Текст книги "И все-таки это судьба (сборник)"

Дина вошла в зал и обратилась к аудитории:

– Уважаемые родители… – Сколько народа! Всегда казалось, что это чудовищно мало, если учитывать количество учеников школы. Ну, конечно, на собрания приходило всегда не больше трети мамочек. Родители первоклассников всем составом, второклассников тоже много, а дальше – по три-четыре самых сознательных. Но сегодня полупустой зал кажется полным. Потому что она не может найти этого мужчину, не видит его среди стольких внимательных лиц, очков, шуршащих платьев и щелкающих замками сумок. Дина щурилась. Зрение начинало подводить, но времени сходить к врачу не было. Да и не хотелось идти. Очки ей, конечно, выпишут, только что она сможет купить? Страшную оправу с толстыми стеклами, за которыми ее и без того небольшие глаза превратятся в узенькие щелочки? К тому же минус совсем маленький, в обычной жизни практически не мешает. Машину она не водит, телевизор почти не смотрит, даже троллейбус, на котором ездит на работу, всего один – не надо заранее разглядывать номер. А к нотам Дина всегда близко сидит – видит хорошо. Вот когда начнет на диезы с бемолями щуриться, тогда и пойдет к окулисту. А пока… пока разглядеть бы мужчину. Вон тот в предпоследнем ряду? Вроде очки тоже и костюм. Нет, рубашка бордовая, а у того голубая была. Боже, какой смех! О чем она только думает?! – Мы очень рады, что вы нашли время откликнуться на наше приглашение… – А, вот же, справа, в третьем ряду, совсем близко. Ага, так близко, что очевидно: это не он. И очков нет, и даже губы пухлые она видит. Куда же подевался? Может, передумал? Что ему здесь время терять? Понятно ведь, человек без дела не сидит. Не специально же он так вырядился, чтобы в школу сходить. – Позвольте начать собрание с концерта наших лучших учеников. – Ну наконец-то! Вот же он, посередине, в пятом. Она все по залу глазами шарит, щурится, а он прямо под носом, смотрит на нее без стеснения, даже разглядывает. Естественно, надо оценить, кого к ребенку приглашаешь. Хотя что тут оценить-то можно? Разве только брошь или шарфик. Дина почувствовала, как щеки снова заливаются краской. Она отошла от микрофона и села. Села не как обычно спиной к залу, а сбоку, чтобы видеть его лицо. Сейчас бы очки не помешали, но кто знал, что так выйдет. Обычно Дина на концертах закрывала глаза. Даже об ударнике и первой скрипке мечтала вслепую. Зачем видеть недостатки, когда можно грезить о сплошных достоинствах? А сейчас, против обыкновения, ей хотелось видеть все. Впервые в жизни она не слышала музыки, впервые в жизни смотрела не на сцену, а в зрительный зал.

Зачем он соврал? Ведь с первого взгляда понятно, что его совершенно не волнует этюд Черни, который так удачно исполняет Ульяна Бойченко. И ребенок на сцене этого человека не умиляет. На лице скука и нетерпение. С трудом дожидается окончания номера, клеит фальшивую улыбку, медленно сводит ладони в неискренних аплодисментах. Может быть, ему душно – зал слишком маленький, воздух всегда спертый. Или стул неудобный. Да-да, сиденья твердые, спинки жесткие. Дина знает, что в такой ситуации тяжело сосредоточиться на прекрасном. Бывало, что она уходила с концерта расстроенная только потому, что откидной стул, на который с трудом удалось достать билет, оказывался чересчур неудобным. Музыка требует отрешения и единения с нею. А какое может быть отрешение, если там давит, а здесь трет. Или, может, у него другие проблемы? Приспичило человеку, а интеллигентность не позволяет встать и выйти из зала – неуважение все-таки к артисту. Тем более дети выступают, они особо чувствительны, ранимы и восприимчивы.

Этюд закончился, Дина встала, чтобы объявить следующий номер. Незнакомец продолжал сидеть на своем месте с самым скучающим видом. Было очевидно – ничто его не беспокоит. И желание одолевает лишь одно – услышать от Дины «Спасибо за внимание». С тем же выражением на лице он прослушал Чайковского и Гайдна, а к началу Вивальди уже спал, развалившись на неудобном стуле так, словно это было самое удобное и мягкое кресло в мире. Спал мужчина настолько крепко, что в перерывах между номерами всхрапывал на весь зал. Присутствующие посмеивались и обменивались друг с другом завистливыми взглядами. Вот бы и мне так. Но нет, сиди тут, слушай. Дине хотелось досрочно завершить концерт, но разве можно обидеть участников. Дети ведь готовились. Волнуются там за кулисами, ждут своего номера. Ни стыда ни совести у этих взрослых. Особенно у очкастого в костюме. Дуля ему, а не занятия с дочерью. Хам! Просто хам! Явиться на такое мероприятие и все испортить.

До конца собрания Дина больше в его сторону не смотрела, стараясь игнорировать громкое посапывание, доносящееся с пятого ряда. Она быстро решила все насущные вопросы: назначила ответственного по сбору денег на новогодние подарки, уговорила аж четверых родителей явиться на субботник и намекнула на то, что «школе очень не помешают благотворительные взносы». А что? Искусство искусством, а кушать хочется всегда.

Выйдя из зала, буквально помчалась в свой кабинет. Пальто в охапку и домой, не задерживаясь. Пусть знает, как врать и позорить. Попросила секретаря:

– Разбуди там особо внимательного.

– А я уже проснулся! – Бодрый такой голос и, главное, ничуть не смущенный. Ну и тип!

Дина даже презрительного взгляда в его сторону не бросила. Вот еще! Сказала, не оборачиваясь:

– Доброе утро! И всего хорошего. – Домой. Домой. Она уже открыла дверь на лестницу.

– Подождите! – Звучит как приказ. Повелительный окрик и никакой просьбы. – Мы же с вами не договорились! – Он тоже схватился за ручку двери.

– Нам с вами не о чем договариваться. – Пришлось остановиться. Его рука теперь загораживала Дине проход. Учитывая то, что сзади уже толпились не успевшие уйти родители, сцена выходила прелюбопытной.

– Как? – Наконец-то отголосок растерянности. Не по его выходит?

– Вот так. Позвольте пройти, я вам пока ничего не должна.

– Но вы же обещали! – Ого, сколько возмущения! Такое должно быть у принципиального человека, который сам всегда выполняет свои обещания. Держит слово, короче, и никогда не обманывает. Что-то не похоже.

– Обещала, но я же не знала.

– Чего?

Дина, наконец, развернулась и под взглядом десятков глаз выстрелила обвинением:

– Того, что вы самый настоящий враль.

Он по-настоящему растерялся. Убрал руку, и Дина, испугавшись, что насевшая толпа уронит ее, отпрыгнула в сторону. Люди покинули помещение. Дина осталась с мужчиной вдвоем, даже охрана отлучилась с поста. А кого охранять? Дети ушли, родители тоже, а инструменты-развалюхи никого не интересуют.

– Я обещал прийти на субботник – я приду. Не понимаю, какая муха вас укусила?! – Он начал раздражаться. Сорвал очки и принялся яростно вытирать их салфеткой.

Вот еще напасть, стоять тут и объясняться с этим невоспитанным человеком. Возмутительное поведение! Мало того что испортил концерт, устроил безобразную сцену, так еще и считает ее виноватой.

– Ну знаете. – Дина сама себе удивилась: всегда мелодичный теплый голос – ее неоспоримое и практически единственное достоинство – вдруг приобрел металлические нотки, заскрипел, как пила, в недовольном визге. И зачем она тратит время на это объяснение? Самой противно. Разве можно привить то, что не воспитано с детства, а именно культуру? Она либо есть, либо нет. И не в Дининых правилах распыляться на бескультурье.

– Вот именно, что я не знаю. – Он произнес это уже спокойно и даже напыщенно, нацепил на нос очки, а на лицо выражение оскорбленного достоинства. Вот ведь… Ох, если бы Дина умела ругаться, она бы выругалась. Впрочем, если он так настаивает…

– Что ж, извольте, зачем вы сказали, что любите музыку? – Она опять удивилась – сколько вызова в ее голосе. Мужчина снова растерялся:

– А что, это запрещено?

– Врать? Конечно! Что же в этом хорошего?!

– Почему врать? Я люблю музыку.

– Так сильно, что сначала скучали, а потом уснули при ее исполнении?

– Ах, вы об этом! – Он засмеялся. Ну и манеры! Женщина из охраны вернулась на свой пост и теперь откровенно прислушивалась к их разговору. Еще один образец культуры. Просто везуха какая-то! – Вы же не спрашивали, какую музыку я люблю.

– По-моему, это очевидно. О какой музыке здесь может идти речь?

– Да о самой разной! Почему как только музыкальная школа, так сразу исключительно классика? Литература ведь не ограничивается Пушкиным и Лермонтовым, признает существование и других мастеров, скажем, двадцатого века?

– Мастеров двадцатого века в музыке тоже хватает. Например, Шостакович.

– Это все равно что в двадцатом веке упомянуть Чехова и на этом закончить. А как же Довлатов, Аксенов, Платонов, Пастернак, наконец?

– К чему вы клоните? – Дина не заметила, как раздражение сменилось интересом. Разговор ушел с повышенных тонов, сменившись диалогом, который обычно возникает у людей в компании после некоторой порции спиртного. Но Дина об этом не знала. Она и в компаниях не бывала, и алкоголь не пила. Безнравственно это, да и вредно для здоровья.

– Я к тому, что классической музыкой сейчас можно назвать огромное количество произведений, которые не принято изучать в музыкальных школах, что, на мой взгляд, ошибочно.

– ?

– Почему бы детям не изучать «Аббу», «Битлз», «Квин», почему бы не слушать Ллойда Вебера и Клэптона, и…

– Вы бы еще Киркорова предложили!

– Напрасно вы ёрничаете. Вы что-то имеете против Пахмутовой или Зацепина? А как же Паулс?

– Ладно. – Дина даже улыбнулась. Чуть кривовато, одним уголком рта, но все же лед тронулся и начал таять. – Я ничего не имею против Паулса и даже против «Квин», хотя это не моя музыка. Разве что «Барселона». Но я думаю, что о таком, – она замялась, – искусстве дети могут узнать и дома.

– Пушкина с Пастернаком тоже могут снять с книжной полки в дедушкиной библиотеке. Однако их проходят в школе, и того и другого.

– Вы предлагаете пересмотреть программу музыкальных школ? Тогда это не ко мне, а в министерство образования.

– Я просто предлагаю не вешать ярлыки. Если человек не понимает ту музыку, которую принято называть классической, это еще не значит, что он ограничен, глуп и бескультурен. – Он снова добавил звук.

Дина тоже фыркнула в ответ довольно громко:

– А вы, как я посмотрю, полагаете, что человек, захрапевший на концерте классической музыки, – образец ума и воспитанности?

Надо же! Снова смутился. Проблески совести говорят в его пользу. Стыдно все же голубчику.

– Я уснул, потому что устал. Приехал после работы…

– Все не с бала-маскарада пожаловали.

– Я не собираюсь оправдываться. Вы обвинили меня в обмане, а я не врал. Просто у нас с вами разные вкусы, но это не значит, что я не люблю музыку. Джаз люблю, рок.

– В таком случае почему бы вам не обратиться к Кинчеву или Шевчуку? Они будут вашей дочери намного полезнее, чем я.

– Ого! Да вы не так уж и… – Интересно, что он хотел сказать? Не так уж отстала, тупа, ограничена? Да, никогда не заслушивалась «Алисой» или «ДДТ», разве что «Наутилус…» задевал за живое. Ну да, эти школьные дискотеки, раненый крик «Я хочу быть с тобой!», робкие танцы в обнимку. Не у Дины, конечно, у одноклассниц, но она же не глуха, не слепа и не бесчувственна.

– Да, я имею представление и о роке, и о джазе. Элингтона даже слушаю иногда. Поэтому мой вам совет: не теряйте времени и ведите дочь по своему пути.

– Никто не читает Пастернака, не познакомившись с Пушкиным. Она должна узнать многое и сделать свой выбор. Если я говорю, что не понимаю и не сочувствую классике, это не означает, что я не узнаю «Полета валькирии», «Турецкого марша» или «Времен года». Кажется, сегодня была «Зима».

– Вы же спали!

– Наверное, вы не слишком внимательно наблюдали за мной в конце концерта.

Дина вспыхнула до корней волос, вспомнив о своих мыслях в начале.

– Послушайте, Дина Дмитриевна. – Ого! Узнал ее имя-отчество – предусмотрительно. – Я не хотел вас обидеть или как-то оскорбить. Я действительно хочу, чтобы дочка училась играть на фортепиано, тем более что она на этом настаивает. В конце концов, отнюдь не у всех музыкантов родители, как, например, у Мацуева, из мира музыки. – И снова Дина поразилась, что он при своем отношении к классике знает, что отец у Дениса Мацуева – композитор, а мать – педагог по фортепиано. – Конечно, если я вам так неприятен, вы вправе мне отказать. Но тогда хотя бы порекомендуйте, к кому обратиться, не сочтите за труд. – Он даже ножкой шаркнул. Издевается над ее благовоспитанностью, которую скорее всего считает ханжеством. Ну уж нет! Никакая она не ханжа.

– Пишите телефон. Я позвоню, условимся о занятиях.

– Отлично! – Он протянул ей визитку. – Когда субботник?

– В субботу.

– ?

– В эту.

– Но сегодня четверг.

Дина пожала плечами. Уговор есть уговор.

– Буду, – коротко бросил он и вышел за дверь.

Дина еще какое-то время, опершись о стену, стояла в замешательстве. Она не могла определить, какая из эмоций владеет ею больше остальных. Все еще не схлынувшее раздражение от его пафоса в доказательстве своей правоты? Хотя он наверняка счел пафосной именно ее. Или удивление от неординарности его суждений и неожиданно правильной жизненной установки? Или растерянность от встречи с человеком с ясным осознанием своего пути, умеющим при этом понять, что у других, даже у собственной дочери, путь может быть совсем иным. Редкое, очень редкое качество. Обычно других меряют по себе. И Дина не исключение. Разбирается человек в классике – молодец. А нет – недоучка. И все-таки, спустя какие-то мгновения, из гаммы Дининых чувств выделилась и зазвучала громче других одна-единственная нота – нота ожидания. Ожидания субботы, ожидания новой встречи. Какая глупость! Дина передернула плечами, тряхнула своим тонким хвостиком и пошла домой. Если бы кто-то встретился ей, скачущей вниз по лестнице через ступеньку, он бы без сомнения назвал ее прехорошенькой.

Мила

– Пятница – развратница! – Трубка орала кокетливым Алкиным голосом.

– Ты приняла с утра пораньше? – Мила взглянула в левое зеркало и перестроилась, прибавив газу.

– Я выпроводила детишек в школу, мужа на работу и готова отдыхать.

– Завидую.

– А у тебя какие планы? – И снова это непонятное кокетство, свойственное, конечно, подруге, но необъяснимое в восемь утра и по телефону.

– Совещание, планерка, мозговой штурм, две встречи, работа с документами, часам к девяти освобожусь.

– И-и-и? – Практически видно, как пухлые губы Аллочки растягиваются в торжествующей улыбке. С чего бы это?

– И поползу домой усталой черепахой.

– Домой? – Голос подруги удивленно дрогнул.

– Ну да. А что, есть предложения? Твои отправились в школу и на работу на неделю?

– Нет, конечно. Просто… – Аллочка растерянно замолчала.

– Что? Что просто? – Вот ведь придурок на «Ауди». Ну что семафорить? Еще и гудит, козел! Не видит, что ли, справа фуры сплошняком идут, под них лезть? Спешит он, понимаете ли. Ничего, подождешь, вот теперь назло пропускать не стану.

– А вчера ты чем занималась?

– На работе была. И вообще, Ал, я за рулем.

Подруга, пропустив последнее мимо ушей, продолжила как ни в чем не бывало:

– А после работы?

– Да ничего особенного! – Миле наконец удалось уступить дорогу бешеной «Ауди». – К Людмиле Петровне ездила.

– А-а-а. – Алкин голос вмиг поскучнел. – Понятно. А потом горячий чай, теплые носки и красный нос от пролитых слез. И спать, спать, спать.

– Ал, ну а ты как хотела? – Разговор стал нервным, и Мила даже остановилась на обочине.

– А я хотела праздника. Можно ведь позволить себе. Двадцать лет прошло.

– Знаю, – легко согласилась Мила. – Просто нет настроения.

– А надо создавать. Вот давай: решаемся, зажмуриваемся и вперед. Ты задвигаешь работу, я – семью, низкий старт, и зависаем в каком-нибудь барчике.

– Представляю, что скажет Лешик. – Аллочкин муж был образец спокойствия, но даже ему не могли нравиться вечерние прогулки жены по сомнительным заведениям.

– За тебя, дуру, порадуется.

– Ладно, Алка, договорились. Освобожусь – позвоню.

– Нет-нет-нет. Будто первый день знакомы. Позвонишь в десять вечера, скажешь «устала как собака» и усвистишь в свою кроватку. Задвигать так задвигать. Жду тебя в восемь на Тверской в центре зала.

– Вообще-то я на машине.

– У вас там парковка бесплатная в офисе, пользуйся.

– Ал, в восемь я не…

– Пятница – короткий день, – отрезала трубка и запищала короткими гудками, но тут же, зазвонив снова, спросила: – Ты вообще почту смотришь?

– Конечно! – Алка – фейерверк. Неизвестно, что придет в ее голову в следующую секунду. И как только Лешик выдерживает? Уметь надо приручить этот смерч, сметающий все на своем пути. Вот уж действительно доказательство тому, что противоположности сходятся. Лешка – такой спокойный, рассудительный, обстоятельный. И вечно находящаяся в поиске Аллочка. Хорошо хоть в личной жизни она сохраняла видимость штиля. Мила часто ее ругала:

– Будь у меня такой муж, я бы на сторону и не смотрела.

– Ты определённо. – Алка заливисто хохотала. – Вы же два сапога пара. Всё по полочкам, всё по плану. Все определено и понятно. Помнишь, как в том фильме: «…Сначала на холодильник копить будут, потом на стиральную машину, потом телевизор купят».

– И что в этом плохого?

– Тоска. Скукотища – по проложенной колее ехать.

– И ты временами съезжаешь? – Мила намекала на Алкину супружескую неверность.

– Нет. – Алка хитро улыбалась. – Я торможу на полустанках.

– Жалко мне Лешика, не заслужил он, – вздыхала Мила.

Алексей был действительно очень приятным, цельным и порядочным человеком. Недостаток, по мнению Милы, имелся у него только один: он безоглядно обожал свою взбалмошную жену, по всем статьям недостойную такого принца. Она и в лицо Алке не стеснялась это высказывать. Та только удивлялась:

– Как это недостойная? Двоих детей родила? Красоту сохранила? В компаниях его украшаю, дом веду. Ужин всегда готов, рубашечки отглажены, быт налажен без всякого его участия. Имею право и пошалить на стороне.

– Не имеешь!

– Милка, ты как карга старая. Ну сама подумай, сяду я сиднем без идей и романов. Захирею ведь, на развод подам. Очень от этого Лешик счастлив будет?

– А от измен твоих он просто в восторге!

– Ты дура, что ли? Он же не знает.

– Блажен, кто верует.

– Мил, он не знает. Уж кто-кто, а ты могла бы это и понимать.

Здесь разговор всегда обрывался. Мила обижалась, скомканно прощалась и проваливалась в воспоминания, иногда даже позволяя себе похандрить и пошмыгать носом. О том, что образец культуры и порядочности, ее жених Гена Жигалкин, оказался отъявленным ловеласом, она узнала последней. Узнала после его смерти, как раз на похоронах. Гена разбился на мотоцикле за месяц до уже назначенной свадьбы, и хоронить его пришла такая череда девиц, что даже убитая горем Мила не могла не обратить на это внимание. И понеслось.

– Я буду скучать, дорогой. – Прелестная блондинка в узком платье с чересчур глубоким декольте.

– Спасибо тебе за чудесные вечера. – Молоденькая шатенка с роскошными волнистыми волосами, перехваченными черной атласной лентой. Красотка наклоняется над гробом, и волосы чиркают по лицу покойного. Мила отшатывается, будто ее полоснули пощечиной.

– Если бы я только знала, ни за что не пустила бы. Ведь Геночка тогда от меня ехал. – Ничем не примечательная брюнетка с красными от слез глазами. – А он все домой, домой. – И злобный взгляд в сторону Милы.

– Кто? Кто все эти девки? – Она беспомощно хватается руками за Алку и маму, висит на них тяжелой плетью и плачет, только теперь не знает по кому: то ли по Генке, то ли по совсем незнакомому человеку.

– Да какая теперь разница, Милка? – спросила Алка на сороковинах. О покойниках либо хорошо, либо…

– Нет, скажи мне, ты знала?

– Догадывалась.

– Но как?! – Сама Мила ничего не замечала, даже оглядываясь назад. Никогда она не видела, чтобы при ней жених оказывал внимание другой девушке или даже просто засматривался на другую.

Алка замялась:

– Да, честно говоря, он и ко мне… Теперь уж и нечего скрывать, видный парень.

Мила зашмыгала носом:

– Ал, я не понимаю, зачем он меня-то выбрал, если вот так бессовестно со всеми…

– Ну, может, его и мучила совесть, – сказала Алла, пользуясь своей же установкой говорить о покойниках хорошо. Мила, против желания, улыбнулась. С Алкой всегда так – невозможно не рассмеяться. – И потом, знаешь, Мил, было в нем что-то притягательное. Честно говоря, если бы они с Лешиком так не сдружились, я бы и сама, наверное, не устояла. – Алка схватила подругу за руку. – Шутка. За тебя я бы глотку ему перегрызла. Но это с одной стороны. А с другой – просто нереально было представить, чтобы такой парень принадлежал тебе одной.

– Допустим. Но почему мне? Ты видела этих на похоронах? Одна другой краше.

– А любовь, Мил?

– Да разве это любовь?

– А что же у вас тогда было?

Об этом Мила часто думала впоследствии. И вывод делала всегда один и тот же. Была любовь. Была. Именно такая, о какой мечталось. Именно такая, на какую надеялась. Именно та, которая не забывается. Вот она и не могла забыть. Ни любви, ни предательства. За все последующие годы так никогда и не встретился ей мужчина, похожий на Генку. Такой, чтобы во всем первый, чтобы душа компании, чтобы и умный, и веселый, и рукастый, и легкий. Хотя если бы встретился, она бы обходила его за километр – боялась бы обжечься. А о других обжигаться не хотелось. Не тянули они на героя Милиного романа. Так и получалось, что и без любви тошно, и с любовью страшно. Хватит с нее, отлюбила. Куда ни посмотришь – вранье одно. Алка вон изворачивается все время, юлит, а с виду прекрасная семья, и ни за что не скажешь, что у мужа рога тяжеленные и объемные. А журналы почитать. Все только и делают, что разводятся. Крепкие пары по пальцам пересчитать. Хотя где гарантия того, что они не такие же крепкие, как, например, Алкина. Ну, наверное, есть исключения. Вот родители. За всю жизнь, кажется, и не поссорились ни разу. И не скучно им друг с другом, и поговорить всегда есть о чем. Столько лет вместе – и не надоело. Мила даже спросила как-то у мамы:

– Почему у вас с папой такой крепкий брак?

Мама задумалась, а потом засмеялась:

– Милка, вот скажи, какое у твоего папки самое-самое отрицательное качество?

Тут Мила ответила не задумываясь:

– Лень. – До сих пор только и слышно, как мама попрекает папу: «Лень вперед тебя родилась». Конечно, отец не позволял себе лениться во всем. Работал он как положено, но дома любое дело выполнял с уговорами и откладывал на потом.

– Мусор вынеси, пожалуйста.

– Хорошо, попозже.

– А почему не сейчас?

– Неохота.

– Лампочка в коридоре перегорела. Поменяешь?

– Через недельку.

– ???

– Да там уже следующая моргать начала, вот-вот сгорит. Чего два раза лазить-то?

Или уйдет мама с Милкой куда-нибудь, отец дома останется за младшим братом присматривать. Возвращаются. Ребенок накормлен, уложен, а в квартире трам-тарарам. И спрашивать не надо, чем они занимались. Вот тут башню строили – кубики везде валяются. А там книжки читали – на полу целая куча разбросана. На кухне чай пили – чашки не убраны и фантики на столе. В неспущенной ванне гора игрушек в мыльной пене. Значит, купали ребенка, не забыли. А на диване в гостиной мокрое полотенце и детская одежда. Там раздевались перед купанием, там же и надевали пижамку. А еще на диване (верхним слоем) лежит папа, газету читает. Маму увидит, вскакивает, суетится:

– Люсь, я сейчас сам все уберу, ты не сердись.

– Убирай. – Больше мама не говорит ничего. Но по ее напряженному лицу можно понять, что она бы с удовольствием спросила, почему нельзя сначала все убрать, а потом уже отдыхать. Но к чему спрашивать, когда знаешь ответ. Лень. Мама ходит по квартире и помогает папе наводить порядок. Неожиданно из спальни раздается ее удивленный голос:

– Петь! А кровать-то чего не убрал? С утра ведь неубранная!

И такое же удивление в ответе отца:

– А зачем убирать-то, если вечером опять ложиться.

Мама хохочет и уже без всякого напряжения выдает свое любимое:

– Ох, Петька, лень вперед тебя родилась.

Так что действительно ничего хуже лени в папиной натуре не сыщешь. Мила потому и не задумывалась, когда отвечала. И мама согласилась:

– Правильно, доченька. Лень, она самая. Папа наш не из тех, кто захочет что-либо менять, потому что ему лень напрягаться. От добра добра не ищут. На том и стоим.

– Подожди! Ты хочешь сказать, что вы живете столько лет вместе из-за лени?! А любовь, а терпение, а…

– Не переживай! Этого хватает. Но лень тоже имеет значение. Люди же разные. Кто-то неугомонный постоянно рыщет в поисках приключений, а кого-то все устраивает, лишь бы не совершать телодвижений.

Миле сначала показалось это форменной глупостью. Но чем дальше она размышляла, тем больше понимала, что мама права. Вот Алка все время куда-то несется и жаждет перемен, а Лешик идеалист и консерватор. Ему бы у телеэкрана посидеть в обнимку, бокальчик винца выпить, и жизнь удалась. А Генка, он – редкая гремучая смесь. С Милой был консерватором, а со всеми остальными Алкой. Чудак. И нужен ли такой второй Миле, она и сама не знает. Считает, что скорее нет, потому столько лет и сторонится мужчин, не видя в себе способности существовать ни с лентяем, ни с консерватором, ни с вечным двигателем, ни со всеобщим любимцем.

– Тебе нужен идеал, – как-то заметила Алла.

– Точно, – согласилась Мила. – Значит, мои ожидания напрасны.

– Это еще почему?

– Потому что идеальных людей не бывает. Прописные истины. Я их не придумывала.

– Может, и бывает. Ты просто не ищешь.

– Делать мне нечего!

– А я бы на твоем месте попробовала…

И пошла обработка.

– Приходи в гости, есть отличный вариант для знакомства!

– Алка, мне неудобно. И потом, что, меня тоже будут вариантом рассматривать, как квартиру?

– Видела клевое шоу по телику, пары подбирают – тебе туда.

– Туда. А потом сразу на выход со своего места. Хочешь, чтобы на следующий день вся компания обсуждала, как начальник одного из крупнейших отделов тщетно пытается устроить личную жизнь?

– По радио разыгрывают билеты в кино. Дозваниваешься, диктуешь номер от фонаря. Если на другом конце провода одинокий человек противоположного пола, идете в кино вместе. Судьба может сработать.

– Ага. На восьмидесятилетнего старичка или двадцатилетнего студента.

– А что? Двадцатилетний нам вполне подойдет.

– Конечно! А восьмидесятилетний еще больше. Помрет и оставит мне все свои миллионы.

– Точно! Я об этом и не подумала. Умница, Милка!

– Алка, отстань!

И так если не каждый день, то через день уж точно. Алка атаковала нещадно и прицельно. Часто брала в помощники Милину маму, та тоже принималась названивать и причитать, петь песню о желанных внуках и одинокой старости. Вода камень точит. Когда Алка предложила действовать в Интернете, Милина крепость пала. Но ненадолго. Уж слишком трагикомичным оказался контингент Всемирной паутины.

– Рано сдаешься, – твердила Алка. – паутина на то и всемирная, чтобы искать на всей планете.

– Иностранца, что ли?

– А почему нет?

– Чтобы он потом у меня детей отобрал?

– Не думала, что ты всех под одну гребенку стрижешь.

Мила и не стригла. Просто нашла повод отбрыкнуться. Но тут и мама поддержала:

– Может, не надо, Аллочка, иноземца-то? – Тут дочка хоть и одна, но под боком.

– Не хотите иностранца – не надо, но и наши тоже не все инвалиды.

– Конечно. – Мила не может сдержаться. – Кто не инвалид, тот таксидермист.

– Дура! – говорит Алка и обижается, а Мила прекращает интернет-общение.

– Ты хоть аккаунт не закрывай, – просит Алка, когда обида сгорает.

– Да пожалуйста, пусть висит.

Вот и довиселся до сообщения, которое Мила так и не удосужилась прочитать. Дернул же Алку черт позвонить. Теперь опять вместо совещания Мила будет думать о загадочном послании. Хотя, стоп, что же тут загадочного? Мила возвращается в реальность. Надо же, молчала ведь секунды три, не больше, а сколько всего успела передумать, а главное – до чего додуматься:

– Аллочка. – Милин голос не обещает ничего хорошего. – А почему ты спрашиваешь про почту?

– Ну, не знаю. – Голос подруги звучит ровно, но Миле кажется, что она видит, как засуетились, забегали прекрасные Аллочкины глазки. – Просто столько времени прошло, могло и прийти что-нибудь интересное.

– Могло, – соглашается Мила, – но не пришло.

– Нет?! – Вот Алка и прокололась. Кристально чистые и ни в чем не замешанные так не удивляются.

– Нет, – как ни в чем не бывало говорит Мила и издевательски интересуется: – Необходимость встречаться случайно не отпала?

– Значит, пришло письмо, да? – Алка – тертый калач, не проведешь.

– Допустим.

– И ты его, дуреха, не читала?

– Почему это дуреха?

– Приходи вечером и все узнаешь.

Естественно, Мила не удержалась. С трудом дождалась конца совещания. Если бы только начальство знало, что творится в ее голове, ни за что не наградило бы квартальной премией и поездкой в Барселону. Мила эти поездки терпеть не могла. Они всегда дарились на два лица и были именными. А ей и поехать не с кем, и подарить, получается, нельзя. Но, может быть, теперь, теперь…

Мила включила компьютер, открыла почту и щелкнула на сообщении. В конце концов, даже Людмила Петровна вчера намекнула, что Миле давно пора проститься с образом ее погибшего сына и как-то устроить свою жизнь. Мила и не возражает, просто она не хочет «как-то», она хочет хорошо. И что же там хорошего в почте? А в почте просто фотография. И что бы это значило? Ее хотят заинтриговать, заинтересовать неизвестностью? Но она уже далеко не в том возрасте, чтобы играть в такие игры. Мила не будет шагать в пропасть, зажмурившись, ее гораздо больше привлекает широкая, ровная дорога. И чтобы было понятно, с кем по ней шагать. Хотя этот экземпляр с виду вполне подходящий. Мила вгляделась в изображение на экране. Вполне себе. Во всяком случае, лицо не отморозка, а человека интеллектуального. Возраст хороший. Судя по седеющим вискам, наметившейся лысине и морщинам на лбу, он точно не моложе Милы. Но и не намного старше. Можно еще успеть и покутить, и детей родить. Господи! О чем она только думает?! Приклеилась к фотографии совершенно незнакомого мужика и мечтает о совместных детях. Да, может, он глупец, каких мало. Или грубиян, или недотепа, или вообще импотент. Вот-вот. А иначе с чего это у таких приличных мужчин проблемы с поиском спутницы? Женщин хороших пруд пруди. Только закинь удочку – вмиг поймаешь. А этот тихой сапой снимки рассылает. Детский сад какой-то.

Мила еще раз присмотрелась к фотографии. А может, он стеснительный? Ну да, конечно, с таким-то волевым подбородком. И у очков оправа дорогая, даже на снимке видно. Нет, обладателю такой оправы стесняться нечего. К тому же за оправой очень выразительный взгляд, но какой-то настороженный, что ли. Или просто слишком внимательный. Да, так смотрят люди, вынужденные постоянно принимать важные решения. Те, которые боятся что-то упустить, не заметить. Если принимает решения, значит, в профессии состоялся. Ну да, это как раз тот самый вариант, когда мужчина привык полагаться на себя и с женой считаться не будет. Два карьериста в одном флаконе – гремучая смесь. Прямо-таки ядовитая для брака. В общем, не ее вариант. Бедная Аллочка! Снова одни расстройства. А она ведь старалась. И где только фотку отрыла?