Текст книги "И все-таки это судьба (сборник)"

– Понятно. А страшилу-то из тебя зачем делать?

– К нам сегодня какой-то родительский знакомый с биофака пожалует, будут просить его похлопотать за меня. Хочу ему не понравиться.

– С биофака? – Шура почувствовала, как ухнуло сердце.

– Ага. Представляешь меня у микроскопа! – Зойка захохотала.

– У микроскопа… – мечтательно повторила Шура. – Если бы только я могла…

– Эй, ты чего? Тоже на биофак хочешь?

– Хочу, но не могу. Мне работать надо.

– Так на вечерку иди. Или работай… ну-ну-ну… ну вот официантом, например.

Шура во все глаза смотрела на Зойку. Потом порывисто обняла ее и чмокнула в щеку:

– Подруга, ты – гений!

– Скажи это моим предкам. Всю плешь проели: «Мозгов нет. Ума нет. Что из тебя вырастет?» Да вырос вроде человек уже. А все им не так и не то.

– То, Зоинька, самое то. – В Шуре включилась щука. И как только она раньше не подумала об официантке? Хотя если бы и подумала, как быть с провалом в химии? Но раз уж тут Зойка со своим блатом, то надо брать быка за рога и ни о чем не жалеть. Это судьба. – Так, дорогая, никакую страшилу мы из тебя не делаем. Рулишь домой, изображаешь крайнюю степень заинтересованности и запоминаешь, что и как ты должна делать на экзаменах, чтобы тебя… Блин, ну, как же это слово… на языке вертится… идентифицировали… вот.

– Чего?

– Экзамены же все письменные, верно?

– Ну.

– Вместо фамилий в списках номера, так?

– Наверное.

– Значит, членам приемной комиссии следует подать какой-то знак, что это свой, надо брать, понимаешь?

– Да шут их разберет, какие у них там знаки?

– Вот пойди и узнай.

Экзамены Шура выдержала. Поставила в указанных Зоей местах какие-то галочки-палочки и стала студенткой биофака, не испытывая ни малейших угрызений совести. А зачем мучиться? Шура ощущала себя на своем месте. Кроме того, она ведь помогла подруге избавиться от ярма. Ну не желала Зойка учиться, к чему заставлять человека? Хочет она замуж – пусть идет. Нарожает деток – осчастливит родителей, те и не вспомнят о фокусе с институтом. Шура так никогда и не узнала, что Зоя, болтаясь без дела, связалась с плохой компанией и через полгода погибла. Ее отец, не выдержав удара, скончался от инфаркта, а мать несколько месяцев провела в клинике нервных болезней, попросту говоря, в психушке. Шуре неоткуда было узнать об этом. С одноклассниками она не общалась. У нее и поесть-то минуты не находилось, где уж там тратить время на телефонный треп, не говоря о походах на вечера встреч. Шура училась и работала, спала в основном в метро. И все было не в тягость, все в удовольствие. Бегая с подносами, она думала о том, что эта беготня приносит желанные деньги, а засыпая над очередным опытом, заставляла себя пробуждаться мыслями о замечательном будущем. Она станет не просто биологом, а таким ученым, который откроет новое лекарство от чего-нибудь ужасного. Например, от СПИДА или от какой-нибудь африканской лихорадки. А лучше всего от рака. Да-да, от рака это будет самое то. Она изобретет и получит Нобелевскую премию, и никто, ни одна живая душа не посмеет даже подумать, что она, Шура, заняла когда-то не свое место.

Когда она училась на третьем курсе, ушел из жизни папа. Обычно, когда умирают такие больные, родственники вместе с горем не могут не чувствовать облегчения. Семья Шуры не стала исключением. Уже на следующий день после похорон сестренки выставили Шуру из комнаты: «Ты теперь и с мамой жить можешь». «Моя кровь, – с одобрением подумала Шура, – щучья». По носу, однако, мелкоту щелкнула:

– Это мама ко мне переедет, а вы туда отправляйтесь. Вы – маленькие, вам и десяти метров хватит. А мы с матерью уже заслужили, чтобы не тесниться.

Квартиру покинул запах лекарств и усталого, покрытого пролежнями тела. Зазвучал детский смех – девчонки начали приглашать к себе друзей, раньше стеснялись. Мать тоже преобразилась. Расправила плечи, раскошелилась на новые туфли и даже сходила в парикмахерскую. Шура удивленно отметила, что мама еще вполне себе. И как в воду глядела. Через полгода у матери завелся поклонник. И не абы какой, а с серьезными намерениями.

– Замуж выхожу, – объявила она девочкам. – Надоело все на своем горбу тащить, хоть немного ноша полегче станет.

– А ты его любишь? – запищали близняшки.

Шура только и сказала:

– Выходи, мам, все правильно.

Мать переехала к мужу в Подмосковье. Близняшки категорически отказались менять школу и остались на Шурином попечении. Она о них не слишком-то и пеклась, была занята своей жизнью. Еду готовила, вещи стирала, но вот так, чтобы уроки проверить или по душам поговорить, – это нет. Доползти бы до кровати, какие уж тут разговоры, если даже язык не поворачивается от усталости. Впрочем, сестренкам хватало общения друг с другом. Они намеревались поступать в театральный и все свободное время тратили на постановку каких-то этюдов и разучивание отрывков. Их выпускной класс пришелся на выпускной Шурин курс. Она планировала после диплома устраиваться на работу. Уже наметила несколько интересных лабораторий и методично налаживала отношения с преподавателями, которые могли поспособствовать трудоустройству именно туда. Кому-то помогала напечатать доклад, за кого-то читала лекции, для кого-то ездила за книгами в библиотеку. Вроде по мелочи, а приятно. В общем, шла к своей цели по проторенной дорожке. Но однажды с девчонками обсуждали грядущее поступление.

– Эх, старый ты, Шуренок, – неожиданно упрекнула Аленка.

– Ага, – тут же поддержала Даша, – вот еще бы годок проучилась, было бы замечательно.

– В каком смысле?

– А в таком. Мама не работает, ты – учишься, мы – малоимущие, значит, имеем льготы на поступление.

– Какие еще малоимущие? – справедливо возмутилась Шура. Новый мамин муж хорошо зарабатывал, жену он посадил дома на полное обеспечение и никогда не скупился подбросить ее девчонкам копеечку.

– Ну, по документам, Шур. Мама же не расписана. Значит, получается, живем на пособие, а если бы еще и ты не работала, так вообще шикарно. Мы тогда в первых рядах абитуриентов.

– Я думала, в театральный за талант берут.

– Ну, конечно. Только после творческих туров еще и экзамены надо сдать, – Алена.

– Вот тут бы льготы не помешали, – Даша.

Шура хотела было возмутиться, но тут же вспомнила свою историю. В конце концов, если способности позволят сестренкам дойти до общих экзаменов, то нет особой разницы, есть у них какие-то льготы или нет. Главное, талант налицо. Да и потом, все равно ведь она заканчивает учебу, чего уж теперь рассуждать и расстраиваться. Ну не на второй же год ей оставаться, в конце концов.

– Сами пробьетесь, – обнадежила она сестер.

– Постараемся, – нестройным хором. Но столько уныния, столько безнадеги и сомнения в их голосах, что мозг Шуры мгновенно запускает механизм, и шестеренки начинают крутиться в непредвиденном направлении. И накручивают-таки. «А если аспирантура?» – думает она буквально через несколько секунд. Сначала сама испугалась собственной мысли. Какая аспирантура? Тут надо было еще на третьем курсе озвучивать свое желание, с научным договариваться, чтобы тебе тему подбирали, место обеспечивали. А теперь как? Туда тоже конкурс. Особенно из молодых людей, которым совсем не улыбается после биофака на год менять микроскоп на автомат. И куда она теперь со своим желанием? Ну не в постель же к декану. Нет, это мелко. Да и потом, декан женщина, какая постель? Нет, надо придумать что-то другое, нарыть какой-то революционный метод, встать на пороге открытия, чтобы ради тебя захотели кого-то подвинуть. Но не с потолка же это открытие взять. А откуда, если, кроме родного биофака, нигде и не бываешь? Нет, ну еще в ресторане с подносом носишься, но это совсем не в тему.

Оказалось, в тему, да еще как. Буквально на следующий день именно в ресторане ей удалось стать свидетельницей судьбоносной беседы. Она стояла за стойкой бара. Шура часто оказывалась там, когда не было наплыва клиентов, а приятель бармен убегал покурить. Двое мужчин лет пятидесяти присели и заказали кофе. Уже через минуту, отхлебнув из чашки, один начал разговор.

– Меня тут осенило на досуге. Погляди-ка. – Он вытащил из кармана пиджака какой-то листок, развернул его и положил перед собеседником. Краем глаза Шура увидела формулы, судя по всему, химические соединения.

– Предлагаешь поменять порядок соединения?

– Стоит попробовать.

– Мысль интересная. Если получится – прорыв.

– Не думаю, что прорыв, но рост раковых клеток удастся замедлить.

Шура даже не успела подумать, рука сама потянулась к телефону и нажала кнопку сигнала. Телефон зазвонил, и она, бросив короткое «да» в звенящую длинным сигналом трубку, обеспокоенно обратилась к мужчинам:

– Там чья-то машина сигнализацией воет, охрана волнуется. Проверьте, не ваша?

– Черт! – Владелец листочка буквально подскочил. – Тесть дал прокатиться на иномарке. Не дай бог какая царапина! – Он метнулся к выходу, его товарищ за ним. Забытый на стойке листок мгновенно перекочевал Шуре в карман.

– Девушка! – Уже через несколько минут оба были на месте. – Мы тут бумажку оставили. Вы не убирали?

– Я – нет. У нас для этого есть уборщица, но если это так важно, я пойду уточню.

– Девушка, очень, очень важно. Переверните весь мусор, – изобретатель формулы жутко разволновался, – то есть принесите пакет, я сам все переверну. Это документ, понимаете?

– Понимаю, – спокойно ответила Шура, удаляясь на кухню, а про себя подумала: «Вы даже не представляете себе, насколько хорошо».

Выждав какое-то время, она придала лицу расстроенный вид и, выйдя в зал, развела руками:

– К сожалению, мусор вывезли.

– Да что вы несете? Пять минут всего прошло.

– Да я только оставил.

– Неудачное стечение обстоятельств, – пожала плечами Шура. – Уборщица пошла к контейнеру, а его как раз в мусоровоз загружали, пакет туда прямиком и отправился. Если хотите, я могу узнать, на какую свалку вывозят наш мусор.

– Идиот! – сказал коллега бывшему владельцу формулы.

– Знаю, – вздохнул тот.

– Ты хоть восстановить-то сумеешь?

– Наверное, но я не уверен.

– Витя! Я тебе через день говорю: купи компьютер и работай там, а не на бумажках.

Они ушли, проклиная судьбу, Шура же достала из кармана заветный листок и углубилась в изучение. К ее счастью, изобретатель, видимо, не слишком рассчитывал на собственную память, потому что все ступени соединения оказались описаны так подробно, что студенту биофака было хоть и с трудом, но возможно в них разобраться.

Не теряя и дня, Шура помчалась к своему научному руководителю. У нее, конечно, хватило ума оставить дома заветный листок. Она принесла преподавателю только половину формулы и сказала:

– Считайте меня Менделеевым, мне приснился сон. Думаю, что это недоработанное лекарство и, похоже, направленное на борьбу с раковыми клетками.

Руководитель с ней, конечно, согласился.

– Я думаю, эту формулу возможно вывести на должный уровень, но необходимо время для исследования, а лучше всего – лаборатория. Шура, вы же знаете, что время дают аспирантам, а лаборатории только обладателям грантов. Этот материал, безусловно, достоин, но гранты нынешнего года уже распределены.

– Андрей Сергеич, я все понимаю, мне бы только микроскоп, вашу помощь и место в аспирантуре.

Педагог закусил губу, пожевал усы, почесал висок и наконец резюмировал:

– Попробую устроить.

Устроил. И Шуру в аспирантуру, и, таким образом, ее сестричек в театральный. Льгота пришлась как нельзя кстати. Потому что талант талантом, а конкуренция высочайшая. Шура аспирантуру исправно посещала, раз в месяц показывая руководителю очередной кусочек из готовой формулы на заветной бумажке, и ждала звездного часа. Вот допишет диплом, и ее с ногами оторвут крупнейшие фармацевтические компании или какая-нибудь серьезная лаборатория. Работа была написана, но с практическими доказательствами не все было так просто, как этого ожидала Шура.

– Напишешь в практикуме, что положительный эффект отмечен у семидесяти пяти процентов больных, – распорядился научный руководитель.

– То есть как напишу? А на самом деле? Когда будут проходить испытания?

– Шура, бог с тобой, какие испытания?! Мы занимаемся наукой, а до практики нас никто так легко не допустит.

– То есть как не допустит?! Это ведь может помочь миллионам!

– А может и не помочь. Мы же не знаем наверняка.

– Так надо узнать. Надо протестировать.

– Шура, где? На ком? Мы – биологический факультет, а не лаборатория с патентом на производство лекарств. Никакая больница, ни один врач не будет рисковать и проводить опыты с препаратом, предложенным неизвестно кем.

– Биофак – это неизвестно кто?

– Еще раз говорю, биофак – неуполномоченная организация.

– Но это… Как же так? Но ведь…

– Да не расстраивайся ты так. Сейчас защитишься и дуй, устраивайся в лабораторию. Собеседование с таким козырем на раз пройдешь.

– И люди получат лекарство?

– Ну… если все эксперименты пройдут удачно, то лет через пять-десять.

– Сколько?

– А сколько ты хотела? Это еще не очень большой срок для такой масштабной разработки.

Шуре было грустно. Но вовсе не от того, что своим поступлением в аспирантуру она могла украсть жизни у миллионов больных. Как знать, скорее всего те ученые из ресторана работали над лекарством уже не один год, и проводили эксперименты, и им остался только один маленький шажок, и лекарство бы получилось и поступило бы в продажу. Но свой шаг сделала Шура. И жалела о нем, однако лишь потому, что он не привел ее к ошеломляющему результату, которого она ожидала.

Впрочем, советом научного руководителя Шура воспользовалась и предложила свое исследование на рассмотрение одной из ведущих лекарственных лабораторий. Метила, естественно, высоко – материалы отправила за границу. Вскоре получила ответ, что подобная формула давно выведена их специалистами, а лекарственный препарат несколько лет существует в свободной продаже.

– Как же так?! – негодовала Шура. – Я думала, что совершаю открытие.

– Детка, – научный руководитель – старичок в сединах, давно научившийся отделять теорию от практики, – жалел наивную Шуру, но не мог не удивляться этой наивности, – ты уже не такая маленькая. Должна понимать, где мы и где они.

– Где? Я всегда считала, что наша наука…

– Ну ты же не знаешь, какие ученые вывели для них эту формулу. Скорее всего наши. Просто там больше возможностей применять открытия на практике. А наш удел другой: описывать теорию. У тебя, кстати, это прекрасно получается. Тут на кафедре молекулярной биологии (как раз твоя тема) освободилось место доцента. Если подсуетимся, займешь, будешь собирать материал на докторскую, опыты проводить. Подумай.

Шура думала примерно неделю. Работа в научной лаборатории была ее целью, заветной мечтой. Но, с другой стороны, всего лишь ступенью к великим свершениям. А выходило, что ожидания оказались напрасными. Нет, конечно, можно всю жизнь ставить опыты на мышах, писать статьи и быть известной в узких кругах. Но вот так, чтобы прославиться на весь мир, чтобы совершить нечто выдающееся… Неужели не получится? Неужели и она останется ни с чем? Вот, например, сестрички. Столько лет грезили о сцене и славе. Видели себя на столичных подмостках и на киноэкранах. Даже снялись в какой-то рекламе пару лет назад. Должно же было хоть что-то проклюнуться в результате постоянного обивания порогов студий и бесчисленных кастингов. Они пытались играть на своей похожести, но в моде, как всегда, оставалась индивидуальность. В итоге к такому выводу пришел даже их мастер, который перестал уделять близнецам внимание, занимать девчонок в этюдах, а потом и вовсе сказал откровенно:

– Диплом получите, а дальше пустота. Не теряйте времени.

Послушались обе, но по-разному. Аленка перевелась в театральный институт Ярославля. Надеялась на то, что драмтеатр в этом городе как гремел при Федоре Волкове, так и будет продолжать греметь и свое восхождение на Олимп можно начать оттуда. Дашка же, заметив, что «в этот драмтеатр тоже надо суметь попасть», с актерскими амбициями завязала окончательно, а вскоре познакомилась с каким-то «гениальным» поэтом, который писал в стол и даже не пытался напечататься. «Поэзия сейчас мало кому интересна. Мир не тот. Человечество в упадке». Аленка укатила с ним под Нижний Новгород, где ему от бабки достался дом в деревне и корова. Можно было жить натуральным хозяйством и продолжать писать в стол.

– Долго не протянешь, – пообещала Шура сестре.

– Посмотрим, – беззаботно откликнулась та.

– Неужели читать свои стихи коровам – это те мечты о большой сцене, что еще недавно владели тобой целиком?

– А хоть бы и так.

Удивительно. Дашка в деревне прижилась. Питалась с огорода, на жизнь не жаловалась. Непризнанный гений иногда подхалтуривал: писал сценарии деревенских праздников и сам их проводил. На жизнь хватало. Дашка ходила беременной. Когда гормоны заставляли ее вспоминать о своем неудавшемся актерстве, она звонила Шуре и читала в трубку монологи толстовских героинь. После этого снова чувствовала себя счастливой и говорила довольно:

– Слава богу, что хватило ума все это бросить, правда?

– Конечно, – отвечала Шура. А про себя думала: «Дура! Разменять талант на кабачки. А я, между прочим, ради твоего успеха формулу украла. Ну и успех, однако, вышел. Ничего себе успех. Вот именно, что ничего. И с формулой у меня не вышло. Может, хоть у того дядечки получилось. Может, это он для лаборатории все восстановил».

Действительно он. Только это восстановление заняло не один месяц. Он буквально бредил этой формулой, забыв обо всем. Работа, работа, работа – дело всей жизни. В итоге добился прорыва. А в семье сплошной упадок. Жена не выдержала этой гонки и подала на развод. В иностранную лабораторию пришлось ехать одному. Конечно, все это можно пережить, особенно если тебе сопутствует успех. Но вслед за ним потянулись рядовые будни, приправленные горьким одиночеством. Прижиться не получалось. Ему, сделавшему многое для иностранного государства и для человечества вообще, дали гражданство, а он чувствовал себя чужаком. Жена не хотела с ним общаться. Дети, правда, отношения поддерживали – взрослые уже, но в гости не приезжали. Полно своих забот. Одиночество давило, тянуло и окольцовывало. Он начал выпивать. Рюмку, стакан, бутылку. Рядом не было никого, кто остановил бы. И он не останавливался. Зачем? Все равно главное открытие он сделал, а другие в уже пропитую голову не приходили. С работы уволили, из хорошей квартиры пришлось съехать. Жил в конуре, которую удавалось снимать на пособие и, иногда трезвея, все пытался представить, как сложилась бы жизнь, если б он не оставил заветную бумажку на барной стойке. А ну как немного счастливее?

Шура, конечно, так далеко в своих мыслях об этом человеке не заходила. Какое ей до него дело? Своих забот хватает. Все-таки соглашаться на работу на кафедре или не стоит? Что это? Шанс или шаг назад? Быстрая горная речка, которая обязательно прибьет к какому-нибудь интересному берегу, или болото, что засосет и никуда не отпустит. Прежде чем принять решение, Шура изучила обстановку на рынке труда. За специалистами с дипломом биофака очередь не стояла. Она позвонила в несколько фармацевтических компаний и услышала:

– Сейчас свободных вакансий вашего уровня нет. Но пришлите резюме, мы с вами свяжемся в случае необходимости.

– А какого-то другого уровня? Можно начать и с малого.

– Что вы, что вы. Вы – кандидат наук, ученый, разве можно брать вас торговым представителем?

Да, торговым представителем быть не хотелось, ждать у моря погоды тоже. Шура решила согласиться. В конце концов, не сидеть же дома. Уж лучше в лаборатории. «Поработаю максимум год. За это время точно что-нибудь да случится».

Случилось. Шура влюбилась. Первый раз в жизни. В заведующего кафедрой. Какой тут уход, какие поиски новой работы, если она с трудом могла ночь провести вдали от любимого. Вдали потому, что, конечно, он был глубоко женат. Разводиться не собирался, о чем сразу честно предупредил. Сначала Шура была так влюблена, что ей казалось достаточным просто дышать с ним одним воздухом. Он есть на свете – и это счастье, а женат или холост – дело десятое.

Оказалось, первое и самое важное. Новый год с женой, в отпуск с женой, даже дни рождения Шура и его благоверная отмечали в один день. Все было как-то перевернуто. Шуре доставались серые будни, а супруге сплошные праздники. К тому же у последней существовало два весомых аргумента – дочери пятнадцати и десяти лет. Судя по возрасту детей да и по фотографиям, что Шуре демонстрировались без стеснения, жена была прилично моложе своего супруга. Но все-таки старше самой Шуры, что оставляло повод надеяться. Но не сильно. Жена была красавицей, глаз не оторвать. Иногда Шура сама не понимала своего мужчину. Как можно было изменять такой женщине? И если можно, то как именно с ней – с Шурой? Потом поняла. Она привлекла его своим слепым поклонением. Любимый страдал нарциссизмом, нужна была женщина, которая неустанно подтверждает, поддерживает его высокое мнение о себе. Шура просто оказалась рядом именно тогда, когда он перестал в полной мере получать желаемое от жены. Возможно, супруге надоело постоянно выражать восхищение его персоной. Годы совместной жизни открывают в каждом недостатки, которые не способствуют поддержанию слепого обожания. Или взглянула на себя в зеркало и поняла, что в семье она достойна не меньшего преклонения, чем дражайший супруг, или просто не думала об этом. Жила себе спокойно, воспитывала детей. Она уже получила, что хотела.

«Получить – еще не победа. Попробуй удержать», – решила Шура, в очередной раз вспомнив о своих щучьих повадках. Кстати, в этом деле, в отличие от предыдущих, она чувствовала, что имеет своеобразный карт-бланш свыше. На кафедре, где невозможно скрыть личных отношений (коллектив небольшой и дружный), ей давно рассказали, что жена эта у любимого не первая. Была у него аспиранткой, увела от законной супруги в два счета. В постель уложила, беременность получила и тепленьким до ЗАГСа. Он же молодой был, только-только докторскую защитил и профессора получил. Еще не заведующий, просто подающий надежды ученый. К тому же бездетный. Чего бы и не увести?

Шурина ситуация, конечно, была посложнее. Все-таки детей приходилось учитывать. Но попробовать стоило. Почему нет? Если она – жена – сама когда-то поступила непорядочно, то вполне заслуживает бумеранга. Шуре бы о своих бумерангах задумываться. Но она же хищник. У нее нет времени на остановку. Конечно, она может затаиться, но лишь в ожидании добычи, а не для того, чтобы на досуге поразмыслить о смысле жизни.

Итак, в активе у объекта вожделения были любимые дочери. Не хватало только сына. Вот эту недостачу Шура и решила взять на себя. Человек уже оказывался в такой ситуации. Значит, при повторе не растеряется, наступит на те же грабли. Исполнение задуманного оказалось, однако, непростой задачей. Во-первых, любовник, которого звали Игорь, был не таким уж простаком. За предохранением следил тщательно и не перекладывал эту миссию на Шурины плечи. Что делать? Не протыкать же резину иголкой. Да и как проткнешь, если упаковка вскрывается непосредственно перед происходящим? План созрел быстро: напоить, завести, овладеть, залететь. Три пункта удались, с последним вышла осечка. План повторялся неоднократно, но беременности не наступало. Шура пошла по врачам. Диагноз был утешительным: «здорова», но ничего не решающим.

– Мужчину бы посмотреть, – сказала врач-репродуктолог.

– У него двое детей.

– Родных?

– Да! Ой… я не знаю.

Но снимки говорили лучше любого анализа ДНК. Девчонки очень походили на Игоря, сомневаться в отцовстве было глупо.

– Способность к зачатию понижается со временем у всех. То, что было десять лет назад, уже может оказаться совсем неактуально. – Врач продолжала настаивать на необходимости обследовать партнера.

– Да он не пойдет, постесняется, – оправдывалась Шура.

– Ну, если ваш муж хочет ребенка…

А как сказать, что не хочет?

– Пусть только сдаст материал для лаборатории, и все будет ясно.

Шура немного подумала, потом спросила, окрыленная идеей:

– А на дому материал взять нельзя?

– Женщина, о чем вы говорите?! Нужна особая температура, условия и еще…

– Я не женщина, я биолог.

– Тем более. Должны понимать, что это не кочан капусты перевезти, а хрупкий человеческий материал.

Но все же Шура попробовала. И удачно. Лабораторный ответ, правда, не радовал. Активных сперматозоидов оставалось не более десяти процентов. Мизерный шанс забеременеть естественным путем, да и тот практически призрачный.

– ЭКО надо делать, не тянуть. Поговорите с мужем и приходите. – Врач тепло улыбнулась Шуре и даже сочувственно погладила ее по руке.

Какое ЭКО? О чем говорить? Да и муж вовсе не муж. Шура думала недолго. В конце концов, пройти эту процедуру могут и одинокие женщины. А она как раз такая и есть. Может, так и лучше. В банке доноры проверенные, здоровые. А у Игоря все-таки уже и давление, и суставы, и близорукость врожденная. Да и статистика упрямо напоминает о том, чем рискуют немолодые родители. Все эти многочисленные синдромы и отклонения. Страшно, в общем. Так что, все, что ни делается, к лучшему. Так решила Шура и уже через пару месяцев сообщила любовнику радостную новость.

Он был слишком самовлюблен, чтобы заподозрить ее в обмане, а тем более в измене. Боже, ну какая тут измена с пробиркой? А у Шуры сияли глаза и улыбались губы. И вся она была такая счастливая, воздушная, даже красивая. И постоянно твердила:

– У нас будет мальчик, я чувствую – будет мальчик. – Уж это она постаралась, уговорила врачей поколдовать над полом перед процедурой.

– Мальчик, говоришь, – Игорь усмехнулся. Нехорошая была усмешка, недобрая. Шура тут же почувствовала неладное. Обломаются здесь щучьи зубки, не сумеют ухватить добычу. – Что ж, чему бывать – того не миновать. – Он смотрел на нее с выражением какой-то необъяснимой брезгливости. – Аборт, я так понимаю, исключен?

Шура задохнулась от возмущения. Стояла и глотала ртом воздух. Какая тут щука? Разве что выброшенная на берег. И какой аборт, когда четвертый месяц пошел? А раньше она и не собиралась говорить. Думала, попадет в сеть и даже трепыхаться не станет. А попала сама.

– Значит, исключен, – кивнул он. – Значит, так, если ты рассчитываешь на мой развод, то этого не будет. Плавали, знаем. И потом, тогда у меня любовь была, а сейчас что? Дешевый романчик.

Если бы у Шуры был новомодный маникюр с длинными нарощенными ногтями, она бы с удовольствием выцарапала этому гаду глаза. Что значит дешевый? Он ее за кого принимает? Ее – кандидата наук, между прочим. И пусть она не изобрела велосипеда, но теперь в лаборатории показывает отличные результаты. Она училась не просто так, она хороший биолог. А ее называют дешевкой. И это после того, как она провела с ним пять лет, лучших, между прочим, лет. И куда теперь? К кому? Одинокая, тридцатилетняя, с ребенком. Не самый интересный букет. Куда-то запропастилась щучья хватка, Шура потерялась и как-то сникла. Все, что смогла решить:

– С кафедры не уйду, не надейся.

– Значит, уйду я.

И ушел. Перевелся не просто в другой институт, в другой город. Уехал руководить питерским институтом и пропал. Шуре ни письма, ни открытки, ни денежного пособия. Нет на свете ни ее, ни ребенка.

– Найти гада и устроить ему, чтобы знал, – кипятилась Аленка.

– Пусть анализ ДНК делает, – говорила Даша. – Тебе, Шуренок, на телевидение надо идти. Там таких историй…

– Шур, – мама предлагала робко, в ней не было ничего ни от хищных рыб, ни от зверей, – а может, и правда сходишь? Ну почему ты одна-то должна ребенка воспитывать?

Шура отмалчивалась. Знала почему. Трудностей, конечно, – вагон и маленькая тележка. Декретные – слезы, пособие и того меньше. У сестер денег как не было, так и нет. Одна живет овощами с огорода, у другой – зарплата актрисы провинциального театра. Да и у матери снова черная полоса началась. Годы брали свое, второй муж начал хворать, работу оставил, а накопления тратились на врачей и лекарства. Не до Шуры с ее малышом. Мама, правда, старалась помочь. Приезжала, стирала пеленки, иногда привозила пачку памперсов и на Шурины возражения только махала руками:

– Бери!

И она брала. Берегла как зеницу ока. Сушила на батарее – и опять в дело. Шутка ли, такую чудесную вещь просто так в помойку выкидывать. В общем, выкручивалась как могла. Ни на что не жаловалась. Понимала – платит по счетам. Если бы знала обо всем, что случилось с теми, кого зацепили ее острые зубки, еще и удивилась бы, почему выставлен такой маленький счет.

Материальное положение выправилось через несколько лет. Отчим умер. Мама снова переехала к Шуре. Вторую квартиру сдавали – на жизнь хватало. Потом и с работой подфартило. Освободилось место в Институте молекулярной биологии на кафедре нервных болезней. Искали биолога для проведения каких-то научных опытов. Новый завкафедрой расщедрился, порекомендовал Шуру – пожалел: одна с ребенком, пусть хоть подзаработать сможет. На новом месте и платили получше, и командировки случались, и материала для статей было больше. В общем, возможности для заработка открывались хорошие. Теперь холодильник всегда был полон и на одежду для сына Валерки хватало. А о большем Шура не мечтала. Хватит. Намечталась уже.

Личная жизнь по-прежнему не складывалась. И не только Шурина. Аленка в Ярославле сидела на репликах «Кушать подано» уже который год. Ни семьи, ни детей. Шура просила вернуться, уговаривала по-всякому и даже грозила. Без эффекта. Аленка предпочитала одиночество, которое коротала с бутылкой. В театре держали из жалости, помнили, что была молодая, красивая и даже подавала надежды. Шура как-то приехала в Ярославль на конференцию. Потом радовалась, что бог отвел сюда маму с Валерочкой везти. А она так рвалась Аленку увидеть.

– Она нам город покажет, пока ты заседаешь. По набережной погуляем, по Кремлю. И остановиться у нее можно, на гостинице сэкономим.

Лучше бы не было этой экономии с горой грязной посуды, тараканами и пропитавшим всю комнату запахом перегара. Шура орала, взывала к совести, к остаткам сознания. Ведь молодая еще, только бы за ум взялась. Но как-то быстро сникла. Почему-то поняла – без толку все. Нет у сестры тяги к другой жизни. Ей забыться надо и не думать ни о чем, а главное, о «кушать подано». Отступилась, конечно, не сразу. Не единожды выдумывала мнимые командировки в Ярославль и ездила то выводить из запоя, то в больницу укладывать, то мозги вправлять. Так, без всякой надежды, просто для очистки совести. В последний раз уже пришлось взять с собой мать. Ездили хоронить. Матери сказала: «Несчастный случай», чтобы без всяких угрызений совести. На ее долю и без того хватит слез и переживаний.