Текст книги "Хроники Дерябино в трех частях. Часть 2. Дежавю"

Глава 4

Едва полуденное ярило разошлось в полную силу, как лидер молодёжного объединения «Интернет-нет!» Ванька Васнецов уже засел с подвижниками в штабе, который разместился в бывшем Доме пионеров. Тот являл собой типичный образчик архитектуры послевоенного периода. Ничто в его облике не изменилось с прошлого года как снаружи, так и внутри. Всё также величественны были колонны при входе, устремлена ввысь треугольная крыша, широки лестницы и железнодорожной веткой длинны гулкие коридоры.

Ещё вчера Иваново движение носило чахоточный характер, не ставило перед собой политических целей и не прибегало к запрещённым методам борьбы. Но помещённый по облыжному обвинению в смертоубийствах гимназисток прошлым летом в местный каземат Васнецов вышел из его горнила закалённым борцом с англосаксонским игом. И внеочередные выборы мэра пришлись ему как нельзя кстати – он выдвинул свою кандидатуру на этот пост. Тем паче, что на агитацию ему и тратиться не приходилось.

Украшенный мозаикой фасад бывшего Дома пионеров зарисовками социалистического прошлого наглядно свидетельствовали о сущности его взглядов. Вот Ильич несёт бревно на субботнике, далее комсомольцы строят БАМ, ближе к крыльцу – космодром с взмывшим в небо космическим кораблем на фоне суровой сцепки рабочего и колхозницы.

Лидер молодёжного движения шёл на выборы умеренным социалистом, ибо был последовательным противником насилия над государственной властью. В своих действиях и речах он выступал скорее маляром, чем дизайнером: ратовал за лёгкий косметический ремонт, а не за радикальную смену декораций. Наскоро созданный гуашью собирательный образ чиновника на плакате украшал левую стену штаба с надписью «Пасут брюхо в роскоши» и подписью – Ян Гус.

Ванька Васнецов собирался апеллировать в пропаганде привлекательности своих взглядов к историческому опыту всего человечества. Как раз сейчас ивановские соратники штудировали книгу Томаса Мора «Золотая книга, столь же полезная, как и забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии» и добросовестно её конспектировали, высунув от напряжения кончики языков. А шустрая девчушка в крепдешиновом платье вслух цитировала выдержки из статьи Дидро «Собственность».

Сам кандидат в градоначальники с упоением читал работы французского социалиста-утописта Шарля Фурье, периодически вскакивая с мягкого офисного кресла и нервически жестикулируя. Правда, Ванька не собирался следовать его примеру. Тот в течение 30 лет посылал свои книги о справедливом устройстве государства капиталистам, императорам, банкирам и русскому царю Николаю I. На протяжении всей жизни он трогательно ждал сильных мира сего ежедневно в двенадцать часов дня у себя дома. Вестимо, никого так не дождался.

И тут внезапно открывшаяся дверь втолкнула внутрь помещения половозрелого недоросля Фёдора Кулешова. Он потряс колеблющимися листочками в руках и тамбурином отбарабанил:

– Нашёл! Оказывается, не только Европа была заражена бациллой социализма, но и Китай! В девятнадцатом веке китайские повстанцы в Гуанси провозгласили своё государство – «Небесное государство великого благоденствия» и опубликовали свою земельную программу. Да, ещё незаконный сын царя Пергамы Аристоник в дохристианские времена пытался создать «Солнечное государство»!

Ванька Васнецов сдвинул брови линией противотанковой траншеи на прибалтийской границе и в позе выступающего в сенате патриция грозно вскинул головой:

– Ты считаешь социализм заразной болезнью? Смотри, как бы тебя не постигла участь революционера – провокатора Азефа. Между прочим, похоронили его в Берлине в безымянной могиле за №446. Этот номер надобно на лбу всех идейных перерожденцев высечь!

Фёдор Кулешов ощутил пробежавшие мурашки по спине и посрамлённым плебеем присел на краешек стула со словами:

– Это у меня случайно вышло…

После отповеди своего вождя все члены штаба погрузились в чтение. Шурша шёлком платья, даже пламенная соратница его Марина Зубцова преданно примолкла.

Тем временем бомж Захарка, а по паспорту Захар Тимофеевич Красин, вырвался из местного каземата. Попал он туда ещё в прошлом году по собственному хотению из-за намеренного побития в супермаркете бутылок виски «Белая лошадь». Вести о внеочередных мэрских выборах дошли до него с воли и стены узилища стали ему тесны: бывший учитель истории возомнил себя французским завоевателем в будущей военной кампании по овладению постом мэра близким ему по духу соратником.

Упорхнуть ласточкой на свободу из городского каземата Захарке поспособствовала дерябинская правозащитная организация «Доколе?». Она в судебном заседании билась за него аки лев, представив доказательства преследования господина Красина по политическим мотивам. Якобы тот беспощадно искоренял мат из русской речи и на этом поприще подвергся остракизму со стороны местных бичей. Те были негласными осведомителями оперов и по наущению стукачей повязали Захара Тимофеевича по клеветническому извету.

Упавший духом после перепалки с употребляющим исключительно ненормативную лексику сантехником судья благосклонно выслушал доводы адвокатов. И вызывающе натянутая версия произвела на него обильное ассоциациями впечатление, хотя от истины была также далека, как далёк Млечный путь от местного тракта.

По выходу из тюрьмы Захарка был с помпой встречен городскими правозащитниками, но настойчиво уклонился от жарких объятий борцов за чистоту литературного языка подобно главе острова Свободы от снисходительных похлопываний по плечу американского президента. Засим растворился приторным кальянным дымком в свете яркого весеннего дня.

Стопы же свои Красин направил к собратьям по ночлегу на привокзальной площади, ибо зла на них не держал и попал в узилище по своей воле. Он коротенько посвятил бездомную братию в суть своего замысла и по-станиславски распределил роли.

В это время привокзальная площадь загудела закипающим самоваром на обеденном столе. Единственный проходящий через Дерябино поезд выдавил из себя на оплёванный перрон суетящихся пассажиров и двух хранящих безмятежный вид пиарщиков из стольного града. Цепкий взгляд бомжа Захарки тут же выделил франтоватых господ из многоликой толпы.

А о прибытии имиджмейкеров из Москвы ему проболтался закоренелый местный либерал – риелтор Крутиков Модест Петрович. Тот был угнетаем им в местном узилище злоречивыми словами во всё время пребывания в нём Красина. Очередной словесный выпад Захарки долготерпеливый сиделец с видом поймавшего в лапы суслика сыча кровожадно парировал:

– Завтра днём по «железке» прибывают к нам имиджмейкеры из сердца страны. Нанял пиарщиков мой соучастник по либеральному подполью по просьбе мэра, ставленника партии порядка. Но на самом деле они будут трепать вымя патриотической корове и оводами крутиться над её головой. А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь!

Почему-то идейный жулик Модест Петрович аргументировал свои мысли выдержками из старорежимных басен и в этом пассаже своей привычке не изменил. Упоительная же новость пришла к нему от поддерживающего с ним приятельские отношения начальника отдела по социальной политике городской администрации Безвольного Аркадия Дмитриевича. В знак утешения и скорого освобождения из каземата новым хозяином города. Тот, по его разумению, обязательно проявит снисходительность к частнособственническим выкрутасам Крутикова.

И рождённый в зловонной тюремной атмосфере план Захара Тимофеевича по насильственному внедрению в избирательную кампанию градоначальника начал обретать реальные черты. Бомж вкрадчивым манером подкрался к столичным мажорам и стал слезливо предлагать свои услуги носильщика за бутылку дешёвой водки. Те, ничтоже сумняшеся, восторженно согласились.

Захарка подхватил увесистую ручную кладь барствующих господ и засеменил по каменному полу вокзала, торя путь к выходу на площадь. Залётные гости поспешили за ним. И тут в ноги Захара Тимофеевича бросилась размалёванная тётка с испитым лицом и вываливающимися из растерзанной кофты грудями. По-цыгански надрывно она жалобно заголосила:

– Вернись ко мне яхонтовый, ненаглядный мой! Вернись!

Царапая рваные ботинки Захарки обломанными ногтями, довёдшее себя до состояния среднего пола лицо забилось в судорожных конвульсиях. Тот выронил кожаные чемоданы пиарщиков на вокзальное покрытие и сочувственно склонился над ней исхудавшим торсом. А привлечённые истошными воплями полураздетой женщины пассажиры взяли в плотное кольцо живописную кампанию. Имиджмейкеры с трудом вырвались из осады и токмо тогда вспомнили о своих пожитках. Энергично растолкав осаждающих бабу людей геркулесовыми локтями, они вырвали Захарку из центра круга. Тётки же и след простыл, равно как и ручной клади.

Пиарщики вытолкали несостоявшегося носильщика на разогретый солнцем воздух и учинили тому зубодробительный допрос. И Захар Тимофеевич с рвением пленённого диверсанта вызвался им помочь в поиске испарившихся чемоданов.

Вся малочисленная кавалькада тронулась в направлении домов частного сектора. Незаконные строения опятами облепили привокзальную площадь и стоически держались за свою землю. Впрочем, дни нелегальных избушек были сочтены: все кандидаты в мэры хозяина города клялись уничтожить противоправное поселение на корню.

А последнее, что запомнили столичные залётные гости, перед тем как оказаться в плацкартном вагоне поезда на Москву через неделю – это зловещий скрип открывающейся двери, истошное квохтанье и неистребимый запах сивухи. Да, ещё бульканье во рту травянистой жидкости зеленоватого оттенка – несколько капель её зелёнкой окрасили ландышевого цвета рубашки имиджмейкеров. Кто они, куда едут и зачем не ведали. И снятые с поезда за безбилетное проникновение пиарщики так и потерялись на бескрайних российских просторах.

Зато в дерябинской гостинице «Приют» появились два чисто выбритых, напомаженных фанфаронов. В них не угадывались черты Захара Тимофеевича Красина и выдворенного женой из родной квартиры за пьянство бывшего хирурга городской больницы Гладова Александра Александровича. Они были надёжно укрыты за толстыми стёклами тёмных очков без диоптрий и тонким слоем пудры.

В этом собственно и заключался план Захарки по изобличению коварных планов либералов и низведению приспешников капитала до состояния половой тряпки. Его политические симпатии были на стороне умеренных социалистов и он «елико возможно» вознамерился им помочь таким экзотическим манером.

Поселение же бывших бомжей в отель ознаменовалось сверканием перстней на пальцах перед сомлевшим администратором, букетиком из найденных в портмоне пиарщиков хрустящих изумрудных купюр и отказом предъявить паспорта в целях конспирации.

По вселении в кричащий роскошью люксовый номер, Захарка под видом столичного имиджмейкера связался с начальником отдела по социальной политике городской администрации Безвольным Аркадием Дмитриевичем, чья визитка покоилась в нагрудных карманах пиджаков столичных гостей. Тот давно поджидал московских умельцев по стирке грязного белья проворовавшихся господ и даже начал беспокоиться по поводу длительного отсутствия прачек. Между ними состоялся презабавный разговор. Аркадий Дмитриевич приглушённым голосом идейного доносчика спросил мнимого пиарщика:

– Как здоровье вашего патрона? Долгие ему лета… Кстати, укропа передал достаточно? У нас тут грандиозная засолка перезрелых овощей предвидится. И недозрелых, кстати, тоже.

Не посвящённый в тайны шифра Захарка перестуком в тюремную твердь заметил на всякий случай:

– Не совсем… Но, даст бог, хватит и на тех, и на других. Ждём вас на постоялом дворе «Приют» завтра утром.

После скоротечной беседы с законсервированным в городской администрации космополитом наделённый недюжинным умом Красин проник в тайный смысл его вопросов. И не без воодушевления обнаружил в двойном дне чемоданов москвичей долларовые залежи, то бишь пучки укропов. Стало понятно и кого подразумевает под перезрелыми и недозрелыми овощами подсевший на измену Аркадий Дмитриевич: партию порядка, радикальных коммунистов и умеренных социалистов.

А приветившая новых постояльцев администратор сочла насущным долгом временно покинуть свой пост и проникнуть в кабинет хозяина гостиницы Сергея Павловича Вьюна. По навеянному «пакетом Яровой» размышлению сделать это было необходимо. Тут на днях одна московская подружка презентовала ей белоснежное целлофановое изделие с выведенными на нём чёрными буквами словами «пакет Яровой». Вот она и вдохновилась.

Потерявший единственную дочь Анастасию в прошлом году Вьюн между тем был погружён в неизбывную меланхолию, которая не покинула его и при виде ладно сколоченной фигурки сотрудницы. Что, впрочем, не мешало ему блюсти свои интересы и бдеть за порядком в фешенебельном отеле.

– Сергей Павлович, – робко начала доклад администратор, поглаживая располневший карман фирменного пиджака. – Я тут москвичей поселила без паспортов. На вид приличные господа – в очках и без бород. Говорят – прибыли инкогнито и с тайной миссией из центра. Вы – не против? Наверное, это с выборами мэра как-то связано.

Из всех осиротевших отцов Сергей Павлович единственный потерял интерес к политике: оставил опостылевшую супругу, женился на бывшей своей кухарке и ждал первенца мужеского пола. Идти на выборы не собирался, и вносить посильный взнос в избирательный фонд партии порядка бесстрашно отказался: дерябинские гостиницы «Приют» и «Приют+» перешли к нему по наследству и экспроприации не подлежали. Как ими завладел его достопочтимый папаша никому неизвестно – разве что раскалённому паяльнику и разогретому докрасна утюгу.

И Вьюн рассеянно выпроводил администратора вон и выплыл из кабинета, дабы лично убедиться в лояльности столичных гостей существующему режиму. При виде заставленного знакомой снедью журнального столика в номере беспаспортных постояльцев он пришёл в расчудесное состояние духа: в гостиничном буфете хозяйничала его новоявленная жена и не без успеха для семейного бюджета. О чём свидетельствовала и подаваемая им ежегодно декларация о доходах. По ней выходило, что пищевая точка приносила сопоставимую с добычей якутских алмазов прибыль.

К своему вящему удовольствию, владелец гостиницы «Приют» убедился в гладкости выбритых щёк, бледности ликов и тугости кошельков московских конспираторов. И Сергей Павлович с облегчением отринул от себя служащие охранению государственных устоев мысли, коротко взглянув на вальяжно раскинувшихся в креслах франтов. Однако, проявить бдительность на всякий случай не помешало бы и слегка принизить столичных гостей перед лицом местного магната. С видом зашедшего в разудалый кабак жандарма он исторг из упругой груди тройной призыв:

– Баб не обижать, крамолу не чинить, посуду не бить!

Державно оглядев задрожавших ноздрями гостей, хозяин постоялого двора величаво удалился в свои апартаменты. И, уже сидя за столом в кабинете, внезапно подивился смиренному поведению представителей центра без свойственного им снобизма и фанаберии. «Конспирация!» – подумал Сергей Павлович и предался приятным мыслям о приращении капитала к рождению будущего наследника.

Тем чередом подобревший днём от благостных солнечных лучей город к вечеру стал ворчать и наливаться желчью. В супермаркетах обыватели с недоверием разглядывали водянистые куриные грудки, пробовали на зуб лощённые сырные брикеты и остервенело отдирали от рыбьих тушек льдистые коросты. И краснобокие глянцевые томаты, и с жёлтым венчиком на макушке огурцы не внушали им доверия, а на вкус были не слаще лесной крапивы. Происхождение овощей терялось где-то в глубине санкций и контрсанкций.

Бойкие иномарки народных слуг подавливали нищебродов, где-то заливали гудроном детские площадки и разливали коллекционный коньяк по пышнобёдрым бутылкам из вонючей бочки. В кинотеатрах Дерябино шли забойные голливудские поделки и ковались непримиримые бойцы за англосаксонские «печеньки». Переливались всеми цветами радуги ночные клубы и рестораны, выплёвывая наружу одуревших от казённых денег мздоимцев и «за базар ответивших» государственных чиновников. И только телевизионные вести бодрили дерябинский дух, и какая-то дымчатая надежда на гаранта российской Конституции грела обывателей у остывающих домашних очагов. Под стрёкот швейных машинок и пыхтение самогонных аппаратов…

Глава 5

Заявленная встреча мнимых пиарщиков с начальником отдела по социальной политике городской администрации Безвольным Аркадием Дмитриевичем состоялась в гостиничном люксе гостиницы «Приют» ранним утром. В это время маньяки ложатся спать, а законопослушные граждане бреются и чистят зубы. Кумачовый рассвет багрянил у входа в отель гипсовые фигуры двух обнаживших пасти зловещих сфинксов. Они произвели на Аркадия Дмитриевича гнетущее впечатление, как будто предостерегали от необдуманных шагов и капризов изменчивой фортуны.

И он вошёл в помпезный номер с видом лишившейся шерсти овцы или заживо погребённого в фамильном склепе графа. Безвольный суетливо обнюхал и ощупал все предметы интерьера, заглянул под аэродромного размера кровать и включил воду в санузле. Будучи авторитетной особой, начальник отдела по социальной политике городской администрации вёл себя как рукопомойный фармазон на воровской сходке.

Наконец, госслужащий уселся в кресло с витыми ножками и пробежался пальцами по его покатым бокам. Мнимые пиарщики примостились на целомудренно прикрытой шёлковым покрывалом постели и ослабили узлы галстуков с бриллиантовыми заколками.

И тут Аркадий Дмитриевич пересохшим горлом издал протяжный звук и с интонацией кочующего по степям скифа произнёс:

– Господа, вы призваны сюда по настоянию нынешнего мэра Дерябино. Он мнит себя будущим градоначальником и с вашей помощью надеется поправить свой имидж. Что, честно говоря, равносильно повороту течения реки вспять. Помните? Турецкий паша в своё время надменно заявил: «Скорее Дунай потечёт вверх, и небо упадёт на землю, чем Измаил сдастся». Как известно, дело закончилось её взятием бравыми ребятушками Суворова…

После этих слов Безвольный покусанным бешеной собакой обывателем взвился с кресла и совершил броуновское движение по комнате. Засим в образе Малюты Скуратова приблизился к мнимым пиарщикам, прижал артритные колени Захарки к кровати и как бы вздел того на дыбу:

– Это кто сказал? Кто из вас чревовещатель? Ну, быстро признавайтесь…

Не добившись ожидаемого эффекта, Аркадий Дмитриевич осиновым колом встал в центре комнаты и с пафосом изрёк:

Я – космополит и победами русского оружия не восхищаюсь, и восхищаться не собираюсь! И вообще, чем меньше у нас побед, тем сытнее наш обед!

Бывший учитель истории Красин Захар Тимофеевич внутренне оскорбился принижением роли Российской империи в виктории над османами и низведением народного духа до битком набитого брюха, но был вынужден согласиться с Аркадием Дмитриевичем. Навязанная им самим себе роль столичного имиджмейкера принуждала его к этому. И мнимый пиарщик только с жаром уверил гостя, что возмутительные слова слетели именно с усохших уст госслужащего.

В ответ чело Безвольного омрачилось и он с печалью в голосе досрочно отправленного в отставку чиновника за утрату доверия Первого государственного лица России жалостливо поделился:

– Гнетут меня большие сомнения по поводу победы Гарманюка на мэрских выборах. И либералы нынче не в чести. Всем ещё памятны итоги приватизации бывшей госсобственности в нашем поселении. Что мне, космополиту, остаётся? Сыграть свою игру…

Безвольный настороженно оглянулся по сторонам пойманным на заговоре царедворцем, прислушался к шуму текущей воды из крана и приглушённо булькнул:

– Требуется провокация! Подобно той, что устроили власти Чикаго в девятнадцатом веке во время забастовки рабочих четвёртого мая. Кто-то бросил бомбу – раздался взрыв. И сие послужило сигналом к разгулу буржуазного террора…

Аркадий Дмитриевич с силой прикусил нижнюю губу, так что показались капельки крови. Порывисто вскочил, плотненько закрыл парчовые шторы на окнах и расхрабрившимся павлином вернулся в обтянутое холодной кожей кресло. Мнимых пиарщиков шокировала невыразимая мерзость его слов. Они боязливо переглянулись, и бывший бомж Захарка со скрежетом гвоздя о матовую поверхность роскошного лимузина проскрипел:

– То есть, вы хотите, чтобы мы… Но ещё товарищ Сталин, говорят, считал: «Если случайность имеет политические последствия, надо бы присмотреться – случайность ли она?» Это же белыми нитками по чёрной рогоже будет шито! А вдруг погибнут люди?

Аркадий Дмитриевич ящерицей слез с кресла, подкрался к сидящим на кровати господам и как бы избавился от хвоста:

– Боже упаси! Надобно только устроить народные волнения. Власть струхнёт и выборы отменит… Применит акт административной твёрдости!

Сан Саныч понимающе кивнул и как бывший хирург вскрыл сердечные чаяния Безвольного без парализующего наркоза:

– Ага, там, глядишь, нынешнего мэр «уйдут» за допущенное безобразие, а вы будете исполнять его обязанности до конца года. Как самое доверенное ему лицо… По обоюдному непротивлению сторон.

Тогда приближённое к градоначальнику лицо слегка зарумянилось поджаренным окорочком и выдохнуло паром:

– Вот именно.

Для сокрытия подпаленного состояния Аркадий Дмитриевич разгладил складки брюк и высморкался, придав своему лицу дубовое выражение.

– Кстати, укроп в целости довезли? – с французским прононсом поинтересовался он, аккуратно складывая в карман пиджака надушенный носовой платочек. – Это – «баксы» от известного фонда на умиротворение городского люда перед выборами, дабы не взялись за топоры и вилы. Ваш шеф Гарманюком доволен и жаждет видеть его мэром ещё пару лет. И не мудрено – самые лакомые куски дерябинской собственности тот отправил ему прямо в ненасытный рот. Дайте, что ли водички испить – в горле пересохло.

Красин подмигнул Гладкову и в образе поймавшего на блесну жирного сазана рыбака устремился к пузатому холодильнику в холле люкса. Тот изрыгнул из чрева запотевший крутобёрдый графинчик с изумрудного цвета жидкостью. И замысленная бывшим бомжом Захаркой мыльная опера по нейтрализации идейных противников как бы начала пениться.

– Надеюсь, это не абсент? – тревожно вскинулся всем телом Аркадий Дмитриевич и залпом осушил неизвестно как затесавшийся в имперский интерьер люкса граненый стакан с предложенным напитком.

А мнимые пиарщики замерли в ожидании действия дурманящей жидкости капельками стекающей из поломанного кухонного крана воды. Уже через несколько минут Безвольный прикрыл глаза и с интонацией перебирающего чётки буддийского монаха тягуче заговорил. Из его вялотекущего речевого русла «попёрло» следующее:

«Оказалось, что начальник отдела по социальной политике администрации Дерябино не был томим желанием второго пришествия во власть своего нынешнего шефа и не собирался этому способствовать. Но для начала препарировал причины народного слива в унитаз тройного «г».

Георгий Германович Гарманюк был ставленником партии порядка: своих не трогал, чужих «гнобил». И до весны текущего года был обожаем горожанами за поощрение им огородного стояния раком. По инициативе градоначальника дачникам в Дерябино разрешалось выращивать продукцию на своих грядках в промышленных масштабах и продавать на рынках с высочайшего его позволения. Но заложенная ещё вождём народов мина замедленного действия под коммунистическую идеологию при Гарманюке разорвалась».

Аркадий Дмитриевич замолк, погрузился в созерцание своей коленки и по-старчески надломленным голосом пояснил:

– Дачи от русского слова «давать» появились ещё в петровские времена – Петр I раздавал оные как знак особой благосклонности. В советские годы личный клочок земли разъедал коллективистское сознание мирян, яко соляная кислота живую плоть. Пуповинная связь дерябинцев с личным огородом года от года крепчала, и резать её во имя призрачной победы коммунизма они не торопились. Да и в благодатные годы застоя идеология играла роль костыля для поддержания дряхлеющего государственного тела. Вот народ и позволил разрушить страну Советов под нажимом отожравшихся элит и под радостные крики заокеанских клик. Ибо не ведал, что творил…

Тело Безвольного выгнулось в знак протеста против наветов на англосаксов и тут же обмякло. Он-то как раз считал, что красная империя рухнула естественным путём без вмешательства враждебных сил. Аркадий Дмитриевич с трудом разлепил отяжелевшие глазные веки, с удивлением оглянулся вокруг и монотонно «осыпался» пожелтевшими осенними листьями:

– Когда городская казна скукожилась, градоначальник вознамерился поднять дачные сборы до неподъёмных для народа размеров. И Георгий Германович наглядно увидел народное недовольство из инсталляций на асфальте. То пучками петрушки выложат букву «г» в кубе перед его домом, то соорудят кучу из картошки перед крыльцом мэра. Все эти акты растительного неповиновения мне хорошо известны и я ощутил себя двугорбым верблюдом.

Начальник отдела по социальной политике попытался изобразить из себя жующего колючки странника пустыни и выплюнул на пол по чужой воле забредшее в голову сравнение:

– Подобно французскому мыслителю восемнадцатого века Жану Мелье. Будучи священником, он создал последовательное материалистическое учение в книге «Завещание». И покончил с собой, тяготясь противоречащим его убеждениям обязанностям. Есть такая версия.

Он горестно всхлипнул и сгорбился. Захар Тимофеевич придвинул кресло вплотную к Аркадию Дмитриевичу, поощрительно стукнув его по напрягшейся спине кулаком и как бы вытряхивая монетки из копилки. И тот «просыпался» денежным дождём на журнальный столик:

– Вновь занять пост градоначальника у Гарманюка столько же шансов, как и у библейского богатея пролезть в игольное ушко. Это с одной стороны. С другой – политые яйцами и измазанные тортовым кремом либералы ещё дальше от победы, чем бегущие через Березино наполеоновские войска. По материальным соображениям надо бы держаться за хвост лошади мэра, а по идейным – поддержать сброшенных с её крупа реваншистов. И я решился отринуть всех и на благотворительные столичные средства «вспучить» этот жалкий город…

Безвольный вздрогнул, встал с кресла и с видом зомби покинул номер мнимых пиарщиков. Глаза его были устремлены вперёд, а ноги шли сами собой. Удовлетворённо потирая отмытые гостиничным мылом руки, бывшие бомжи Красин и Гладов приступили к заслуженному пиршеству из доставленных в номер яств. При этом нарекая каждый отправленный в рот кусок именем идейного противника, ибо вскрытая подноготная тайна служащего в городской администрации чиновника позволяла надеяться и на съедение других соискателей на пост мэра. Кроме соратника, естественно!

Тем временем избранный единогласно председателем городской избирательной комиссии Чесноков Павел Дмитриевич пребывал в горьких раздумьях. Покинув с некоторым сожалением пост директора художественного музея, сей господин утратил здоровый аппетит. Он ещё раз обозрел список зарегистрированных кандидатов на пост хозяина города и испытал обезвоживающее тошнотворное чувство.

Избирательное меню включало в себя пять «блюд»: действующий градоначальник Гарманюк Георгий Германович от партии порядка, лидер молодёжного общественного движения «Интернет-нет!» Васнецов Иван Петрович от умеренных социалистов, редактор нелегальной газеты «Вилы» Кротов Прокопий Сидорович от радикальных коммунистов, директор местной гимназии Брюшкина Нонна Федоровна от либералов и от глубоко законспирированного криминала под маской представителя малого бизнеса владелец местных оптик Демьян Сергеевич Ненашев. Лично Павел Дмитриевич ни одно из представленных «кушаний» не считал съедобным.

Вопреки вожделенным ожиданиям партии порядка системная оппозиция кандидатов на пост мэра не выдвинула – боялась потерять лицо перед большим народным волеизъявлением. Сам Чесноков был ярым приверженцем такой организации государства, при которой «никогда ничего прямо не дозволяется и никогда прямо не запрещается». Он уже обзавёлся графским титулом из рук самозваных потомков Романовых и очень этим кичился перед родными и неродными детьми. Перед взрослыми пока не решался из опасения получить битой в накрахмаленную грудь.

Но с тех пор изъяснялся с домочадцами витиевато и чванливо.

– Дорогая, изволь сегодня подать ужин в столовой, – неизменно говорил он обабившейся супруге, заходя на тесную кухню размером в четыре метра. – Да, и водочку перелей в графинчик и поставь возле канделябра.

На что доморощенная графиня дворовой девкой отвечала:

– Заведи себе прислугу и прикупи дом с мраморными колоннами. Стащил канделябр с прежнего места службы и барствует!

Надо заметить в скобках: в бытность директором дерябинского музея Чесноков украшал семейный очаг только безделушками из старорежимного быта. Цену современному искусству он знал – на его памяти скандалом закончился международный художественный конкурс в одном европейском городе. Признанная лучшей картина оказалась планом эвакуации при пожаре. Да и выставленная скульптура мужских ягодиц высотой в пять метров в британской галерее Тейт в Лондоне удостоилась токмо его плевков в бесстыдно раззявленную пятую точку.

И участвующие в выборах граждане и одна гражданка у Павла Дмитриевича вызывали стойкое неприятие и отвращение. Но существующий порядок вещей его устраивал совершенно, ибо позволил по-тихому расхитить музейные фонды во имя поддержания родовитого статуса. Однако у нынешнего хозяина города шансов не было, а от остальных несло порохом и застарелой вонью. И именно ему надлежало обеспечить победу партии порядка, дабы не поколебались государственные устои.

Как председатель избиркома Чесноков уже был ошпарен из закипающего котла народного недоверия. Проживающие с ним в одном доме соседи перестали с ним здороваться, а сидящие на лавочке у подъезда пенсионерки бросали подсолнечную лузгу ему в след: городской люд в честный подсчёт голосов не верил. Да и он сам, бывало, запихивал пачки бюллетеней за нужную партию в избирательные урны по велению служебного долга и во благо сохранения личного покоя.

На своём новом поприще Павел Дмитриевич чувствовал себя ведомым на бойню бараном. И первым предвестником его судьбы стал визит доверенного лица директора дерябинской гимназии Брюшкиной Нонны Фёдоровны. С вкрадчивостью змея-искусителя в эдемском саду и с наливным выражением свежевыбритого лица преподаватель компьютерной грамотности Илья Бессонов вторгся в кабинет председателя городской избирательной комиссии пополудни.

Снисходительно оглядел намеренно аскетическую обстановку, бросил заискивающий взгляд на портрет Первого лица государства Российского над головой Чеснокова и нарочито скромно уселся на стул перед ним.