Текст книги "Антипедагогические этюды"

Полная нагрузка

В этом году, к сожалению, удалось набрать только один первый класс. Очевидно, начало сказываться время, когда рожали мало.

Ну и вот – Александра Романовна оказалась без класса. Это было тем более обидно, что ей оставался один год до пенсии. Никогда такого не случалось, и Александра Романовна всю жизнь проработала ровно, придя сюда сразу после педучилища, вот уже тридцать шесть лет. Её очень любили и ученики, и коллеги. И, действительно, было за что: добрая, мягкая, но в то же время – требовательная и знающая, она буквально к себе привораживала.

И всегда, если она брала первоклашек, родители радовались: попасть к Александре Романовне считалось большой удачей.

Но вот парадокс: не было у учительницы высоких званий и завидных категорий. А виной всему – совершенно глупое положение об образовании: если у учителя – диплом не института, а всего-навсего училища, то при любых заслугах и опыте звание остаётся неизменным – «специалист». Так что – или заканчивай ещё и институт, или – не обижайся… (Ну и зарплата – пониже, конечно). Но Александра Романовна как раз и не обижалась.

– За орденами не гонюсь! – смеялась она. – А учиться в моём возрасте и смешно, и поздно. Раньше надо было думать…

Раньше – не вышло. «По семейным обстоятельствам, вот почему!» – пресекала все попытки вызвать её на откровенность. Но в школе поговаривали, что виной всему – племянник, инвалид детства, которого Александра Романовна содержала. Была какая-то странная история, и тогда совсем ещё юная Саша должна была уйти из школы после восьмого класса работать. Но ей удалось попасть в училище и закончить его, потому что она всегда мечтала о школе. А потом надо было работать, работать, работать… И зарабатывать, сколько выйдет.

И вот – нет нагрузки… Тот класс, который набрали, отдавали Екатерине Тарасовне, потому что всегда индекс «А» был у неё, а индекс «Б» – у Александры Романовны. Так что всё честно.

Но директор учительницу успокоил:

– Что Вы, дорогая, не расстраивайтесь так! Зарплату обеспечим, «часы» найдём. А через год – что-нибудь и решится. Вы же знаете, что год – это очень много.

– Знаю, – соглашалась Александра Романовна. – Но ведь через год, сами помните, Константин Андреевич, мне на пенсию…

– Ну и что?! – удивлялся директор. – Пенсия пенсией, лишние деньги никому ещё не мешали. А работать будете, как и прежде у нас. Я же не сумасшедший, чтоб такими кадрами разбрасываться! – полушутя, полусерьёзно возмущался он. Но был, конечно, прав, и расставаться с Александрой Романовной он никак не планировал.

Выход нашёлся: за пять дней до первого сентября распределяли «часы», и, как всегда, возникла проблема с английским языком. Школе почему-то в этом плане уже несколько лет не везло, «англичанки» приходили – уходили очень быстро; кто – в декрет, кто – в переводчицы, а кто – просто, «подальше от этого кошмара» (имелась в виду школа). И «лишние» часы английского всегда были, их распределяли в коллективе осторожно, но справедливо, всё – таки не отступая от принципа, что предмет читаться должен. Пусть не на «уровне», но английский вели только те, кто в нём более – менее смыслил.

Вообще в этом педагогическом коллективе, дружном, давно плотно сработавшемся, отношения между учителями были хорошие (что, кстати, не так уж часто бывает в школе). И когда начиналась делёжка «часов», никто не пил валерьянку и не обвинял других в бессердечии со слезами на глазах. Да и с расписанием, кстати, всегда был полный порядок: удовлетворены оказывались практически все.

Директор, называвший учителей не иначе как «мои девчата», был хорошим мужиком, чутким и отзывчивым. А главное – честным. Как он продержался с такими качествами на руководящем посту двадцать лет? – загадка… Так вот, он всегда предупреждал завуча, Полину Аркадьевну:

– Вы, голубушка, вот что… Первым делом – такое расписание, чтобы мои девчата были довольны. А мне – как получиться: хоть «окна», хоть «двери», хоть восьмые уроки. Все равно ведь до вечера в школе торчу. А их – давайте пожалеем, а? У каждой же дома – ещё вторая смена, я-то знаю…

…Итак, «часы» для Александры Романовны отыскались: тот самый английский, как раз полная ставка, восемнадцать часов. Совесть директора была чиста, потому что, уж кто-кто, а Александра Романовна очень неплохо владела этим языком (увлекалась ещё в школе, и постепенно пришла к тому, что могла и читать, и говорить).

– Может, ещё пару часов «трудов» возьмёте, Александра Романовна? – не мог никак успокоиться директор. – Поучите девчонок шить – вышивать – пирожки лепить, а? С «трудовичкой» я уже говорил, она не против; у неё и так полторы ставки.

– Нет, Константин Андреевич, – решительно отказалась учительница. – Спасибо, конечно. Ну какая из меня рукодельница? – Курам на смех! Не хочу, чтоб перед детьми было стыдно.

– Ну, как знаете, – пришлось согласиться директору. – Может, ещё какие-нибудь факультативы возникнут – мы вам что-нибудь подкинем.

В общем, всё сладилось, и Александра Романовна уже спокойно ждала начала занятий. Работу свою она любила и очень устала от длинного отпуска, считая его слишком роскошным.

И тут – о радость! – тридцатого августа в школе появилась выпускница семилетней давности, бывшая «золотая» медалистка, гордость всего района, Светочка Завгородняя. В коллективе Светочку хорошо помнили, любили. В младших классах она училась у Александры Романовны, и учительница совершенно справедливо полагала, что заложила прочный фундамент будущих успехов девушки.

Светочка (Светлана Викторовна) пришла по направления районо. Ещё в мае Константин Андреевич подавал заявку: очередная «англичанка» собиралась увольняться. И вот – прислали… Местом обеспечить директор был обязан, так уж сложилось.

Но ничего, Светочка ведь была «своя», «родная»!

«Договоримся», – не сомневался директор.

Он вызвал к себе девушку и прямо сказал: так, мол, и так. «Часы» английского ещё есть, но их только двенадцать.

– Как?! – неприятно поразилась Светочка.– Мне в районо твёрдо обещали полную ставку, если не полторы. Сказали – абсолютный завал у вас!

– М-да… Понимаешь… Понимаете, Светлана Викторовна, – замялся директор. – Дело в том, что Александра Романовна осталась без «часов», и мы решили…

– Ну а мне что делать?! – Константин Андреевич никогда не думал, что Светочка Завгородняя умеет так вскрикивать. Ведь он сам когда-то её учил и не раз ставил в пример именно за выдержку. Смешно…

– Мы вас догрузим индивидуальными занятиями, – заторопился он. – Дадим ещё часов восемь, а то и десять. Надо просто утрясти вопрос с одним ребёнком. Его только на дому можно обучать.

– Вот и утрясите, и дайте его Матвеевой!!! А мне – как положено!!!

Константин Андреевич поёжился: он сам почти никогда не называл своих учительниц по фамилиям, а в устах Светочки фамилия Александры Романовны звучала как оскорбление.

– Насколько я помню, – вспылил директор, – то вы, уважаемая, у этой самой Матвеевой учились, не так ли?! Неужели мне нужно вам что-то объяснять?!

– А я сюда не объясняться пришла, а работать! – гордо вскинула красивую голову Светочка. – Я по специальности, с красным дипломом! А она – из «младших»! Вы что думаете, я не знаю, куда обращаться?! Надо будет – её вообще сократят!!!

«Такая – обратится», – устало понял Константин Андреевич.

– Ну хорошо, – согласился он. – Возьмёте полную ставку…

Он не знал, как теперь сказать Александре Романовне, что шесть часов у неё придётся отнять, чтобы догрузить Светочку; а ей – может быть, если повезёт, достанутся «индивидуальные».

– Позовите Матвееву, – сурово обронил вслед выходящей из кабинета молодой коллеге.

И когда та пришла, снова предложил ей «труды», будучи предельно откровенным о своей стычке с Завгородней.

– Ну что ж, другого выхода всё равно нет, – глухо сказала, выслушав, Александра Романовна. – Ничего, не боги горшки обжигают, – улыбнулась она сквозь слёзы. – Только… Что скажет Комаровская?… Шесть часов – это много.

Ольга Семёновна Комаровская, «трудовичка», зарабатывала больше всех: на её «часы» претендентов никогда не было.

– А что – Комаровская? – вскинулся директор.– Ей хватит и так. Да и потом, она – хороший друг, проверено. Не то что… – он резко встал, шагнул к окну. Потом подумал и добавил, не поворачиваясь:

– В крайнем случае, будут вам «индивидуальные», в лепёшку расшибусь! – он сжал кулаки и тихо попросил:

– Идите, Александра Романовна, и не беспокойтесь.

…Комаровская, конечно, уступила, и даже рассердилась, когда Александра Романовна начала извиняться; одёрнула:

– Брось, Шурка! Прорвёмся, подружка.

* * *

Так начался новый учебный год. А спустя месяц в Министерство образования пошла большая, хорошо аргументированная жалоба. Автор (молодой специалист, учительница иностранного языка) доводила до сведения высоких чиновников, что в такой-то школе английский язык и труды преподаёт не специалист, а некая Матвеева А. Р., которую держат «на птичьих правах». И если английским она ещё худо-бедно владеет, то её уроки труда – это полное издевательство над детьми. По старой дружбе выскочку прикрывает некая Комаровская О. С., иногда давая уроки вместо неё, при полном попустительстве директора Серова К. А., «который занимается опасной благотворительностью вместо того, чтобы приносить максимальную пользу народному образованию».

* * *

Теперь Светлана Викторовна Завгородняя могла быть уверена, что полторы ставки, обещанные районо, она наверняка получит.

От всей души

Маринка называлась главной маминой помощницей, несмотря на то, что ей было всего десять лет. Они жили впятером: Маринка, мама и три маринкиных братика. Это были близнецы: Ванька, Валька и Васька; ещё маленькие, двухлетние.

Когда они родились, про маму даже писали в районной газете, приезжали фотографировать. На снимке мама получилась очень красивой, счастливой. Она держала на руках Вальку и улыбалась папе, у которого заняты были обе руки: он держал Ваську и Ваньку. Папа тогда был ещё жив…

Он был невероятно горд, что у него теперь исполнилась «мечта в кубе», как он говорил (папа всегда хотел сына, хотя и в Маринке души не чаял).

А спустя полгода папа погиб. Он ездил в город на велосипеде – недалеко, пять километров – на работу, и однажды, проклятым хмурым утром, его сбила машина… Удар был так силён, что папа умер на месте, и «скорая» лишь констатировала смерть. Никто за это не ответил, потому что маме сообщили:

– Ваш муж сам был виноват. Он не уступил дорогу машине, а должен был!

Получалось, по их словам, что папа на большой скорости неожиданно выскочил с боковой дороги на главную трассу, и водитель «Ауди» ничего не мог сделать, ничего.

– Лена, не верь! – кричала на маму соседка, тётя Наташа.– Пусть негодяй ответит, не сиди сложа руки!

Муж тёти Наташи работал в ГАИ, и дома, по секрету, рассказал жене, о чём сплетничали по поводу этой аварии: «Ауди» шла на скорости километров сто – сто десять, хотя должна была – шестьдесят (населённый пункт), а водитель – двадцатилетний наглец, сынок крупного городского чиновника. Его уже не раз штрафовали, да всё без толку.

Мама всё – таки пыталась чего-то добиться, хотя бы правды; ведь мужа уже не вернёшь. Но в одном большом красивом кабинете на неё накричали, пригрозили каким-то непонятным штрафом, и робкая мама смирилась.

Вот так и остались они одни, без папы. Никаких компенсаций семья не получила, а, наоборот, им сказали: «Забудьте!»

Забыть было непросто: вопрос добычи денег стоял так остро, как никогда. И Маринкина мама стала шить на дому (она когда-то работала на швейной фабрике). С маленькими тройняшками забот было выше крыши, и мама, наработавшись до ломоты днём, шила ночами. Было необыкновенно тяжело, иногда женщине казалось, что умереть – это счастье. Но тут же приходида другая мысль, больная и тревожная: а дети?! Что тогда будет с ними?!

И она шептала испуганно:

– Господи, прости меня!!! Дай мне сил и здоровья детишек поднять!

Вот уже прошло два года, и мальчишки подросли. Хоть и малыши совсем ещё, но ведь не сравнишь с грудничками! Ещё немножко – и в садик пойдут, как раз будет их очередь. Лена очень умно поступила, – спасибо подружке Наташке! – записала детей в очередь, как только они родились. Теперь садик гарантирован.

Мама не представляла, что бы она делала без Маринки, без «старшенькой». Потеряв отца, девочка вмиг повзрослела и начала что было сил помогать матери. Она работала как настоящая женщина: огород, стирка, посуда… Да и с братишками столько возилась, сколько никакой воспитательнице не снилось!

Даже соседка Наташа то ли в шутку, то ли всерьёз как-то сказала:

– Вот такую невестушку – да мне бы в дом! Учти, Ленка: как вырастет – сватать придём, ни за кого не отдавай!

Сын тёти Наташи, Петька, учился с Маринкой в одном классе, и после таких разговоров их дружно стали дразнить «женихом и невестой». Петька ужасно от этого злился, лез драться, а Маринка не обращала внимания: она не дитя малолетнее, чтоб на всякую глупость обижаться. Пусть болтают.

Село, где все они жили, было довольно большое, тысячи три жителей. Близость к городу давала массу преимуществ, да ещё и школа была здесь такая, что многие городские завидовали: огромная, трехэтажная; учились всегда только в одну смену.

Несколько лет назад в школе (пока в единственной на область, вот как повезло!) стартовал эксперимент, и все ученики с первого по седьмой класс получили в расписании один «творческий» урок, раз в неделю. Выбор был большой: хоровое пение, хореография, художественная вышивка, резьба по дереву. И всё это – бесплатно, без оценок, а через пару лет собирались открыть еще «Основы актерского мастерства» и «Изостудию».

Родители были очень довольны и все, как один, соглашались с такой программой. Маринка с первого класса потянулась к хореографии, и своему увлечению не изменяла. Не как некоторые другие, что метались между вышивкой, танцами и пением.

В хореографическом классе были одни девчонки; мальчики почему-то дружно предпочитали «резьбу по дереву» или (единицы!) «хоровое пение». Но в мальчиках здесь и не нуждались: нет так нет. Девочки учились красиво ходить, держать ровно спинку, следить за своими движениями. Занятия напоминали балетные разминки, хотя танцы тоже ставились: оригинальные, хорошо продуманные, зрелищные. И ансамбль «Школьный балет» уже хорошо знали в районе.

Руководила занятиями самая настоящая балерина (!), красивая женщина лет тридцати с именем под стать профессии: Изольда Станиславовна. Она работала в этой школе уже пятый год, с самого начала экспериментальной программы. Её «с поклоном» пригласили, дали прекрасную нагрузку и массу льгот; предоставили в полное распоряжение настоящий балетный класс: специальный пол с настилом, «станки» – поручни, зеркала до потолка.

Маринка, как и все девочки, была без памяти влюблена в свою учительницу: в её фигуру, причёску, одежду, голос! И даже спросила однажды маму:

– А почему ты меня не назвала как-нибудь покрасивей. А то получается – Марина Степановна, ничего особенного…

Маринкина мама удивилась:

– Хорошее имя, чего ты? Ведь тебя назвали в честь бабушки!

Маринка тяжело вздохнула и ничего не сказала. Она очень хотела, когда вырастет, непременно стать похожей на Изольду Станиславовну, и своё простенькое имя считала серьёзной помехой…

Изольда Станиславовна была так безукоризненно хороша, что её имя стало нарицательным не только в школе, но и во всём селе, и когда чью-то внешность хотели похвалить, чаще всего говорили:

– Фигура – как у Изольды!

Изольда Станиславовна ездила на работу из города, но расписание было так удобно составлено, что у неё (при полной ставке) рабочих дней получалось всего только три в неделю. Она настояла на этом с самого начала, и с тех пор ничего не менялось. Хореографичка считалась ценным кадром, которому необходимо было идти навстречу. Муж Изольды тоже был доволен: у неё оставалось достаточно времени навести порядок и создать уют дома. У пары не было детей, но это их вполне устраивало, так как Изольду больше всего страшила мысль об утрате фигуры. А разговоры о «стакане воды в старосте» она считала мещанскимии и необыкновенно глупыми. И потом, дети – это сплошные расходы!

Изольда постоянно обновляла свой гардероб, и у Маринки просто глаза разбегались. Однажды девочка, робея, осмелилась спросить, не хочет ли учительница сшить что-нибудь у её мамы? (Маринка с замиранием сердца представляла себе, как Изольда Станиславовна будет ходить к ним на примерки!..)

Но учительница неестественно рассмеялась и сказала презрительно:

– Деточка, у меня – своя портниха.

И Маринке стало так стыдно, стыдно! Хорошо, что никто не слышал! Ну конечно, разве можно представить такую женщину рядом с сельской швеёй, пусть даже и такой хорошей, как мама Лена…

Теперь Маринка была в пятом классе, и подобной ерунды уже ни за что бы хореографичке не предложила.

…Новый учебный год только недавно начался, стояла роскошная сентябрьская погода; и Маринка, за лето ужасно соскучившаяся по любимому занятию, всю себя отдавала урокам хореографии.

– Ты смотри, двоек не нахватай! – всерьёз тревожилась мама. – Танцы танцами, а учиться надо хорошо.

Маринка обещала, что все уроки будет учить на отлично. Да, пожалуй, опасения мамы были напрасны. Чтоб стать такой, как Изольда, Маринке просто необходимо было прекрасно учиться, вот и всё!

Между тем приближался любимый школьный праздник: День Учителя. Готовились во всех классах. Маринка очень-очень сильно хотела поздравить Изольду Станиславовну, но не знала, как это сделать получше? Она видела, как 1 Сентября Ира Иваненко из седьмого класса на линейке преподнесла хореографичке букет, и с тех пор потеряла покой. Это были такие цветы!!! Огромные, просто неестественно большие гибридные розы; наверное, очень дорогие. Ну конечно, отец Иваненко был частным предпринимателем, для них такой букет – пустяки…

Маринка заметила, как засияли глаза Изольды Станиславовны, как она всплеснула руками, как ахнула! И потом, когда закончился рабочий день, как она выходила с этими цветами из школы! Наверное, там, в городе, все на неё оглядывались!

И Маринка начала мечтать, как она подарит Изольде букет лучше этого. Оставалось всего три недели, а девочка пока ничего не придумала. Она пробовала поговорить с мамой, но Елена Ивановна, вздохнув, горестно покачала головой:

– Ты представляешь, дочка, сколько это стоит? Мы на такие деньги недели две жить можем, если не больше.

Маринка ходила расстроенная. Мама, конечно, права; она и сама это понимала. Но… Ей так хотелось, так хотелось выразить любимой учительнице свой восторг, своё восхищение, удивить её, такую неземную и недоступную!.. Мама, видя Маринкино настроение, тоже ломала голову: ну как ей помочь? Елена Ивановна знала, кем была Изольда для дочери.

«И так я дочке во всём отказываю! – корила себя женщина. – Она, бедная, никогда ничего не просит». Мама вспомнила, как в прошлом году дала девочке деньги вместо подарка на День рождения («Купи себе что хочешь!»), так ведь Маринка купила колбасы, сыра и яиц, принесла и сложила в холодильник.

– Мне ничего не надо, мамочка. Всё у меня есть, всё! Давай лучше покушаем.

Елена Ивановна тогда чуть сквозь землю не провалилась! Колбаса и сыр – дорогие, она это и не покупала почти никогда…

– Знаешь что, Мариночка? – осенило Елену Ивановну однажды поздним вечером, когда они с дочкой искупали мальчишек и уложили их спать. – А не подарить ли ей хризантемы наши, с огорода? Они, если свежесрезанные, дней двадцать могут в вазе простоять, а то и больше.

– С огорода?.. – растерялась Маринка. – Нет, мам, ты не понимаешь…

– Да погоди, всё я понимаю! Ты послушай сначала.

…Да, план мамы Лены определенно неплох. Во-первых, как раз ко Дню учителя расцветут первые ранние хризантемы, которые Маринка называла «папины». Отец, когда был жив, очень любил заниматься садоводством, а цветами – в особенности. Казалось бы, не мужское дело, а вот поди ж ты! Цветов он садил немного, не на продажу, а для красоты, как он говорил. Ухаживал за ними, как за детьми малыми. Теперь уж, конечно, когда его не стало – не то; но один сорт, ранний, удалось сберечь.

Так вот, если их срезать в последний момент и украсить – это будет здорово и оригинально. Это во-вторых.

– Как украсить? – заинтересовалась Маринка.

– Сделаем из них балерин! – торжествовала мама. – Клянусь, твоей Изольде никто ничего подобного не подарит.

Мама предложила так: она сошьёт пять маленьких балетных пачек и наденет их цветам. Как закрепить – вместе надо подумать, но идея-то хорошая, да? Это будет очень нарядно и с намёком. Изольда – человек творческий, должна оценить.

– Конечно, она оценит! – не сомневалась Марина. Ведь учительница сама не раз говорила, что лучший подарок – это тот, который сделан своими руками. Он – от всей души!

Маринка воспарила. Она на другой день выбрала в сельских «Промтоварах» лучшие капроновые ленточки, такие белые, как снег, и такие же мягкие. Мама, «поколдовав» две ночи, сшила великолепные пачки, настоящие балетные, только крохотные. Примерку произвели на длинном куске толстой проволоки – получилось даже лучше, чем предполагали. Ну всё, Изольда будет потрясена!

Последние два дня до праздника Маринка была возбуждена невероятно, ночью не могла спать. Елена Ивановна даже прикрикнула на неё:

– Успокойся, а то скоро молиться на вашу Изольду начнёшь!

…И вот, наконец, наступил тот день. Маринка с мамой встали рано-ранёхонько, срезали цветы, и до половины восьмого прикрепляли юбочки к ним, а потом, когда всё было готово, мама, долго глядя на букет, довольно улыбалась.

Маринка ревниво прикрыла цветы оберточной бумагой, чтоб по дороге не отвечать ни на чьи вопросы, и помчалась в школу. Там уже почти все собрались, и школьный двор перед началом торжественной линейки цвел букетами. Но такого, как у Маринки, не было ни у кого. Девочка уже сняла бумагу, и одноклассницы – все, как одна, – завистливо восхищались её талантливой выдумкой.

Началась линейка, но Маринка почти не слышала, что говорят. Она видела только Изольду Станиславовну, которая сегодня была особенно нарядна, и ждала, когда разрешат поздравить учителей.

И, когда этот миг наступил, Маринка почувствовала: вот оно, счастье! Она подошла к учительнице, улыбнулась ей, прошептала «Поздравляю!» и протянула свой букет.

Изольда Станиславовна благосклонно приняла Маринкин дар и ещё букетов семь, которые поднесли ей другие. Маринке было досадно, что её цветы затерялись в массе других, но она знала, что Изольда заметила её хризантемы и выделила их: девочка видела, как учительница отделила «балеринок» от остальных цветов и переложила их в другую руку.

В честь праздника всех детей отпустили пораньше, но Маринка осталась в школе и из окна коридора на втором этаже просматривала выход: ей хотелось увидеть, как Изольда Станиславовна понесёт домой её букет. Она ждала долго, ну вот наконец учителя потянулись по домам, и Маринка увидела Изольду. У неё в руках были… другие цветы, пышные, в очень красивой упаковке. Один букет. А остальные?..

Маринка видела, как ко входу за Изольдой подкатила машина (приехал муж), но девочка, конечно не могла слышать, как Изольда Станиславовна сказала ему:

– Представляешь, один только приличный букет подарили. Всё остальное – с грядок. Ох уж эти мне сельские школы!

Маринка спустилась вниз и в большой урне на первом этаже обнаружила свой букет: цветы были переломаны пополам, грязные юбочки сбились на сторону…

На другой неделе девочка перешла на «художественную вышивку», но Изольда Станиславовна этого не заметила: в зарплате она ничего не теряла.