Электронная библиотека » Лариса Ратич » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 10:58


Автор книги: Лариса Ратич


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Души прекрасные потёмки
роман
Лариса Ратич

© Лариса Ратич, 2016


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * *

…Как всё-таки богат наш язык! «Прикован к постели», – да, действительно прикован. И любые кандалы по сравнению с этим – просто детские штучки.

Я, Борис Петрович Силин, восьмидесяти двух лет, – старое беспомощное бревно. Или, как говорит моя Надя, – «Кактус». Почему кактус? Потому что мне «тоже нет жизни без горшка». И это – грустная правда.

Нет, я не инвалид, а просто старый и больной мужчина, что не помешало Наденьке вчера выйти за меня замуж. Но, пожалуй, «выйти замуж» – это громко сказано. Просто приехала дежурная «Мендельсоня», которую мы пригласили на дом (жених, понимаете ли, не в состоянии доползти до ЗАГСа, а жениться приспичило!), быстренько заполнила всё, что надо, и – «Желаю счастья и долгих лет жизни вашей семье!» Хотела по привычке сказать «молодой семье», но запнулась; и вышло: «Вашей м-м-мо… семье». Но ничего, всё равно довольно миленько поздравила.

Напрасно я переживал. Надя – той хоть бы что: «А пусть думают, что хотят». А мне почему-то было неловко. Всё-таки странный у нас брак, любой скажет.

– Они всякое видали! – отрезала Надя.

И действительно, никаких эмоций у представительницы власти я не заметил. Мелькнула искринка в глазах, когда Надя протянула ей на прощание деньги, – и тут же погасла. Ну и до свидания! Зато теперь Надежда может быть уверена, что жильё Кактуса (то есть моё) перейдёт к ней без всяких «но». Жена есть жена, что ни говори.

Она ухаживает за мной уже третий месяц. И не просто так, конечно, а «с правом наследования». Как иначе мог я кого-нибудь заманить сюда: кормить убирать, стирать…

«Наследовать» за мной некому – вот и решился. Не заберу же я свою однокомнатную на тот свет?..

Разные люди приходили, когда я дал объявление (точнее, соседка дала. Сам-то я что могу?). Первые две женщины мне не понравились; третьей – не подошёл я. Потом пришла молодая пара, жена – с «пузиком». Этим отказал сразу, без разговоров. Им долго ждать некогда, пока я сам жилплощадь освобожу; возьмут и «помогут», как пить дать!

Не думал я, что на мою развалюху столько людишек послетается. Соседке на пятый день всё это до смерти надоело. Хоть я и заплатил ей, но надо ж и меру знать! Принять, поговорить, показать… И она наконец сказала:

– Вот что, Борис Петрович! Ещё завтра подежурю – и всё. Если не выберете, ищите другого «представителя». Некогда мне!

А кого я буду просить, кому нужен? Вот так и вышло, что остановил я свой выбор на Надежде. Зато теперь думаю, что это даже и лучше.

Надя – женщина ловкая, сноровистая. Характер, правда, – ох и крут! А язык – ну точно как бритва. Сам-то я, если и соберусь пройтись хотя бы до окошка – иногда так хочется на белый свет, на людей глянуть; пусть даже и с девятого этажа, – так полчаса ползу. Так что без помощницы никак мне по-человечески устроиться не удастся. Уж что-что, а желудок у меня работает исправно, и аппетит – дай Бог молодому.

А Надя достала где-то больничную «утку», облегчила мне процесс. С горшком ведь намного проблемнее; бывает, и встать не успеешь…

Помню первое впечатление от Нади: назвал про себя «языкатой чертовкой». Высокая, жилистая, сухопарая; не говорит – а приговор выносит. И смотрит как на рентгене. Но деловая и чёткая, без болтовни. А главное – некуда ей деваться. Этого она не сказала, но я сам почуял. Позже узнал, что прав.

Надя соглашалась остаться не только с «правом наследования», но и с правом постоянного проживания, что меня очень и очень устраивало: стал бояться ночей. А вдруг именно ночью соберусь умирать?..

Вещей у неё было совсем чуть-чуть, один только чемодан. Спать пристроилась на раскладушке, в углу. Хотела бы в кухне, но я попросил здесь: мало ли что, а ну как не дозовусь?..

Она сказала, что это разумно. Разве я мужик теперь? Так и выдала, ведьма прямая. Могла бы и промолчать. Но Надежда в принципе не понимает, что такое чувство такта.

– Это лишнее, Борис Петрович, – удивилась она, когда я сказал про свою обиду. – Что думаю, то и говорю. Запомните! Зато и тайных мыслей не имею.

Что ж, и это верно. Вся на виду, какая есть. Не то, что моя первая жена, царство ей небесное. Та, бывало, губочки надует – и молчит часами. Догадайся, мол, сам. Терпеть я этого не мог! Три года всего только и прожил с ней, больше не захотел.

С тех пор по-настоящему ни разу не женился, хоть женщин имел множество. А зачем?..

Был, правда, один фальшивый брак, но это ж разве женитьба? На Надьке только и пришлось. Просто она практичная тётка, вот и всё. Разузнала чуть ли не на второй день, как и что, и начала хлопотать. Потом оказалось, что много времени зря потеряла, и не такой я уж и одинокий, как рассказываю.

Кричала на меня. Ну да, есть у меня сын от первого брака. И что?!! Я от него официально отказался ещё тогда, при разводе. Документально! Бывшая супруга сама попросила; потом отчим (её второй муженёк) пацанёнка моего усыновил. Мне это подходило: ну на кой мне эти алименты?! Пусть приёмный папа и кормит.

Откуда Надежда разузнала про эту историю? Я ведь сыночка своего так больше ни разу и не видел. Зачем? Отрезано – так отрезано, и нечего слякоть разводить. Но Надя волновалась:

– Не понимаешь ты ничего! Сейчас народец ушлый, палец в рот не клади!!

И поставила условие: женись – и точка. Или сегодня же попрощаемся. А я ведь привык к ней! Вот и пришлось…


* * *

Всю жизнь окружали меня женщины покорные, бесхребетные, начиная с матери. Такая, как Надька, – впервые мне встретилась. Если б не нужда…

Не должен мужик допускать, чтобы баба им командовала. И отец мой так считал, а его было за что уважать. Помню я его хорошо: мне уже тринадцать было, когда он пропал.

Перед войной он занимал большой пост, и жили мы отлично. Имели даже отдельную квартиру; мать не работала нигде, но по дому возилась целыми днями. Любил отец порядок: чтобы и сготовлено, и убрано, и выстирано всё было вовремя и «как надо».

Она и старалась, понимала своё счастье. А главное – не терпел отец никаких возражений, даже в мыслях. Матери бы и в голову не пришло ему перечить!

И всё-таки жалел я её. С одной стороны – покорная до тошноты; а с другой – умная она была. И очень, очень добрая. Другой такой, как она, я вообще никогда не видел.

А может, я зря думал, что она была безвольная?.. Ведь тогда, в эвакуации, если б не её железная выдержка, не выжили бы мы с ней. Отец вдруг почему-то перестал писать, и мы не знали, что и думать. Конечно, о самом худшем старались не говорить; ведь он на фронт не призывался, имел временную «бронь». А потом мама встретила на рынке (ходила менять обручалку на хлеб) старую знакомую из нашего города. Кажется, это она и рассказала матери, что отец сошёлся с молоденькой певичкой, дочерью какого-то генерала. Поэтому можно его и не ждать.

Мне мама ничего не сказала; только ночами плакала часто и много. Я удивлялся: слёзы для неё – редкость; но она отнекивалась и отмалчивалась. Я случайно подслушал, как она делилась с нашей хозяйкой, тёткой Далилой, – настоящей богатырихой внешне, но очень сентиментальной изнутри.

– Ничего, Марина! – басила она «шёпотом», аж стены гудели. – Ничего! Ты женщина красивая; не то, что я, – скала крымская. Твоё счастье впереди, дай-то Бог только, чтоб война кончилась. Вернёшься домой – и начнёшь новую жизнь, голубка!

Но когда война и в самом деле кончилась, «вернуться домой» у нас с мамой получилось плохо: наш дом разбомбили, и мы приехали к пустырю, который не совсем очистили от обломков…

…Нам дали крохотную комнатёнку в коммуналке, почти чулан, невозможно тесный для двоих. Но вскоре я остался в нём один, не прошло и года: маму убило током на работе. Чего она полезла к этому щиту?.. – так и осталось непонятно.

К тому моменту я уже был вполне взрослым восемнадцатилетним парнягой, заканчивающим среднюю школу. Планировал идти работать на завод; обещали неплохой заработок. Но сначала решил всё-таки поискать отца: а вдруг?..

Это, к моему большому удивлению, оказалось совсем не трудно (а мама твердила, что невозможно!..); я нашёл дом, в котором он теперь жил, – не хуже нашего прежнего! – но его самого не застал. Зато поговорил с его новой женой, хорошенькой и заносчивой стервочкой в дорогом халате.

– У нас – маленький ребёнок, вам понятно? – пояснила она злым голосом. – А вы, молодой человек, уже вполне зрелый. Я, конечно, передам мужу, что вы заходили, но не думаю… В его планы не входит встречаться с вашей мамой, поймите!

И тогда я объяснил, что мамы давно нет. А она рассердилась:

– Тем более не надо было приходить сюда! Что за бесцеремонность? Сами, сами решайте свои проблемы, не смейте попрошайничать у нас!!

Я чуть не ударил её. Хотя, признаюсь, доля правды в её словах была. Я ведь и в самом деле рассчитывал на материальную поддержку, а не на отцовскую любовь.

Не знаю, сказала она ему о моём визите или нет, но мы с ним так никогда и не встретились… Я тогда, глядя на молодую избранницу отца, невольно подумал: «А ведь она совсем не похожа на такую бессловесную и безропотную, которая могла бы угодить моему папочке. Чем же она взяла его?..»

А потом, спустя годы, когда жизнь подучила меня как следует, я всё понял и ещё раз восхитился своим родителем.

Ведь война – это война. Первыми сгинули те, кто не умел (или не хотел) подумать в первую очередь о себе. А он – и умел, и хотел.

И в мясорубке этой не был, и жив-здоров остался, да ещё и благополучен. Мы с мамой, наверное, тогда потянули бы его на дно; а новый родственник – влиятельный тесть – оказался спасательным кругом. Прав, выходит, был мой отец. Прав!

…Подоспели выпускные экзамены, и первым было сочинение. Я всегда их писал неплохо, поэтому почти не волновался. Из предложенных тем выбрал Пушкина – это я знал лучше всего – и, довольный собой, наваял приличный текст. Всё в меру, всё как положено; удачно ввернул несколько цитат. Сдал одним из первых, не сомневаясь, что на твёрдую «четвёрку» могу рассчитывать.

Вечером в мой «чулан» кто-то тихонько постучался. Было уже довольно поздно, и я чертыхнулся: «Кого это там…» Но, открыв дверь, изумился: на пороге стояла Софья Михайловна, наша учительница литературы. Она быстро приложила палец к губам и прошмыгнула в комнату без приглашения.

– Силин, – зашептала она почти беззвучно, едва я прикрыл за ней дверь. – Беда, Боря.

– О чём вы, Софья Мих… – она моментально зажала мне рот своей потной горячей ладонью.

– Тихо!!! —зашипела яростно. – Сядь!!

Я покорился. Что произошло?..

– Силин, – волновалась она. – Ваша дверь в коридоре, к счастью, была открыта. Меня никто не видел, я надеюсь. Обратно тихо-тихо выведешь меня сам, ладно?.. У тебя нет случайно шляпки с вуалью?.. Мама не носила? Когда-то это было модно… Надо, чтоб меня не узнали, даже если увидят. Понимаешь? – надо!

Она была встревожена не на шутку, и её страх невольно передался и мне.

– Хорошо, – зашептал я в тон ей, еле-еле слышно. – Что случилось?

Она осторожно вынула из сумки какие-то листки, положила на стол.

– Смотри, Боря!

Это было моё сочинение. Ну и что?.. Она ткнула пальцем:

– Читай вот тут.

Я пробежал глазами: «Пока надеждою горим, … мой друг, отчизне посвятим…»

Ну, цитата. И что?

– Читай ещё раз!!! – приказала она.

Я вчитался и охнул: «… мой друг, отчизне посвятим души прекрасные потёмки». Мне стало жутко. Да за такие слова, покажи она их кому-нибудь!.. Я схватился за голову.

– Силин, успокойся! Слышишь, Боря?.. – шептала она мне прямо в ухо. – Никто не видел, никто. Я только. Проверять будем завтра с утра вместе с Анастасией Георгиевной.

…В ушах шумело. Как, как, как я это умудрился написать?! Это виноват Васька Духовный, будь он неладен!!! Твердит, как попугай, по триста раз на день: «Чужая душа – потёмки». На всё у него один ответ, про эти самые потёмки! Это он меня сегодня «дёргал» на экзамене:

– Дай списать!!

Я его, конечно, послал; а он изрёк язвительно: «Чужая душа – потёмки! Друг называется!» А какой я ему друг, идиоту безграмотному?! Не хватало ещё самому завалиться из-за этого недоумка! Он ведь и списывать как следует не умеет; скатает слово в слово, а мне – потом отвечать?!

Разозлился я не на шутку, вот, видно, и написалось: «прекрасные потёмки» вместо «души прекрасные порывы». А тут ещё – про отчизну… В одной связке!!

Я дико глянул на Софью Михайловну: меня могут посадить?.. Господи!..

– Боря, я уже придумала, – она деловито присела рядом. – Замарывать не будем, слишком грязно выйдет. Надо просто переписать этот лист. Сейчас! Я подожду.

Переписывать пришлось много, и мы на всякий случай плотно занавесили тряпками моё маленькое окошко. Мало ли… Пусть с улицы никто не увидит света в час ночи.

Я писал, а она – диктовала. По слову, по буковке. Заодно и указала мне на три ошибки, которые я допустил. Я окончательно успокоился, и уже с интересом взглядывал на неё.

Она мне всегда нравилась: молодая, интересно рассказывает. А она ещё и друг хороший… Ведь и сама рискует! Я бы, например, вряд ли смог. Но наконец мы справились, и она ушла. Шляпки с вуалью, к сожалению, у меня не нашлось, и пришлось обойтись большим маминым платком: Софья Михайловна укуталась в него по самые брови, и я тихонько проводил её до двери внизу. Потом сообразил:

– Софья Михайловна, ночь всё-таки. Давайте я вас до дому доведу.

– Нет-нет! – испуганно отказалась она. – Да и близко мне, сам знаешь…

Да, знаю. Она к нам забегала иногда (моя мама неплохо шила на дому), и один раз я помог ей донести большую сумку с тетрадками. Софья Михайловна, как и многие учителя, часто дорабатывала дома после уроков. Не всё ведь успеешь в школе!

Итак, она исчезла в темноте, а я ещё немного постоял, подышал. Всё думал: «Надо же, какая! Спасла меня…»

Через три дня вывесили список с оценками, и у меня оказалось «отлично». Я купил бутылку вина, полкило конфет и вечером отправился к Софье Михайловне. Признаюсь: имел грешную мысль. Раз спасла – значит, нравлюсь я ей. Иначе тогда зачем?.. А раз так – почему бы и нет?

Но она, к великому моему разочарованию, ничего не взяла, а наоборот, даже обиделась и расстроилась. К тому же – испугалась:

– Боря!!! Уходи, уходи и всё уноси. И никогда больше; ты понял?! Никогда!!

Она захлопнула дверь. Да кто их поймёт, этих баб?! Ведь тогда ночью – голова к голове, локоть к локтю. И шептались, как влюблённые…

Ну и шут с ней. Вернулся домой, а потом меня осенило: взял снова свои подарки и постучался в соседнюю комнату к Лидке, симпатичной молодой вдовушке с двумя детьми.

– Лидочка, разделите радость, а то мне не с кем!

– Заходи, соседушка, заходи! – вот здесь мне были всегда рады.


* * *

Лидочка давно заглядывалась на меня; я ж не слепой, всё замечал. То плечиком в коридоре заденет, то маме скажет (громко, чтоб я слышал):

– Ой, Марина Дмитриевна, а сыночек у вас! Берегитесь поклонниц; с руками оторвут.

Мне было приятно, что скрывать. Но всерьёз я Лидочку не воспринимал. Да и то: одиноких баб после войны – хоть пруд пруди; такую можно «штучку» отхватить!

Но когда мама умерла, почувствовал я сразу, как мне нужна женщина. И не для постели, нет; хотя и об этом потихоньку начал мечтать, что скрывать? А для другого: только женщина может создать то, что мы называем уютом. И Лидочка – тут как тут:

– Боря, может, тебе чего-нибудь постирать надо? Или погладить, зашить? Ты не стесняйся, я ведь понимаю…

Я сначала отказывался, а потом у меня появилась одна просьба, вторая… Лидочка тут же откликалась, и наши отношения стали почти семейными. В конце концов она даже иногда стала варить обед для меня.

– Всухомятку, Борис, питаться вредно! – категорически заявила она, вручая мне очередную кастрюльку с супом. А готовила она, надо сказать, исключительно, и я втянулся. Чтобы не быть нахлебником, старался и я в свою очередь помочь Лидочке, чем мог, даже возился иногда с её семилетними дочками-близняшками, когда она просила.

Но с вином и конфетами пришёл я впервые. А Лидочка мгновенно засуетилась, ловко прикрыла стол свежей скатёркой:

– Ну что ж, гулять так гулять!

Мы замечательно посидели: Лидочка подрезала ещё и колбаски, и огурчиков. Хвасталась: «Сама солила!» Выпила пару рюмок, разрумянилась, разоткровенничалась. Я брал её за руку, вздыхал и поддакивал, и кончилось тем, что она, суетливо уложив девочек, пришла ко мне в комнату…

Может, если б я был трезвый, то не позвал бы её к себе: ведь у меня никогда не было женщины. Засмеёт ещё… Но всё получилось на славу, и она благодарно прижималась ко мне:

– Спасибо, родной!..

Я подумал тогда: вот война проклятая! Таких, как Лидочка, – полстраны. Что же это за дикость, когда не мужик бабу благодарит, а наоборот?..

Вот так и стали мы настоящими любовниками, и вся квартира сразу об этом узнала. Но отнеслись не осуждающе, а с пониманием, даже с юмором. А, может, и с завистью: в нашей квартире проживало ещё несколько вдов.

Лидочка прибегала ко мне каждую ночь и говорила, что у неё – «медовый месяц». Между тем я уже получил аттестат и поделился планами с любовницей:

– Хочу, Лидуха, на завод устроиться.

И она тут же дала дельный совет, за что я всегда был ей благодарен:

– Боренька, не глупи. Давай-ка лучше на курсы шофёров, я помогу. Знаю хорошее место! Тебе ведь вот-вот в армию, дурачок! А там шофёр – не последний человек.

Я удивился: как же сам не подумал? Конечно, только шофёром!

Лидочка помогла, как и обещала; я быстро освоил и грузовик, и легковушку (наверное, имел природные наклонности?). Вскоре принесли и повестку из военкомата и назначили день для медкомиссии. Оставалось недели две, не больше, – и придётся покинуть всё родное и привычное. А как там сложится, кто ж его знает? Мне было явно не по себе.

Чуткая Лидочка сразу уловила моё настроение, ласкалась и угождала больше прежнего:

– Ничего, Боренька, у всех так бывает; что поделаешь? А я буду тебя ждать…

Я чуть было не ляпнул: «Зачем?» Она думает, что ли, что я женюсь потом? Но вслух, однако, сказал:

– Спасибо, дорогая.

Хорошая она всё-таки баба, чего там. Вон сколько для меня сделала! Чем бы отблагодарить её на прощание, а?

И тут меня осенило: можно, можно отблагодарить. Попробую, а вдруг?..

Дело в том, что самой старой (во всех смыслах) обитательницей нашей огромной квартиры была древняя тётка по кличке «Шершела». Она почти ни с кем не общалась, а так только, в случае необходимости, ну или там «доброе утро» – «добрый вечер». Вежливая до неприличия, она презирала всех нас столь откровенно, что её почти ненавидели, несмотря на то, что старуха вроде никому и ничего плохого не сделала. Поговаривали, что именно ей когда-то принадлежала вся квартира, но точно никто не знал. Шершела жила здесь всегда, вот и всё.

Свою кличку она получила тоже давно, за смешную и странную привычку потихоньку напевать «Шерше ля фам, шерше ля фам», что бы она ни делала: возилась ли у плиты на нашей кухне или мыла в свою очередь «места общего пользования».

Она вообще частенько говорила по-французски, нимало не смущаясь тем, что её никто не понимает. Казалось, что это даже доставляет ей немалое удовольствие: окатит презрительным взглядом, прокартавит что-то со скептической улыбкой – и выплывет из кухни. И опять мурлыкает из коридора: «Шерше ля фам!!»

– Ух, Шершела проклятая! – Лидочка ненавидела бабку за то, что та занимала самую лучшую комнату, на целых три окна. – Мой муж жизнь отдал за нас всех, и за неё – в том числе! Так какого чёрта она одна в таких хоромах, а я с двумя детьми в этой клетке маюсь?!

Комната Лидочки была не такая уж и маленькая, с моей – не сравнить, но до бабкиной, конечно, далеко.

Я частенько думал: а как это Шершела до сих пор проблем не имела? Кто она на самом деле? И не боится, стерва старая, по-французски каркать! Может, за ней стоит кто-нибудь; невидимый, но могучий?

Да, Шершела была настоящей загадкой, и я её не любил за то, что не мог до конца понять. Мне, простому рабочему парню, сироте, которого здесь все уважали, она сухо цедила «Вы» и «молодой человек». Брезговала, просто брезговала, как и всеми остальными. К тому же, больше, чем другими, – в этом я был даже уверен.

Ну ничего, ведьма старая! Заодно и будет приятный сюрприз Лидочке, которая уж надоела всем, бесконечно оббивая разные пороги, чтобы ей дали комнату побольше: «У меня муж – герой!!» Ей терпеливо обещали:

– Как только в вашей квартире что-нибудь освободится – решим вопрос! Или ещё одну комнату получите, или дадим одну большую.

«Что-нибудь освободится» – это значило: «кто-нибудь умрёт». А иначе как?..

Но ждать, пока умрёт Шершела, было так же нереально, как надеяться на Второе Пришествие. Шершела была вечна, как наша коммуналка.

И я решил действовать: подошёл к шофёру одному, Сан Санычу, и как бы невзначай, к слову, поведал: вот, мол, соседка у меня – вражина явная, а хоть бы что! Куда только власти смотрят?! И про французский её рассказал; ну, и досочинил кое-что для верности. А может, и угадал: кто ж его знает, что она там бормочет не по-нашему? Может, смеётся над нами, честными людьми, прямо в лицо; а мы, дурачки, и не догадываемся? Живём с ней рядом, здороваемся; а потом – ещё и в соучастники запишут, как пить дать…

Я частенько беседовал с Сан Санычем, а он всегда очень внимательно слушал. И вопросов никогда не задавал, и глаза делал равнодушные, но я знал: вычислил я его правильно. Знал!

Но прошло, однако, уже целых шесть дней, а за Шершелой никто не приходил. Неужели я ошибся в Сан Саныче? «Ну, ничего, – думал я. – Не навек же я в армию ухожу. Вернусь, бабуся, и рассчитаемся. За всё ответишь».

…Последнюю ночь мы с Лидочкой провели без сна: казалось, она хочет сполна насытиться на будущее. Совсем меня замотала. А утром – даже разрыдалась, провожая. Я осторожно обнимал её в коридоре, куда высыпали все наши жильцы («Попрощаться!»), а сам с опаской думал: «Сейчас ещё завоет „на кого ж ты меня покидаешь“, что ли?»

Но она в конце концов взяла себя в руки, и я смог спокойно проститься и с другими. Жал руки, крепко целовал, а сердце щемило: ведь это дом мой родной, как ни крути. И Шершела пришла, что удивительно. Подошла ко мне последняя, неожиданно перекрестила:

– Боря, вернитесь благополучно. Как сыну родному желаю вам: останьтесь живы и здоровы.

И, резко развернувшись, ушла к себе. Все только рты пораскрывали!.. А Лидочка сказала:

– Говорят, у неё сына во время революции убили. Белого офицера…

И мне стало страшно, невозможно гадко: что же я наделал, скот?! Что я знаю о ней?..

Но ведь до сих пор ничего не случилось, так? Значит, и не случится; нечего на стену лезть…

С этими мыслями я и вышел из нашего подъезда, бросив прощальный взгляд на своё маленькое окошко. За комнаткой присмотрит Лидочка. Обещала…


* * *

Служить я попал в мотострелковую часть, стоящую в небольшом симпатичном городке. И с первого же дня подумал: «Эх, скорей бы отсюда!» Не знаю, как другие, а я терпеть не могу, когда мной командуют.

Я немного поосмотрелся и, помня Лидочкино наставление, набрался смелости и пошёл прямо в кабинет к командиру части.

Браво отрапортовал, спросил, могу ли обратиться «по военному вопросу».

– По какому? – усмехнулся полковник. Был он подтянутым и строгим; приятно посмотреть. Глядя на него, я сразу успел многое понять: аккуратен, педантичен, умён. То, что нужно. И возраст уважительный: пятьдесят два года.

Я чётко и ясно, экономя слова и не размазывая мысли, объяснил, что я водитель, причём – неплохой; а если надо, – то и починю машину в два счёта.

– Хорошо, сынок, – полковнику явно понравилась моя деловитость.

Нахрапистость и сметливое нахальство хорошему шофёру нужны как воздух, и мой новый начальник это с ходу оценил.

– Да ты присядь, присядь! – пригласил он. – В ногах правды нет. Ну-ка, давай поподробней: кто ты, откуда?

Мы поговорили совсем немного, но понравились друг другу окончательно.

– Ладно, Борис, беру тебя своим личным водителем. Не подкачаешь?

О такой удаче я даже не мечтал! Шёл сюда, думал: расскажу, что я умею; может, учтут и не будут со всеми вместе гонять. Ну хоть иногда… А здесь! У меня даже дух перехватило!!

– Спасибо, товарищ полковник!!! Вы не пожалеете!!!

– Ну-ну-ну, спокойнее, Силин. Спокойней! Водитель должен уметь контролировать свои эмоции. Ты меня понял? Чёткость и неболтливость – это всё, что мне от тебя нужно. И ступай прямо сейчас в гараж, осмотри свою «лошадку». С этой минуты ты подчиняешься только мне; усвоил?

Я бросился в гараж, не чуя под собой ног от радости, и провозился там до самого вечера. Машина командира части была в полной исправности, но я нарочно долго мыл её и вылизывал. Заодно и узнал, что прежний водитель только-только ушёл на дембель. А тут – я…

Я даже помолился мысленно, хоть и не умел. Вот так я и пристроился. Как там говорится? – «чтобы служба мёдом не казалась»? А мне как раз и была она самым настоящим мёдом.

Правда, товарищи мои тут же стали меня сторониться и ненавидеть. От зависти, конечно! Ведь для меня единственная команда «подъём!» имела значение, да и то – не всегда. Только и было солдатского в моей судьбе, что еда – по расписанию, вместе со всеми. А остальное существовало где-то в стороне, параллельно. Главное, что машина полковника всегда сияла у меня как новый самовар и работала как часы.

Я не жалел для этого времени (кстати, а куда ещё я мог бы его девать?). В любой момент дня и ночи я готов был везти своего командира куда угодно и ждать, сколько потребуется.

– Молодец, Силин! – то и дело хвалил он меня. «Чёткость и неболтливость!» – я затвердил это, как дважды два четыре. Я был нем, как китайский болванчик, и никогда не позволял себе ни одного слова, пока полковник сам что-нибудь не скажет. Я сливался с машиной в единое целое, видел только дорогу и ничего больше. Ездил так, как будто не человека возил, а ящик с хрусталём; но при этом – быстро и уверенно.

– Ох и жаль, Силин, что ты всё-таки уйдёшь на гражданку! – сказал как-то командир части, и это было для меня наивысшим комплиментом.

В армии я возмужал, поправился. Очень даже нравился самому себе, хотя товарищи по казарме по-прежнему воротили нос:

– Ишь, морду отъел, жополиз!

Но меня это совершенно не волновало, как и все их марш-броски, стрельбы и наряды вне очереди.

К тому же – то ли от скуки, то ли от избытка свободного времени – закрутил я «любовь» с нашей медсестрой. Она млела и таяла от моего внимания: в свои двадцать четыре до сих пор была не замужем, несмотря на наличие вокруг себя целых охапок свободных мужиков.

Была она здоровенная, как шкаф, и такая же широкая. Чем-то напоминала мне тётку Далилу из детских военных лет; тоже была слезливая и жалостливая. И покорная до безобразия.

Вообще-то покорность в бабах мне нравилась всегда, но не такая полная апатия, как у сержанта медицинской службы Куропаткиной Светланы.

Нет, как знаток своего дела она была хороша: грамотная, ловкая и чуткая. Но как любовница – надоела быстро. Вечно требовала, чтобы я в сотый раз повторял, что люблю её. Однажды я не выдержал и наорал на эту дуру. Пригрозил: ещё раз пристанет насчёт «ты меня любишь?» – будет искать другого попугая.

С тех пор вопрос этот, готовый снова и снова зазвучать, замирал у неё на губах, и она компенсировала это тем, что сама без меры нашёптывала мне, пока я совершал очередной акт любви:

– Я тебя люблю, люблю, люблю, люблю!!!

Это мешало, но, разойдясь, я уже просто не слушал Светку.

Так бы это всё и тянулось до самого дембеля (не дольше! Хотя Светка почему-то была уверена, что я женюсь), если бы не одно «но»: она забеременела. Сказала мне о «радости», томно вздыхая и прижимаясь к плечу могучей грудью.

– Ох, ё… – я, не сдержавшись, выдал нашу национальную фразу, обозначающую в данном случае что-то вроде: «Это мне неприятно».

– Боренька, я думаю, будет мальчик! – Светка явно не уловила подтекст сказанного. И тут я ляпнул:

– Я разве не говорил тебе, что у меня жена и двое детей? Девочки, близнецы!

(Наверное, про Лидку вспомнил).

Она мгновенно побелела, замерла, по-совиному, не моргая, уставившись на меня.

– Н-н-нет… – она всё ещё отказывалась верить.

– Не нет, а да! – психанул я.

Хлынул океан слёз вперемешку с надоевшим до зубной боли «люблю, люблю тебя!!» Но я решил быть твёрдым. И так уже хотел с ней порвать, так что надо поставить точку.

– Светлана, истерика не поможет! Реши, пожалуйста, этот вопрос, – и давай расстанемся.

Она молчала, смотрела в сторону и только всхлипывала. И я ушёл. Всё! Сюда – больше ни ногой. Потерплю как-нибудь (или, может, в городке кого-то присмотреть?). До дембеля…

…На другой день меня вызвал командир части. Я удивился, ведь знал, что никакой поездки сегодня быть не должно.

Он встретил меня разгневанный:

– Что, кот блудливый, наделал делов?!

Я никогда не видел нашего полковника таким злым. Сдержанность и выдержка! – вот чем он выгодно отличался от всех остальных наших командиров. А тут…

– На хрена нам в части такие дела?! Что глазками хлопаешь, Силин? Не понимаешь?! Я объясню! Куропаткина вчера мне всё рассказала, обещала в военную прокуратуру пойти с жалобой!! Ты зачем меня так подставил?

Вот тебе раз!.. Я ожидал, конечно, чего угодно, но что Светка на такое решится… Да-а-а, в тихом омуте… И я с перепугу забормотал какой-то бред, что-то вроде «я к ней хожу только по вопросу здравоохранения…»

– Чего-чего?! – прищурился полковник. – Ты чего несёшь? Какого здравоохранения?!

И заорал так, что звякнули стёкла:

– Не здравоохранение у тебя, а сплошное ЗДРАВООХЕРЕНИЕ! Зажрался, кобель!!!

(Ну, насчёт кобеля мог бы и помолчать… Ему почему неболтливый шофёр подходит, а? А потому что есть у него к кому наезжать по личным делам, есть. Такая фифочка – пальчики оближешь; я и сам бы не против был с ней покувыркаться. Молоденькая, сладенькая. А полковница старая и в ус не дует!)

Всё это я понял в долю секунды, но сказать такое вслух – не посмел бы и под пыткой. Я ж парень неболтливый, за то и ценит начальство.

Но полковник и сам, видно, кое-что вспомнил. Он закашлялся, покраснел. Прохрипел:

– Сядь, говорить будем!

И потянулся за папиросой.

– А чего б тебе и в самом деле на ней не жениться? – спустя десять минут он уже великолепно владел собой, как всегда. – Что ты там плёл ей насчёт жены и двоих детей? Врал?

– Нет, не врал, товарищ полковник! – я смотрел измученными глазами человека, которого придушили роковые обстоятельства. – Ждёт меня хорошая женщина, и дочки у неё… Я обещал. Люблю! Дни считаю, чтоб домой…

– Ну ладно, – полковник вздохнул тяжко. – Как мужик мужика я тебя, конечно, понимаю. Но зачем ты ребёнка ей сострогал, а? Вдруг действительно попрётся к прокурору?.. Жениться, конечно, никто не может тебя заставить силой; но внимания лишнего к нашей части будет – мало не покажется. А крайним буду я!! – он зло стукнул по столу ребром ладони.


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации