Текст книги "Скорпион"

Скорпион
Лариса Матвеева

© Лариса Матвеева, 2024

ISBN 978-5-0062-5556-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СКОРПИОН

ИНШМК

Но что тебе мнение воскресших богачей? Ты закрыла глаза, стала коленями в грязную лужу, безэмоциональную в отсутствии всякого солнечного света, и интуитивно доверилась свœму потоку молитвы, шедшей до Бога витиеватой дорогой от влажного (Рак) к прямо-здесь-и-сейчащедшнему холоду (Скорпион) и мимо водолейного неба в север (к Рыбам), сквозь границы страны насилия и мёда…

– О, Боже! – возопила ты, чувствуя, как из промежности течёт кровь по твоим ягодицам. – О, Боже! Сегодня первый день Скорпиона! Сейчас либо семь, либо девять вечера, не знаю, но Ты, как Ты пои́шь водою эту увядающую грушу, раскинувшую ветви надо мной, так и ты напои меня надеждой на то, что либо мой суженый воскреснет, либо я сейчас же умру и обрету покой, обещанный Плутоном каждому смертному!

Зря, любимая, ты произнесла имя главного конкурента Ареса. Вот Арес сам, закованный в железо, опустился вниз со свœй далёкой красной планеты и пристальным взором, микроскопно могущим и плазму отличить от лимфы у растёкшейся по твœму тазу крови, вперился в тебя хищной птицей. В его руке развевался красный флаг, с надписями будто на белорусском идише, с явственно различимыми на нём буквами «далэт», что значило «Марс» и «нун», что значило «Скорпион». Арес гремел и призывал с восточных высот красного дракона, который не замедлил прилететь. Видя кляцующее чудище, ты страшно испугалась; дракон ревел подобно грубой рок-музыке в небольшом школьном зале. Но к этой музыке подключилась и скрипка, что было очень странно, но не удивительно, так как явился сам Плутон, конкурент Ареса. Как мечом, он пронзил собою брюхо дракона, из которого вывалился облепленный желудочным соком Иуда Искариот. В его руках был мешочек с серебряниками. Ты, любимая, слепо побежала за чужими деньгами, дабы так купить мне жизнь, но тебя опередил давно гнавшийся за Иудой чувствительный новый апостол Матфий. Скрипка заглохла, мир стал трансформироваться, Иуда был опрокинут Матфием прямо в жерло вулкана, самого Матфия вместе с деньгами забрали с собой выбросы кипящей лавы, между Аресом и Плутоном, воином и смертью, шла ожесточённая битва, в которой совершенно ненароком, как червя с небольшой головкой, тебя, любимая моя, проткнули флагштоком с красным флагом, в результате чего твоя таинственная кровь из промежности, не грязная, как всегда, а чистая, как слёзы воина, обратно в тебя втянулась, и ты умерла, присœдинилась ко мне в обещаннœ Плутоном царство и обрела покой; единый Бог либо услышал твоё взывание, либо это нелепœ совпадение, ибо сам Бог единый со страхом единым взирал на далеко не последнюю битву Ареса с Гадесом, в которой всегда побеждæт первый, ибо воин попирæт смерть, даже умерев. 6) и продолжил бег, дабы мир в моих глазах обрёл бы вид истории Антихриста в присутствии епископа Кесарии, сорок третьего из семидесяти апостолов Христовых по имени Аполлóс. Этот истинный стáрец произвёл восемнадцать деяний в Ахайе, и их истина была столь же широка, как его борода-лопата. На дворе стояли хешван, девятая аграхайана и пятый мемактерион (Μαιμακτηριών). Марс в Скорпионе был Аресом в Овне. Острохвостый Скорпион смотрел на месяц бурь. 24 октября – 22 ноября. Кто был Скорпионом?

Им был крайне плодородный чёрный бог. Бесстрашный, он лежал на гладкой груди в пурпуровых цветах гелиотропа, усеянных кровавой яшмой, и задыхался от усталости. Его война ради войны обращала города в поля, чего другие знаки Зодиака стерпеть не смогли. Скорпион пытался бежать от Водолея, Близнецов, Тельца, Льва, боящейся его Девы и потомков Стрельца, и бежал целый год, пока не выбился из сил в конце октября. Дабы восполнить силы, он ел слезоточивые корни деревьев и вспоминал о былом благородстве и почестях в присутствии епископа Смирны, сорок третьего из семидесяти апостолов Христовых по имени Апóллос. Этот Аполлон произвёл двадцать четыре деяния в Коринфе и при последних шести платок Елены со следами пóта Христа, с отпечатками Его морщин у глаз, более глубокими, чем та яма, в которую вставлялся крест, который Он нёс, этот платок стал показывать не смиренное лицо мученика на Голгофе с глубиною божественного в нём, но некоего «второго человека», в котором вместо глубины читались затаённые инстинкты, и что самое главное, среди инстинктов царствовал далеко не страх, человеческий страх можно было бы принять, но нет, на платке среди равных возвышалась растерянность, примерно как у императора Тита, когда он увидел слёзы Елены Прекрасной и отросток Андрогина у Симона Мага.

Пусть Богородица защитит своим покровом Кайлу-Камиллу от подобных откровений, пусть меланхолия Кайлы задохнётся в материнской ризе и пусть Камилла никогда не узнает, что с двадцать пятым, двадцать шестым, двадцать седьмым деяниями Аполлона лик на платке менялся с растерянности на трактаты о душе, с трактатов о душе на глупые лозунги по типу «меньше секса, поэтесса, в кулуарах Чебоксаров», а с лозунгов на подлинное и жестокое лицо Антихриста, увидев которое апостол Аполлон, откуда б он ни был, с Кесарии ли, со Смирны, испугался и умер, взаправду, чтобы после усталый Скорпион, довольно потирая клешни, восполнил свои силы и продолжил бег, дабы мир в моих глазах обрёл бы вид гороскопного храма, и учёный не соврал – в храм действительно вошла его жена-блудница, червонная красавица, которая кушала сушёный инжир и с недоверием неофита рассматривала убранство нашего, любимая моя, Geliebte, храма. Блудница была воином-мазохистом со знаком минус, по велению сердца покинувшим праздник плачущих женщин, дабы с поистине воинской доблестью встретить всё пугающее и страшнœ с моральной точки зрения и дать посреди свœй души, в этой выженной солнцем монотеизма пустыне, дать шанс расцвести тому древу посреди храма, которœ она наблюдæт перед собой, как будто то и было тем древом посреди рая, которœ ей пообещали, но не дали. Такœ решение блудница приняла всей свœй душой, так что учёный был не совсем прав, когда говорил, что блудница войдёт в наш храм исключительно за гвоздями. В какой-то мере да, она и за ними явилась сюда, но скорее наоборот – она развернула платок, которым Елена, жена Симеона Мага, вытирала лицо Христу, когда тот нёс крест на Голгофу, и из платка упал четвёртый гвоздь, которого мне не доставало, упал поперёк девятидюймовым трём, которые принёс учёный, но блудница быстро поправила, и таким образом на скатерти, остриём на север, расположились четыре девятидюймовых гвоздя, каждый из которых соответствовал Стихии, последний, кстати, оказался Водой. Был красный день календаря, то есть, очень хороший день для Водной стихии, и даже не потому, что одна тактичная девушка уродилась сегодня, нет, а потому, что получилось отобедать чёрным корнем скорцонеры, от которого мгновенно выздоравливаешь, ощущаешь погружение в фиолетовый поток, понимаешь, что Вода изменяет структуру боли в твоём теле и обращает эту боль в четвёртую приятно-жёлтую точку, из которых сотворено наше мироздание, и за эту точку отвечает он, нет, не Гегель, а тот, кто лично погружается в потоки реальности или реку Лету, новосозданные или новосозданную Весами, а именно главный фанат проб и ошибок по имени Скорпион, опытный в трансформациях с девичьей и металлической косой и ответственный во лжи под чёрным знаменем. При виде его жёлтого жала пешие скелеты скидывают с себя рясу, конные – доспехи, и, обнажённые, они активно гремят костями что в сторону старого бедняка, что в сторону богатого епископа, им без разницы, и передают этому любому несчастному, будь то воин, да хоть ребёнок, свою рясу или доспехи, и их получивший, из казны Аида, между прочим, за счёт подземного Зевеса, неожиданно осознаёт себя костями в рясе или, ну вы поняли, к нёму приходит смерть под номером тринадцать и вручает ему окончательное познание за все свои деяния. У берегов, тоже новосозданных Весами, стоит лодка, в неё заходит солнце, но на горизонте всегда полно людей, готовых тоже туда забраться и окружить со всех сторон, как стол с перевёрнутой пентаграммой, это призрачное светило, но без него им придётся придаться холодным объятиям, ибо руки у смерти, когда она не держит лук со стрелами, всегда холодные, как поцелуй четырнадцатого дьявола с крыльями, любившего одну рахитичную девочку, да даже больше, по ощущениям эти объятия это словно когда пятнадцатый дьявол спьяну целует в лепестки белый цветок этой рахитичной и зубами отрывает каждый и все пять бросает под свой огромный хвост, которым заметает их на задний план каждой из сторон света, расположенных крестом из Скорпиона, Тельца, Льва и Водолея, прямиком в мистерию загробных судилищ, сразу же туда, резко, безо всяких перевалочных пунктов вроде католического чистилища, где вид колёс, как вид топаза, был полон глаз, ибо дух Козы, Свиньи и Кролика был в колёсах; туда же, резко, и без старинного намёка на зал леди Вокс, где в ожидании паровоза Коза, Свинья и Кролик сидели на камне, к которому прикованы мужчина и женщина, похожие на влюблённых Адама и Лилит, и огонь ходил меж животных, а между влюблёнными сверкала молния кандалов, и ржавая позолóта, каковая бывает только на пентаграммном перевёртыше меж рогов дьявола, покрывала тела их, при свете факела преисполняющихся внутренним потенциалом, ну как внутренним, ну как потенциалом, тут, любимая, как и всегда, дьявол кроется в деталях, и якобы преисполняющихся преобразованием в Скорпиона-змея под буквой «мэм» с лицом человека, лицом льва и властью недр или в Скорпиона-орла под буквой «самэх» с лицом тельца и лицом, собственно, орла, чьё туловище оканчивалось вторым лицом, или двадцать восьмым, да какая разница, это был сам дьявол, в его руке горел факел, и куда его дух хотел идти, туда влюблённые и шли, пока Лилит не потеряла менструации и не появилась Ева, но все равно, когда шёл дьявол, шли и Адам с Евою, а когда тот стоял, стояли и они, а когда…

ЦИФРА 8

Нарайя был плохим студентом и притворялся декадентом. Притворялся тоже плохо, ибо лицо его тускнело суровостью семи дней поста и покаяния. Он напоминал совершéнного борца перед дракой в октагоне, но, тем не менее, таки позвал Таню Т. в гости. Она долго думала, но решила отказать, поскольку восемь красных дней довели её аж до хромоты – она ходила, опираясь на плуг, и воображала восход на Панаме, который станет первой из восьми частей её очаровательного дня, будет возобновлением утерянного в школе счастья… Звёзды Скорпиона, как некстати, подсказали ей доброе предзнаменование в лице восьми символов вновь обретённого рая и потому Таня передумала и всё-таки пошла, захватив с собой чёрненькую вишенку, служившую ей закладкой в учебнике. Книги же врать не могут, не так ли? В них сказано, что восемь символов будут соответствовать восьми направлениям шествия семитов, и первыми символами вновь обретённого чего-то там будут пифагорейство и христианство, вторыми же станут время и пространство человеческого Dasein’а, разделённые восьмью ангелами на восемь областей мира, третьим будет вишенка в кармане, а четвёртым… боже мой!

Она пришла, куда сказал Нарайя, и замерла в восхищении перед восьмиугольной крестильней здания университета «III». Красный вельвет занавешенных окон был столь ослепительным, что ей казалось, будто восемь солнц над престолом сияли для наведения порядка 8х8 и управления миром, но на деле восемь богов, как рабы, строили храм, веря, что вот-вот грядёт ДЖАГГЕРНАУТ, и когда его достроили, то восьмидневный свет из алтаря исходил не от восьми поломанных шумерских плугов, забытых натруженными старческими руками, но от земных прихожан, от египтян с числом Гóспода и от евреев с числом Тота. Долго размышлять над путаницей в числах Тане не пришлось, ибо её хромую ногу облепили клещи и пиявки. Когда Нарайя всё-таки пришёл, прогнал паразитов и указал на восемь храмовых плугов и на её девятый, то Таня хлопнула себя ладонью по лбу и воскликнула:

– Вот где правда! Не в Тоте или Гóсподе дело! А в девятке! Девять плугов! Вот смотри – девятка воспроизводит себя при умножении, а восьмёрка нет – восьмёрка уменьшается. Вот смотри, 8 – это 8; 16 – это 1+6, т.е. 7; 24 – это 2+4, т.е. 6; 32 – это 5; 40 – это 4; но затем восьмёрка увеличивается, ты гляди: 48 – это 12… эх, чтобы снова уменьшится, ибо 56 – это 11; 64 – это 10; 72 – это 9; 80 – это 8, НО 88 ЭТО 16! Двойная восьмёрка!! Удача!!! Восемь пар противоположностей, превращающие обыденные трёхмерность, полноту и целостность в небесные чакры магической восьмёрки, о которых писали китайцы, японцы или прочие буддисты!

– Я ожидал от тебя поцелуя на ночь, а не рассказов про математику, – улыбнулся Нарайя.

Таня достала чёрную вишенку духовного обновления и оставила на ней зубами отметину красоты для Нарайи. Он это оценил и, всё ещё постящийся, пригласил её на ужин. Таня не отказала и сквозь мглу университетской библиотеки смогла разглядеть, как восьмым ножом изо льда Нарайя сервировал семь разных блюд.

– Из острова Крит, – пояснил он и, разжигая похоть, дал Тане облизать кровавый нож.

А блюда были мясные – тулонский террин, тангерангский тонгсенг, татарский таранчук, турецкая тантини с восьмью группами арабских букв, трансильванская токана, тосканская тальята со вкусом восьмого дня и томская тушёнка с чем-то там вновь обретённым…

– Очень вкусно, – сказала Таня по итогу. И не соврала. Её пищевод будто стал кружком восьми радостей, а вкусовые рецепторы стали тоньше и в мельчайших нюансах целовали еду, погружаясь в ренессанс восьми заповедей блаженства.

Шёл пятый день крови врага. Выражаясь по-врачебному, жидкость его истечения стала более нечистой, чем когда-то была у Оголивы. Да, Ангел Исраэль, сколь бы ты не охранял тень Геракла в Аиде, но, по-видимому, всё, la fin – Катя стала грязной. Время было упущено. Императрица начала блудить. Как в таких условиях читать молитвословия? Ради чего я поджигал её платье и отказывался от Тани Т.? Как всё это вышло? Задним числом я знаю, как. Я следил за Катей днëм и ночью и видел, как при созвездии Центавра она обмывала свои ягодицы в прохладной воде пруда, окруженная водяными орехами, которые по-другому называются… чили́м. Да, любимая, Geliebte и так далее, всё так. Не татарин, который её обнимал, не кто-то ещё, а именно я осквернил её плоть, и теперь я жалею о том, что враг мой опорочен. Ибо где мне ещё найти такого врага, чья идея красоты в мœй голове куда более живопрекрасна, чем её реальная красота? Разве что юная брюнеточка, но её я больше не видел. Я и лицо её не разглядел в тот раз. Ну да ладно. Катю я осквернил и стал для неё личным Иисусом, но на деле я превратился в короля мечей. Как всё это было? Лиана богини Дианы нас обвивала (мой орган и её ягодицы), пока мы бесновались в прохладном пруду ровно до тех пор, пока из сáмой глýби вод не выполз Скорпион и не ужалил мою Деву прямо в лоно. Так она стала нечистой. Так в ней развелась похоть. Вот, моя любимая, как всё это было. Конечно, любимая, ты не захочешь, чтобы твою порочную природу связывали с дурновкусием, но твоя природа порочна и, что самœ жуткœ, тоже дурновкусна, как у Кати, как, впрочем, и у любой другой дамы.

Но я признаюсь, Ангел Исраэль – Таня Т. превзошла даже Катю. Как это было? Я долго выжидал нужного момента, однако упустил время, и третьего ноября начались осенние каникулы. Длились они неделю, и десятого ноября началась вторая четверть. Длилась она до двадцать восьмого декабря, и я успокаивал себя тем, что у меня теперь опять много времени, дабы заполучить Таню Т., однако в глубине души у меня горело тёмнœ существо, напоминающее топинамбур, которœ говорило мне, что ты, мол, просто переносишь на двадцать шестой день по Овну осуществление собственных желаний, дабы они как можно дольше радовали твою бесхребетную тушу именно как в качестве желаний, не опороченных реальным миром. Но ирония в том, что желание… осуществилось! Я заполучил Таню Т.! В один из шепелявых дней с его дождливыми тенями я присутствовал на уроке гидрокинеза, где ученики с факультета хитрецов учились управлению гидроэлектрической энергией. Обучение вела молодая персиянка с коварными глазами, в которую нельзя было не влюбиться. Перед началом урока она выстроила в рост всех учеников мужского пола, вначале Овны (1м75см), потом Львы (1м78см), затем Близнецы (1м80см) и нагнулась перед ними, дабы поднять карандаш, который уронила стоящая неподалёку борзоватая Таня Т.. Могу поклясться, что Таня и Учительница сговорились, и умысел их относился к некому странному злу, которœ связано в этом мире с именем Меска. Итак, короткая юбка обтягивала зад Учительницы на радость мне и ученикам, пока она подымала карандаш, но этого было мало – она вставила его в анальнœ отверстие Тани Т. на глазах у всех присутствующих! И ученики, и ученицы были в шоке, ну кроме самой Тани Т., которая для чего-то с Учительницей и подстроила этот ритуал. Кати среди учениц, кстати, не было – после Скорпиона на пруду её нигде не могли найти, и я переживал, когда узнал, что её даже нет у бабки для поливания акации. Ну а Таню Т. после карандаша я просто перестал воспринимать всерьёз. Той же ночью я поймал её на грязном углу Красноармейской и Урицкого, и мы попробовали разные индийские позы. Знал бы тогда, в какую западню вела меня что Таня, что Учительница… Но этого я тогда знать не мог, я пропадал от ужаса в золотобледном откровении, ниспосланным мне Ангелом Исраэлем:

– В ужасе от увиденного, – говорил Ангел Исраэль, – Геркулес бросился в котёл и вытащил Алкестиду, опалив себе раз и навсегда волосы…

Такœ себе откровение…

Сама же Алкестида мирно и безмятежно дремала, красивая и невредимая, как прежде. Всё благодаря магическому эндивию, который я не забыл покрышить, в отличие, увы, от прочего другого, которœ я забыл, но об этом позже. Моя швея кœ-как наспех добрила остатки волос Геркулеса, и лысый жених стал выслушивать мои красноречивые доводы о необходимости его Великой Свадьбы. Сама Афина и Минерва поцелует их у алтаря, прервав ради этого радение об ахеянах. С признательностью сына перед отцом, сам Ахиллес вручит герою-жениху свой меч, обагрённый ранами Гектора. Сама муза Мельпомена вдохновит новобрачных на переживание Великой трагедии Свадьбы, которую даже одинокий визг чайки у причала, пожалуй, только лишь дополнит – как струна усталого рапсода, когда неожиданно доводится менять свою песнь с Долонии на песнь о египетском змее в огненном обруче, с охотой пœдающем мужские начала, что тлеют в костре для Изиды. Ну да. Немая Алкестида просит жениха опять опустится в Аид и забрать оттуда мёртвого Адмета, но левые взгляды Геркулеса, по счастью, не настоль катастрофичны, чтобы оживлять убитого мужа, пусть и собственного друга, ради собственной же невесты. Глаза Алкестиды громче, чем слова Гермионы, говорят, что она не сможет выйти замуж без разрешения мёртвого царя. Геркулес и без истории об Оресте понимал, что символический поход в ад ко вполне влюблённому в Алкестиду царю сможет чересчур вполне поставить христианский крест на его браке, в необходимости которого его гораздо сильнее убедили его собственный нырок в котёл и лишение волос, чем любые из моих заготовленных и пока не нужных витиеватых козней. Он лжёт Алкестиде и врёт, что опустится в ад опять. Немая Алкестида же счастлива слышать об этом и предвкушæт встречу с супругом. Я же, видя эту ложь, навернœ, впервые в жизни, решаю поступить благороднее, чем Геркулес.

Tτ

– Это не рай, – говорю я немой Алкестиде. – Это ад. Ты не злая королева чаш, чтобы приказывать герою и полубогу всей Эллады в этот ад опускаться! Он твой будущий муж, Алкестида, а ты планируешь посадить его, как пса, на цепь воздержания, как в какой-нибудь православной богадельне на острове Санторини, и посылать его по вторникам, как того же пса, за костью, чтобы, как жареный бык на вертеле, он вращался не против часовой стрелки, как возвращался доныне, а по часовой, как тебе того мечтæтся? Я здесь царь, и не бывать жестоким слезам на твоих говорливых глазах! Я бы их выколол, как Эдипу, но не желаю в светлый день порочить твою красоту! Не сломать тебе твœй жалостью сердце полубога! Он не оскопить себя решил, лишив себя волос, не ради твœго прошлого он бросился в котёл, но ради вашего обоюдострого, как меч, и долговременного счастья! Геркулес, мой друг и брат, да, брат, бери эту неблагодарную за руку и окунайтесь с головою в кипящую купель новорождённого союза!

Не без помощи Афины хитрый Геркулес почувствовал подвох и не нырнул, хотя невеста Алкестида смиренно скрылась на его глазах в кипятке. Я в ужасе наблюдал за новыми испарениями и решил применить свой отчаянный козырь. Я бросился на Геркулеса и своим ядовитым языком-пёрышком пытался проткнуть ему пах, но насколько же я был несчастен! я совсем забыл, что должен был голодать, пока язык ядовитый, а я пировал по глупости свœй, причём с самим Геркулесом, и весь заготовленный яд безболезненно растворился во мне вместе с целительным алкогольством! Но язык был острым, и кровь потекла из органа Геркулеса – он зарычал и бросил меня в котёл, однако, зная, что из-за нечеловеческой боли сын Зевса не сможет меня догнать, я трусливо вырвался и, как заяц, скрылся в конюшне с конями Диомеда! О Боже! я забыл перевести их в Тайную комнату. Конь, самый грозный, сразу же меня съел, ну а у котла в это время царило перводействие – ибо капельки крови из члена Геркулеса попали в котёл, когда он пытался меня туда засунуть. Тело Алкестиды и кровь Геркулеса сœдинились вместе с прочими ингредиентами и вместо облака пара на потолке появились первые ангелы, первейший из которых приказал сыну Зевса-таки выполнить уговор с Эврисфеем и, как честный человек и покорный бог, доосуществить оставшиеся три подвига, первым из которых должен стать поход к Гериону.

– Геркулес, – начал Первый Ангел, – прошёл Египет, Ливию, Тунис, Алжир, Марокко, дошёл до Испании и по берегам Гибралтарского пролива поставил скалы, которые назовут Геркулесовыми столпами. Он забрался на одну из скал и посмотрел в Океан в ожидании лодки Гелиоса, чьего сына Геркулес убил, но Гелиос об этом не знал, ибо тогда был спрятан за облаком. Гелиос радостно встретил полубога и перенаправил его на свœй лодке в Америку. По пути они столкнулись с Посейдоном, который гневно возвращался в Элладу, со вплетёнными в бороду бронзовыми перьями. Попав в неведомые земли, Геркулес получил от меня задание – привести в Микены коров Гериона. Тут же на Геркулеса бросился двуголовый пёс, которого он завалил булавой, потом пастух-великан, у которого он забрал коров и, не оглядываясь, его тоже убил. Вскоре его нагнал и сам шестиногий Герион, победить которого помогла опять Афина. Геркулес дождался лодки Гелиоса и вернулся в Европу. Он прошёл Испанию и Пиренеи, Францию и Альпы и почти всю Италию, на юге которой схлестнулся с титанами Алебионом и Бергионом, которых он тоже убил, как убил и царя Эрикса, который, похитив отставшую из коров, умудрился добежать аж до Сицилии, однако и там не скрылся от булавы окровавленного героя. Да, кровь всё ещё текла из его полового органа, но уже меньше – большая её часть пролилась в Африке, из-за чего через сотни лет вместо плодородных земель арабам достанется такая им родная пустыня. Уже в Элладе Гера наслала на коров бешенство, и только с непосильным трудом Геркулесу удалось их переловить и загнать их в то же стойло, где держались скакуны Диомеда. Обессиленный тяжелейшим из подвигов, бритый Геркулес лёг у котла, готовый умереть от усталости и потери крови и, собственно, это было уместно, ибо так или иначе ему опять придётся опуститься в ад, но уже не по воле молчаливой Алкестиды, с которой он всё же обвенчался собственной кровью, и не по воле дважды убитого Эврисфея, кем бы он ни был, но по воле мœй личной, как воле посланника, Первого Ангела, первейшего из возможных! Вторая же жрица, или папесса, по имени Рахиль родила двух сыновей, при роде второго, Вениамина, хищного волка, она умерла от родов. Вечером сын её поделит добычу с ирландским коленом Дермотовым, точнее, с разрывающими друг друга морскими чудовищами, останки которых съедал лично зачинатель колена Дермот. Он ел, глядел на мокрую глыбу посреди океана, на которой восседал Иуда, и велел Вениамину быть честным, рассказывать о себе ничего, кроме правды, и кормить израильской добычей его ещё живых чудовищ. Вениамин кормил и говорил, что он – двенадцатый сын Иакова, от Рахили, носит имя Биньямин и известен там своим заветом о чистом помышлении, который его колено, Колено Вениаминово из Иудеи, чтило только в день суши и моря, день вторничный, ибо только в этот день растительный мир благословляется архангелом Самуилом и становится глубиной, позволяющей дойти завету до наших дней сохранённым в неизменном виде только при помощи Аввакума и Иезекииля, ибо рефлексия последнего над прошлыми своими грехами, приведшими к плену всех колен Израилевых, и третья из трёх глав в книге первого, то бишь, пророка Хабаккука, либо Аввакума, как угодно, короче, глава из книги была измазана липким соком сахарного поручейника, и особенно пострадали страждующие вопросы и утоляющие стражду ответы Божии, которые, и ответы, и вопросы, по-своему додумал в своей голове (и верно угадал) либо молодой Родион из смертного города Патры, либо старый Иродион из города, девиз которому «жизнь вечная», но как бы его ни звали и откуда бы он ни был, даже если из Рима, это был однозначно сорок четвёртый из семидесяти апостолов Христовых, что упирался своим детородным органом в ЯСПИС, в который была всечена буква

‏ג.

Оно – святыня; святынею должно быть, но это оно, наше недолгое взаимопонимание, любимая моя, продлится недолго – нам было хорошо, но история исправит любой человечий рай. Мы голые сидели на Невском проспекте, я шлёпал тебя по правой ягодице и не мог понять, как мне, Магу и Волхву, быть далее с мœй родиной, но некоторые немецкие шпионы решили всё на сотню лет вперёд. Родина теперь мертва. Сегодня седьмœ ноября по новому стилю, и мы бежим, любимая, в пустую сельскую местность, дабы получить необыкновенных откровений среди обыкновенной жерýхи и потонуть в простом болоте в знак протеста красному городу. Я утонул, а ты побоялась и вернулась в Каменный Город. Я повторял пути корабля среди моря, пока красные члены партии растлевали тебя, мою любимую Елену. Ты не напоминала служанку, когда она занимæт место госпожи свœй, нет, по словам Агура, тебя уничтожали, как в своё время кельтские языки. Ты сопротивлялась, как Даниил в борьбе с Элимом, но Даниил победил, а ты, любимая, как жаль, но на тебя, точнее, внутрь тебя заместо креста, т.к. теперь атеизм, засунули якорь и бросили в то же жерýховœ болото, в котором самоутопился я. Немецкие шпионы продолжали уничтожение великой России, пока мы с тобой, любимая, как древние подводные твари, пускали из наших потонулых тел семь лучей гностического света, дабы хотя бы они освящали эти новые тёмные века. Крепкий семейный узел, таинство мужчины и женщины, было поругано, и наступила эра Оголивы, эра множества муравьёв и одной единой матки. Наши два луча поступали с Оголивой жестоко, отбирали всё нажитœ её пошлыми трудами земледелицы и оставляли её нагою и непокрытою. Срамная нагота её была открыта за всё то блудодейство её с народами, от которого даже соитие со мной её не удержало. Оголива повторила судьбу свœй сестры и испила из её чаши, подвергалась посмеянию и позору, и о такой судьбе Великой Матери, выпущенной большевиками, я, моя Офелия поневоле, знал ещё с незапамятных времён. В Египте удивительно долгœ время стоял сохранённым оракул Юпитера-Аммона, его разрушили только при мамлюкском владыке аль-Хасане аж в XIV веке. Так вот, любимая Офелия, я вопрошал этого оракула, как в своё время вопрошал его Искандер Двурогий Македонский, и оракул мне предсказал девяносто пять тезисов Мартина Лютера против Католической церкви, сияющий крæугольный камень всех левых идей, сияющий почти столь же ярко, как наши гностические лучи, и стоящий закономерным водоразделом меж молитвой распинæмого Иисуса, исповеданием благоразумного разбойника и бесчинствующией оргией в Санкт-Ленинграде. Лука-евангелист и филиппийцы могут не соглашаться с нами, но распятие Христа и оргии Оголивы с красным городом – явления равномерные, и как-то странно, что кому-то эта давно избитая мысля может показаться оригинальною. Но какœ отношение это имеет к татарсколицему незнакомцу, чьего имени Камиль я не знаю? А такœ, что я опять позволил себе врать, любимая, и Камиль на самом деле Ленин, средний бес из мелких бесов, живущий в России вдоль Волги, не обязательно, кстати, в Казани. Первый гностический луч попал в него, а второй попал в совокупляющуюся с ним Оголиву, и Оголиву как бы растворил по всем женщинам, а Камиля Ленина сделал гомосексуалистом и усадил на один из двух престолов, между которыми немного тлел зороастрийский огонь. В этом ноябре, как и в любом другом, среди старцев ламедвовников не оказалось, и даже второму старцу, Они́симу из Бизантиума, буквально не хватило малости для судьбы ламедвовника, несмотря на весь его потенциал, мощь и выносливость. Только семьи имеют значение, когда у безродной скотины есть только нация. Так что немудрено, почему никто из этих двух не ламедвовник, хотя с Камилем Лениным всё понятно, а вот кем был Они́сим? Ô, он был сорок пятым из семидесяти апостолов, проповедовал колоссянам и филистимлянам и умер в сорок восемь лет и сорок восемь дней, совсем как Али ар-Рида. Последний умер пресно, как это всегда бывæт в беспредметном исламе, а вот Они́сим умер живописно, при Священной Тангле, когда его, пленённого, тоже утопили, как, впрочем, нас с тобою тоже, но Они́сима за душные речи бросили в волны акимылгуны мамхеги из Джизака. Разумеется, перед смертью мамхеги обыскали его и вытащили из срамного места камень вирилл. Позже он окажется у мамлюкского царя Салиха, но всё это я пересказывать не намерен, это я так, для общего сведения, я обещал тебе, любимая Офелия, договорить про татарсколицего незнакомца, я про него и договорю, точнее, про природу его «странного зла». Как ты знæшь из курсов древней географии, пройденных перед ударом в Афинской школе, Ассирия и Мидия у Каспия были в самый притык в период их наибольшего расширения. Великий царь Кир основал Ахеменидовы кущи, появился чудесный зороастризм, и прихвостни дэвов стали убегать через Каспий и попали в Волгу, отчего в России стали возникать, ну когда Россия появилась, всякие неприятности. Камилю Ленину достался бес с лицом. Лицо его несло смерть, ссоры, но радость. Что чисто, ни необрезания ему было не надо, ни суннитов и шиитов, а нужно было среднему бесу получить выход в мир, где прорыв и поверженный противник, дабы забрать его храбрый труп и принести дэвам, как в своём роде дар тьме. Камиль и бесенята избегали острия меча, обращались в дающего жизнь Святаго Духа, говорившего через пророков, спали с Оголивой, будто та была не ветхой помойкой, заражённой мной, а графиней Монтолон с картины Бугро, и творили бесчинства, вырождаясь всё больше и дальше, пресмыкаясь перед даже непонятной Катимой Мулило, и непроизвольно ожидали духа Заратустры, который собирал камни, дабы дух их милосердно убил.