Текст книги "Всегда бывает первый раз (сборник)"

Урок № 4

Когда она вернулась домой (в помятом, испачканном платье, с довольной улыбкой на лице), Андрея уже не было.

«Смылся по делу или на всякий случай», – подумала Натка, взглядом исследуя пустой кабинет мужа. «Скорее всего, сбежал от греха подальше». Андрей всегда так делал: предпочитал не выяснять отношений и прятаться от проблем, замалчивать, а не решать. Любой психолог скажет, что это неправильно, но ведь Андрей умнее всех психологов, вместе взятых. Он вообще умнее всех. Конечно, человек, пробившийся сам к вершинам своей профессии, вправе считать себя умнее других. В данном случае, Натка уверена, умнее других архитекторов. Но Андрей почему-то лучше врачей знает, как правильно лечить грипп, лучше охотников понимает, как приманить зверя (сам он ни разу не был на охоте), лучше сантехников разбирается в устройстве посудомоечной машины (он ее, конечно, подключил после недельной возни и Наткиного внушительного молчания), лучше повара умеет готовить крем-брюле (сахар пережжен, в ванили комочки). Натка мужем гордится. Он очень эрудирован, образован и практически всегда с энтузиазмом делится своими знаниями. А еще заносчив, самовлюблен и упрям. Раньше Натке даже нравились эти качества. Мужчина должен уметь настаивать на своем и проявлять характер. А теперь ее такое поведение раздражает. Нет, неверно! Оно ее просто бесит! Мужчина должен быть решителен, но спокоен, тверд, но мягок, уперт, но не упрям. И, конечно же, он просто обязан быть влюблен, только не в самого себя и даже не в свою обожаемую работу, а в живущую рядом женщину. Хотя бы на том основании, что без женщины мужчина перестает быть мужчиной. А если хочешь быть им, люби, преклоняйся, цени, общайся, делай комплименты, да просто разговаривай, в конце концов.

Раньше у них как-то находились темы для общения. Обсуждали художников, теорию Дарвина, гений Циолковского и повадки дельфинов. Вместе запоем читали книги и смотрели фильмы, спорили о том, что творится в голове Аллена и Альмодовара, вдвоем чертили Андрюхины проекты. Вернее, чертил он, а Натка высказывала мнение. Чаще восхищалась, но случалась и критика. Критика, которую он с трудом терпел, но, бывало, и принимал, признавал правоту Наткиных суждений, называл жену своим гениальным советчиком, своей музой, своей спасительницей. Говорил, что не построил бы без нее ни одного оригинального здания, чертил бы скучные коробки с малогабаритными квартирками и, скорее всего, чувствовал себя абсолютно реализованным. А с ней хотелось добиться большего, стать непохожим на других.

Он добился. Он стал. А все остальное, то, что двигало и вдохновляло, вдруг куда-то ушло. Натка и не заметила, когда у них иссякли темы для бесед. Она не знала, почему они перестали обсуждать политику, искусство или хотя бы новый просмотренный фильм. Нет, пожалуй, про фильм знала: они просто очень давно не смотрели вместе кино. У него работа, у нее дети, а вечером доползти бы до кровати. А там дежурный поцелуй куда-то в угол глаза, быстрое «Спокойной ночи» (не дай бог, что-то еще придет в голову), и скорее, скорее в объятия Морфея. Конечно, они обменивались информацией. Все, как должно быть в приличной семье: здоровье и успеваемость детей, свежий анекдот и новости из жизни друзей. Вот только проекты свои Андрей показывать жене перестал, а она перестала спрашивать у него, какое платье надеть на завтрашние переговоры. Раньше всегда говорил:

– Надень зеленое – подчеркнет и глаза, и фигуру.

Или:

– Темно-синее и туфли еще в тон, замшевые на шпильке.

– Андрюш, на переговоры на шпильке?

– Арабы тебе будут только благодарны, подпишут контракт, не моргнув глазом.

А вот еще:

– Надевай красное. Случай подходящий.

– В красном как-то вызывающе.

– У тебя же вечернее мероприятие. Для ужина в ресторане самое то.

Вот так было раньше. А потом он стал отмахиваться от жены, как от назойливой мухи. Говорил, что ей все идет, что у нее прекрасный вкус, и вообще просил не беспокоить «всякой ерундой». И как это Наткина жизнь превратилась в ерунду? Хотя во что бы она ни превратилась, Андрей принимал в ней хоть какое-то участие, хоть чем-то интересовался, хотя бы о чем-то разговаривал. А в Испании замолчал окончательно. Словно счел свою миссию выполненной. «Вот, дорогая. Привез тебя к морю, поселил в шикарном доме. Живи хорошо и, пожалуйста, оставь меня в покое. Да, ну и радуйся, конечно. Непременно радуйся. А почему бы тебе не радоваться при таких замечательных условиях? Дети почти выросли, муж как бы есть, но ничем не мешает. Красота! Я думаю, ты должна прекрасно себя чувствовать».

Да уж. Прекраснее не бывает. Когда с тобой молчат, лучше просто некуда. А когда от назревшего разговора убегают, как от прокаженного, то это должно веселить и окрылять почище любого водевиля. Все так. Только петь и плясать Натке почему-то не хочется. Она была бы не против узнать, где муж провел прошлую ночь и почему не позвонил. Да! И еще! Куда, интересно знать, он уехал в субботу днем, даже не предупредив для порядка о том, что «срочная работа не терпит отлагательств»?

«Трусит», – решила Натка. Всегда и во всем правый, уверенный в себе и самовлюбленный мужчина оказался на поверку наибанальнейшим трусом, испугавшимся осуждающих взглядов и вопросов собственной «никчемной» жены. «Ничего, дорогой. Рано или поздно тебе придется с ними столкнуться».

Неожиданно Натке стало весело. Она почувствовала себя хозяйкой положения, от воли которой теперь зависит многое. Натка скинула с себя грязную одежду, приняла душ, выжала в красивый большой стакан гранатового сока (гранаты из собственного сада – еще один плюс всезнайке Андрею) и вместе со стаканом, рискуя облить красными каплями белоснежный диван в гостиной, исполнила несколько па. Все это время она безостановочно напевала строчку из новомодного дуэта Рианны и Эминема. Пела, конечно, женскую партию.

– I love the way you lie[11]11
  Мне нравится, как ты врешь (англ.).


[Закрыть], – тихонько мурлыкала.

– I love the way you lie, – выводила красивым грудным голосом.

– I love the way you lie, – орала что есть мочи и кружилась так, что пара капель сока все же оставила отметины на бежевом ковре.

Песнопения прервал звонок телефона. Паола рвала и метала, говорила, что у Натки зашли шарики за ролики. Она так и произнесла: «Щарики за рьйолики», чем вызвала у подруги новый приступ безудержного веселья. Спохватившись, Натка попросила Паолу простить ее за безответственное поведение и, конечно, пообещала исправиться, а главное, непременно рассказать о причинах своего безрассудства. «Но это как-нибудь потом, потом, потом». А сейчас у нее есть и силы, и время, и (ура!) желание для выполнения очередного задания. Кажется, Натка вошла во вкус.

Очередные переведенные фразы заставили ее задуматься:

Вы устали. Отдохните.

И никаких объяснений. Как это понимать? Поехать на пляж и завязать знакомство с кем-нибудь из загорающих или с официантом прибрежной кафешки? Или наведаться в музыкальный магазин и попытаться объяснить продавцу, что она без ума от Анны Герман? Вероятно, он знает, кто это такая, и даже отыщет на полках запылившийся диск. А может, сходить в кино? Точно. Вот взять и пойти в кино, попробовать понять если не текст, то хотя бы сюжет. Ведь говорят же, что через какое-то время начинаешь понимать дикторов телевидения. Так. Стоп. Телевидение. Вот оно – спасение. Уж очень не хочется снова одеваться, приводить себя в порядок и уезжать из дома. Куда лучше свернуться калачиком на диване. Да здравствуют голые ноги, неуложенные волосы и старый халат! К тому же это верный шанс не пропустить возвращения Андрея. А если пойти в кино, то есть риск потом обнаружить его дома спящим и снова не получить никаких объяснений.

Натка отправилась в комнату к сыну. Только у него и можно было поживиться местными телеканалами. В гостиной правил бал спутник, благодаря которому Натка следила за перипетиями героев российских сериалов и болела за участников всевозможных шоу. Валерка же сразу отказался от антенны, заявив, что «этого добра» – сериалов и шоу – хватает на любом телевидении. «А еще тут ведущие круче».

– Так они же говорят по-испански! – изумилась Натка.

– Потому и круче.

Что ж, поглядим на крутизну.

Она включила телевизор и через несколько секунд с удивлением разглядывала испанский вариант шоу «Кто хочет стать миллионером?». Пары минут оказалось достаточно для того, чтобы понять: единственное отличие – язык. В остальном же – оформление студии, музыка, правила – российская и испанская передачи полностью совпадали. Это было закономерно: правообладатель, продавая свое детище, диктовал определенные условия, и покупатели их принимали. Но неужели манера ведения передачи тоже входила в список предъявленных требований? Испанский ведущий – обаятельный мужчина примерно пятидесяти лет – умело держал интригующие паузы, смотрел на игрока проникновенным взглядом, наполненным одновременно и сочувствием, и хитрецой, и, судя по бесконечному сомнению, написанному на лице участника, пытался с абсолютно невинным видом окончательно его запутать. От момента вопроса до финального ответа проходило так много времени, что Натка, не торопясь, успевала посоветоваться с Гуглом и не только прояснить для себя суть вопроса, но и найти на него правильный ответ. Она забавлялась таким образом минут двадцать, пока неожиданно не почувствовала себя уставшей. Несмотря на развлекательный характер передачи, Натка продолжала работать. Это не отвечало требованиям задания, и она с некоторым сожалением (вошла во вкус) переключила канал.

Здесь громко пела какая-то местная поп-группа. Для того чтобы снова воспользоваться помощью переводчика, надо было выдернуть из контекста хотя бы несколько связных фраз. Но Натка, как ни напрягалась, не смогла уловить ничего членораздельного, кроме двух «amor»[12]12
  Любовь (исп.).


[Закрыть] и одного «un beso»[13]13
  Поцелуй (исп.).


[Закрыть]. Решив, что «любовь везде одинакова», она со спокойной душой продолжила свое путешествие по местному телевидению. Натка понаблюдала за тем, как сурикаты спасаются от тигров (ни те ни другие испанским не владели), посочувствовала рыдающей девушке, постоянно повторяющей сквозь слезы, что «Jose es una mierda»[14]14
  Хосе – дерьмо (исп.).


[Закрыть], и даже списала с экрана рецепт запеченной телятины с розмарином, в искусстве приготовления которой соревновались местный шеф-повар и очаровательная домохозяйка. «Освою, – подумала Натка, – и тоже отправлюсь на состязание». Она, естественно, имела в виду язык, а не мясо. С мясом ее отношения давно были налажены, и испортить их не могло даже то, что в последнее время мало кто хвалил Наткину стряпню.

В конце концов щелкать пультом надоело. Несмотря на то, что поняла Натка значительно больше, чем рассчитывала, удовлетворения она не испытывала. Все, чем она занималась на протяжении часа, никак не соответствовало заданию «Отдохните». Натка выключила телевизор. Задернула шторы в комнате сына, убрала брошенные на стуле вещи в шкаф, полила цветы во всем доме, выпила чай, бесцельно постояла у окна на террасе, тщетно ожидая очередного подарка судьбы: звонка телефона, неожиданной телеграммы или просто манны небесной, что снизойдет с готовым решением задачи – отправит ее на Гоа, или на Тенерифе, или просто на местный пляж.

Пляж, кстати, мог стать неплохим вариантом для отдыха. Но, во-первых, там она уже сегодня была, а во-вторых, специальные поездки к морю служили Натке не отдыхом, а своеобразной фитнес-тренировкой. Она бегала у кромки воды, плавала на большие расстояния и, даже лежа на песке, то скручивала талию, то задирала ноги, испытывая от всего происходящего неясные ощущения выигранного сражения. Будто собственное тело оставалось ее единственным оружием против ударов судьбы и могло ей позволить выиграть хотя бы одну схватку. Ей почему-то казалось, что, явись она к морю просто понежиться под солнцем, проигранным окажется не просто сражение, а целая война. А войну Натка заканчивать не собиралась и белый флаг поднимать не хотела.

Она еще какое-то время побродила по дому: с террасы в кабинет, из кабинета в спальню, оттуда на половину мужчин, на кухню и обратно. Ни звука: ни звонка, ни окрика, ни вздоха. «Была бы собака, пошла бы с ней гулять. Чем не отдых?» От внезапности собственной мысли Натка резко остановилась, а потом бросилась собираться с лихорадочностью, свойственной человеку, который боится упустить что-то важное. Она влезла в джинсы, натянула первую попавшуюся майку, сунула ноги в шлепанцы и небрежно провела щеткой по уже высохшим волосам, успев бросить на себя в зеркало мимолетный взгляд. Шевелюра безобразно взъерошена (без укладки ее пушистые волосы всегда топорщатся в разные стороны), глаза горят, как у бешеной собаки, рот перекошен в странно безумном нетерпении, щеки покрыты болезненным румянцем. В общем, картина впечатляющая. Впечатляющая в основном оттого, что единственная мысль, пришедшая Натке в голову от увиденного, была: «Я красивая». Это оказалось так неожиданно и так противоречило всей имеющейся в запасе логике, что Натка, немного притормозив торопливые сборы, позволила себе немного подкрасить глаза, чтобы «бешеная собака» не укрылась ни от одного случайного взгляда. Она схватила сумочку и спустилась в гараж, взялась за ручку машины, но тут же отпустила ее. «Гулять так гулять». Натка вышла из калитки пешком и бодро направилась к крепости. Кто сказал, что гулять можно только с собакой? В компании с умным человеком это делать тоже приятно. И подумать можно о многом, и поговорить о чем угодно, да и помолчать без напряжения. Прекрасный отдых.

Средневековая крепость Вилья-Велья в Тосса дель Мар привлекала толпы туристов, что естественно для основной и практически единственной достопримечательности города. Ее стены, выдающиеся в море и возвышающиеся над курортом, прекрасно сохранились для своего близкого к тысячелетию возраста. Они дышали царственной древностью, хранили тайны пиратских набегов, обещали покой и безопасность, сияя искусной подсветкой по ночам, и вызывали зловещий ужас в предрассветные часы, когда иллюминация гасла и лишь мерцающий огонек маяка «Camino de la Luz» продолжал мигать, то ли предупреждая путников об опасности, то ли заманивая их в глубокие подвалы крепости.

Подвалы были плодом Наткиного богатого воображения. Она всегда сторонилась этих стен старого города. Натка изначально была против жизни на курорте. Ей не хотелось существовать среди баров, ресторанов и пьяных туристов. Но Андрей оказался прав: Тосса была идеальным местом для жизни. Рестораны не шумны, бары немногочисленны, а туристы в основном великовозрастны и очень приличны. К тому же этот дом на скале, который им сняли, развеял последние сомнения. Пейзаж был настолько чарующим, что не оставлял никаких сомнений в том, что любая, даже самая запущенная, история не сможет закончиться здесь печальным финалом. Во всяком случае, Натка всегда приободрялась, как только перед ее взором открывались желтые крыши домов, утопающие в зелени южных деревьев, скалы на противоположном берегу залива и бескрайние морские просторы, хранящие в себе никем не разгаданную тайну вечности. Но вместе с тем пейзаж до сих пор оставался предметом ее любования, но не изучения. Главному городскому пляжу, усеянному загорелыми телами, она предпочитала пустынный, находящийся в соседней рыбацкой деревушке. Вряд ли кому-то из отдыхающих пришлись бы по вкусу Наткины спортивные экзерсисы. А если бы и так, то ей самой было бы неудобно задирать ноги на глазах у праздно загорающей публики. В местные рестораны Натка не ходила, в бары не заглядывала (что там делать одной?). Иногда заезжали с Валеркой в небольшую пиццерию, где он наслаждался пиццей на удивительно тонком тесте, а Натка жевала овощной салат и пила минеральную воду, размышляя о том, что в глазах большинства она выглядит не совсем нормально: в бокале нет белого вина, в тарелке отсутствуют морепродукты. И то и другое Натка любила. Даже очень. Но считала это даже не пищей, а скорее процессом, для участия в котором необходимы хотя бы двое. Валерка членистоногих и ракообразных не ел, до вина не дорос, да и подобную трапезу, честно говоря, дóлжно было разделять никак не с сыном. Если же душа требовала праздника, то Натка отправлялась в Жирону. Там всегда можно было побродить по узким улочкам, пройтись по лавочкам и магазинчикам или завалиться с Паолой в какой-нибудь караоке-клуб, чтобы до хрипоты надрывно исполнять песни любимого Наткой Брайана Адамса. В последний раз на «I1m still loving you» она даже прослезилась, и подруга заявила, что ей следует не торчать в Жироне, а катить в свою Тоссу к Андрею. На что Натка, конечно же, огрызнулась, отметив, что Тосса «совсем даже не ее, да и Андрея там застать очень сложно».

– Надо пробовать, – уверенно сказала Паола, энергично тряхнув своей огненно-красной шевелюрой, и протянула Натке салфетку. – А то затопишь Жирону.

В общем, с Паолой было весело. С ней Натка всегда чувствовала себя отдохнувшей и взбодрившейся. Кстати, это четвертое задание как раз могло намекать на то, что с Паолой сегодня она так и не встретилась. Впрочем, подругу вряд ли обрадовала бы перспектива нарваться на очередную смену Наткиного настроения, да и тащиться снова в Жирону желания не было. Куда лучше пройтись, подышать свежим воздухом и подняться наконец по серпантинной дороге, что ведет к вершине древней Вилья-Велья.

Вечерело. Сумерки очень быстро, как это бывает только на юге, сменились абсолютной темнотой. К счастью, в этот момент Натка уже спустилась с горной, скалистой тропинки, по которой срезала путь, на шумную, яркую набережную. Она отмахнулась от продавцов дешевых безделушек, призывно кричащих «Venga!»[15]15
  Давай! Зайди! (исп.)


[Закрыть] и «Mira!»[16]16
  Смотри! (исп.)


[Закрыть], и бросила пару монет застывшему за фруктовым прилавком миму. Он того заслуживал. Одетый в зеленый обтягивающий костюм человек с трудом угадывался за прилепленными к нему разнообразными фруктами. У ворот крепости Натка какое-то время постояла в нерешительности, однако когда мимо, беззаботно треща, пронеслась стайка испанских подростков, отбросив сомнения, начала восхождение. Через пять минут она уже была у маяка и думала о том, что в следующий раз обязательно придет сюда днем, чтобы увидеть не только лунную дорожку, но и парусники, и набережную, и балконы с развешанным бельем и цветочными горшками, и буйную южную растительность, и даже свой замечательный дом.

Она решила, что достаточно отдохнула. Несмотря на то что Натка довольно долго шла быстрым шагом, чувствовала она себя прекрасно, будто кто-то извне вложил в нее запас лишних сил. Она ощущала себя готовой ко всему: к очередному заданию, к разговору с сестрой, к встрече с мужем. Натка зашла в открытую на смотровой площадке таверну, чтобы купить бутылку воды, и тут же обнаружила, что к последнему пункту своего списка все-таки не готова. В кафе было пусто. Только за центральным столиком сидел посетитель, который, увидев Натку, изобразил целую гамму противоречивых чувств: изумление, растерянность, стыд, подозрение, гнев и даже радость. Или радость ей все-таки показалась? Натка подошла к столику. А что еще было делать? Убегать глупо. Сделать вид, что не заметила, – поздно.

– Можно присесть? – Она постаралась, чтобы голос прозвучал непринужденно.

– Конечно, – Андрей даже галантно встал, чтобы отодвинуть жене стул.

– Что ты здесь делаешь? – хором спросили они друг друга.

Натка изобразила рукой приглашающий жест, показывая, что уступает мужу первенство.

– Прячусь.

Решил играть в правду? Неплохо. По крайней мере, лишил ее возможности недоверчиво усмехнуться. Она все же решила уточнить:

– От меня?

Андрей помотал головой, вздохнул и посмотрел ей прямо в глаза:

– От себя.

– Понятно, – сказала Натка, которая совершенно ничего не понимала.

– Врешь, – он не преминул воспользоваться предоставленной возможностью недоверчиво усмехнуться. В усталых глазах заплясали совсем не веселые искорки.

– Вру, – согласилась Натка. – Может быть, объяснишь?

Глаза Андрея совсем потухли. Он скривил рот и сказал:

– Где-то я уже это слышал.

– Будь любезен объясниться! – разъяренная Натка размахивала перед лицом Андрея смятым конвертом. Она обнаружила письмо случайно. Просто собиралась постирать джинсы и для порядка заглянула в карманы. А не заглянешь – постираешь купюры, документы или даже зажигалку. Случалось и такое. Вот и конверт с приглашением на работу от испанской фирмы рисковал быть прокрученным в барабане и навсегда утратить свое значение. Но она его обнаружила, а потом обнаружила иностранный адрес, и тогда уже не удержалась от искушения заглянуть в само послание. Оно было написано по-английски, и Наткиного словарного запаса вполне хватило на то, чтобы понять – ее мужу предлагают постоянный (постоянный!) контракт в Испании. – Что все это значит?! – Натка наскакивала на Андрея разъяренной наседкой и постоянно приквохтывала: – Ты! Ты! Как ты… Как ты…Ты вообще… Ты когда? – Связная речь понемногу восстановилась, и она наконец сумела сформулировать то, что интересовало ее больше всего: – Когда ты собирался мне сказать?

Виноватый вид мужа, его глубокая растерянность и тщетные поиски нужного ответа помогли Натке догадаться. Догадка была шокирующей.

– Постой! Ты… ты вообще не собирался мне говорить? Так, да? Я права?

Тяжелый вздох и опущенные глаза Андрея подтвердили ее предположение. Натка сузила глаза и голосом, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовалась:

– И, позволь полюбопытствовать, почему?

– А зачем? – Он пожал плечами, посчитав тему для разговора исчерпанной. Натку всегда бесило желание мужа заползать в скорлупу, убегая от откровенных разговоров. И тогда она тоже задохнулась от возмущения:

– Как это «зачем»? Ты собирался решать столь важный вопрос один?

– Чем он такой важный? – Голос спокойный и почти равнодушный. Андрей уже полностью оправился от неожиданной атаки жены. Виноватый взгляд испарился, плечи распрямились, совесть успокоилась. Невозмутимость он разыгрывал настолько искусно, что Натка сама готова была вручить ему Оскара за исполнение этой роли.

– Ты собираешься менять работу… Да какую работу?! Страну! И не считаешь нужным ставить меня в известность?

– Знаешь, Ната, иногда я готов согласиться с твоей мамой. Ты очень любишь строить из себя жертву и делать из мухи слона.

– По-твоему, обнаружить то, что муж эмигрирует тихой сапой, означает превратить мошку в огромного зверя?

– Нет. Конечно, нет. Если муж тайком от жены эмигрирует – это действительно проблема, – он выдержал эффектную паузу, заставив Натку покрыться красными пятнами то ли от раздражения, то ли от нетерпения, и договорил: – Только у тебя ее нет.

– То есть?

– Я не собираюсь эмигрировать.

– Хорошо, – она с готовностью подняла руки вверх и даже делано рассмеялась. – Хорошо. Не эмигрировать – работать в другой стране. Ты уж объяви, пожалуйста, как часто ты собираешься появляться дома, входим ли мы в твои дальнейшие планы и…

– Входите. Поэтому ни в какой другой стране я работать не собираюсь. И обсуждать тут было нечего, ясно? – Андрей гневно тряхнул газету, которую все это время пытался читать, и уткнулся в какую-то статью. Однако в текст он просто смотрел, что не ускользнуло от Наткиного взгляда.

Она, все это время гневно возвышавшаяся над мужем грозной фурией, присела с ним рядом на диван и жалобно спросила:

– А почему, Андрюш? Почему нечего обсуждать?

– Потому что нет у меня желания заниматься мазохизмом. Только лью из пустого в порожнее, а толку!

Натка растерялась, уткнулась мужу в плечо и почувствовала, что Андрей напрягся и даже отстранился невольно. Но она, решив не замечать этого, сказала:

– Я не понимаю.

– Нет? – Он взглянул на нее не слишком доверчиво.

– Нет! – Искренность в голосе не была поддельной, но муж сомневался:

– Не понимаешь или не помнишь?

– А что я должна помнить, Андрюш?

И вот тут он взорвался:

– И ты еще спрашиваешь?! Разыгрываешь святую невинность и строишь из себя обиженную! Это четвертое приглашение, Ната! Четвертое за нашу с тобой совместную жизнь. И мне, знаешь, надоело что-то с тобой обсуждать и на что-то надеяться, когда это абсолютно бесполезно! – Он давно отбросил газету и напрочь растерял все свое хваленое олимпийское спокойствие. Муж почти бегал по комнате, размахивая руками, и говорил так громко, что Натка испугалась:

– Детей разбудишь.

Андрей затих и остановился. Тогда Натка продолжила:

– Я ничего не знала о первых трех приглашениях.

– Не знала или не хотела знать? – Его взгляд вцепился в нее цепким вопросом и не хотел отпускать.

Она не понимала, в чем провинилась, но почувствовала смущение. Ее обвиняли, на нее нападали, и если бы она знала почему, то непременно начала бы защищаться. Натка сделала последнюю попытку:

– Андрюш, давай поговорим спокойно.

Он только отмахнулся:

– Ната, я устал разговаривать.

– Да мы и не начинали!

– Тебе только кажется. – Голос мужа звучал обреченно. – Я веду эти разговоры уже лет двадцать.

– Какие двадцать… – И тут она вспомнила. И не только вспомнила, а поняла все его предыдущие попытки.

– Натка, смотри, идет, идет!

– Где? Где? Да отойди же! Дай посмотреть! Ну пропусти, Андрюшка, я же все-таки мама!

– А я папа, – отвечает он с гордостью в голосе. – И она ко мне, между прочим, побежала.

– Прям побежала? – Натка всовывает голову мужу под мышку и видит годовалую Ниночку, медленно и неуверенно, но самостоятельно переставляющую ножки.

– Она от дивана идет, – говорит Андрей так, будто то, что дочурка наконец пошла, – это исключительно его заслуга.

Следующие полчаса они уговаривают дочку пройти от стола до кресла, от кресла к буфету и от буфета к дивану. Ниночка восторженно выполняет команды и заливисто хохочет, когда «дурачки-родители» хлопают в ладоши и кидаются целовать ее так, будто она совершила самое расчудесное в мире чудо. А потом они дружно купают дочку, надевают на нее пижамку и наперебой поют колыбельные. Когда Ниночка засыпает, они тоже идут в постель и ласкают друг друга так нежно, ласково, но вместе с тем спокойно, как это делают обычно люди, между которыми все давно решено и не существует никаких недомолвок. Потом Андрей открывает книгу, а Натка устраивается у него на груди и прикрывает глаза. Ей тепло, уютно и так хорошо, что она даже не сразу слышит, что муж о чем-то спрашивает. Затем чувствует, что Андрей щекочет ее шею и шепчет в ухо:

– Может, махнем куда-нибудь?

– Отдохнуть? – мурлычет она, почти засыпая.

– Почему? Можно и поработать.

– С ума сошел. – Ее губы растягиваются в улыбке. Натка уверена, что он шутит.

– Почему? – Андрей не собирается конфликтовать. Просто любопытствует.

Натка дергает лежащим на его груди плечом. Разве можно работать где-то еще? Да и зачем? У них все прекрасно: Натка сидит с Ниночкой, им помогает мама. У Андрея тут много друзей, и он доволен своей работой. Кажется, доволен. Или нет? Фу, глупости какие! Конечно, доволен. Просто мужчин всегда куда-то тянет. Кого-то на сторону, а кого-то через тернии к звездам. Блажь все это. Блажь и немножечко дурь. Мальчишеская. Подрастет и перестанет бросать в пространство пустые предложения. И уж тем более настаивать на том, чтобы жена на них реагировала.

Но пока он настаивает:

– Так почему, Нат?

– Не знаю. Просто Ниночка маленькая. И здесь родители, и Аленка, и я тоже на работу хочу.

– Вот там и пойдешь.

– «Там» – это где?

– Какая разница? Где-нибудь.

– Нет, дорогой. На где-нибудь я не согласна. Мне с моим арабским это не подходит.

– Ясно, – говорит он, вздыхая.

Натка приподнимается на локте, заглядывает ему в глаза:

– Что тебе ясно?

– Да ничего, Натка. Ничего особенного. Спи.

И она засыпает. Ей не о чем переживать. Они молоды, счастливы, любят друг друга. В семье у них царит полное взаимопонимание. Никаких причин для волнений.

Попытка номер два случилась, видимо, тогда, когда Натка оказалась одержима идеей рождения второго ребенка. Она, конечно, продолжала выполнять все свои домашние обязанности, старалась быть внимательной матерью и хорошей женой. Даже ходила на работу и с десяти до шести исправно переводила арабскую вязь. Она занималась письменными переводами: штудировала словари и составляла предложения, но мысли ее при этом были далеко. «Может, сменить врача? Пропить курс новых витаминов? А что, если все-таки решиться на ЭКО? Конечно, у нас есть Ниночка, да и возраст вполне позволяет ждать естественной милости от природы, но терпение иссякает». Натка из тех, кому вынь да положь. А иначе не мил белый свет, да и солнце не греет. Натка себя заела и других достала своей зашоренностью и погруженностью в исполнение собственных планов.

– Поедем посмотреть на Марусю, – в который раз предлагает мама. – Она так выросла. Да и Аленка о тебе спрашивает (тогда сестры еще интересовались жизнью друг друга), скучает.

– Мам, я тоже скучаю. Ты права. Наверное, надо съездить.

– Отлично. В субботу?

– Нет. Я записана на уколы иммуноглобулина. Весь день проведу в клинике.

– Тогда в воскресенье?

– Мне обещали устроить прием у Земцовой. А она принимает только по воскресеньям.

– Это кто?

– Специалист по ЭКО.

– Натка, зачем тебе…

– Мам, не начинай!

– Ну ладно, дело твое. Тогда, может, в следующие выходные?

– Пожалуй. Хотя нет. Мы же собирались в Завидово.

– А туда зачем? – недоумевает мама. Ей ли не знать о «любви» старшей дочери к подмосковной осенней природе. Летом Натка еще способна посидеть у костра и отведать жаренного на углях мяса, зимой может с удовольствием одолеть пару километров по лесной лыжне. Но осенью, в слякоть, дождь и холод, ее даже в городе-то без нужды на улицу не вытащишь, а уж за его пределы да по доброй воле…

– Андрей с Ниночкой грибы собирать будут.

– А ты?

– Я так.

– Нат?

– К экстрасенсу пойду.

– К кому?

– Ну к бабке, мам. Что тут непонятного?

– Что стряслось? Андрей, да? У него кто-то есть? Давно? Он признался? Может, тебе только кажется, а? Ты вообще знаешь, что все эти привороты могут быть опасны? Так и погубить человека недолго. Может, отпустить его, а, Нат? Ты у меня молодая, красивая. Встретишь еще свое счастье.

– Мам, да не за этим мне вовсе экстрасенс нужен.

– А зачем?

– Хочу узнать, будет у меня еще ребенок или нет. Я устала ждать, переживать и действовать другим на нервы.

Мама долго молчит, потом с горечью произносит:

– Странно!

– Что странного? – Натка готова защищаться.

– Странно, что для того, чтобы перестать изводить себя и других, разумному человеку понадобился экстрасенс.

Мама бросает трубку. Натка обижается. Обычное дело.

Через выходные едут в Завидово. Возвращаются с полным багажником белых и большой надеждой в Наткиных глазах. «Бабка» лет тридцати с хвостиком объявила, что «отчаиваться рано». А стоило это пророчество, между прочим, немалых денег. Но Андрей не злится. Он вообще человек щедрый, а уж перемены в настроении жены ждал так долго, что готов заплатить и больше за появившуюся наконец на ее лице мечтательную улыбку.