Текст книги "Навстречу мечте. Книга 2. За горизонтом минувших десятилетий"

Лариса Викторовна Кравчук
Навстречу мечте. Книга II

© Кравчук Л., 2019

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2019

От автора

Я не видела войны, я видела глаза тех, кто прошёл дорогами Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Посвящаю свои воспоминания памяти родных и близких, соседей, всех, кто жил в одном дворе за «высоким забором», кого мы любили.

Дороги жизни – словно большие и малые реки, у которых есть свои истоки, повороты, подъёмы и спуски. События, встречи, которыми одаривает человека судьба, подобны ручейкам, устремлённым в единый поток.

Давно остались за «горизонтом» минувших десятилетий – двор за высоким забором, соседи и родные. Непохожие друг на друга, они стали для многих первыми учителями по ненаписанному учебнику, с коротким и простым названием – «Жизнь». Дорогие голоса, лица, словно накрытые волной стремительного жизненного потока, растворились в невидимом пространстве времени. Имена соседей и родных не вошли в книгу истории, но навсегда остались бесценным даром сердечной любви.

50-е годы двадцатого столетия были непростыми. Это были годы восстановления страны после окончания Великой Отечественной войны. Несмотря на трудности и лишения, сибиряки не растеряли свои несметные богатства – щедрость души и доброту сердца, способность сопереживать, делить горе и радость пополам. Возможно, поэтому память так бережно хранит впечатления детства − свой исток.

Если ангелы на небесах услышат мои слова благодарности, они споют песню вечной любви и памяти давно покинувшим земные просторы соседям и родным из далёкого детства.

Их звали…

Баба Лиза!

Баба Пана!

Кузьма!

Баба Марфа!

Баба Катя!

Тётя Маруся!

Тётя Галя!

Тётя Аня!

Тётя Надя!

Дядя Вася!

Дядя Паша!

Гришка Непомнящий (Григорий Савельевич)!

Слава Тебе, край и предел высочайшей человеческой мечты – мечты детства!

г. Красноярск[1]1
  На снимке крупным планом, с очень небольшой перспективой угол ул. Береговой, которая в начале двадцатого века была переименована в улицу Дубровинского. В 1936 году улицу Дубровинского решили переименовать в честь гениального русского учёного Михаила Васильевича Ломоносова. На переднем плане проезжая часть дороги по Садовой улице, а слева дорожный спуск к Енисею. Справа угловой разворот усадьбы Матвеевых: двухэтажное каменное здание с крупными лучковыми окнами на втором этаже, широким фризом штучного набора, профилированным междуэтажным поясом. Фотография 90-х гг. ХIХ в. (Фотография скопирована с сайта КРАСКОМПАС. РФ).


[Закрыть]. 1936 г., улица Дубровинского

Это было только начало

В далёкие 50-е годы двадцатого века тишину улицы Ломоносова нарушало не только голосистое пение петухов и кудахтанье кур. Над крышами домов с понедельника по субботу раздавался настойчивый громкий гудок. Казалось, что огромная труба зависала над городом, чтобы своим мощным звучанием по утрам напоминать о начале трудового дня, а по вечерам о завершении.

– У-У-У-У-У… – летело над городом, окутывая дома густым монотонным трубным гулом.

Это был «голос» заводского гудка комбайнового завода[2]2
  Основан в октябре 1941 на базе эвакуированных заводов – им. Ухтомского (из Люберцев Московской области) и «Коммунар» (из Запорожья). Уже в декабре 1941 на производственных площадях Красноярского спиртоводочного завода начался выпуск продукции для фронта – снарядов и мин. Первые прицепные зерноуборочные комбайны красноярского завода («Коммунар») выпущены к 1 мая 1944 г. В 1945–47 гг. завод первым в стране начал производить самоходные комбайны, модели которых постоянно совершенствовались. Особую известность приобрели 2-барабанные зерноуборочные машины типа «Сибиряк». «Сибиряки» использовались в СССР повсеместно на всех типах почв для уборки зерна и риса. По сравнению с предшествующими – эта машина имела производительность на 30 % выше и обеспечивала 3-кратное снижение потерь. В 1970 за разработку комбайна «Сибиряк» предприятие награждено Золотой медалью ВДНХ СССР. На международной ярмарке в Будапеште «Сибиряк» получил бронзовую медаль, а его рисоуборочная модификация – серебряную.


[Закрыть]. Сам завод находился рядом с жилыми домами.

По рабочим дням улица Ломоносова становилась немноголюдной. Воскресенье, долгожданный день, был исключением – заводской гудок никого не будил, молчал. Двор постепенно наполнялся знакомыми звуками, голосами. Кто-то стучал молотком, кто-то пилил дрова, кто-то делился очередной новостью. В этом многоголосном «ансамбле» каждый звук, голос казался родным.

В один из таких дней все были озабочены подготовкой к Наташкиному дню рождения.

– Лиза! Ты проснулась? Маленько[3]3
  Маленько – распространённое слово сибиряков.


[Закрыть] дрожжей не осталось? – спрашивала Аня с крыльца соседнего дома. – Наташеньке сегодня исполнилось шесть лет. Надо бы пирог испечь!

– Помню, как не помнить! И дрожжи, и мука остались, – отвечала баба Лиза. – Вот только маргарина на тесто не хватило, – вздыхала она.

Баба Пана в стороне не оставалась:

– Да-а, время летит! Уже шесть лет? Не успеешь оглянуться, как в школу пойдёт!

Она удивлялась и тут же подсказывала:

– Маргарин у Марфы спросим да пирог из свежего тайменя[4]4
  Таймень (лат. Hucho) – род крупных лососёвых рыб. У мелких экземпляров на боках тела 8–10 тёмных поперечных полос, обычно мелкие х-образные и полулунные тёмные пятнышки. Во время нереста тело медно-красное. Распространён широко, почти во всех крупных реках и озёрах Сибири и Дальнего Востока, также на Алтае, напр.: в реках Бухтарма, Курчум. Как и другие лососёвые, таймень – хищник, достигает 1 м и более длины и 60 кг веса. Сообщается, что в 1943 году в сеть на Котуе попался таймень весом в 105 кг и длиной 210 см. Живут таймени дольше других лососёвых: возраст тайменя, пойманного в 1944 г. в Енисее, поблизости от Красноярска, определили в 55 лет. Вес его был 56 кг.


[Закрыть] испечём! Кузьма вчера привёз, поймал в верховьях Енисея! Огро-о-омного! Вот такого! – раскинула в стороны руки баба Пана.

Баба Лиза продолжала:

– То-то мои внучки к Марфе зачастили. Каждый божий день только и слышу: «Баба Марфа! Открой! Это мы, соседки твои! Разреши маргарин попробовать».

– Ой! Беда с ними! Танюшка, как проснётся, оденется и бежит чай пить, то к Марусе, то к Марфе. Кулачками стучит в дверь: «Чайню, чайню!!!»

– Дааа… «Муся, это Таня, подружка твоя! Муся! Открой! Таня пришла чайню пить!»

– Дома есть не заставишь, а к Марусе, к Марфе за чаем бегает, – по-доброму смеются бабушки.

Делятся новостями. Да и новости где ещё можно услышать?! Только во дворе.

Валеркина баба Марфа в стороне не оставалась. Услышав громкие голоса соседок, прихрамывая, она медленно спускалась с крылечка своего дома:

– Мой Гришка вчера принёс полкилограмма маргарина, выдали в «Каменушке» за хорошую работу. Вот, думаю, кстати! Лиза, Пана! Возьмите на пироги!

– У нас как раз куры яйца снесли! Теперь всего на пирог хватит, – радовалась баба Лиза.

– Если дождь соберётся, чай у нас попьём! Самовар-то у меня купеческий, немаленький!

– У Василия сегодня выха-а-адной! Если па-а-авезёт с па-агода-ай, накроем во дворе! Вася с гармошкой выйдет! Девчонки па-а-арадуются, па-а-а-апляшут, па-а-аздравим нашу именинницу, – присоединялась к разговору тётя Галя.

г. Красноярск. Продовольственный магазин ОРСА железной дороги «Каменушка» на перекрёстке улиц Ленина и Профсоюзов.

(Фотография с сайта-kraskompas.ru)

Тётя Галя

Галя отличалась от сибиряков необычным произношением. Вместо всем привычного «о», она растягивала звук – «а-а-а». Не «по-огода», а «па-а-а-года».

– Наша ма-а-асквичка, – говорили соседи.

Тётя Галя как никто другой любила наряжаться, ярко румяниться, пудриться. Каждый раз, когда она проходила от калитки до своего дома, от её духов ещё долго на весь двор держалось нежное благоухание, а от высоких каблучков на тропинке до самого крыльца её дома оставались глубокие вмятины. Все соседские девчонки, маленькие модницы, мечтали о таких тонких высоких каблучках.

Когда Галя уходила на работу, Нинка, её дочка, разрешала подружкам померить мамины туфельки, открыть блестящую коробочку, где хранились помада и крем. Трудно было удержаться, чтобы не накрасить щёчки землянично-розовым душистым кремом, а сверху подкрасить губной помадой.

Однажды, едва успели подружки дотянуться до верхней полочки шкафчика, как в комнату вошла тётя Галя. От неожиданности коробочка с румянами, пудрой, помадой, с разными цветными карандашиками вырвалась из детских рук, с шумом упала на пол и подкатилась прямо к ногам тёти Гали. Наступила молчаливая пауза. Тётя Галя медленно наклонилась, подняла всё, что рассыпалось из коробочки-шкатулки, посмотрела на испуганных девчонок, покачала головой и, слегка сдерживая улыбку, сказала:

– Так вот почему земляничный крем и губная помада заканчиваются так быстро! Эх вы! Горе-модницы! Нехорошо без разрешения брать чужие вещи. Вы, девочки, без помады и без румян красивые.

От стыда накрашенные щёчки подружек ещё больше покраснели, головки поникли. Нинка всхлипнула, Лора вытерла рукавом новой белоснежной кофточки ярко-красные от помады губки.

Тётя Галя потрепала всех за косички:

– Модницы вы мои!!! Подрастёте – поймёте!

Подружки прикусили губки, ещё больше потупили глазки, но промолчали. Заветное желание – быстрее повзрослеть и быть похожей на тётю Галю – было у каждой.

Во дворе и взрослые и дети полюбили Галю за её доброту и приветливость. Почему Галю все звали москвичкой – сестрёнки узнали из рассказов своей бабы Лизы.

Рассказы любимой бабы Лизы

Внучки Лора и Таня любили слушать рассказы бабы Лизы.

Так произошло и в день подготовки к Наташкиному дню рождения. Баба Лиза ловко подбрасывала в русскую печь дрова, замешивала тесто для праздничного пирога и рассказывала внучкам-помощницам о том, как Галя молодой девушкой оказалась в Красноярске:

– Зима 1941 выдалась снежной и морозной. С фронта в Красноярск шли эшелоны, переполненные больными и ранеными. На весь долгий путь порой не хватало медикаментов, перевязочных материалов. Когда очередной состав с ранеными прибыл на железнодорожный вокзал, стоял сорокаградусный мороз. В разгрузке раненых принимали участие студенты. Почти все больные, прибывшие из блокадного Ленинграда, страдали дистрофией. Санитары быстро погрузили раненых на носилки и разместили по машинам. Одни носилки остались на платформе.

– С Галей? – сестрёнки Лора и Таня прижались к бабе Лизе. – Неужели с тётей Галей?

С надеждой во взгляде они ждали ответа.

– С Галей, – всплакнула баба Лиза.

– И-и-и что?

– Главный военврач санитарного поезда строго спросил: «Почему носилки с больной остались на платформе?» Санитары засуетились: «Нет в списке такой больной, товарищ главный военврач!» – «Что значит – нет? Человек умирает не на поле боя, у нас в Сибири! Всех, и меня в том числе, под трибунал! Без вопросов, без списка больную срочно отправить в главный госпиталь!» Один крепкий санитар и новенькая молоденькая медсестра Груня быстро подхватили носилки. «Мама! Ма-ма», – едва шептали губы бедной Гали. Груня, как увидела израненное лицо девушки, не скрывая ужаса, громко запричитала на всю платформу: «Родимая ты наша! За что же так! Господи! Будь проклята эта война!!!» Тут раздался голос главного санитара: «Груня! Без истерик! Ты на посту! Возьми себя в руки! Потерпи! Постараемся спасти!» Старшая медсестра заступилась за новенькую: «Она первый раз на посту, шестнадцать лет сиротинушке, не видела ещё девчонка всех ужасов»… Вот так Галю вместе с ранеными офицерами и солдатами отвезли в главный госпиталь. Вновь прибывших в хирургическое отделение осматривал известный профессор по гнойной хирургии – говорят, из бывших ссыльных. Он в срочном порядке определил Галю в палату, где находились раненые с осложнёнными обширными нагноениями. Жизнь молодой девушки была под вопросом. Бедняжку тут же прооперировали. Люди рассказывали, что, когда хирург-чудотворец оперировал, его помощники слышали ангельское пение: «Иже! Иже херувимы, херувимы!»

– Ой, баба, что ты поёшь? Мы не знаем, кто такие херувимы!

– Тише, тише, потом, потом расскажу, – чего-то вдруг испугалась баба Лиза. – Ну, слушайте, что было дальше! С каждым часом раненых прибывало всё больше. Мест в госпиталях не хватало. Поэтому больных для долечивания распределяли по домам. Через несколько дней после операции Галю привезли в дом к Марфе.

– Тётю Галю? Валеркину маму?

– Да, да, сладкие мои.

– А почему Галю не привезли к нам?

– У нас были свои тяжёлые больные.

– Кто, расскажи, кто?

– Папа ваш, вот кто! Тоже долго не мог в себя прийти.

– Продолжай, баба, что же дальше было с Галей?

– Ну так слушайте, а то совсем меня запутаете… Марфа, как увидела Галино состояние, испугалась до смерти. Позвала всех соседок на совет. Заохали мы, как увидели, что на Гале живого места нет. «Ой, соседки мои дорогие, что делать-то будем? – разволновалась Марфа. – Лица на Гале нет».

– Как лица нет? – удивились сестрёнки.

– От ранений лицо Гали покрылось глубокими ранками. На теле одни швы, незажившие раны! «Ой, ой, что делать, как быть?» – запричитали в один голос Пана, Аня, Маруся, Надя. «Выживет ли?.. Ах, бедняга!» – сокрушались сердобольные соседки.

Вера Александровна (Кулешова) с дочкой Ниной (врач, эвакуирована из Москвы в 1941 г.). Фото Виктора Димитрова, 1953 г.

Баба Лиза задумалась, затем продолжила свой рассказ:

– Вспомнила я про Веру Александровну – врача. Эвакуировали их с дочкой из Москвы. Не хотела она покидать израненную столицу, рвалась на фронт. По приказу, как опытного врача, направили её в наш город, в военный госпиталь. По вечерам она частенько заходила к нам. Дочку маленькую доверяла, пока сама была на работе. Ближе к вечеру услышали мы долгожданный стук в калитку. Деликатно так – тук, тук, не то что Кузьма: как застучит, так весь двор на ноги поставит. Побежали мы всей гурьбой открывать засов в калитке. «Что с вами? Что случилось? – удивилась Вера Александровна, увидев запыхавшихся от волнения женщин. – Не пойму, что вы хотите сказать хором?! Говорите по порядку!» Марфа вместо объяснений потянула доктора за руку к своему дому. Остальные вздыхающие, охающие, с поникшей головой пошли следом. Когда все вошли в дом, Вера Александровна подошла к рукомойнику, тщательно вымыла руки, вытерла насухо полотенцем, накинула на плечи белый халат. Затем подошла к больной. Осторожно откинула одеяло, минут десять присматривалась к одной из ран, неожиданно улыбнулась, потом нахмурилась, покачала головой, присела на стул, немного помолчала и вдруг уверенно и строго сказала: «Да что вы запричитали – что делать, что делать… Ле-чить! Вот что делать!» Вера Александровна достала из своей сумочки небольшой листочек бумаги (рецепт), хорошо наточенный тёмно-синий химический карандаш, чёрную шелестящую копировальную бумагу, окинула взглядом всех, кто был рядом, поправила свои очки круглой формы в металлической оправе. «Та-а-ак, дорогие мои! Без вздохов, без паники и без слёз приступайте к делу. Кто оперировал больную? – обратилась она к озабоченным соседкам. – Где-то я уже видела такую ювелирную работу». Женщины снова одновременно ответили: «Да… такой профессор, с бородкой, фамилия у него незапоминающаяся». Баба Пана на ухо Вере Александровне шепнула: «Он ссыльный, из Большой Мурты, что в ста десяти километрах от Красноярска. Говорят, что только он мог справиться с безнадёжными больными. Даже книгу написал по гнойной хирургии». «А-а-а, – протянула Вера Александровна, с пониманием покачав головой, – теперь понятно, что у вашей Гали всё будет хорошо. Сибиряки вы или нет? Несите кто что может! Кедровое масло, рыбий жир, орехи, ягоды – разве не лекарство? Тайга – щедра на дары, как мать родная в беде не оставит – вылечит, накормит и напоит». И тут зажурчали голоса сибирячек нежным выговором: «Что же это мы!» «Однако и правда! Побегу я в кладовку за рыбьим жиром да за орехами, Кузьма постарался», – спохватилась баба Пана. «А мои-то молодые в кормилице-тайге заготовили малину, чернику, бруснику», – захлопотала баба Лиза. Марфа тут как тут: «У моего Савельича в подвале мёд хранится. С пасеки привёз, из колоды[5]5
  Колода – короткое толстое бревно (или обрубок бревна).


[Закрыть]. У Мани во дворе корова. Договоримся с ней, она женщина добрая, не откажет». «Вот и хорошо!» – улыбнулась Вера Александровна. Она давно поняла, что сибирячки отличаются не только свежестью лица с нежным румянцем. По гостеприимству, состраданию к ближнему с ними никто не может сравниться.

Профессор В.Ф. Войно-Ясенецкий (Архиепископ Лука)

«Очерки по гнойной хирургии» – фундаментальный труд профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого (Архиепископа Луки), впервые вышедший в 1934 г.[6]6
  В.Ф. Войно-Ясенецкий за эту работу получил Сталинскую премию I степени в 1944 г., вручение в 1946 г. Копия фотографии подарена автору сотрудниками музея на XXI Международном фестивале «Интермузей» (2019 г., Москва, МВО «Манеж»).


[Закрыть]

Баба Лиза немного помолчала, а потом снова принялась за рассказ:

– Покидая московские просторы, Вера Александровна, коренная москвичка, боялась Сибири, а нашла в лице сибиряков родных, сердечных, учтивых и щедрых людей. Нравилось молодому доктору, что сибиряки, несмотря на большие семьи, живут дружно, почитают старших. Голос у сибирячек ласковый, певучий, успокаивающий. Суровый сибирский климат им по душе! К трудностям с детства привычны… Сибиряки приняли Галю-москвичку как родную дочь. Долго её выхаживали. Кто парное молочко, кто ягодку приносил. Кузьма, дай бог ему здоровья, рыбьим и медвежьим жиром снабжал. По ложечке поили, на ночь раны смазывали – выходили Галю. Галя медленно поправлялась, превращалась в красавицу. Сначала глазки открыла – голубые, как небо. На личике румянец появился. Губки порозовели. Белокурая головка засияла. «Сахариночка[7]7
  Сахариночка – распространённое в Сибири ласкательное обращение.


[Закрыть] ты наша», – радовались соседки. Вскоре с фронта после тяжёлого ранения вернулся Василий – сын Марфы и Савельевича. Парень молодой, красавец, просто артист. Смущался Василий, что не может, как прежде, бегать и быстро ходить. А тут откуда ни возьмись – у них в доме красавица. Увидел он Галю – сразу влюбился. Она, модница наша, пудриться стала, замазывать следы, оставшиеся после болезни. Василий тоже пошёл на поправку, хромать меньше стал. Возьмёт свою гармошку, заиграет на весь двор. Тогда песня «На крылечке твоём»[8]8
  Песня «На крылечке твоём», музыка Бориса Мокроусова (1909–1968), стихи Алексея Фатьянова (1919–1959).


[Закрыть] в моде была. Галя рядышком на ступеньку крыльца пристроится, и они запоют так, что душа заплачет. Слава богу, на радость всем живы остались. Вася – молодец, не упустил Галю, недолго думал, женился. Она, как положено, его фамилию взяла, Непомнящей стала. А нам всем вроде дочки. Марфа – свекровь Галины – порой ревнует к нам! Да по-доброму. Сама-то рада-радёшенька. Породнились мы все в войну. Горе одно на всех досталось.

– Баба, а тётя Галя от нас в Москву не уедет? – спросила Лора.

– Куда же она от ребятишек да от Васи? Вон какая она теперь хозяйка – красавица, залюбуешься! Василий не прогадал, что на Гале женился. Теперь у них Валерка да Нинка. Москвичкой-то по-доброму её зовут. Красавица она наша.

Заботливая баба Лиза

– Баба, расскажи про дядю Володю, про лётчика, – не отступали от бабы Лизы неугомонные внучки.

– Про лётчика, про лётчика… только прежде – сыночка моего, – глубоко вздохнула баба Лиза.

– Это его фуражку вчера Валерка примерял? – удивились сестрёнки.

– Ох! Его, его! Где же вы нашли Володькину фуражку??

Владимир Димитров в краткосрочном отпуске в родном доме, г. Красноярск. Фото Виктора Димитрова, 1944 г.

В родном доме перед отправкой на фронт. Владимир Димитров. Фото Виктора Димитрова

– В стайке! В коробочке! Там ещё сумочка с большими очками, вот такими!

Наш военный лётчик[9]9
  Лётчик – лицо, самостоятельно совершающее полёты и управляющее ими. (Словарь Д.Н. Ушакова)


[Закрыть] Владимир Димитров. Зима 1944 г. Фото Виктора Димитров

– Это не просто сумочка – планшет! Володькины друзья привезли, пока он целых полгода лечился в госпитале. Подбили самолёт его. Раненый, еле приземлился.

Продолжая раскатывать по столу тесто, баба Лиза пыталась уйти от тяжёлых воспоминаний. Только тяжёлые вздохи один за другим вырывались из её груди:

– Война, война! Сколько же бед она принесла в каждый дом. Вот и дедушка ваш молодым умер.

– Дедушка Ваня? – в один голос спросили сестрёнки.

– Ой, что это я опять про войну? Завтра мы фотокарточки посмотрим, покажу вам дедушку Ваню и родного его брата-героя дедушку Ганю[10]10
  Ганя Димитров – так называли в семейном кругу Гавриила Павловича Димитрова. Родился в 1903 г. в Балахте Красноярского края, участник ВОВ с 1942 г. Служил наводчиком орудия 45 мм пушек в 158 гвардейском стрелковом полку 51 гвардейской стрелковой дивизии, 23 гвардейского стрелкового корпуса Первого Прибалтийского Фронта, гвардии сержант, имеет три медали «За отвагу». Первая медаль: Приказ № 17н по 51 гвардейской стрелковой дивизии от 03.07.1944 г. Описание подвига в наградном листе: 15.06.1944 г. уничтожил две пулемётных точки противника. Вторая медаль: Приказ № 55н по 158 гвардейскому стрелковому Краснознамённому полку от 15.07.1944 г. Третья медаль: Приказ № 108н по 51 гвардейской стрелковой дивизии Первого Прибалтийского фронта от 25.08.1944 г. Описание подвига в наградном листе: 02.07.1944 г. на подступах к городу Полоцку пулемёт противника мешал продвижению нашей пехоты, тов. Димитров Г.П. прямой наводкой из своего орудия уничтожил один станковый и один ручной пулемёт противника с расчётом, чем обеспечил продвижение поддерживаемого подразделения. Командиром дивизии представлен к ордену Отечественной войны I степени, командир корпуса наградил орденом Отечественной войны II степени. Приказ № 88/н по 23 гвардейскому стрелковому корпусу Первого Прибалтийского фронта. Описание подвига в наградном листе: 06.10.1944 г. в бою в районе деревни Стокмяны Литовской ССР тов. Димитров огнём своего орудия уничтожил вражеский бронетранспортёр и 30 немецких солдат и офицеров. Награждён медалью «За взятие Кёнигсберга» – АКТ № 138 от 20.03. 1946 г. В 1985 году награждён орденом Отечественной войны I степени (см. Архив: ЦАМО).


[Закрыть].

– Настоящего героя?

– Да, настоящего. Ох-ох-ох! Все мы страха натерпелись, хотя всех ужасов войны не видели. Все, кто мог, ушли на фронт. А кто остался – сутками на заводе трудились. Для фронта все бились, старались так, что не до сна было. Последним куском хлеба делились. Эвакуированных из Москвы, из Ленинграда опекали. Они-то совсем без жилья и без родных остались. Да вы хорошо знаете их: Сашенька, Надя, Евдокия Димитриевна, Вера Александровна… родными стали за эти годы. Вечером увидим всех! Да что теперь-то горевать. Дождались мирных дней. Заговорилась я что-то. Батюшки! Тесто-то, тесто!!! Угли, золу пора клюкой выгребать из печки.

Баба Лиза, совсем раскрасневшаяся от жаркой русской печки, отодвинула в сторону заслонку, поставила поближе ухват, рядом деревянную лопату и обратилась к сестрёнкам Лоре и Тане:

– Я тестом займусь, а вы муку побыстрее рассыпайте по столу. Ты, Лора, у Танюшки учись! Смотри, какая она ловкая.

Баба Лиза вместе с помощницами насыпала муку на большой стол, аккуратно выложила тесто, ловко превратила его в круглый пушистый шар. С любовью поглаживая сдобное тесто, она приговаривала:

– Ах, какое тесто! Ну и тесто!

Девочки тоже с двух сторон, как баба Лиза, приглаживали ладошками душистое, ароматное тесто-шар. Стоило бабе Лизе отвернуться, как они умудрялись по щепотке сырого теста незаметно положить себе в рот.

– Ой, ой, что же вы! Тесто сырое! Оно в животиках поднимется – и станете вы круглыми, как воздушные шарики. За вами разве усмотришь! Лора, а где ты помаду нашла? Теперь у мамы? Да не обижайся, ты ведь у нас артистка.

– А я доктуррр! Пойду Кузьму полечу, потом Дениса, – быстро вступила в разговор двухлетняя Танюшка.

– Доктор, доктор! Кузьма тебе снова сказки о рыбаке, об охотнике расскажет, о том, как он с кедра на медведя свалился, как тайменя поймал.

– Кузьма сказки не рассказывает, он охотник и рыбак, – поправляла старшая сестрёнка бабу Лизу.

– А Денис? – продолжала находчивая Танюшка.

– Денис конфеткой угостит.

– Тогда сначала к Денису пойду, – решила младшая сестрёнка.

– Как же так?

Танюшка, опустив глазки вниз, тихо прошептала:

– Конфетку хочу!

– Вот так доктор! Из-за конфетки друга Кузьму чуть не забыла! Значит, друга лечить потом, а Дениса за конфетку хоть сейчас? А если Кузьма обидится? Тогда что?

– Я его конфеткой угощу.

– Вот как! Нет уж, тогда мне Кузьма расскажет таёжные истории, – не то в шутку, не то всерьёз вела с внучками беседу баба Лиза. – Только, артистка и доктор, сначала пирог для вашей подружки испечём, потом по друзьям пойдёте и в кино с Галей: делу время – потехе час.

– Баба, ты у нас самая добрая!

– Добрая, но строгая! – отвечала баба Лиза.

– А тётя Галя, тётя Аня, тётя Маруся, баба Марфа, Пана, Кузьма – добрые? – вопросы так и сыпались.

Сестрёнки загибали пальчики – никого не забыли.

– А вы сами-то разве не знаете? Очень добрые! Только говорить о доброте – мало! По делам о человеке судят, добрый он или нет.

Баба Лиза стряхнула с рук муку:

– Вот вас и тётя Маруся, и баба Марфа, и баба Пана угощают чаем, последним кусочком сахара, картошкой, а вы-то что для них сделали?

Сестрёнки переглянулись. Баба Лиза поняла, о чём задумались внучки. Сажая пирог на деревянную лопату, медленно направляя его в печь, она продолжала беседу:

– Вы, когда чай пойдёте пить, не забудьте тёте Марусе, бабе Пане пол подмести, пыль протереть! Вот это и будет вашим добрым делом. Не ждите, когда вас попросят.

Баба Лиза приоткрыла заслонку в печи, заглянула в разгорячённую печку и тихо прошептала:

– Господи! Благослови!

Потом оглянулась, словно кого-то испугалась, и тихо, почти шёпотом произнесла:

– При людях не произносите этих слов. Пока нельзя. Когда подрастёте, всё изменится. А сейчас нельзя. Накажут и маму, и папу – партийные они! А вас заберут в детский дом – как Ниночку.

– А тебя тоже?

– Да кому я нужна!

– А ты нам расскажи, только тихо, чтобы никто не слышал, мы никому не скажем, что такое «Господи, благослови»? – не успокаивались любопытные внучки.

– Расскажу, обязательно… обязательно, – снова вздохнула баба Лиза.

За разговорами совсем не заметили, как пол от муки стал белым, словно снегом занесло! Куда ни посмотришь – везде мука! Зато в печке уже красовался большой румяный ароматный пирог.

Вспомнили сестрёнки слова бабы Лизы о добрых делах, пошептались, побежали за печку, взяли веники – и давай пол мести.

– Ой! Ой! Ой! Пыль-то столбом подняли! Родные мои! Что же вы? Слава богу! Пирог не успела вынуть из печки!

– Снова что-то не так! – расстроилась Лора.

Танюшка веник уронила, глазки потирает.

– За добрые дела разве ругают?

– Не обижайтесь вы, мои умницы да красавицы, попозже подметём вместе, когда пирог остынет.

Через некоторое время на деревянной лопате красовался большой румяный пирог для большой семьи родных, близких и соседей.

– Слава богу! Всем хватит, – обнимая внучек, прошептала баба Лиза.

Баба Лиза с внучками Лорой и Таней. 1954 г. Фото Виктора Димитрова