Текст книги "Когда осыпается яблонев цвет"

2

– Нет, это никуда не годится! Фигня какая-то, а не макет! – Егор отбросил лист и стукнул рукой по столу.

Все находившиеся в его кабинете удрученно молчали, и Егор, всматриваясь в огорченные лица, пытался понять, действительно они расстроены или просто делают вид.

Ну, Игорьку явно радоваться надо, а не плакать. Он от недовольства Егора только выиграет. Проект не его, с него и взятки гладки. Если что, все шишки на Лешку посыплются, а ему, Игорьку, возможно, дело перепоручат, и тогда он блеснет. Егор в возможности Игорька блеснуть не слишком верил, поэтому сложными проектами его и не загружал, но прекрасно понимал, что мальчишка с норовом и не без таланта, как раз из тех лейтенантов, что мечтают стать генералами. Но ничего. Пусть посидит на подхвате, опыта наберется, а там уж ему цены не будет. Переманить, конечно, могут, пока Егор медлит, но кто не рискует… Нет, расстройство Игорька точно фальшивое, да и в глазах вместо смятения игривые бесенята.

Теперь Людочка. Ну тут все понятно. Она уж точно раздумывает не о том, как исправить ошибки в работе, а о том, как провести время после. Егор буквально видел, как в ее симпатичной головке крутятся мысли: «Если Егор поедет вечером ко мне, то надо раскрутить его на приличный ужин перед этим и какой-нибудь подарочек, а если к жене, то придется довольствоваться вчерашними макаронами по-флотски». Макаронами она угощала Егора вчера. Аттракцион неслыханной щедрости: после всех ресторанов, цветов и коробочек с драгоценностями, полученными от Егора, девушка решила удивить его своими кулинарными способностями. И удивила же! Макароны были слипшимися, мясо пережаренным, а лук слишком крупным. Жареный лук Егор и без того терпеть не мог, а крупный, и так чтобы хрустел, казался сущей отравой, и он с трудом сдерживался, чтобы не выплюнуть всю эту адскую смесь обратно в тарелку. Нет уж, второго такого ужина он точно не перенесет, так что сегодня поедет домой на голубцы, или на вареники, или на жареную картошку с лисичками, да и с сыном пора время провести, в конце концов. Маша давно уже жалуется, что от рук отбился, а Егор только отмахивается: «Работа». Хороша работа – с Людкой кувыркаться да отвратительные макароны жрать. В общем, с «великим специалистом в психологии» все ясно: еще пару месяцев поработает, а потом Егор сошлет ее под благовидным предлогом в какое-нибудь партнерское агентство. А ведь наверняка ему ее точно так же сосватали. Попользовались и удружили. Психолог-то она, прямо скажем, никакой, хотя вроде и с дипломом, и с опытом, и с резюме, но в желаниях публики разбирается из рук вон плохо. Если бы Егор собирался рекламировать, например, губную помаду и предложил бы задействовать в съемках верблюда, Людочка, не заморачиваясь, просто измазала бы верблюда губной помадой. А на недоуменные взгляды и ехидные вопросы ответ у нее был бы один: «А что? Прикольно!» И сколько Егор ни пытался объяснять, что не всегда то, что прикольно, правильно и хорошо, сколько ни старался внушить, что посмеяться-то посмеются, но покупать не станут, Людочка понимающе кивала, но продолжала совершать промах за промахом. Так что придется ею пожертвовать. И лучше рано, чем поздно. Успешный бизнес дороже длинных ног и упругого четвертого размера.

Вот кто действительно расстроен, так это Верочка. Ее преданность делу Егора умиляла. Ведь не ах какая должность и не бог весть какая зарплата, а главное – совершенно туманные перспективы. Сколько еще ей придется сидеть на месте ассистента? Месяц? Год? Всю жизнь? Складывалось ощущение, что она готова на «всю жизнь», и это Егора и умиляло, и забавляло, и раздражало одновременно. Конечно, для начальника нет ничего лучше всем довольного сотрудника, занимающего свое место. Ни тебе текучки, ни тебе жалоб. И все-таки покорность судьбе у юной девушки вызывала недоумение. Вера была исполнительна, аккуратна, серьезна и ответственна, но совершенно безынициативна. Безынициативна до тошноты. Задания она выполняла четко и всегда в срок, но справлялась только с теми задачами, в которых надо было отвечать на вопрос «что?». А с вопросом «как?» девушка не справлялась. Как только ей пытались поручить что-то, не объясняя и не разжевывая схему дальнейших действий, она краснела, хмурилась, что-то лепетала и чуть не плакала от ужаса. В принципе, именно такой человек, как Вера, был в команде необходим. Тот, который просто будет выполнять, что скажут, и не лезть с дурацкими советами и предложениями. Но Егор-то знал, что среди сотни никчемных предложений обычных ассистентов всегда встречается одно дельное. Молодость, свежий взгляд и определенные амбиции могли сослужить бизнесу лучшую службу, чем предельная исполнительность в сочетании с полным нежеланием думать. Но что ж тут поделать? Если девочка не хочет прыгать выше головы, Егор не вправе настаивать, а за сочувствие ей, конечно, спасибо. Она, пожалуй, единственная из присутствующих расстроена искренне, а не напоказ.

Нет, ну еще Леха, конечно, расстроен. Его, что называется, положение обязывает. Он опростоволосился, собаки были спущены прежде всего на него, хотя пострадают наверняка все. Теперь из-за нелепо подготовленной презентации контракт, наверно, уплывет в другое агентство вместе с отменной прибылью. Прибыль, конечно, дело хорошее, упустить ее чрезвычайно жаль, но главное даже не в этом, а в том, что может пострадать репутация агентства. Шутка ли – проштрафиться перед солидной компанией. А репутацию одним контрактом не заработаешь, на нее годами пахать надо. И пахал, кстати, не Леха, а сам Егор, а Лехи теперь от его – Егорова – труда плоды пожинают. Так что Леха об имени агентства, скорее всего, даже не задумывается, зато отсутствие премии перед ним маячит горькой, удручающей усмешкой, а вместе с ним и машет ручкой намерение «скатать свою девочку на острова». Ладно, Леха, не кисни. Будешь лучше работать – скатаешь девочку, и, возможно, не одну.

Егор перевел взгляд на начальника отдела маркетинга. Петр Сергеич сидел с кислой миной и всем своим угрюмым видом демонстрировал: «Я же предупреждал!» Тут Егор вынужден был согласиться: маркетологи действительно беспокоились о судьбе проекта и говорили о необходимости работать в команде. В принципе, до сегодняшнего дня все так и было. Пиар всегда действовал в тесном контакте с маркетингом, и вместе они выдавали прекрасные идеи и не менее прекрасные результаты, но в данном случае клиент запросил только оригинальный макет рекламного ролика без маркетинговой стратегии. Так и сказали Егору: «Сначала мы посмотрим на оригинальность мышления в вашем агентстве, а потом уже решим, стоит ли озадачивать ваш маркетинг продвижением этого мышления в массы». Егор этой мыслью загорелся, а Петр Сергеич возражал, говорил, что надо хотя бы между собой все согласовать, что маркетинг должен удостовериться в том, что пойдет, что надо рассчитать фокус группы и заняться серьезным исследованием. Но Егор не слушал. Презентации у его сотрудников всегда получались неплохие, а у Лехи и вовсе отменные. Ему казалось, волноваться не о чем. Верно говорят: «Когда кажется, креститься надо». Сейчас бы Егор перекрестился, только поезд ушел. А Петру Сергеичу что? С одной стороны, конечно, обидно, что к тебе не прислушались, а с другой – есть возможность теперь упиваться своей правотой. Так что горе главного маркетолога тоже весьма условно. Его отдел от этого не страдает и премиальных даже не лишается, а как раз наоборот – зарабатывает очки в глазах начальства своей дальновидностью и предупредительностью.

Егор, конечно, понимал, что по-хорошему обязан исполнителя (Леху) отчитать, пиарщиков в лице Людочки разнести в пух и прах, а маркетинг от души поблагодарить и признать самым действенным звеном агентства. Но Егор этого не сделал. Всем досталось на орехи, и, как обычно, после грандиозного разноса начальник чувствовал себя лучше, чем до него. Как будто вместе с криком и руганью часть обрушившихся на компанию проблем испарилась. И так Егору захотелось, чтобы проблемы эти действительно исчезли, что он перестал с грозным видом разглядывать подчиненных, а отвернулся к окну и мрачно проговорил:

– Спасибо. Все свободны.

Слушал, как за спиной задвигали стульями. Торопливо, с излишней суетой – это, конечно, Верочка. Понуро и немного озлобленно – Леха. На себя надо злиться, родной, на себя. Обстоятельно, со знанием дела, покряхтывая – главный маркетолог. Спокойно, деловито, но в то же время с едва сдерживаемой радостью – Игорек. И наконец… И… Егор прислушался. Больше ничего.

– Я же сказал – все свободны, – повторил он, делая ударение на слове «все».

– Но… – Егор мог бы поклясться, что брови Людочки недоверчиво взметнулись вверх, а ротик недоуменно округлился.

– Людмила! Мне кажется, что у пиар-отдела достаточное количество нерешенных задач, и если вы, не откладывая, займетесь их решением, я буду вам очень признателен.

Последний стул заскрипел резко и гневно. Этого следовало ожидать. К выходу яростно процокали высокие каблучки, и через мгновение раздался не менее яростный хлопок двери. Теперь Егор живо представил удивление сидевшей в его приемной секретарши и еще раз подумал о том, что с Людочкой пора распрощаться во всех смыслах. Она, конечно, была прекрасной любовницей, но было бы неплохо, если бы при этом у нее еще хватало мозгов не шарахать дверью кабинета начальника.

«Плюну на все и поеду домой», – мелькнула в голове непривычная мысль, и будто в ответ на эту мысль в кармане тренькнул сообщением телефон. Егор взглянул на экран: писала жена. Он улыбнулся, и в душе шевельнулась запоздалым стыдом совесть. Маша – она хорошая, и милая, и добрая, и заботливая. И вообще, он ее любит. Так при чем здесь какая-то Людочка? Сообщение было лаконичным. «Купи цветы», – писала жена. «Цветы? Кому? Зачем? Мы идем в гости? Или я должен принести цветы Маше? Нет! Это бред. Про гостей она сто раз бы напомнила, а себе бы никогда не попросила». В ответ на его мучительные раздумья телефон пропищал снова. «Мишке очень идет костюм». Егор хлопнул себя по лбу и ругнулся без злобы: «Идиот!» Идиотом был он сам – идиотом, забывшим, что завтра его сын идет в первый раз в первый класс. Чем не повод плюнуть на проблемы и уйти домой? Он торопливо собрал вещи и вышел из кабинета.

– Егор Михайлович! – окликнула его секретарь, всегда готовая обрушить на него поток информации о письмах, документах и отчетах, которые нужно «подписать, просмотреть, составить, отправить, завизировать и т. д.».

– Завтра, Наташа, завтра.

– Но как же? Но почему же? – Девушка даже привстала из-за стола.

– Потому что завтра первое сентября, – ответил Егор, выбегая за порог приемной. Он торопился домой, и ему некогда было представлять, как Наташа опустится назад в свое кресло, задумчиво погрызет ручку, посмотрит на настольный календарь и скажет с грустью, будто прощаясь с уходящим летом:

– Уже первое сентября…

3

– Уже первое сентября. – Маргарита Семеновна произнесла эти слова вслух и снова почувствовала подступающее волнение, с которым предстояло справиться своими силами. Вчера она позволила себе похандрить и выпить валерьянки. Не выпила бы – так и пролежала бы всю ночь с открытыми глазами, рисуя в воображении картину встречи с новым классом. А сейчас уже нельзя приводить нервы в порядок лекарствами: перед детьми должна появиться уверенная в себе учительница, а не заторможенная вобла с дрожащими плавниками, то есть руками, конечно. Только ведь рук у воблы нет, а Маргарита Семеновна предпочитала размытым, незаконченным образам конкретику.

Она встала с кровати, передернула плечами, услышав знакомый протяжный скрип пружин, и сделала несколько махов и потягиваний, чтобы размять затекшее после тревожного сна тело. Почувствовав, как на смену вялости подползает нечто, напоминающее былую бодрость духа, она отправилась в ванную. Там, стоя под душем, она все еще пыталась осмыслить, насколько тяжелый год ее ждет впереди. Хотя какой там год? Целых семь долгих и трудных лет, и никакой возможности этого избежать. Да, именно так вчера после педсовета и сказала завуч:

– Поймите, Маргарита Семеновна, не у нас, а у вас нет другой возможности.

Она теперь понимала. В ее возрасте наличие классного руководства практически единственный весомый аргумент для администрации в бесконечном споре с окружными чиновниками от образования о том, почему школа не отправляет «вышедших в тираж» учителей на пенсию и не берет на их место молодежь. На самом деле ответы очевидны для всех нормальных людей: во-первых, опытный учитель, тем более такой, как Маргарита, – это клад для школы и для учеников, и называть ее «вышедшей в тираж» – просто кощунство. Бывают, конечно, случаи, когда человеку действительно пора на покой: начинает подводить память, или перестают слушаться ноги. Пойди постой шесть раз по сорок минут. Это и молодым нелегко, а если возраст подкрадывается, так и подавно. Конечно, никто не запрещает сидеть, но Маргарита Семеновна, вопреки известной поговорке, была уверена в том, что в ногах как раз была та самая правда, которая позволяла ей убедительно излагать материал. Она вовсе не хотела возвышаться над учениками или показывать свое превосходство, просто стоя чувствовала себя увереннее, и эта уверенность привносила в объяснение какую-то дополнительную нотку, заставляющую детей шире открывать и уши, и рты и впитывать, и запоминать, и доверять, и сопереживать. Маргариту всегда смешило, когда иные коллеги формулировали свои требования к поведению учеников: «Дети должны меня слушать и слушаться, не шуметь, не отвлекаться, не разговаривать с соседями, не жевать жвачку, не спать». И еще куча самых разных, и в то же время совершенно одинаковых «не». Сейчас Маргарита с такими учителями не спорила, берегла нервы, если и позволяла себе вступить в дискуссию, то говорила быстро и резко и всегда одну и ту же фразу:

– Ученик на уроке должен делать только две вещи: мыслить и чувствовать.

И замолкала. На возражения не реагировала, в прения не вступала.

Дети ее любили, администрация уважала, так какого же, извините за выражение, лешего избавляться от такого преподавателя, а на его место брать пусть молодое, но совершенно неопытное и неизвестно насколько достойное шило в мешке. Да и разве стоит у порога школы очередь из «молодых и рьяных»? Пусть в Министерстве образования покажут хоть одного, который бы приходил, умолял дать ему поучить детишек, а ему отказали. Нет таких. А с новыми прекрасными законами, с милой сердцу многих чиновников реформой образования еще долго не будет. Молодежь (особенно в Москве) теперь другая: она не желает ждать, жаждет взять у жизни все и сразу. И нет в этом ничего плохого. Хочешь – иди, дерзай, борись, и пусть тебе повезет. А дерзать и бороться в современной школе могут только настоящие энтузиасты своего дела. Это немолодому учителю, прошедшему уже вместе с государством длинный путь от относительного благополучия через полную нищету опять же к этому самому весьма относительному благополучию, можно объявить о новой системе оплаты труда, о замечательной идее подушного финансирования школ, об объединении этих самых школ и сокращении штатов, о необходимости зарабатывать дополнительные баллы для повышения заработной платы, обязательная часть которой сократится, – и при этом ждать, что учитель покорно промолчит, кивнет в знак согласия и отправится в класс творить разумное и вечное. Может, и вздохнет украдкой, и посетует на несправедливость, но потом вспомнит о том, что бывали времена и похуже, и утешит себя этой мыслью, и решит, что как-нибудь да все образуется. Проживем. Куда денемся? А молодежь хочет жить, а не проживать, и, наверное, правильно делает. Поэтому и не ломится в двери школ за тяжелой работой и невысокой зарплатой. Кто-то может позавидовать: занятость на полдня, а отпуск почти два месяца. Это те, кто незнаком с обратной стороной медали. Вторые полдня – это проверка тетрадей и подготовка презентаций, это занятия с отстающими, и составление планов, и разработка следующих уроков, и написание статей, и участие в конкурсах – работа, за которую, кстати, по головке, может, и погладят, а премию не дадут. А что касается отпуска, так нет ничего удивительного в его сроке. Да и этого времени едва хватает, чтобы избавиться от переживаний года ушедшего и подготовиться к волнениям года наступающего. Поэтому завидовать не стоит. Учительский труд не менее, а во многом и более тяжел и ответственен любого другого. Во всяком случае, Маргарита Семеновна имела все основания быть в этом уверенной. Как имела основания и предполагать, что, отдавая всю себя без остатка любимому делу, имела право рассчитывать на уважение государства, которому прослужила долгие годы верой и правдой. Ошиблась. А обнаружила это только вчера. Вчера, когда в недоумении говорила завучу:

– Не понимаю, Оля, почему я? Есть, в конце концов, и те, кто помоложе, и те, кто хочет. Ведь перед каникулами решили, что возьмет Ильина. И она мне подтвердила, что не отказывалась. А теперь смотрит на меня волком, будто я ей дорогу перешла, а я ни сном ни духом. Что произошло? Я ведь не просила, и без надбавок за руководство мне хватает. К тому же и без того две параллели – это хорошая нагрузка. А вы мне предлагаете третью, да еще и класс взять. И потом, зачем я пятиклашкам? Нет, если надо, я возьму учеников, но быть классным – это уж слишком. Они же маленькие, с ними в походы надо, на выставки, на пикник, и что им я – старая развалина?

Завуч сначала пыталась льстить. Хотя почему, собственно, льстить? К Маргарите она относилась хорошо, даже больше – сама когда-то была ее ученицей, поэтому, скорее всего, говорила то, что действительно думала.

– Не наговаривайте на себя, Маргарита Семеновна. Как будто мы не в одной школе работаем? А кто с ребятами постоянно по музеям ходит? А во Францию два года назад кто ездил?

– Это для тебя, Оленька, два года не срок, а для меня это уже целая эпоха.

– Всем бы в ваши годы так выглядеть.

Здесь лести не было. То, что Маргарита в свои шестьдесят пять смотрелась лет на десять моложе, сомнений не вызывало. Но важно ведь не только смотреться, а еще и чувствовать себя соответствующе. А здоровье в последнее время начало немного пошаливать: то там прихватит, то здесь, то давление подскочит, то суставы дадут о себе знать. Но старый вояка так просто не сдается и никогда никому не жалуется. Поэтому завучу и невдомек, насколько сильны и справедливы опасения учителя.

– Оль, – педагог перешла на доверительный тон, – я тебя по старой дружбе прошу. Ну не нужно мне это руководство. Ты же знаешь, что у меня ученики. Чего греха таить?

Завуч повела плечом и отмахнулась. Что за новость такая? Все репетиторствуют. А таким профессионалам, как Марго, просто нельзя этого не делать. Чем больше учеников она выпустит в мир – тем лучше для этого мира. Маргарита тем временем продолжала увещевать:

– Дело ведь не в деньгах, Оль. Ты ведь понимаешь: я что потеряю, то на классном руководстве получу, но людей подводить неудобно, а я и не смогу. А значит, буду лямку тянуть в три параллели, класс и «личники».

Завуч молчала.

– Оль, я просто прошу тебя, найди другой вариант, ну ради меня, пожалуйста.

Девочка (для Маргариты Семеновны все бывшие ученики независимо от возраста навсегда оставались девочками и мальчиками) посмотрела на нее с грустью и тяжело вздохнула:

– Так я ради вас и стараюсь, Маргарита Семеновна.

– То есть?

– Да реформу эту свалили на голову. Того и гляди, сократят финансирование и потребуют сокращение штатов, а классные руководители защищены больше других. А не возьмете, тут же скажут, что у вас возраст. Кого другого тронем, начнут кляузничать и доносы писать. Меня, мол, попросили, а Черновицкая работает, несмотря на то, что по ней давно пенсия плачет. И как мне прикажете тогда оправдываться, когда на ковер позовут. Да и, честно говоря, никакого желания нет лишний раз на этом ковре стоять и чувствовать себя неизвестно в чем виноватой. Что мне, на уроки их к вам звать прикажете? Я бы позвала, только ведь не придет никто. Некогда им на людей смотреть и о людях думать. Они все больше законами и предписаниями озабочены. Так что предупреждаю вас, Маргарита Семеновна, это серьезно.

– Ну ведь предупрежден – значит, вооружен, а, Оленька? Может, как-нибудь обойдется? – Надежда все еще теплилась.

– Не обойдется, Маргарита Семеновна. Решение принято и обжалованию не подлежит. – Строгий завуч победил ученицу, хотя в конечном итоге обе составляющие принявшей решение женщины желали своему учителю только добра.

И вот теперь Маргарите предстояло это добро расхлебывать. Такого опыта приобретения класса у нее еще не было. Обычно она знала все заранее и тратила летние каникулы на тщательное изучение личностей детей, которых ей предстояло вести за собой. Рассматривала фотографии, читала их сочинения, изучала характеристики семей и старалась заранее найти правильный подход к каждому. Жизнь научила ее пониманию: плохими дети не бывают, такими их делают взрослые и окружающая среда. Так что основной задачей своего заочного знакомства с будущими воспитанниками педагог считала необходимость найти в каждом из них нечто особенно хорошее, чтобы потом это хорошее культивировать. Как правило, получалось. Хотя как у каждого хирурга есть свое кладбище, так и в практике Маргариты случались досадные промахи, о которых она старалась не вспоминать. Вот и теперь…

«Нет! Нет! Нет!» – одернула она себя и, выключив воду, не вытираясь, укуталась в махровый халат и вышла из ванной. Время думать о будущем, а вовсе не о прошлом. Этим Маргарита и занималась, быстро, не чувствуя вкуса, жуя бутерброд с сыром и глотая горький обжигающий кофе. Мысленно она прокрутила в голове образы детей, вспомнила, как отзывалась о каждом их учитель начальной школы, повторила напутственные слова – вот и все, что она сейчас могла сделать. Но человеку на то и дан разум, чтобы подстраиваться под обстоятельства. Раз нет у Маргариты Семеновны возможности этих обстоятельств избежать, придется их принять и выйти из ситуации с честью. Конечно, детскую преданность придется заслужить, как и заслужить доверие родителей. Они-то, ясное дело, рассчитывали на более молодую Ильину, но ничего: «Старый конь борозды не испортит». Будут довольны дети – будут и родители. Так что в путь.

Женщина вылила остатки кофе в раковину: хватит и нескольких глотков, а то еще давление начнет скакать – лучше подстраховаться. Через десять минут она, уже одетая в костюм, строгий, деловой вид которого смягчало жабо элегантной нарядной блузы, стояла у зеркала и красила ресницы. В очередной раз подумала о том, что не зря сделала стрижку. Подстриглась Маргарита уже года три назад, но все еще продолжала восхищаться новой прической. Короткая стрижка с веселыми светлыми и чуть рыжеватыми вкраплениями перышек в темные волосы ее молодила, а главное – не доставляла хлопот в укладке. Несколько движений расчески и фена после душа – и на три дня голова в порядке. Она освежила губы помадой светлого тона, улыбнулась своему отражению, пытаясь хотя бы таким образом подбодрить себя, и вышла из дома.

До школы Маргарита Семеновна всегда ходила пешком. Конечно, приходилось вставать на полчаса раньше, но зато утренняя прогулка всегда помогала настроить и тело, и душу на правильный лад и, что не менее важно, избавляла от толкотни в автобусе и позволяла сберечь костюм. Вот и сегодня ходьба придала недостающей уверенности, и к зданию школы она уже подходила обычной твердой походкой, с расправленными плечами и гордо поднятой головой. Теперь только взять табличку с надписью «5 «А», связку шариков и ждать, когда появятся ее птенцы.

Осенняя территория школы нравилась Маргарите, пожалуй, даже больше, чем весенняя. Конечно, в мае было красиво: у входа царственно шелестели своими розоватыми гроздьями каштаны, вдоль аллеи пестрели цветами загадочные деревья, напоминающие сакуру, на клумбах сияли анютины глазки, а школьный сад утопал в белой пелене цветущих яблонь. Казалось бы, новая жизнь заявляла о своем наступлении всеми возможными красками. Но одновременно Маргарита всегда различала в школьном дворе сначала едва уловимый, но становившийся с каждым днем все более громким гул неотвратимого конца и прощания: конца учебного года и расставания с выпускниками. Радость весны и предстоящих летних каникул тесно переплеталась с меланхолической грустью грядущей разлуки с очередным поколением.

Осень же пахла иначе: сплошным ожиданием, началом разгона, полнотой сил и радостью от встреч. Да, пройдет всего несколько недель, и все успокоится: и люди, и природа. Деревья сбросят листья и погрузятся в равнодушный сон, сад станет голым и малопривлекательным, дождь покроет дорожки школьного двора лужами, а все остальное – сплошной серой краской, но тех, кто приходит сюда каждый день, тоскливый плач осеннего неба не выбьет из проторенной колеи. Осенью они ждут зиму: заснеженного сада, по которому наконец-то разрешат бегать где придется, а не только по устланным плиткой аллеям; ледяную горку за калиткой и развешанных по ветвям деревьев кормушек для птиц. Но это потом. А пока, в сентябре, школьный двор трепещет и улыбается: трепещет от смущения и робости вновь прибывших и от неуемного восторга и энергии старожилов, а улыбается всем и каждому все еще зеленой листвой, музыкой, летящей из динамиков и заставляющей просыпаться всю округу, и цоканьем каблучков, спешащих к порогу школы.

Так, с удовольствием принимая и впитывая в себя это осеннее настроение, слегка щурясь от все еще яркого сентябрьского солнца, Маргарита подходила к школьному крыльцу. Там уже переминались несколько человек – в основном старшеклассники, которым хотелось многим поделиться с друзьями до того, как директор призовет всех к порядку и начнет приветственную речь.

– Здрасть, Маргаритсеменна! – поприветствовали они ее нестройным хором, и она улыбнулась, кивнула, отметив, что за лето многие вытянулись, повзрослели, а милое сердцу «Маргаритсеменна» стало звучать басом, а не фальцетом.

Здесь же, на площадке перед школой, стояли несколько первоклашек с родителями. Дети с трудом удерживали огромные букеты, их мамы дрожащими руками поправляли банты девочкам и галстуки мальчикам.

– Поздравляю вас! – улыбнулась и этой группе Маргарита и прошла в школу.

– Слава богу, Маргарита Семеновна, вы, как всегда, пораньше, – бросилась к ней на пороге завуч. – Пойдемте скорее, надо поговорить.

– Что-то стряслось, Ольга Валерьевна? – Учительская установка: при детях официоз, а по именам за закрытыми дверьми. Маргарита поспешила за завучем, внутренне ликуя. Сейчас ей скажут, что нашелся выход, что классное руководство отменяется, что все остается по-старому. «А вдруг уволят?» – екнуло в груди. И тут же пронеслось отчего-то спокойное: «Уволят так уволят. Без куска хлеба не останусь. Возьму еще учеников. Зато сама себе хозяйка. И высплюсь наконец».

– Так что же случилось, Оля? – повторила Маргарита, закрыв за собой дверь кабинета.

– Лика, – выдавила из себя завуч и горько заплакала. – Лики нет больше.

– Как нет? – Маргарита зажала рот рукой. Услышанное не укладывалось в голове. Лика была одноклассницей Оли, а значит, и бывшей ученицей Маргариты. А еще она была лучшей Олиной подругой, и учителем русского и литературы, и классным руководителем девятого, нет, теперь уже десятого «Б». И вчера она была на педсовете. Выглядела отдохнувшей, посвежевшей и довольной жизнью.

– Собака у нее вчера на дорогу выскочила, а она за собакой, ну и ма-а-шина-аа, – Ольга зашлась в новом приступе рыданий, – на-а-асмерть.

Больше всего на свете Маргарите сейчас хотелось плюнуть на всех и вся, сесть рядом с ученицей, крепко ее обнять и от души поплакать. Но Оля собиралась утонуть в своем горе, и ей необходимо было срочно бросить спасательный круг.

– Я все понимаю, Оленька, – тихо сказала Маргарита, изо всех сил сдерживая подступающие слезы, – но там дети, первоклассники, понимаешь? У них праздник. – Голос стал ровнее и уверенней. – Его нельзя испортить.

Ольга тут же вытерла слезы и схватилась за пудреницу. Вот так. Что бы ни случилось, а учебный процесс должен продолжаться. Это закалка, это опыт, это жизнь. Она отозвалась:

– Я знаю, я просто хотела сказать, что в связи с Ликиной… с Ликиной… – она запнулась, но на этот раз ей удалось справиться с собой, – в связи с этими обстоятельствами все меняется. Пятый берет Ильина, а вам придется подхватить обезглавленный десятый.

– Мне? – Маргарита по-настоящему испугалась.

– Что-то не так, Маргарита Семеновна? – Девочка пытливо смотрела на учительницу заплаканными глазами. – Это ведь неплохой вариант. Вместо семи лет всего два, а там, глядишь, наверху опять какой-нибудь велосипед изобретут.

Маргарита растерянно молчала, а завуч продолжала:

– Здесь ваша кандидатура самая лучшая. Литературу будет у них вести Наташа Мальцева, но у нее свой класс. Физику нагрузку не дашь, он и без того между двумя школами разрывается, ну, не на физрука же детей скидывать.

– Они бы не возражали.

– Я возражаю. Он спортсмен, часто отсутствует. Ну какое тут может быть классное руководство? К тому же он молодой, неженатый мужчина… – Завуч замялась.

– И? – Маргарита всегда требовала от учеников законченной мысли.

– А старшеклассницы – молоденькие девушки.

– Это, Оленька, грязь и гадость, то, что ты сейчас говоришь.

– Да я не про грязь вовсе. Может же любовь случиться, чувства нахлынут, возраст же горячий.

– Так если чувства – это хорошо.

– И за все это хорошее его посадят, а меня снимут. Спасибо, не надо. В общем, Маргарита Семеновна, кроме вас – некому. К тому же треть класса – ваши, да и с остальными вы немного знакомы.

– Да уж, – Маргарита скривилась. У десятого «Б» в школе репутация была сложного и неоднозначного класса. В ее французской группе дети были как раз хорошие, да и отношения с ними сложились правильные, человеческие. Только над этим она работала с пятого класса, а тут сразу взрослых, шестнадцатилетних дают, и делай что хочешь. А что она хочет, со многими уже не сделать. Характер образован, личность сформирована, и перековать мечи на орала в некоторых случаях будет не просто трудно, а невозможно. Но выбора не было.

– Ладно, Оль. Что уж теперь? Решено так решено.

– Спасибо вам огромное.

Маргариту всегда забавляла манера администрации благодарить подчиненных за исполнение своих фактически приказов. Конечно, они звучали как человеческие просьбы, но ведь ни выбора, ни возможности отказаться никто не давал.