Текст книги "Пани колдунья"

5

Пожалуй, в Петербурге не было дома, куда Петр Жемчужников не мог бы прийти с визитом. Огромное богатство отца открывало ему все двери.

Свое расследование Петр решил начать с семьи Галицких. Собственно, Анну Дмитриевну он беспокоить не хотел и справедливо рассчитывал, что ее муж Роман Сергеевич наверняка в курсе всего тогда происшедшего.

С графом они несколько раз встречались на бегах, а однажды сыграли даже партию на бильярде, так что Петру не составило труда, встретив Галицкого на ипподроме – граф был чрезвычайно азартен, но не слишком удачлив, – предложить ему распить вместе бутылочку хорошего вина.

Петр вовсе не считал себя человеком зловредным, но, узнав от одного из знакомых отца о том, что в последнее время благосостояние семейства Галицких резко пошатнулось, испытал мстительное удовольствие. С некоторых пор любое недоброжелательство, любой выпад в сторону Лизоньки Астаховой он воспринимал как личное оскорбление.

А увидев жену графа, после родов расползшуюся прямо-таки до невероятных размеров, и вовсе развеселился.

«Моя зеленоглазая сирена, – мысленно обратился он к возлюбленной княжне, чья безупречная фигура могла считаться эталоном женской красоты, – жизнь отомстила этому семейству за подлость, которую они проявили по отношению к тебе. Причем куда злее, чем это сделал бы разобиженный человек…»

Так вот, они сидели с Галицким на открытой террасе питейного заведения мсье Ришара и беседовали. Иносказательно – о политике, не потому, что боялись шпиков, а потому, что считали место, где они находились, не слишком подходящим для серьезных разговоров…

Напрямую говорили о светских красавицах, поразивших бомонд какой-нибудь эксцентричной выходкой, или о не слишком красивых девицах, приданое которых с лихвой окупало недостатки их внешности.

Граф начал было вещать о скороспелых богачах, кои вскоре и вовсе заполонят свет, но, спохватившись, осекся – Жемчужников мог счесть это недостойным намеком в свой адрес.

Петр воспользовался заминкой, чтобы перевести разговор в нужное русло. Он прикинулся человеком заинтересованным, тем, кто ищет жену, а поскольку родители настаивают – грозятся найти выгодную партию без учета его собственных чувств, – приходится все же торопиться. Но спешка – палка о двух концах. Женишься, а потом обнаружится в жене такое… Хорошо бы иметь под рукой человека осведомленного, каковой мог бы знать подводные камни, могущие подстерегать человека, незнакомого с фарватером… Он нарочно пошутил, чтобы расшевелить графа, который слушал его с непроницаемым лицом.

Он говорил, а Галицкий все не отвечал на попытки привлечь его к обсуждению сего животрепещущего вопроса. Только кивал разглагольствованиям Жемчужникова. Но когда граф наконец заговорил, то оказалось, что Петр ждал не напрасно.

– Вы правы, Петр Валерьянович, иной раз всплывают тайны, заинтересованным семейством тщательно оберегаемые. До женитьбы, конечно… Могу сказать, вы обратились именно к тому, кто уладит вашу проблему. В свое время и я страдал от незнания, неумения разрешить некую ситуацию… Ладно, не называя имен, расскажу. Тогда была у моей жены подруга – известная в Петербурге княжна. И красивая, и умная, впрочем, на мой взгляд, чересчур. И она так нехорошо влияла на Анну, тогда еще мою невесту, что после общения с нею я свою простушку не узнавал.

Чуть ли не Цицерона мне цитировала! Я уж и так и этак – мол, странная у вас дружба, совсем вы по характеру разные, а та не слушала, только в рот подружке глядела. Я понял: ежели так и далее пойдет, могу невесты лишиться… И тут, на мое счастье, случился знающий человек.

Граф глотнул коньяку и оживился при воспоминании.

– Не иначе мне его бог послал… Скажу вам, милейший человек. Конечно, больших чинов не заслужил, в отставку из драгун ушел поручиком, но воспитание чувствуется: человек в общении приятный, и ежели что и мешает ему вращаться в свете, так это проклятая бедность…

Петя слушал Галицкого самым внимательным образом и не понимал, чем же Лиза его так раздражала?

Ну, не хотел ты, чтобы твоя жена от умной подруги ума набиралась, объяви ей ультиматум: или я, или она. Зачем же использовать еще кого-то? Можно сказать, из пушки по воробьям стрелять!.. И о Лизе граф отзывался пусть и зло, но никак не равнодушно. Или он втайне любил ее, не желая того признавать?

Впрочем, Петя мог и ошибаться. Влюбленному казалось, что его невеста не может оставить равнодушным ни одного мужчину… Петр так увлекся своими мыслями, что едва не пропустил момент, чтобы задать интересующий его вопрос.

– Но ежели ваш знакомец не бывает в обществе, откуда ему знать, что к чему? Да еще и быть таким осведомленным о том, что порой скрывают и от близких людей.

Галицкий было сконфузился, но ненадолго.

– Он мне впрямую не говорил, но я понял, что отец княжны когда-то обошелся с ним не лучшим образом, вот поручик и поставил своею целью: собрать об этом князе все, что только можно. Найти, так сказать, его уязвимое место, чтобы побольнее ударить.

Все деньги, какие у него были, поручик пускал на свою затею. Там горничной заплатит, здесь молочнице или булочнику – тем людям, коих мы обычно подле себя не замечаем, но кто порой знает о нас куда больше, чем близкие друзья.

– Надо же, не человек, а целое жандармское отделение в одном лице. Вот уж не думал, что месть может стать для человека смыслом жизни… Но теперь-то он угомонился?

– Отнюдь, мон шер, не только не угомонился, а развернулся во всю ширь!

– Неужели этот князь так порочен?

– Насчет князя врать не стану, не знаю. Знаю, однако, что теперь он собирает сведения о самых богатых и знатных людях Петербурга. – Граф покачал головой, будто удивляясь своим словам. – Думаю, невольно я стал, так сказать, крестным отцом его дела.

– Каким же образом, коли не секрет? – поинтересовался Жемчужников.

– Да какой там секрет! – махнул рукой его словоохотливый собеседник. – Когда он мне о Лизке… я хочу сказать, о той самой княжне поведал, я то ли обрадовался, что он так кстати рядом оказался, то ли посочувствовал его бедности… такой, знаете ли, тщательно скрываемой, но каковую наблюдательный взгляд все равно отметит. Потертые манжеты, шейный платок не первой свежести, потому что его нечем заменить, – характерные мелочи… Словом, дал ему денег. Он ничего подобного не ожидал. И удивленно сказал мне: «Вот уж не думал, что за такие сведения можно деньги получать». Я пошутил: «Можно, и немалые».

– Да это и не шутки вовсе, – заметил Петр. – Я о таком читал у кого-то из французов. Может, у де Бальзака? Человек собирал сведения, пятнающие честь аристократа, а потом продавал эти сведения заинтересованному лицу. Очень дорого. Так, что и сам разбогател неимоверно… Впрочем, неважно. Говорите, он вашим словам внял?

– Внял, и, кажется, дела пошли на лад. Недавно встретил его – совсем другого вида человек: довольный, в себе уверенный. Одет с иголочки. Портмоне достал – трещит от денег. И свой экипаж его дожидается. Мне обрадовался, будто брату родному. У вас, говорит, граф, рука легкой оказалась. Ежели вам какие сведения понадобятся – милости прошу ко мне на Невский. Обслужу в лучшем виде и денег не возьму! Так-то. Контора, выходит, у него в самом центре Петербурга – либо дом купил, либо квартиру снимает, что нынче тоже недешево…

– Стало быть, и я смогу к этому вашему поручику обратиться, ежели мне какие сведения понадобятся о девице на выданье?

– Сможете и, уверяю вас, не пожалеете. К нему ведь не только по поводу невест обращаются. Иной папаша, каковой будущего зятя подозревает в банкротстве или нарочном преувеличении состояния, готов лучше заплатить некую относительно небольшую сумму, чем потом наблюдать, как приданое дочери прахом идет…

Галицкий так горячо расхваливал и в самом выгодном свете преподносил возможности якобы малознакомого поручика, что Петр заподозрил его в некоем корыстном интересе. Уж не имел ли граф свой процент от деятельности отставного драгуна?

Впрочем, сегодня он узнал вполне достаточно, чтобы сделать доклад своему зеленоглазому ангелу.

К концу разговора граф Галицкий стал раздражать его своим пустословием и бахвальством. Интересно, что Лизонька увидела бы у него внутри? Или душу насквозь не видно? Петя воспринимал его каким-то рыхлым и, несмотря на молодость, неопределенным. О нем он не смог бы сказать даже словами Пушкина: полумилорд, полукупец, полумудрец… То есть сущность человеческая не просматривалась в Галицком и наполовину, так, нечто размытое…

Подумать только, сей облезлый петух лишил княжну любимой подруги! Но видимо, что ни идет, все к лучшему. Значит, и подруга не стоит того, чтобы доныне печалиться о ней!..

Вот так разобравшись с Лизонькиными недоброжелателями, Жемчужников простился с графом и поспешил к ней.

– Не знаю я никакого поручика! – воскликнула Лиза в ответ на слова Петра вспомнить, каким образом могли пересечься пути князя Астахова и отставного драгуна, чью фамилию граф ему так и не назвал; правда, вряд ли возникнут трудности с его отысканием. Слишком уж эпатажным было ремесло этого человека.

Так вдвоем они и пошли к князю со своими сведениями.

Астахов сидел в любимой библиотеке и читал какой-то толстый, явно старинный фолиант.

– Папенька, Петя его нашел! – с порога выпалила Лиза.

– Спасибо, Петруша, и где он был? – доброжелательно отозвался князь.

– Почему – был? – удивился тот. – Говорят, он и сейчас там, на Невском проспекте…

– На Невском? – изумился Астахов. – В ломбарде, что ли? Хочешь сказать, его у меня украли?

– Кого? Поручика? – обалдело спросил Жемчужников.

– Папа, по-моему, мы говорим о разных вещах, – вмешалась Лиза.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что мой янтарный мундштук до сего времени не найден?

Молодые люди переглянулись и расхохотались.

А Петр продекламировал:

Глухой глухого звал к суду судьи глухого,

Глухой кричал: «Моя им сведена корова!» -

«Помилуй, – возопил глухой тому в ответ, -

Сей пустошью владел еще покойный дед».

Судья решил: «Чтоб не было разврата,

Жените молодца, хоть девка виновата».

[12]12
  Стихи А.С. Пушкина.


[Закрыть]

– Ежели бы я был глух, я бы обиделся, – заметил князь, опять погружаясь в чтение.

Петр покраснел, а Лиза огорченно воскликнула:

– Папенька, ты же нас не дослушал.

– Дослушал, – буркнул Астахов. – И понял, что мундштука вы не нашли.

– Зато мы нашли человека, который замыслил против тебя… против нас худое!

– И не только замыслил, но и с успехом осуществляет, – добавил Жемчужников.

Князь поверх книги взглянул на них, саркастически улыбнулся и театрально возвысил голос:

– И кто же он, сей негодяй?!

– Папенька! – простонала Лиза. – Отчего ты не можешь быть серьезен?

– Оттого, душа моя, что не вижу для себя никакой опасности со стороны… Как, говоришь, Петруша, его зовут?

– Отставной поручик драгунского полка… Фамилию надеюсь узнать нынче же.

– Поручик… поручик… – Князь наморщил лоб, вспоминая. – Уж не тот ли поручик, коего я года два-три тому назад на шулерстве поймал? Так я тебе и сам его фамилию скажу: Щербина. Запомнил, чтобы впредь знать и другим наказать с ним за карточный стол не садиться.

– Из-за него нас с Аннушкой разлучили, – высказала давнюю обиду Лиза.

– Нашла об чем жалеть! – хмыкнул Астахов. – Глупая гусыня твоя Аннушка! Может, по-своему, по-бабьи она права была, да только тебе от того не легче. Держи подле себя людей, кои не предадут. Таких, как Петруша, например…

– Спасибо за комплимент, князь! – смутился Петр.

– Комплименты мы барышням говорим, а я о тебе свое мнение высказываю… Идите погуляйте, дети мои, я нынче себе зарок дал главу Платона прочитать. Не отвлекаясь на суетное.

– Вот так он всегда, – пожаловалась Лиза, когда они с Петром шли от библиотеки. – Никогда моих упреждений всерьез не принимает! Все шутит, как с маленькой…

– Выходит, я зря расследование проводил? – нарочито мрачно спросил Петр.

– Не зря, Петенька, не зря! Я бы сама ни за что этого не узнала, а вы – такой молодец! Думаю, ваш Эдгар По вами бы гордился! – горячо стала успокаивать его Лиза, не сразу поняв, что молодой человек прямо-таки млеет от ее ласки. – Я вам так благодарна! Папенька прав, вы настоящий друг…

– А нельзя, Лизонька, в знак вашей благодарности получить какое-нибудь вещественное доказательство?

– Вещественное? – удивилась княжна. – Что вы имеете в виду?

– Елизавета Николаевна, – укоризненно посмотрел на нее Жемчужников. – Неужели именно вас называют ведьмой и говорят, что вы видите людей насквозь!.. Я имею в виду…

Он слегка замялся. А потом бросился, как в холодную воду, набрав побольше воздуха:

– Неужели я не заслужил… хотя бы дружеского поцелуя?!

– Вот как, значит… – вроде разочарованно проговорила Лиза. – А я-то надеялась, что вы – бескорыстны.

– Корыстен, матушка. – Петр развел руками. – Что поделаешь, корыстен. Как говорится, закалка.

Родительская хватка свое берет. Заработал – извольте заплатить!

– И что же, вы потребуете от меня заработанного тотчас же?

Лиза несколько растерялась: она до сих пор еще ни с кем не целовалась, и ее романтическая натура протестовала против такого прозаического дебюта – поцелуй вместо платы, ну не нонсенс ли?!

– Немедля! – уверенно кивнул Петр.

– Погодите! – рассердилась Лиза, отводя его руки. – Не здесь же, слуги могут увидеть.

Она почти втолкнула его в свою спальню и, оглядевшись, растерялась еще больше: что у нее с головой? Поцелуй в коридоре был бы так мимолетен и необязателен, здесь же, в ее девичьей комнате, все происходящее получало особую интимную окраску.

Петр прекрасно видел и смятение девушки, и ее испуг, но решил не отступать. И не потому, что отец советовал ему идти напролом, а потому, что чувствовал: теперь именно тот час, когда он сможет добиться своего. Если Лизу отпустить, она придет в себя, начнет его вышучивать, и уже ни о каких чувствах нельзя будет и заикнуться. Словом, склонился и, не давая ей времени на раздумье, поцеловал ее трепещущие губы.

Полученный Лизой чувственный удар был так силен, что она от неожиданности покачнулась, и это дало возможность Петру обнять ее покрепче.

«Как странно ощущать себя в объятиях мужчины, – в смятении думала Лиза. – Будто кровь мою подогрели до высокой температуры и она, горячая, пробежала по всем жилкам, огнем зажигая и их. Неужели поцелуй мужчины всегда вызывает такую слабость во всех членах женщины? И головокружение.

И желание продолжать поцелуй. Значит, кроме любви, вызванной взглядом или нежным словом, может быть любовь, вызванная прикосновением?»

Эти мысли быстро промчались в голове Лизы: она, оказывается, открыла в себе чувственность.

Петр тоже зажегся от ее страстности и, еще немного, – наверное, задушил бы ее в своих объятиях.

Но надо было Лизе высвобождаться, что она с некоторой неохотой и сделала. Девице негоже… Господи, о чем она думает!

– Лизонька. – Голос Петра был непривычно хриплым, словно он долго бежал и сбил дыхание. – Я прошу вас стать моей женой. Я люблю вас, и, мне кажется, я вам тоже не противен.

Не противен, совсем не противен! Тогда что же заставляет ее медлить?

– Петруша, – взмолилась она, – дайте мне время подумать.

– Ради бога, – несколько замялся, но и разочаровался он: взять с наскока эту северную крепость у него не получилось. – Только пожалейте несчастного влюбленного, не томите его душу слишком долго!

– Постараюсь.

Она отступила от него, словно боясь искушения или повторения того, что теперь считала внезапно охватившим ее безумием. Петя без слов понял, что его любимая хочет остаться одна, и поспешил откланяться.

В свою карету Жемчужников забрался как сомнамбула, ничего не сказав кучеру. Тот подождал-подождал да и поехал домой, положив, что, если будут другие распоряжения, повернет и поедет, куда скажут.

Лиза, оставшись одна, упала на кровать и остановила неподвижный взгляд на бахроме балдахина.

Происшедшее не шло у нее из головы, открыв для себя самой новую Лизу, которую она прежде не знала.

Сердце до сих пор билось в груди какими-то мощными, громкими толчками. Тот самый орган, которого она прежде попросту не ощущала. Стучит себе потихоньку и стучит.

Девушка не заметила, как заснула, и увидела сон: она стояла в какой-то комнате и к ней, так же как недавно Петр, шел, раскрыв руки для объятия, совершенно незнакомый молодой человек.

У него было нервное бледное лицо и большие черные глаза, ничем не похожие на серые спокойные глаза Петруши Жемчужникова. Взгляд их проникал в самую душу, но даже во сне Лиза понимала, как он опасен. Вот он обнял ее, и девушка испытала такое чувство, словно она вдруг оказалась в тесном, душном коконе, который плотно окутал ее, не давая пошевелиться. Она стала задыхаться, попыталась вырваться, закричала…

И проснулась в положении, в котором никогда прежде не спала, – носом в подушку, чем и объяснила странное сновидение. Недостатком свежего воздуха… Но кто же он, этот приснившийся ей человек?

Лиза готова была поклясться, что никогда прежде его не видела. Тогда откуда выплыл этот такой явственный облик?

Неспокойно ей сегодня было, потому Лиза, по детской привычке искать защиты у отца, отправилась на его половину. Отчего-то она была уверена, что сейчас отец не в библиотеке, а у себя в апартаментах. Действительно, постучав у двери, она услышала голос князя и вошла.

Николай Николаевич стоял у большого окна, выходящего в сад, и, обернувшись на скрип двери, кивнул дочери на кресло, продолжая смотреть куда-то вдаль.

– Папенька, – пожаловалась Лиза, – что-то тревожно мне. Места себе не нахожу.

– Не Жемчужников ли тому причиной?

– Нет, что ты, с Петей рядом мне покойно, надежно… Знаешь, он сегодня опять попросил моей руки. Я взяла время подумать, но, наверное, соглашусь… Ведь и ты бы не возражал, да, папа?

– Не возражал бы, – тяжело вздохнул князь и наконец повернулся к дочери. – Теперь я уже не удивляюсь, что мы с тобой думаем об одном и том же. Петрушу и я люблю. Человек он надежный, верный, с ним бы ты была счастлива…

– Что значит – была бы? – запаниковала Лиза. – Хочешь сказать, этому может кто-то помешать?

Ведь и ее с самого утра мучает то же предчувствие: будто, что бы она ни делала, все равно случится то, что записано в Книге судеб… Лиза пришла в отчаяние. Рок! Выплывшее из памяти слово неожиданно заставило ее собраться, успокоиться.

– Мнится мне, – продолжал между тем князь, – Жемчужников – не твоя судьба.

– Неужели судьбу нельзя обмануть? – насупилась Лиза. – Я решилась: завтра же дам Петруше согласие, да еще попрошу поторопиться. Папа, я думаю, надо бороться. Не может быть, чтобы предначертанное нельзя было исправить!

– Делай как знаешь, матушка, – со вздохом сказал Астахов. – Препятствовать не стану. Я уже давно распорядился: приданое твое в целости и сохранности, мое благословение на брак ты, считай, получила.

Большего я сделать не могу.

Отец как-то в мгновение ссутулился, поник, и Лизе стало его жалко.

– Папенька, – чуть ли не со слезами проговорила она, обнимая своего родителя. – Мы ведь с тобой не расстанемся, правда?

– Правда, – кивнул Астахов, не оборачиваясь, чтобы дочь не видела подступивших к глазам слез.

Вот и еще одно любимое существо скоро уйдет от него. Что ему останется? На мгновение мелькнула мысль – Александра! Он вспомнил жену и заколебался: а что, если… Но тут же отбросил мысль, как глупую, посетившую его в минуту слабости. Да и думать ли ему об этой предательнице? У Астахова сейчас другие заботы: надо готовиться к свадьбе. Такой, чтобы, как говорится, пир на весь мир. Чтобы все недруги позеленели от зависти!

6

Петр Жемчужников с некоторых пор не ходил по земле, а летал на крыльях. Ну, если точнее, как на крыльях. Его серые глаза лучились любовью. Он без причины целовал руку матери, тискал младшего брата, а старшей сестре Татьяне, которую все домашние звали просто Ташей, предложил распутать моток с шелком для вышивания. На днях этим мотком играл котенок и тем немало досадил вышивальщице, лишив ее нужного цвета в создаваемом панно.

– Что это с ним, маменька? – с улыбкой поинтересовалась Таша, кивнув на склоненную голову брата.

Он так усердно занимался ее нитками, что девушку невольно разбирал смех.

– Влюблен он, Таша, могла бы, как сестра, проявить к брату снисхождение, – заметила Дарья Петровна, с улыбкой взглядывая на сына: Петруша так был похож на ее отца, своего деда Петра Евграфовича Голикова! Такой же пылкий, романтичный. И притом добрый и великодушный…

Она ностальгически улыбнулась. Ее муж был человеком совсем другого склада. Любовь бесприданницы Дарьи он завоевывал так, будто она была не девицей, а вражеской крепостью. Сразу пошел на штурм и так до конца и не понял, почему в любви надо соблюдать какие-то там ограничения и воздержания, почему иной раз лучше не спешить, не добиваться, не требовать, а просто немного подождать…

– Ежели княжна так благотворно влияет на моего брата, – между тем заметила Таша, – то я уже готова ее полюбить.

– Полюби ее, сестренка! – горячо воскликнул Петр, поднимая глаза от своей работы и взмахивая клубком, словно дирижер палочкой, в такт своей речи. – Она достойна твоей любви.

– Ого, теперь и я вижу, как далеко все зашло, – проговорила Таша, подмигнув матери. – Петенька, а куда ты нынче столь рано уходил?

– Так, прогуляться…

При одном воспоминании, как он хотел с утра пораньше передать невесте букет цветов с наказом для Гектора поставить их у нее в комнате, Петра опять бросило в жар. Оказалось, что Лиза тоже не спала и даже сама отворила ему дверь, отчего-то смутившись.

Она произнесла наконец слова, которых Петя давно от нее ждал:

– Я согласна быть вашей женой.

А потом сама так страстно поцеловала жениха, что он опять, забыв обо всем, бежал домой, а карета ехала за ним следом. Кучер уже устал недоумевать: с молодым барином в последнее время творилось нечто странное, и он даже не пытался в этом разобраться – не его ума дело! Разве что позволил себе мельком подумать, что не из хорошего дома берет он себе невесту. Люди о ней болтают всякое, а зазря не скажут…

Из кабинета тем временем вышел Жемчужников-старший и оглядел своих домашних.

– Петруша, – подивился он, – ты никак вышивать учишься.

Сын покраснел и не слишком бережно отшвырнул клубок, с которым до того усиленно сражался.

– От нечего делать, отец, Таше помогаю. Тут, видишь ли, терпение нужно, а сестре его не хватает…

– Мне терпения не хватает? – возмутилась Таша. – Ты посмотри, сколько я уже вышила, и, между прочим, гладью и нитками тонкими – иная золотошвейка позавидует.

– Успокойся, Таша, – охладила дочь Дарья Петровна. – Мужчины наши шутят, а ты сразу в драку. Ну и семейка горячая!.. Давайте-ка лучше чаю попьем.

Ты уже освободился, друг мой?

Она подняла глаза на мужа, и супруги обменялись любящими взглядами. Незаметно для других. Достаточно, что они оба это чувствовали. Спустя почти четверть века!

– Анисим, – позвала Дарья Петровна дворецкого, – позвони-ка к столу еще разок. Что-то наши младшенькие спать горазды.

Вот и получалось, что на завтрак собиралось не все семейство, хотя потом на чаепитии, введенном с легкой руки Валерьяна Жемчужникова, всегда можно было добрать то, к чему не поспел с утра пораньше. Чаевничать могли в любое время, исходя из настроения домочадцев.

Слуги всегда готовы были подать и чай, и кое-что к чаю, не только плюшки-булочки, но и котлеты, и холодную телятину. Да мало ли что чаевники захотят? Плита вон она, под рукой. Только господа в колокольчик звякнут, повар уже нужное блюдо разогревает…

Знали о том и друзья Жемчужниковых. Когда кто-то из них чувствовал голод, непременно замечал:

– А не съездить ли к Жемчужниковым чаю попить?

На замечание Дарьи Петровны откликнулся дворецкий.

– Алексей Валерьяныч уже завтракали, – заметил он.

– Небось на конюшню умчался! – досадливо вздохнула Жемчужникова; она могла бы догадаться, где младший сынок, разве не привезли им накануне нового жеребца? – Никак всю семью за столом не собрать.

Пока домашние рассаживались за столом, к которому спустилась наконец и младшая дочь Ангелина, отчаянно зевающая во весь рот. Валерьян Ипполитович наскоро просмотрел утреннюю почту.

– А это чье же такое? – Он с удивлением рассматривал конверт явно иностранного происхождения. – Представь, Дашенька, тебе письмо из Польши. Разве у тебя есть знакомые в Польше?

Он вопросительно посмотрел на жену. Та была удивлена не менее его и некоторое время молчала, вспоминая. Потом ее лицо оживилось.

– Знакомых нет, а родственники, кажется, есть.

По материнской линии. Одна из кузин матушки вроде выходила замуж за поляка… Впрочем, сейчас узнаем…

Она вскрыла конверт и пробежала глазами по строчкам.

– Я была права – пишет двоюродная тетка. Ее сын, Станислав Поплавский, будет в Петербурге по делам и просит разрешения навестить нас…

Она сделала знак дворецкому, и тот поставил на стол блюда, полные всяческих печеных деликатесов от расстегаев и кулебяк до сладких пирогов и пирожных.

– У нас, оказывается, есть польский кузен, – шепнула Таша на ухо младшей сестре.

Та захлопала в ладоши:

– Ах, как это славно! Маменька, а сколько ему лет?

– Кажется, он – ровесник Петеньки, а значит, двадцать три – двадцать четыре… Но об этом потом.

Когда я ем, я глух и нем! Так всегда говорила моя гувернантка…

Петр, погруженный в свои чувства и переживания, чуть было не пропустил новость, которую домашние, за исключением отца – того позвали всегдашние дела, – оживленно обсуждали после чаепития. У них, оказывается, есть некий польский кузен, который едет в Петербург.

– А когда этот кузен у нас появится? – спросил он между прочим.

Остальные Жемчужниковы переглянулись.

– А и правда, когда?

Таша схватила письмо и принялась его читать.

– Здесь написано, что Станислав приедет второго или третьего апреля. Значит, завтра…

– Или сегодня, – поправила сестру окончательно проснувшаяся Ангелина.

– Приедет и приедет, – пробормотал Петр. – Авось не маленький, найдет дорогу. А раз уж мы пока можем лишь ожидать, предлагаю каждому заняться своими делами…

Польский кузен приехал на следующий день и понравился всем, кроме Жемчужникова-старшего. Он был очень воспитан, ненавязчив, остановился в отеле и не соглашался поселиться у дальних родственников, объясняя свой отказ тем, что, как говорят в России, незваный гость хуже татарина.

– Но мы же вас приглашаем. Стас, – капризно запротестовала Ангелина. – Вы нисколько нас не стесните. В праздники, спросите у мамы, у нас гости остаются человек по пятьдесят. И всем место находится.

– Ты преувеличиваешь, мой ангел, – улыбнулась ее мать. – Насчет пятидесяти не скажу, а человек двадцать разместить сможем… Не настаивай, может, у Станислава свои планы имеются. Думаю, он и так понял, что двери нашего дома для него открыты.

Поплавский кивнул и в знак почтения поцеловал Дарье Петровне руку.

– Я очень рад, что тетушка у меня оказалась такой тонкой и деликатной женщиной!

Валерьян в беседе с женой охарактеризовал его коротко:

– Жуир![13]13
  Человек, ищущий в жизни только удовольствий, наслаждений (фр.).


[Закрыть] Такой ради своей прихоти ни перед чем не остановится.

Жена за родственника обиделась:

– Ты, друг мой, как всегда категоричен. Видел Станислава не более получаса, а уже такие выводы делаешь!

Но Валерьян не успокоился и со старшим сыном разговаривал уже с глазу на глаз.

– Ты бы, сынок, прежде времени этого новоявленного родственника с невестой не знакомил. Уведет, и глазом не успеешь моргнуть.

– Отец, ты говоришь о моей невесте, словно она бычок на веревочке. Лиза мне слово дала. Предлагаешь ей не верить? Как же я могу, не доверяя, жениться на ней?

– Я о Елизавете Николаевне разговора не веду.

Девица она нравственная, воспитания хорошего, чего бы о ней ни болтали. Я о кузене…

– Станислав – хороший человек. Он понравился маме. Откровенно говоря, и мне тоже. Он – польский шляхтич, и у них тоже есть свой кодекс чести.

– Мама твоя, Петруша, женщина доверчивая, потому что она весь род человеческий по себе меряет, и будучи сама честной и на редкость порядочной, зачастую видит в людях то, чего нет… Как знаешь, Петя, а только я с одним поляком на Севере сталкивался. На фактории работал. Вороватый был, не приведи господь!

– А среди русских тебе вороватые не попадались?

– Отчего же, попадались. Но русскую мораль мы знаем, потому и уберечься можем, а поляки – кто их разберет! Они для нас темный лес…

– Отец, о чем ты говоришь! Ведь Станислав наш родственник. Уж ежели своим не верить…

– Ну, гляди, я тебе свое мнение высказал, – пожал плечами Валерьян Ипполитович и отправился по своим делам.

На пути его перехватила младшая дочь:

– Папенька, ты обратил внимание, какая у Станислава интересная бледность? Это сейчас так модно!

– А на мой взгляд, он несварением желудка страдает. Впрочем, можешь называть нездоровую бледность интересной. Твоя воля. Но для тебя, Лина, я выберу жениха розовощекого, так что не обессудь.

Мне нужны внуки здоровые.

– Папенька! – услышал он возмущенный голос Ангелины и довольно рассмеялся.

Возможно, в другом случае Петя не взял бы с собой кузена, идя на встречу с невестой, но после нелицеприятных выражений отца в адрес Станислава он почувствовал некую вину: как мог батюшка, не зная человека, так о нем говорить!

Теперь, будучи влюбленным, Петр совсем по-другому смотрел на белый свет. Он всех любил и хотел, чтобы все вокруг, как и он, были счастливы.

Станислав же в своем черном костюме казался Пете таким грустным, одиноким, что юноша решил: надо познакомить его с Лизой, своим зеленоглазым ангелом. Она так добра, так деликатна, так жива и весела, что сумеет развеять меланхолию несчастного поляка. Потому он предложил кузену составить ему компанию, и тот согласился.

А Лиза Астахова с самого утра чувствовала себя не в своей тарелке. Особенно она почему-то волновалась перед приходом Петра, что было тем более странно – жених всегда производил на нее умиротворяющее действие.

Изредка они теперь целовались, но больше Лиза уже не чувствовала того полуобморочного состояния, каковое она испытала в первый раз. Для себя девушка объяснила это состояние так: впервые в жизни к ней притронулся мужчина, впервые она испытала от этого чувственное возбуждение.

Ничего пошлого, тривиального в исследования себя самой Лиза не вкладывала. И даже подумала, что, будь общество, в котором она вращается, более развитым, она могла бы написать на сию тему трактат, и, может, девицы ее возраста, которые доселе ощущают страх перед мужчиной, как всякий человек перед неведомым, смогли бы соотнести свои волнения с действительным положением вещей…

Неужели даже в такой малости, как изучение поведения женщины при соприкосновении ее с мужчиной, Лиза опередила время?! Неужели держать юных девиц в неведении для чего-то нужно?