Текст книги "Хроники Дерябино в трех частях. Часть 2. Дежавю"

Глава 7

Слёт покореженных внутренними разборками местных авторитетов в окружении накачанных борцов проходил в обстановке строжайшей секретности и под предлогом празднования юбилея одного из них. Неуместная пышность сервировки столов в обеденное время компенсировалась строгостью костюмов участников сходки и отсутствием легкомысленных дерябинских кокоток.

После салатной разминки в ресторанный зал тенью отца Гамлета проник Демьян Сергеевич Ненашев. Прибыл ставленник криминала на общий сбор инкогнито и как бы невзначай.

Как основное блюдо он был принят собранием под жидкие аплодисменты: не все городские «бугры» источали восторг по поводу его кандидатуры. Хозяин городских оптик комиссарской походкой прошествовал к центру зала – уверенность ему придавала относительная легальность его бизнеса. И пять авторитетных в определённых теневых сферах граждан города приступили к разговору под истомлённую жаром дичь.

– Демьян Сергеевич, как предвыборную уху варить будем? – со смешком в голосе начал дебаты вор в законе Катран, неожиданно продемонстрировав глубинное знание народного фольклора.

Непревзойдённый удильщик рыбы Демьян Сергеевич не растерялся, присел за стол и в тон любителя криминального лова отозвался:

– Нарвём укропа, подсечём карасиков и на эту мелочь поймаем щуку… Лишь бы зелени хватило!

Непосвящённому человеку могло показаться, что интеллигентные люди собрались на рыбалку с последующим потрошением трофеев. Трансформация блатного сленга в удобоваримый обывательский лексикон давалась закоренелым авторитетам с трудом, но предвыборный момент диктовал свои законы. Слишком многое было поставлено на краплёную карту, и криминал слился с бизнесом в едином речевом контексте.

Авторитет Щербатый тщательно зажевал лапку дичи и как бы ткнул обглоданную кость в объёмную грудь Ненашева когтистым заверением:

– «Зелень» будет!

– На счёт карасиков я что-то не понял. «Мочить» будем? – сдавленным в горле вопросом нежданно проявился ждущий коронации «беспредельщик» Могильный и отправил в рот кусочек сочившегося кровью бифштекса.

А Демьян Сергеевич внезапно ощутил холод лязгнувших наручников на запястьях и с твёрдостью дамасской стали возразил:

– Ни в коем случае! Рыбёшку эту на денежный кукан насадим, а с щукой придётся повозиться… У неё этим укропом гектар с гаком засеян, ещё щурёнкам на всю жизнь хватит!

Владелец дерябинских оптик завистливо вздохнул, протёр салфеткой близорукие глаза и как бы замшелым сомом встрепенулся:

– Да, мне вчера с аэропорта звонили – вроде похожий на мэра дядька ночью на Гоа улетел по чужой «ксиве». Может добровольно под корягу забился? Хотя партия порядка что-то не «гоношится» – он же от них кандидат, значит, Гарманюк в теме. Тут другое дело…

Неосознанно для себя сунувший в обывательскую речь полуворовские слова изюмом в булку Демьян Сергеевич огорчился. И радетель за малый и средний бизнес смял салфетку под рукой, осушил рюмку водки под хрустнувший на зубах маринованный огурчик и сдал подельникам близким ему по духу капиталистов:

– Наша бизнес-элита задумала народ «взлохматить» повышением тарифов ЖКХ, ценами на продукты и услуги. Дабы взялся за топоры и вилы! Мнится им новая буржуазная революция по типу февральской заварушки в прошлом веке. Большевиков на горизонте не наблюдается, вот они под шумок власть и захватят. А нам останутся объедки…

И чуть не поперхнувшийся сочной оливкой косноязычный авторитет Перчённый вдруг подал голос в ответ на опасения теряющего зрение Ненашева:

– Знающие люди что пишут? Когда Керенского спросили об условии сохранения царской России, то он со всей откровенностью ответил: «Меня надобно было расстрелять!»

После оброненных в салат покаянных слов властителя либеральных умов прошлого века участники слёта так и застыли алебастровой девушкой с веслом. Сам опростоволосившийся авторитет с силой ударил кулаком по не раз битой в разборках скуле и сквозь брызнувшие слёзы полузадушенным голосом побожился:

– Век свободы не видать! Это не мой «базар», у меня что-то в башке тренькнуло…

Присутствующие с лёгкостью поверили не окончившему и десяти классов общеобразовательной школы «корешу», но настоятельно рекомендовали закрыть «пасть» и больше не «вякать». А осрамившийся «бугор» прикинулся болотной кочкой и до окончания банкета не высовывался.

Давящую атмосферу разрядила взлетевшая к навесному потолку бутылочная пробка, а сопутствующая ей пена щедро окатила обезноженную дичь на столе. И тогда слово взял степенный авторитет Шишка, поблёскивая матовой макушкой подобно драгоценному камню в мусорном ведре:

– Нам кровавый «кипиш» ни к чему. Налетит национальная гвардия и отправит всех на цугундер. И нас заодно. А наша бизнес-элита думает, что если бы в одна тысяча девятьсот седьмом году Ленин при бегстве из России по неокрепшему льду Ботнического залива провалился в полынью, то и октябрьского переворота не было бы? Так может рассуждать только подслеповатый фраер!

Последняя фраза ещё не успела слететь с его прикушенных губ, как всю степенность авторитета майским ветром сдуло. Он вскочил, нацелил вилку в кадык Перчённого и разразился площадной бранью. А мышечная масса повскакала с мест и приняла бойцовскую стойку дзюдоистов. Рты участников слёта как будто тестом залепило – каждый боялся высказать что-то непотребное с чужого голоса.

Одновременно авторитеты жестами призвали возбудившуюся охрану успокоиться и воткнули наточенные ножи в остывшую на блюде дичь. Ибо политический момент требовал консолидации общих усилий, а не разобщённости по узколичным мотивам.

А в это время к ужасу притихшего на стуле Демьяна Сергеевича в его голове майскими колоннами пошли титры: «Переворот – это когда у власти меняются люди, но ничего не происходит кардинального. Одна тысяча девятьсот семнадцатый год полностью изменил историю России. Были уничтожены все сословия, и родилось бесклассовое общество. Временное правительство развалило Российскую империю, а большевики её вновь собрали. Из руин и крови. А либералы в одна тысяча девятьсот девяносто первом году повернули историю России вспять. Через разрушения и падение перед Западом на колени».

И тут в унисон его потусторонним мыслям криминальная шестёрка Мозговитый как бы в оправдание своей фамилии с застывшей в руках вилкой выдал:

– Царский генерал-лейтенант Яков Слащёв был ярым монархистом и любимцем «чёрного барона» Врангеля. Он казнил красноармейцев сотнями. Бежал в Турцию, но скоро вернулся в советскую страну. Так вот он писал в дневнике: «Красные – мои враги, но они сделали моё дело, возродили великую Россию. А как они её назвали – мне на это плевать». Поэтому треть царских офицеров присягнули большевикам, а дореволюционные полковник Шапошников и генерал Брусилов навечно покрыли себя славой как красные военачальники в Великую Отечественную войну.

После произнесённой речи потерявший всякую надежду стать авторитетом элемент свернул столовый прибор трубочкой и сполз со стула на пол дырявым мешком с бататом. Ненашев полил голову шипучим напитком из обезглавленной бутылки и наваждение прошло. После чего владелец дерябинских оптик в образе открывшего в себе второе зрение слепца с достоинством поднялся со стула под вздыбленные брови криминалитета. Обтерев бумажной салфеткой липкие щёки, Демьян Сергеевич бросил обозлённым на «Антанту» юнкером её на стол.

– Я передам ваше мнение бизнес-прайду, – тряхнув гривой волос, произнёс Ненашев и оскалился. – Я, кажется, на спиритический сеанс попал, а не на встречу досточтимых граждан. Засим позвольте мне откланяться…

Исполненная дворянского достоинства фраза рассеялась в кабацкой атмосфере дымком от выстрела «Авроры». Откуда ни возьмись, в зал ворвались казённые люди и повалили собравшихся на залитый «шипучкой» пол под стрекочущее щёлканье телеобъективов. А вызвали наряд полиции и снимающую братию из местного телевидения мнимые пиарщики Захар Тимофеевич Красин и Гладов Александр Александрович во исполнение своего предвыборного плана.

Под предлогом что-нибудь покушать они некоторое время тёрлись за ресторанной дверью и улучили момент для вторжения в зал под видом оголодавших иностранцев. Оных, вестимо, выперли, но увидели они достаточно.

И хотя бывший бомж криминальных авторитетов лично не знал, однако с «мордоворотами» в зале был знаком изрядно. Да и хозяин всех местных оптик Демьян Сергеевич не раз выкидывал его кутёнком из помещения на трескучий мороз собственноручно. По всему видно было: намечалась спевка бизнеса и криминала с последующим исполнением заупокойной мессы по народовластию. А в расчёты возомнившего себя дирижёром выборов градоначальника Захара Тимофеевича это не входило. Вот он и напел местным операм балладу о планирующемся покушении на Гарманюка нанятым криминалитетом киллером.

Между тем атакованный тележурналистами владелец гостиницы «Приют» Сергей Павлович Вьюн поведал, стыдливо прикрывая лицо прейскурантом гостиничных услуг:

– Я в политику не лезу, а предоставил почтенным горожанам ресторан для невинного празднования юбилея. Между прочим, в дневное время и без цыганских плясок. Какие ко мне могут быть вопросы?

Вскрывшие гнойник слияния криминалитета с частным капиталом мнимые пиарщики вернулись в свой люксовый номер в предвкушении первой победы над конкурентами кандидата от патриотических сил. Мнилось им: хозяин всех дерябинских оптик сразу после выхода из местного околотка забьётся вошью в какую-нибудь щель, как будто бы его посыпали дустом.

А солнечный день уже катился пареной репой к неизбежному концу в тёмном чреве. Сумрачные тени начали проникать во дворы и на аллеи парков, затемнять помещения офисов и госучреждений. Ручейки людских потоков сливались в полноводные реки, разбиваясь о транспортные запруды и светофорные столбы.

Но упавшая на чело редактора местной газеты «Особый путь» Валерия Ивановича Гудкова тень имела совсем другое происхождение. Забредший по малой нужде в гостиницу «Приют» фотокорреспондент Владимир Чижиков стоял перед ним немым укором без малого пять минут.

Всей своей пронырливой душой папарацци безмолвно негодовал, бросая на редактора гневливые взгляды. Володька принёс в «клюве» фоторепортаж с места событий: иллюстрации к печальной повести о публичном осквернении доселе незамутнённого лика Ненашева Демьяна Сергеевича. И был горд этим, как вскрывший возню штаба демократической партии за океаном против «красного» отщепенца в своих рядах хакер.

Однако барометр общественного сознания показывал бурю. С силой откинувшись в кресле на спрятанные за ним напольные дубовые часы, Валерий Иванович громовержцем испускал молнии в возомнившего о себе невесть что фотокорреспондента:

– Ты не понимаешь? После тиражирования твоих картинок Ненашев сольётся в канализационную трубу! Это неприкрытое давление на избирателя! А мы должны блюсти нейтралитет во имя спокойствия и порядка. Да, садись ты. Что стоишь вешкой на дороге…

И Чижиков свернулся гремучей змеёй на мягком стуле, выпустив словесный яд:

– Вы хотите, чтобы мэром стал ставленник криминала? С одним из них я тёрся в прошлом году в местном каземате… Ну, вы знаете. Одну криминальную революцию мы уже пережили, вторую – не потянем!

Володька же сохранил самые горькие воспоминания о городском узилище, когда томился в нём по подозрению в убийстве гимназисток. И этот опыт навсегда оставил шрамы на его свободном от политических волнений сердце. Валерий Иванович поёжился дородным телом в кресле и пробурчал себе по нос:

– Ну, ты, положим, в первую криминальную революцию ещё в школу ходил и по утрам «сопливил»…

И тут перед глазами Гудкова колыхнулась страничка откидного календаря на рабочем столе с советской символикой и датой рабочей стачки на Путиловском заводе. Он протяжно вздохнул и сразу же тяжело выдохнул как бы мехами кузнечного очага с поддувалом, подняв пыль с сейфа:

– Ты не о пролетарской ли революции тайно грезишь, любезный? Так это тоже проходили… Ленин-то, пишут, был немецкий шпион и террорист! Приехал в Россию в опломбированном вагоне и с мешками денег на государственный переворот.

Внезапно папарацци вцепился дрогнувшими пальцами в край столешницы и в образе пронзающей взором вековые дали ясновидящей Ульяны сообщил:

– Некто профессор Старцев в начале перестройки клеймил советскую власть и втаптывал в грязь её основателя, за что получил грант и поехал к янки работать в библиотеке конгресса Америки. И там обнаружил повергшее его в оторопь нечто. Вдохновитель холодной войны Джордж Кенан написал объёмный труд с доказательствами фальши сенсационных документов об участии немцев в русской революции. Доклад засекретили и задвинули в пыльный угол. А первый акт террора был в Кремле: юнкера триста солдатиков из пулемёта расстреляли…

После этих слов Чижиков упал со стула и затаился на полу в позе эмбриона, но через короткое мгновение резво вскочил и по-младенчески невнятно «прогукал»:

– Это не я… Это не мои слова… Ну, вы знаете!

Да, политическая аморфность Володьки была общеизвестна. На извилистую стезю папарацци он выходил исключительно из материальных соображений: редактор ему доплачивал за пикантные кадры из жизни власть имущих и госслужащих. Что позволяло, между прочим, Валерию Ивановичу увереннее чувствовать себя на посту и рассчитывать на безбедную старость.

– Ладно, оставим это. Надо тебе больше спать и чаще гулять, – заключил он с интонацией участвующей в битве экстрасенсов на телеэкране ведуньи. – Хотя для здоровья долго дышать кислородом не полезно – небольшой хронический недостаток этого газа продлевает жизнь. Горцы-то сколько лет живут?

И Чижиков взбирающимся на неприступный утёс скалолазом как бы вонзил ледоруб в скальный уступ:

– Мои прогулки на природе в прошлом году повысили наш тираж втрое! А в гостинице «Приют» внештатный сотрудник подпольной газеты «Вилы» крутился. Гвоздиков, кажется… Ну, вы знаете… Он, небось, уже заметку в своём революционном листке о Ненашеве тиснул и разбрасывает агитки сейчас по дерябинским мостовым. А вы моего творения чураетесь…

Валерий Иванович с наслаждением вспомнил прошлогодний ажиотажный спрос на своё издание подобно вспомнившей первую брачную ночь пожухшей от времени деве. Он ослабил любовно затянутый Люси узел галстука на шее и тоскливо протянул:

– Хоть бы кого убили, что ли… Для погашения накала политических страстей! У нас даже тапки с активной жизненной позицией – один всегда левый, другой – правый… Давай сюда свой фоторепортаж.

Окрылённый папарацци воспарил, подлетел к редакторскому столу с самодовольством покорившего неприступную вершину альпиниста и бережно вручил патрону флешку. И тут же парашютистом был опущен на грешную землю антигуманной просьбой редактора:

– Будь добр, пройдись там по кустам Сиреневой поляны… Вдруг какой-нибудь «жмурик» отыщется! А то эти выборы меня в могилу сведут… Либералы лодку раскачают, социалисты опрокинут, а коммунисты веслом в лоб дадут. Лучше пусть Гарманюк победит – его бардак хотя бы управляемый! Хотя однообразие продлевает жизнь, но зато укорачивает душу. И вообще настоящая российская элита может выйти только из чекистской шинели! Всё, ты свободен.

Чижиков наевшимся отрубями воробьём вылетел в дверь, уткнувшись головой в располневшую грудь секретаря Люси. Та спешила к шефу с чашкой кофе и тарелкой с марципанами. Еле уловимый запах миндаля проник в мозг папарацци и ему на ум пришли чужие мысли: по одной легенде причиной изобретения марципана послужил голод, когда единственным сырьём для хлеба оказался миндаль; по другой – он был создан как лекарство от душевных расстройств, ибо благотворно влияет на нервную систему. И он искренне обеспокоился психическим состоянием шефа, от которого зависели его гонорары и общественное равновесие в городе.

Но Володька с негодованием отогнал чужеродные измышления и задержал взгляд на рвущемся из выреза секретарского платья бюсте. И ему стали понятны все мотивы запинающегося сознания редактора: и попытка отсидеться на берегу волнующегося политического моря, и желание победы кандидата от партии порядка и стремление уйти в подполье. «Попался» – по-доброму подумал Чижиков и устремился за город на поиски какого-нибудь завалящего трупа.

Естественно, папарацци никому смерти не желал, но остро нуждался в пополнении коллекции фотоальбомов с портфолио дерябинских гимназисток. А тут как раз одна намедни нежно улыбнулась ему с соседского балкона, хищно приоткрыв не тронутые помадой губы. На счёт своих внешних данных Чижиков не обольщался и ему требовались значительные средства для привлечения красоток в его одиноко плывущую среди кувшинок жалкую посудину.

Между тем в самом центре Сиреневой поляны Володька обнаружил целые залежи выброшенной корреспонденции из писем, счетов и поздравительных открыток. Застывшая перед ними воткнутыми в землю вилами Софья Марковна с прижатым к груди полузадохнувшимся шпицем гневно причитала:

– Что делается, что делается! Вот как наша почта работает. Это всё проклятые капиталисты виноваты! Создали условия, при которых каждый только о себе заботится и топчет грязными сапогами других людей. Вот полюбуйтесь теперь на это безобразие!

Но папарацци любоваться этим безобразием не стал, а с участившимся сердцебиением принялся рыскать по близлежащим кустам. А вдруг с почтальоном что-нибудь случилось, и он нуждается в помощи? Но его ждало облегчение и разочарование одновременно: никаких признаков смертоубийственной драмы не наблюдалось. Фоторепортаж же о несостоявшейся долгожданной встрече, штрафах по не доставленным квитанциям и неполученной весточки от родных и близких вдохновения у Володьки Чижикова не вызвал.

И он уже было направил стопы в домашнюю обитель, как наткнулся на вызвавшее похолодание в его груди явление. В сумрачной глубине Сиреневой поляны папарацци увидел фрагменты человеческих тел с признаками хирургического вмешательства. Ампутированные конечности и студенистого вида внутренние органы выглядывали из слегка прикопанных землёй больничных полотенец. Потрясённый повальным очерствением людей фотокорреспондент даже не стал делать снимков, дабы не озлоблять дерябинцев перед выборами градоначальника.

А после всего увиденного на Сиреневой поляне папарацци впервые усомнился в благодатности рыночных отношений среди людей и поспешил покинуть её с ощущением уксусной настойки на губах. На городских улицах уже в сумерках он увидел снующего среди людей внештатного сотрудника подпольной газеты «Вилы» Гвоздикова. Тот настырно совал в протянутые руки горожан чрезвычайный выпуск своего издания с красочным репортажем из гостиницы «Приют». Застигнутые врасплох физиономии криминальных авторитетов и едва прикрытое капустным листом лицо Ненашева вызывали приступ мстительного хохота у городского люда. Как же мелочны мы бываем, когда нам не хватает куража на грандиозное и дерзкое дело…

Глава 8

Вернувшиеся под вечер в помпезный номер отеля «Приют» после успешно проведённой диверсии в тылу идеологических противников мнимые московские пиарщики застали у своих дверей пышнотелую фигуру. Брюшкина Нонна Фёдоровна прознала о приезде расфранченных господ в Дерябино от сына сгинувшего на столичных задворках Аркадия Дмитриевича Безвольного. Политически заточенный гимназист проболтался об этом в пылу жаркой полемики с исповедующей монархические взгляды племянницей начальника полиции Стародубцева Сидора Ивановича. Получив тетрадкой по лицу, девчушка пожаловалась директору гимназии с подробным описанием задиристого инцидента.

И Нонна Фёдоровна «закусила» удила: прибыла на городской постоялый двор для водворения заезжих гостей в собственное стойло. Содержанка мирового капитала упокоила своё «контрабасное» тело в гостевое кресло, обнажила верхний ряд золотых зубов и предстала в личине раскрывшего русский заговор против англосаксов заокеанского патриота. Ставленница либералов была немногословна и прямолинейна как штыковая лопата:

– Нам стало известно, что вы прибыли в наш город по призыву нынешнего мэра Дерябино. Нам также известно, что вам заплатили за продвижение его кандидатуры на пост будущего градоначальника.

С каждым произнесённым словом Нонна Федоровна всё больше приобретала вид обеспокоенного кремлёвской пропагандой сотрудника Госдепа США. Она поиграла многочисленными перстнями на заострённых маникюром пальцах перед бегающими глазами имиджмейкеров, для пущей убедительности сверкнула бриллиантами в ушах и воодушевила постояльцев гостиничного номера прельстивыми словами:

– Мы заплатим больше, много больше. Вам надлежит сколотить группу из ретивых дерябинцев и каждый день пикетировать здание городской администрации. Лозунги политические: «Долой государственный капитализм для одиночек, да здравствует предпринимательская свобода для всех!» или «Запад нам поможет, Запад с нами»! Народ Ильфа и Петрова любит – он поймёт.

В головах мнимых пиарщиков застучали топоры и завизжали пилы. Захар Тимофеевич Красин и Гладов Александр Александрович изобразили из себя полную готовность сколотить отряд преданных либеральным ценностям борцов. Они встали в полный рост перед «грантоедкой» и по-шутовски отдали ей честь. А бывший бомж Захарка даже опустился на одно колено и холопом поцеловал барскую ручку. И вся эта мизансцена насторожила Нонну Фёдоровну – слишком отдавала фарсом или водевилем.

Красин тут же понял свою оплошность: снобствующие московские пиарщики по определению не могли вести себя смердами. Он сделал вид, что обронил платиновую запонку на пол и по случайности наткнулся на дамский палец. Захар Тимофеевич с достоинством испанского гранда приблизился к журнальному столику, выпил наполненный водой стакан и деловито пробасил:

– И это всё?

Наёмница мирового империализма ядовито улыбнулась и в образе атакующего мартышку хладнокровного питона прошипела:

– Нет, конечно! Надобно спровоцировать народные волнения на почве ухудшения жизни и ослабления курса рубля. И намекнуть, что с моим приходом в городскую администрацию потекут западные инвестиции и прибудут высокие технологии. Нечего нам со свиным рылом в калачный ряд соваться! Отдадимся мировому капиталу, и родится здоровое дитя…

«Что-то мне это напоминает», – с хирургической точностью подумал Гладов и вопросительно взглянул на Захара Тимофеевича. А у того перед глазами пробежали потухшие заводские домны, порезанные на металлолом подводные лодки, обезлюдевшие деревни и торгующие на барахолках чем придётся горожане. Дабы не возбуждать подозрений в приверженности либеральным ценностям у «грантоедки», он отвёл взгляд в сторону авангардного натюрморта на стене люкса и требовательно спросил:

– Гроши у вас с собой?

И Нонна Фёдоровна как бы растеклась поспевающей опарой в кресле для выпечки пышногрудого каравая. Она гордо достала из модельной сумки пластиковую карту и молчаливо бросила её на журнальный столик, как бы ненароком уронив и брелок с ключами от статусной машины. Гордость эта объяснялась просто: сей предмет дамского туалета по стоимости ничуть не отличался от украденной у газпромовской уборщицы «авоськи», а доставившая Брюшкину на «тайную вечерю» автоповозка была точь-в-точь как у неё.

Директор гимназии искушающим добропорядочного гражданина греховодником перед парадным входом в зловонный вертеп прошептала:

– Это аванс. Пин-код – четыре шёстёрки.

Дьявольский характер цифр тревожным звоночком прозвенел в голове у Красина, хотя мистицизм не был свойственен его живой натуре. Он начал жалеть о задуманном им маскараде: слишком много чужих банкнот оказалось у них на руках и как бы ни пришлось за них боками ответить. Но что толку есть варёные яйца и сокрушаться о судьбе не родившихся из них цыплят! «Жребий брошен» – осталось перейти речку Рубикон. Да, и на противоположном берегу нуждались в помощи собратья по патриотическому духу.

И Захар Тимофеевич засуетился: любезно предложил Брюшкиной пропустить стопочку изумрудного цвета жидкости из крутобёдрой бутылки на журнальном столике. Нонна Фёдоровна благосклонно согласилась. К затаённому огорчению мнимых пиарщиков, она налила самую малость в миниатюрную хрустальную рюмочку и жеманно выпила. А уже через минуту Брюшкина провалилась в сон подобно мощному тягачу в помойную яму.

Снилась ей хозяйка обширного дворянского поместья прабабка Анастасия Павловна. Вот она, сдирая в кровь кожу на ладонях, доставала очередное ведро из холодного брюха колодца и опрокидывала его оземь. Её глаза цвета спелой гречки горели ненавистью, а обкусанный рот кривился отчаянием. Анастасия Павловна умом понимала: у колодца нет дна и всей воды назло босякам ей не вычерпать никогда. Но душа её не принимала багрянца нового дня и она жертвовала ему то, что могла – и холёность никогда не знавших работы ухоженных рук и сгибавшейся только в угоду кавалерам на городском балу гибкий стан.

И спаслась прабабка от душевного разорения как сумела – лишилась рассудка. Именно от Анастасии Павловны унаследовала Нонна Фёдоровна жгучую злобу к нищебродам и завет отмщения за онемевшие от холода пальцы.

Брюшкина очнулась от давно забытого ощущение – страха, что её сейчас отдерут за жидкие косички. Мать до конца дней не простила дочери вступление из-за далеко идущих амбиций в юные пионеры. И по воцарении либеральных ценностей в бывшей стране Советов Нонна Фёдоровна нашла краснорожую тряпицу в раритетном комоде и спалила дотла в украшенном изразцами камине.

С этих пор мать во сне к ней больше не являлась и не душила её морщинистую шею костлявыми руками. А осуществить прабабкин завет директор гимназии могла только на посту мэра и несгибаемо к нему стремилась, по пути захламляя гимназические души англосаксонским стягом. Подобно складывающим мусор в трёхцветное российское полотнище омерзительным дворникам в глубинке, что вызвало злоехидство Брюшкиной перед живущим по соседству с ней активным ветераном военных действий на Кавказе. Чудом ей удалось избегнуть кары, а довольные её вылазкой в народ заокеанские спонсоры поощрили Нонну Фёдоровну звонкой монетой.

И тут склонившись фарисеем над ставленницей либералов, Захарка окончательно привёл её в чувство искательным вопросом:

– С вами всё в порядке?

Она надменно выпрямилась дворцовой фрейлиной, тяжело поднялась с кресла и уже в дверях люкса выгнулась в реверансе:

– Прошу покорно меня простить. Это была минутная слабость, разморило что-то. Значит, мы договорились?

Не сомневаясь в положительном ответе, Нонна Фёдоровна величаво удалилась. К большому разочарованию мнимых пиарщиков, она даже под воздействием дурмана не выдала никаких тайн – крепкой оказалась дворянская кость и живуч дух высокородной прабабки.

И тогда они погрузились в осмысление сложившейся диспозиции – Ненашев выбит из предвыборной гонки на пост градоначальника метко брошенным камнем, Брюшкина водонапорной башней устояла, к нынешнему мэру и ползком не подобраться, Кротов – не в счёт, у Ваньки Васнецова мало шансов на победу. Пока мало. Надобно ему незамедлительно помочь на иудины сребреники содержанки мирового капитала. А что? После выборов они сбросят чужие личины и предстанут перед честным миром обеспечившими победу патриотам славно погулявшими молодцами.

Этим временем слегка поджаренный немилосердным солнцем фотокорреспондент дерябинской газеты «Особый путь» Володька Чижиков возвращался по городскому тракту домой ни с чем уже под вечер. Как ни тщился папарацци по заданию редактора отыскать чьё-либо полноценное обездвиженное тело для охлаждения политических страстей – все его поползновения остались втуне.

Сиреневая поляна невинно прихорашивалась перед пробуждением к новой жизни, без сожаления расставаясь с хмарей уходящей в небытие зимы и равнодушно взирая на свидетельства озверения людишек. Липкие кусты с едва пробивающейся зеленью спрятали у основания корней останки прооперированных пациентов и затаились.

А изрядно раздосадованный увиденным на Сиреневой поляне натюрмортом папарацци со злостью пнул входную дверь в свой подъезд, проигнорировав брань сидящих на дворовой скамейке кумушек. Приблизившись к почтовым ящикам на своём этаже, он обнаружил хранилище для корреспонденции за №13 «отёкшим» и «раздувшимся» выловленным из пруда утопленником. Володька с опаской извлёк из его нутра разбухший конверт с рубиновым отпечатком губной помады на сгибе. И чижиковское сердце кенаром встрепенулось в груди, а горло исторгло восхитительное «Вау»!

Лёгкой походкой взволнованного повесы Чижиков взбежал по ступенькам к своему жилищу холостяка. Торопясь открыть дверь, папарацци даже оцарапал ключами оттопыренный мизинец. Уже на крохотной кухне Володька с огромным воодушевлением обладателя лотерейного выигрыша вскрыл конверт: в собранные пригоршней ладони спланировало отдающее револьверным холодом записывающее устройство. Чижиков испуганно отбросил его от себя на стол как отбрасывают ядовитых скорпионов.

И мысли фотокорреспондента стремительной электричкой повлеклись вглубь тоннеля. На конечной остановке папарацци понял, что это весточка от бывшего секретаря градоначальника Татьяны Петровны Кузьминой. А представляет она из себя сведения о конспиративных разговорах Гарманюка с представителями партии порядка в тиши начальственного кабинета. Володька затолкал записывающее устройство в карманы потрёпанных брюк и позвонил шефу.

Однако на требование о немедленной встрече Гудков Валерий Иванович ему расслабленно пробормотал:

– До завтра терпит? Занят я! Ко мне тут одна мысль зубаткой заплыла, и я пытаюсь схватить её за жабры…

– А у меня как раз сейчас в кармане жабры мэра находятся, за которые можно вытащить его из коррупционного болота на солнышко, – с лягушачьим кваканьем в голосе пробурчал папарацци. – Мне тут тайные переговоры градоначальника с отцами города, похоже, подкинули. Бывшая секретарь Гарманюка. Ну, вы знаете. Я что один должен в этом помойном контейнере копаться?

– Так тебе не привыкать, – хохотнул редактор и отключился.

Но тут же озабоченным падением тиража своей продукции издателем перезвонил поставляющему забойные кадры сотруднику:

– Ты что-нибудь на Сиреневой поляне «накопал»?

– Есть кое-что, – уклончиво сообщил папарацци, придав своим словам таинственный оттенок. – Но обнародовать это не ко времени из-за выборов. Ну, вы знаете… Зато я наткнулся на рыхлый купол у муравейников. Они не стали бы делать своё жилище неплотным, если бы сомневались в жарком лете. И птицы свили свои гнёзда высоко. Значит, дождей не ожидают.

Натуралистические изыскания Чижикова не нашли отклика в идеологически осквернённом сознании шефа и он грубо прервал Володьку как будто упавшим с балкона цветочным горшком: