огребла по полной. Лезу не в свои дела. Обидно, и маму жалко. Зачем она терпит? Я бы ни денёчка не стала, прогнала бы взашей», – четырнадцатилетняя Катя писала в дневнике и рисовала «мерзкого крысёныша» на виселице…

Валя давно махнула рукой на измены мужа, периодически лечилась от инфекций, принесённых супругом, иногда рыдала по ночам, не в силах разорвать замкнутый круг.

– Что я могу сделать? Я уже в тираж вышла, а он в самом соку, получается. Бабий век короток: раз-два, и ты никому не нужна, а мужики кобелируют, пока рабочий орган в порядке, – опустив натруженные массажами руки со вздутыми толстыми венами, жаловалась Валентина Ольге, с которой они опять оказались соседками, теперь уже по участкам для строительства. – У нас стройка, огород, детей учить нужно. Я одна не справлюсь. Это раньше я ничего не боялась, когда моложе была, а сейчас… эх… – оправдывала она собственную слабость и безволие. И страх остаться одной. Снова одной, безмужней разведёнкой. Уже с двумя детьми.

– Ох, Валюшка, плохой из меня советчик. Что я могу сказать, если я за Жориком как за каменной стеной. Он у меня и муж, и друг, и отец замечательный. Я без него как без рук. Ты ж сама знаешь. И не было у меня никого другого, и не надо мне. – Ольга вздыхала, жалея подругу, так и не нашедшую своё женское счастье.

У Оли с Жорой была прекрасная семья, тёплые отношения и абсолютно другое распределение ролей. Ольга сделала в институте карьеру, защитила кандидатскую, а через четыре года и докторскую диссертацию. Между диссертациями родила вторую дочку, практически не отвлекаясь от своей любимой науки. Женщина активно занималась исследованиями, участвовала в научных конференциях, соответственно, дома бывала редко и не могла уделять девчонкам много внимания.

– Если б не Жорик, я бы так и сидела на печке ровно. Помнишь, как я ничего не успевала и злилась на всех? А теперь не жизнь, а сказка! Приезжаю, дочки накормлены, уроки сделаны, ужин меня дожидается, а Жора знай себе по клавишам своего компьютера стучит. И когда он всё успевает? Как стал работать в институтском компьютерном центре, так я и выдохнула спокойно. Я у них так, мама-праздник.

Ольга, действительно, всё по командировкам да по семинарам ездила, привозила подарки и вкусности. Ей не приходилось ругать девочек, зато она устраивала для них вечеринки с розыгрышами. При этом мама всегда полагалась на мнение папы в воспитании девчонок и не отменяла его запреты и наказания.

Как же Валентина завидовала подруге! Белой завистью, разумеется.

Катерина. Дожить до утра!

Взрослые уезжали на свою бесконечную стройку, Соня цеплялась с ними, а Катя чаще всего оставалась дома, в квартире, вечерами гуляла с друзьями, познавая первые «прелести» взрослой жизни. Девочка стала покуривать, попробовала спиртное. Однажды мать почувствовала запах сигарет от старшей дочери и в сердцах огрела её шваброй. А потом, опустившись на стул, заплакала от собственной беспомощности.

– Дочка, хоть ты не заставляй меня страдать, – попросила она сквозь рыдания.

Кате безумно стало жаль мать, несчастную, рано постаревшую, придавленную работой и постоянной нехваткой денег, капризами Соньки и загулами Николая.

Присев на корточки перед матерью, Катя, как котёнок, потёрлась головой о её колени, молча прося прощения. Валентина, прижав к себе голову старшей дочери, снова заплакала, а Катюша, замерев, ловила капельки такой редкой материнской ласки. Это воспоминание девочка будет бережно хранить в памяти, открывая свой «сундучок с сокровищами», когда становится совсем невмоготу. Про злополучную швабру девочка быстро забыла, как, впрочем, и про причину гнева матери, оставив себе только нежность и близость.

«Попробовала с девчонками курить. И чего они врут, что это круто? Фигня одна. Во рту вкус – как будто мыла наелась. Хозяйственного. И горло саднит. Брр. Но фасон надо держать. А то засмеют.

Мамочка сегодня такая ласковая была. Пусть хоть каждый день сначала ругается, если потом прижмёт к себе… У неё такие нежные руки и запах, как в детстве…»

Курить всерьёз Катя, кстати, так и не начала. Попробовать она решила за компанию с девчонками и ребятами, а после памятной ссоры с матерью легко отказалась от вредной привычки. В будущем затягивалась лишь изредка, когда где-нибудь в помещении дым стоял коромыслом, курили все, и на неё смотрели как на чёрную общипанную гусыню. Потому что подстриглась Катя очень коротко. И покрасила волосы в чёрный цвет (позже)…

После восьмого класса у Кати появился постоянный кавалер, паренёк из их двора, старше на пару лет, тихий домашний мальчик, играющий на скрипке. Сначала Катя смеялась, когда Серёжка стал провожать её из школы, потом привыкла к маленьким знакам внимания с его стороны. А когда он всерьёз предложил встречаться, Катя неожиданно для себя согласилась.

Ей так не хватало нежности и заботы дома, что этот скрипач с его шоколадками и походами в кино заполнил гулкую пустоту в душе девочки. Кате он немного нравился, но не до потери пульса, не до дрожи в коленках. О такой безумной любви часто рассказывали подружки, одна за другой терявшие невинность. Катя же подошла к отношениям с Серёжей очень прагматично, рассудив, что с ним не стыдно показаться в компании.

«Серёжка меня любит, а я пока не разобралась, зачем он мне. Но ведь прикольно же: стихи мне читает, на скрипке играет. Главное, не уснуть во время его трелей. И к ребятам не стыдно с ним прийти. Он, хоть и музыкант, может и в глаз заехать, если надо. Так что полный «ништяк». И деньги у него есть. Я в такой кафешке первый раз была. Классно, официант такой приветливый, на «вы» обращается.

И, вообще, приятно, когда тебя гладят. Немного щекотно только. А дальше… посмотрим. Может, и с ним попробую…»

Этой записью обрывается дневник, поверенный девчоночьих тайн и трогательных признаний. В нём нет больше ни единой записи. Есть только рисунки. Чёрные и страшные…

Пару летних месяцев Катя с Серёжей ходили в кино, ели мороженое в кафе, целовались ледяными губами на лавочках в городском сквере и обнимались в подъезде. Юность – всё самое первое, трепетное, запретное.

А потом пришла беда. Беда, о которой Катя не смогла никому рассказать, намекнуть, поделиться. Даже дневнику не доверила.

Однажды недобрым августовским вечером Николай пришёл домой в сильном подпитии. И в отвратительном настроении уселся перед телевизором с очередной банкой дешевого пива. Валентина с Сонечкой в ту злополучную ночь остались на фазенде. Катя вернулась со свидания с Серёжкой, прошмыгнула мимо злющего отчима в свою комнату, легла.

Губы горели от жарких поцелуев, мысли бродили вокруг настойчивого предложения парня встретиться у него в квартире в субботу вечером. «Родители на даче, мы одни будем», – намекал кавалер. «Ну понятно же, не чай пить предлагает, – размышляла Катя. – А что если рискнуть?.. А вдруг не понравится?.. Ну надо же когда-то начинать. Девчонки говорят, немножко больно, а потом даже приятно. Мне уже шестнадцать, раньше в это время замуж выходили и детей рожали. Ладно, я подумаю об этом завтра», – со словами обожаемой Скарлетт О’Хара из «Унесённых ветром» Катя провалилась в сон с запретными сновидениями.

Девушке казалось, что ей снится сон – продолжение их с Серёжкой встречи. Жадные мужские руки шарили по девчоночьему телу, бесстыдно исследуя маленькую грудь, нетерпеливо спускаясь ниже. «Я, что, решилась и пришла к нему домой? – мелькнула в сонном сознании быстрокрылая птичка-мысль. – А почему так противно? Он зубы не почистил? И руки потные».

Девушка распахнула глаза и сначала даже не поняла, что не во сне, а в самой настоящей реальности на неё навалилось чужое, мерзкое тело крысёныша.

Осознав, что происходит, Катя стала молча отбиваться, не теряя времени на крик и возмущение. Отчим, дыша в лицо перегаром, мычал что-то невразумительное, прижимал девочку к постели, одной рукой ухватив за заплетённую на ночь косу и сдёргивал пижамку. Изловчившись, Катя сильно укусила его в плечо и впилась ногтями в глаз. Николай заорал, ослабил хватку, свалился с края узенькой односпальной кровати, но продолжал сжимать в кулаке рукав старенькой футболки с медвежатами, с которой Катя не хотела расставаться и перевела в разряд «ночнушек». Катя вывернулась, изношенная ткань треснула по шву, и девочка выбежала из комнаты, оставив в руках насильника оторванный рукав. Отчим даже не сделал попытки преследовать девочку, перевернулся на бок, сжимая в руке измятую тряпочку и захрапел.

«Бежать! Срочно бежать из дома! Куда? К маме? Ночь на дворе. Как я попаду на дачу? К Серёжке? Что я ему скажу? – Катя зашлась в рыданиях. – К подружкам? Стыдно-то как. Противный старый дядька шарил по моему телу и слюнявил мерзкими губами лицо».

Мысли разрывали черепную коробку, голову ломило так, что глазам было больно смотреть на полоску света от уличного фонаря, проникающую сквозь красную кухонную штору в горошек. Храп за дверью прекратился. Девочка в ужасе вскочила, замерла, сжалась в комочек в углу кухни. Мерзкие раскаты возобновились, перебиваемые несвязным бормотанием. На цыпочках подойдя к своей комнате, Катя прислушалась. Крысёныш матерился во сне, поминая всех родственников и их прародителей.

Катя вернулась в кухню. «Не спать, главное, не спать, – твердила она себе. – Дождусь рассвета и уйду на улицу. Лишь бы он не проснулся! Мама обещала приехать к девяти, чтобы успеть переодеться и на работу убежать. Дождусь и всё ей расскажу, – шептала девочка. – И что я ей скажу? Что её муж сволочь и подонок? Она его точно выгонит. А как же Сонька? Останется без отца, как и я. Ну и что? Переживёт, не она первая. А если мне не поверят?» – шарахнулась Катя от своего предположения.

Маленькая фигурка в отчаянии скорчилась на стуле, обхватив дрожащими руками взлохмаченную голову. Горькие слёзы катились по опухшему личику, искусанные от бессилия губы потрескались и кровили.

Она так и не уснула в эту страшную ночь, ожидая рассвета, и размышляла, прикидывала, спорила сама с собой. Результатом её тягостных раздумий стало наглухо закрытое сердечко.

Катя пришла к мысли скрыть ужасный инцидент. И кто ей помешал бы? Кто подсказал бы другое решение? Не было рядом человека, к которому можно было прийти со своей бедой, болью, страхом. Не было…

«Как же стыдно, что меня лапал крысёныш, – подводила итог одинокая девочка, ставшая взрослой за ночь. – Этот гад – мой отчим, и он вроде бы даже относился ко мне как к дочери. Раньше по крайней мере. Маму жалко так, что скулы сводит. Каково ей будет узнать правду про мужа? Да и Сонька, какая б ни была, а всё ж сестра. Совсем ребёнок ещё. Пусть живут, как жили. А я справлюсь».

Это стало девизом, рефреном всей дальнейшей Катиной судьбы: справлюсь сама! Сколько их, таких девчонок, взваливших на себя неподъёмный груз обид и горечи? Сколько искалеченных судеб и раздавленных жизней?