Текст книги "Крепостная маркиза"

6

Соня думала, что хоронить покойного будут только они с Агриппиной, Патрик да Эмиль, мадам Фаншон с сыновьями, ну, может, еще несколько мужиков из ближайшей деревни, которые гроб понесут. Но провожать маркиза Антуана в последний путь собралось так много народа, что Софье оставалось только удивляться.

Она осторожно поинтересовалась об этом у мадам Фаншон, и та в ответ на ее вопрос пояснила:

– Маркиз де Баррас в Дежансоне родился. И отец его здесь жил. И дед. Они – вроде как знак города.

Наверное, если бы у Дежансона был герб, на нем изобразили бы фамильный профиль маркизов де Баррасов. – Мадам Фаншон промокнула платочком глаза и продолжила:

– Вы вряд ли знали о том, что мосье Антуан был еще и ученым. Многое из того, что используют теперь владельцы клиник и пансионатов, придумано его светлой головой. Он учил местных жителей, как доставать воду из глубины, как удалять ее из грязевых ванн, как поднимать наверх помногу, а не таскать ведрами… О, это был великий человек!

– Вы не правы, кое-что известно было о маркизе и у нас в России. Мой дед в своем дневнике называл Антуана де Барраса талантливым алхимиком.

– Антуан… маркиз говорил мне, что в России у него жил товарищ, который слишком рано ушел из жизни, – со всхлипом вздохнула мадам Фаншон. – Наверное, ваш дедушка был хорошим человеком, потому что мосье Антуан всегда поминал его добрым словом. Все сокрушался, что мосье Джереми…

– Еремей, – осторожно поправила Соня.

– Да, да, он говорил так… Говорил, что русский друг очень ему помог, а он, де Баррас, так и не успел ему отплатить добром за добро.

– Успел, – едва слышно проговорила Соня.

Она подумала, что эта нестарая еще женщина достаточно образованна. По крайней мере, знает, что такое герб, и не спрашивает, что такое алхимия…

Может, она была какой-нибудь учительницей из местных, которой удалось окончить церковную школу или курсы, и потому время от времени она поневоле сталкивалась с маркизом Антуаном. Наверняка он из своих скромных, как все думали, средств оказывал помощь школе, сельской церкви, не обходил вниманием бедняков…

Можно было бы спросить у мадам Фаншон об этом напрямик, но раньше Софья ни ее прошлым, ни даже именем не интересовалась, так что сейчас ее любопытство, наверное, выглядело бы неуместным. И потому она промолчала.

Внешне мадам Фаншон оставалась спокойной – так, уронила пару слезинок, и все. Но как знать, может, она горюет об умершем маркизе куда больше Агриппины…

– Вы уедете от нас, мадемуазель Софи, или в замке останетесь? – спросила та, о которой Соня как раз думала, будто невзначай.

– Пока останусь. Агриппине помочь надо. Наследник-то мосье Антуана исчез куда-то… – ответила Соня. «И я догадываюсь куда», – подумала она про себя. Но не посвящать же чужую, пусть и такую обаятельную женщину, как мадам Фаншон, в свои рассуждения. Если ее догадка подтвердится, Флоримон получил за свои злодеяния сполна.

Но вот ведь какие дела! Пока Соня о своих подозрениях никому сказать не могла. Все, что она надумала, – чистая логика. Так что она вполне готова стать основателем современной школы логики. Начнет учить своих учеников домысливать большое, основываясь на мелких фактах. Соня чуть улыбнулась собственным мыслям.

Наверное, мадам Фаншон осудила бы ее. Если Флоримон остался в подземелье и княжна об этом догадывалась, то, наверное, со всех ног надо было мчаться ему на помощь. Покойный отец Флоримона мог и подождать… А если у Сони всего лишь разыгралась фантазия?

«А если ты стала черствой и жестокой?» – передразнил ее внутренний голос.

И правда, вот так спокойно рассуждать о человеке, который волею рока заперт в подземелье… Дня три, сказала Агриппина, прошло, как «привидение» угомонилось. Сегодня четвертый день… Как жаль, что Соне не с кем посоветоваться! А Патрик?

Можно было бы обо всем поведать Патрику, и он бы помог, но, пожалуй, еще рано с ним откровенничать. Соне до сих пор непонятно, почему он с нею остался. А что, если герцогиня де Полиньяк дала ему и такое задание: после всего случившегося находиться при русской княжне неотлучно? Чтобы она не могла никому ничего рассказать. Соня ведь ничего толком не знает!

Нет, Патрик пока что темная лошадка. По крайней мере, для нее.

– Даже если маркиза Флоримона нет в Дежансоне – он же не явился на похороны отца, – вряд ли завещанию мосье Антуана не будет дан ход. К тому же мадам Агриппина его законная жена, – продолжала мадам Фаншон, понятное дело, не подозревавшая, о чем в сию минуту размышляет русская княжна. Княжна… Определилась бы Соня, что ли… Кто она, наконец, княжна Астахова или княгиня Потемкина?

Княжна! Пусть так и будет. Навряд ли в ближайшее время в Дежансоне объявится князь Потемкин и предъявит на нее свои супружеские права. Может, и вообще не объявится. Значит, свое скоропалительное замужество Соня и не будет обнародовать. Зря она сказала о нем и Агриппине. А впрочем, разве можно вообще ничего никому не говорить? Этак голова лопнет – самой все передумывать и переживать.

И внутри же все надуманное оставлять. Всякой живой душе друг необходим!

– А не может случиться так, что у маркиза окажутся еще какие-то наследники? – спросила Соня у мадам Фаншон, которая выжидательно смотрела на нее.

Та скользнула глазами по ее лицу. Во взгляде женщины было все, что угодно, кроме корыстного интереса.

– Может быть, и есть, но он никого из нас не ставил об этом в известность, – тихо сказала она.

– Маркиз де Баррас мне тоже ничего не говорил, – решила высказаться напрямую Соня, – но я догадываюсь, что ваши сыновья – его кровь.

Глаза мадам Фаншон испуганно метнулись в сторону. Она нервно сцепила руки, будто удерживая дрожь. Но в последний момент выпрямилась и посмотрела на Соню в упор.

– Нам ничего не надо, – гордо сказала она. И добавила, как бы про себя:

– Я просила его, умоляла никому об этом не говорить. Люди не любят бастардов… У меня был один друг, любил… издалека. Он предложил мне вступить с ним в брак. Огюст Фаншон и дал мальчикам свое имя. Огюст давно умер, но я не могла предать его память. Ведь все считали мальчиков его сыновьями, понимаете?

Она посмотрела на Соню с надеждой. Мол, я рассказала вам свою тайну и надеюсь, что вы никому о ней не скажете.

Теперь все стало на свои места. А то Соне показалось, что мадам Фаншон испугалась. Француженка считала тайной для всех то, что лежало на поверхности.

Интересно, маркиз Антуан предлагал когда-нибудь ей свою руку и сердце? Вряд ли. Он не мог на ней жениться. Аристократ, маркиз… Словно назло общественному мнению, перед смертью он женился на Агриппине. Раз общество осуждало его любовь к мадам Фаншон, пусть теперь злословят по поводу его странного брака с иностранкой. Да еще и простолюдинкой. Между тем Сонина визави, делая некоторое усилие – частенько, наверное, приходилось ей вот так смирять свою гордыню, – поправилась:

– Мне лично ничего не надо. Разве что мальчикам… на обзаведение хозяйством… Они себе уже и невест присмотрели, да только мы все никак не наберем достаточно денег…

Она прервала себя, застеснявшись: вдруг Соня подумает, будто она жалуется.

– Каждый отец думает о своих наследниках на пороге вечности, – сказала Соня, – и в этом нет ничего постыдного.

– Ах, ваше сиятельство, в последнее время маркиз де Баррас и сам, кажется, испытывал денежные затруднения…

Соня вдруг подумала о том, как злился на отца Флоримон, вынужденный на осуществление своих планов добывать деньги любыми средствами, в то время как в подземелье замка его родного отца лежало такое богатство! Вот он и не смирился с тем, что должен делить его с какой-то иностранкой. И вообще с кем-то делить то, что целиком можно взять ему одному. Старый замок, понятное дело, он не считал капиталом. В него, наоборот, надо было бы вложить немало средств, чтобы он обрел прежнее величие.

Но, насколько Соня знала, прежде у маркиза были и земли, и леса… Вряд ли он всего лишь проживал « свое богатство. Может, он куда-то вкладывал деньги, потому другим и казалось, что он обеднел? Странно, что оба друга – и русский, и француз – на пороге смерти оказались не слишком состоятельными. По крайней мере, на взгляд окружающих.

Но полно раздумывать о деньгах маркиза! Это даже невежливо вот так, посреди разговора с мадам Фаншон, углубляться в свои мысленные рассуждения о чужих деньгах.

– Нас предупредили, что завтра в замок приедет нотариус, – сказала Соня, – и тогда, думаю, мы все узнаем о последней воле маркиза.

– Так вот почему нотариус передал, что завтра меня с сыновьями ждут в замке, – несколько растерянно проговорила мадам Фаншон. – Вы не будете возражать?

– Как я могу возражать? Да и маркиза наверняка не будет против. Вы наравне со всеми имеете право знать, что написано в завещании.

Значит, старый маркиз ничего не сказал про подземелье и сложенное в нем золото своей любовнице?

А вот сын как-то все равно о сокровище узнал.

Антуан де Баррас до последнего момента пытался сохранить в целости то, что принадлежало ему и умершему другу… Охранял, да охраняемое из рук вырвали. Может, именно этого и не смог пережить старый Антуан, а вовсе не зелья, которым напоил его любимый сыночек. Неужели Флоримон ухитрился вывезти из подземелья все золото? А если вывез, куда смог его спрятать? Это ведь не несколько слитков.

Сотни пудов!

Соня отчего-то сейчас явственно представила себе, как долгие годы Антуан де Баррас фунт за фунтом выплавлял это золото на своей тайной фабричке.

Интересно, у него были на ней какие-нибудь рабы из Африки или он нанимал работников и платил им за молчание? Как удалось сохранить все в тайне?

Итак, год за годом плавилось в слитки золото, и тщетно Антуан ждал приезда русского друга, который вложил в его производство почти все свои деньги. И, как выяснилось, не прогадал.

Если бы в свое время деда Сони Астаховой не убили, он приехал бы во Францию, где друзья-товарищи поделили бы полученное золото, превратив его поначалу в деньги, имеющие хождение в государстве Французском. Или в драгоценности. Наверняка у Еремея Астахова был разработан план, как это сделать. А вот Соня себе и представить не могла, как удалось бы пользоваться золотыми слитками, не вызывая законного интереса у министерства финансов Франции.

Тот, кто много лет назад убил князя Астахова, и не подозревал, что своим поступком обездолил сразу две семьи. Кроме того, что лишил жизни талантливого ученого.

Это все, конечно, к тому, что в подземелье осталось золото. Должно было остаться! Ведь Эмиль нечаянно запер в нем вора в момент кражи!

Опять Софья стоит и гадает, что осталось в подземелье. Вот когда закончатся связанные с погребением умершего процедуры, можно будет все и узнать.

Похороны выглядели пышными. Надо сказать, немало тому способствовали усилия Софьи. Она отдала Патрику один из двух оставшихся у нее перстней – свой, как говорится, военный трофей.

В свое время их сняла с убитых одна французская девушка, оказавшая немалую помощь княжне. Сначала Соня отказывалась их брать. Еще отец рассказывал о случаях мародерства среди русских солдат, которые воевали со шведами, и о том, как сурово расправлялись с ними за это командиры.

Но девушка – ее звали Люси – объяснила свои действия просто: «Не мы, так крестьяне, что их хоронить станут, снимут!» И Соня дрогнула. Ей представилось, как далеко придется добираться одной, без сопровождения, до самой Австрии, и как ей могут понадобиться средства, которые не у кого и негде будет взять.. – Словом, она оправдала себя тем, что выполняет поручение самой королевы Франции, а не просто путешествует. В таком случае она как бы оказывалась на военном положении, где действовали уже совсем другие законы.

И теперь, когда, как сказала бы ее покойная матушка, не до жиру, быть бы живу, она уже не думала о том, каким образом ей достались перстни.

Маркиза похоронили в фамильном склепе, уже достаточно одряхлевшем. Видимо, оттого, что у покойного ныне маркиза Антуана не доходили до него руки. Соня пообещала себе, что, как только у нее появится достаточно денег, она прикажет навести здесь порядок: сменить ограду, подправить кое-где развалившуюся кладку… Вот интересно: она упорно говорила – даже мысленно! – не «если появятся», а «когда появятся». Значит, надеется в глубине души, что золото цело.

Конечно же. Соне следовало быть поаккуратнее с деньгами, что оставил ей супруг Григорий, но они таяли на глазах. Однако как можно не тратить деньги вообще? Теперь – хочешь не хочешь! – в подземелье придется спускаться, несмотря на все страхи и… на все привидения, вместе взятые…

Патрик по ее распоряжению нашел-таки по сходной цене трех крепких лошадок – серых в яблоках, как и хотела ее сиятельство, и даже оставил их хозяину задаток. Мизерный, конечно, все, что в этих условиях могла позволить себе Софья. Но в этот день, как, впрочем, и в следующий, им оказалось не до устройства выезда.

Теперь Соня оценила по достоинству, насколько Патрик может быть незаменимым. Знал бы он, что это произошло только теперь! При том, что между ними так и не состоялось настоящего объяснения.

Пока что Соня лишь отдавала приказания, которые Патрик выслушивал с невозмутимым лицом и говорил всего одно слово:

– Сделаю.

А то и просто согласно кивал.

Агриппина могла распоряжаться лишь кухаркой, которую прислали из деревни – Соня попросила об этой мадам Фаншон, – а остальные хлопоты легли на плечи Патрика. Он, как потом оказалось, вовсю использовал ту повозку, которую как бы арестовали в своем амбаре Агриппина с Эмилем. Привез священника, гроб и венки, на другой день на ней же гроб с покойным отвезли на кладбище к семейному склепу маркизов де Баррас.

Соню с Агриппиной вез в карете покойного маркиза Эмиль. Остальные жители Дежансона, которые провожали старого маркиза в последний путь, добирались кто на чем. Основная масса шла пешком. Благо путь до кладбища оказался близкий.

Соня еле дождалась, когда окончатся все траурные церемонии и она сможет остаться с Агриппиной с глазу на глаз. Не то чтобы она в момент очерствела и, кроме золота, ее ничего не волновало, но от того, есть ли оно еще или нет, зависело, как Соне строить свою дальнейшую жизнь.

Она не питала каких-то особых надежд на приезд нотариуса, справедливо полагая, что маркиз де Баррас и так одарил ее сверх меры. И разве виноват он в том, что его непутевый сын Флоримон исхитрился получить доступ к изготовленным когда-то отцом золотым слиткам.

Вернувшись после похорон в замок, Эмиль деликатно удалился, благо комнат в доме хватало. Удалился и Патрик. Ему выделили комнату недалеко от комнаты Эмиля, и теперь можно было надеяться, что все его потребности, ежели таковые появятся, будут обеспечены.

Когда мужчины ушли. Соня посадила с собой на диван Агриппину… маркизу де Баррас, теперь уже вдову. В глазах людей и по закону она являлась таковой. И хочешь не хочешь, а траур ей придется носить. В общем, посадила она Агриппину рядом с собой и сказала:

– Так сложились наши с тобой обстоятельства, что в подземелье нам все равно спускаться придется…

Раз Антуан де Баррас ничего не сказал молодой жене о золоте, значит, оставил этот вопрос на усмотрение Сони. Захочет – расскажет, не захочет – ее дело. Но вот как все Агриппине преподнести? Хорошо, если там что-то осталось, а если нет? Ведь в подземелье не раз и не два, судя по рассказам Агриппины, наведывался Флоримон. Кстати, отчего Соня так уверена, что это был именно он? И в тот, последний раз он тоже в подземелье спускался. Значит, не успел вывезти все золото…

Однако как ее сиятельство разбирает! Увлеклась, что ли, этим богатством? Странно, Соня до сей поры считала, что она вовсе не алчная. Слишком долго была бедной? Вряд ли такое объяснение может служить оправданием.

Нет, если разобраться, дело вовсе не в алчности.

От этого золота, получалось, зависела вся ее жизнь – Соня поневоле оказалась будто прикованной к нему.

Она… как бы поэтичнее сказать… барахталась в золотой паутине. Но с другой стороны – не бросишь же то, ради чего трудился дед! Он ведь думал не только о себе и своей семье. Скорее всего, он хотел добиться процветания всего рода Астаховых.

Наверняка он так же, как и Соня, был осведомлен о способностях своих предков – среди них было так много настоящих ученых знахарей. Тех, талант и величие которых мало кто из темного люда осознавал.

Взять хотя бы еще в десятом веке жившую Любаву, прапраматерь рода Астаховых. Сколько добра сделала она простым людям, скольких вылечила, поставила на ноги, спасла от смерти! И что получила в благодарность? Эти же облагодетельствованные ею люди едва не сожгли бедную девушку на костре, объявив ведьмой.

Соня ударилась в воспоминания… Кто-то из Астаховых написал историю жизни Любавы. И не только Соня, многие девушки Астаховы зачитывались ее жизнеописанием, прошедшим через многие руки, не раз переписанным теми, чьи имена остались потомкам неизвестными, сохранившимся до конца восемнадцатого века! Рассказ о том, кто были предками самой Любавы, увы, не сохранился…

Какая-то мысль, очень важная, мелькнула в мозгу Сони и пропала, так что княжна даже не успела ее осознать. Тщетно она морщила лоб в попытках вспомнить, о чем именно она подумала, но не добилась успеха. Вынырнув из океана мыслей, она услышала все те же причитания Агриппины.

– Княжна, миленькая, Софья Николаевна… – продолжала бубнить та. – Ну что вас тянет во всякие такие нехорошие места? То в тайную лабалаторию, то в подземелье… Что вам в покое не сидится?

– Поговори мне! – привычно прикрикнула на нее Соня и осеклась. Агриппина больше не ее крепостная.

Но юная маркиза ничуть не обиделась, а продолжала ныть:

– Вы разве привидений не боитесь? Кто знает, что в этом замке когда-то случилось? Может, на двери в подземелье какой-нибудь охранный знак стоит, вот призрак и не может наверх прорваться, так по подземелью бродит и от злости воет. Какую-нибудь бабку мосье Антуана убили, вот земля ее и не принимает.

А ну как привидение на нас набросится?

Вряд ли Агриппина думала так всерьез, но Соня поняла, что придется потрудиться, чтобы склонить к своему предприятию молодую вдову.

– Ты даже не представляешь, девочка, какой сюрприз может нас там ждать!

– В подземелье-то? Крысы, сырость и… привидение, вот что нас там ждет, Софья Николаевна! – сказала упрямица.

И ведь она права: кроме золота, о котором глупышка пока не знает, там ничего интересного нет.

Однако Агриппине, как вдове маркиза, принадлежит половина сложенного внизу золота. Если, конечно, в подземелье спускался именно Флоримон, если он не вывез все и… если теперь его более нет в живых.

– Я согласна, чтобы этот самый сюр… или как вы назвали… одним словом, что бы нас там ни ждало, пусть оно будет вашим. Мне это ни к чему!

– Ты надо мной смеешься?

– Спаси Христос, барышня… простите, Софья Николаевна! Ну чем я вам помогу? Только заболею от страха. Вы лучше, ваше сиятельство, возьмите своего Патрика. Он мужчина сильный, крепкий, небось его никаким привидением не напугаешь.

– Я прошу тебя, Агриппина, выполни эту мою просьбу! – сказала Соня.

Она требовательно посмотрела прямо в глаза Агриппине – знала, что, несмотря на новый титул и жизнь свободной женщины, перед чужой властностью бывшая крепостная все еще не может устоять. До срока говорить о золоте Соне не хотелось, как будто преждевременное упоминание о нем могло как-то повлиять на его наличие в подземелье.

Ах, это проклятое золото совсем заморочило Соне голову! Агриппину держит в неведении, Патрику не доверяет… Сама без конца перебирает одни и те же варианты: Флоримон успел его вывезти, Флоримон не успел его вывезти…

А Патрика не то чтобы подозревает во всяких грехах, а просто не уверена в нем настолько, чтобы сообщать ему наполовину чужой секрет. Известно, блеск золота частенько ослепляет и добродетель…

А что, если Патрику для возвращения на родину не хватает именно денег и он не устоит перед тем, что богатство, можно сказать, само плывет ему в руки…

Опять домыслы. Знал бы Патрик о мыслях Сони, небось это оказалось бы серьезным испытанием для его преданности!

7

Агриппина колебалась. То есть ей ужасно хотелось ответить категорическим «нет», но бывшая хозяйка так ее просила… Честно ли будет со стороны Агриппины посылать ее в подземелье одну или хотя бы с тем же Патриком? Кто знает, что у него на уме.

И чего вообще он торчит подле княжны, хотя ему с его статью самое место в далеком Версале…

Конечно, она вовсе не хотела сказать, что Софья Николаевна ему не пара, но должность дворецкого не по нему. Патрику подошло бы скакать в седле во главе войска или сидеть на троне. Или… На этом воображение Агриппины исчерпалось. Не на месте он был в роли слуги, и все тут! А значит, подозрителен.

В общем, она подумала и сказала твердо:

– Хорошо, мы пойдем туда завтра, но сегодня – увольте.

Как будто один день отсрочки мог что-то изменить.

Соне пришлось уступить. Если ее подозрения верны и в подземелье действительно оказался запертым Флоримон, то сегодня уже пятый день, как внизу, под замком, перестало завывать так называемое привидение. Теперь, значит, и ему уже все равно, когда откроет кто-то дверь в подземелье.

– Наверное, ты права. Спустимся туда завтра…

Ты, Агриппина, только вот что скажи: Эмиль, как думаешь, на золото падок? Ну, к примеру, если бы он увидел у кого-то много денег или драгоценностей, мог бы ради них убить человека?

Агриппина, надо отдать ей должное, не стала отвечать не подумав. Некоторое время что-то прикидывала мысленно так и сяк, рассуждая сама с собой, и наконец проговорила:

– Думаю, не смог бы. Он для Флоримона вон какие огромные деньжищи получал. И всегда знал, где хозяин их держит. Эмиль мне сам об этом рассказывал… Нет, он совсем другой… Он любит, чтобы над ним кто-то стоял и все за него решал, как ему жить, что делать. Понимаете, Эмиль послушный: скажут пойти, пойдет, надо женщину… взять, возьмет. Иной раз я даже злюсь – что же у него своих желаний никаких нет!

– То есть ты считаешь, для мужчины это черта не из лучших?

– Думаю, для мужчины-аристократа, который должен своим домом и хозяйством управлять, это недостаток. Жена в таком разе должна все в свои руки брать. А вот как слуга… Думаю, лучше и не надо.

Бывшая крепостная в который раз удивила Соню.

Она умнела прямо на глазах. Раньше ее рассуждения о жизни были похожи на рассуждения служанки, а теперь – на рассуждения зрелой женщины прямо-таки не простого звания. Неужели на нее так подействовало замужество? Или в Агриппине от роду было заложено такое вот умение чувствовать момент и быстро всему учиться, чтобы ему соответствовать?.. Ну и дела!

Соня вынула из кармана колоду карт – время от времени она покупала новую, пока прежняя не истрепалась, – и ловко перебросила с руки на руку. Так в последнее время ей легче думалось. На неодобрительный взгляд Агриппины она не обращала больше внимания.

И решила: раз девчонку все-таки удалось уломать, то стоит ее посвятить в некоторые подробности дела.

– Тогда слушай. Мое дело сказать, а ты уж решай сама. В общем, так: ты помнишь, когда в дедовой лаборатории я тебя заставила вымыть конторку?

– Помню. Пылищи было! Два раза пришлось воду менять.

– Там я нашла дневник деда…

Соня решила не вдаваться в подробности, не рассказывать про письмо, которое оказалось в руках покойного графа Воронцова, и вообще как она пришла к мысли, что у маркиза де Барраса может быть нечто, принадлежащее ее деду. Теперь это было не главным.

– В общем, дед в нем неоднократно упоминал своего друга-француза, а также и его фамилию. Но главное то, что маркиз вместе с дедом наладили производство золотых слитков, в которое князь Еремей Астахов вложил почти все свои деньги…

– Значит, вот почему ваша бабушка и маменька бедствовали, – понимающе качнула головой Агриппина. – Они не знали, у кого эти деньги искать.

– Вот именно, дед же не собирался умирать во цвете лет, потому никаких распоряжений и не оставил. А маркиз, как человек порядочный, до моего приезда никому о золоте не говорил и вообще к нему не притрагивался. Считал, что оно ему не принадлежит. Вернее, ему одному не принадлежит. Наверное, он так бы и умер, никому ничего не сказав, если бы не приехала я…

– Значит, вы думаете…

– Я думаю, та яма, которую вы с Эмилем видели, не что иное, как люк, который вел из подземного хода замка.

– И тот… контрабандист, как мы думали, на самом деле воровал из подземелья это самое золото? – догадалась смышленая девчонка. Пардон, мадам маркиза.

– Да, – кивнула Соня. – И более того – мне кажется, что тот, как ты говоришь, контрабандист не кто иной, как Флоримон де Баррас. И никакое не привидение, а именно он, из-за Эмиля, выдернувшего бревно, оказался запертым в подземелье. И не мог потом найти выхода. Точнее, он его мог и найти, но не знал, как открыть потайной механизм, закрывающий дверь.

– Господи, страх-то какой… Вы хотите сказать, ваше сиятельство, что сейчас в подземелье лежит мертвый Флоримон де Баррас, нечаянно убитый собственным слугой? Я как чувствовала! В таком случае ни за что туда не полезу! Мертвяков я с детства боялась.

– Опомнись, мадам маркиза, ты же христианка.

Неужели тебе удастся спокойно спать, зная, что тело твоего… пасынка валяется непогребенным?

Агриппина судорожно всхлипнула.

– А может, его там нет, Флоримона?

– Тогда тем более нам нечего бояться. Возьмем с собой Эмиля, свечей побольше…

– Факел.

– Хорошо, и факел. И спустимся вниз. Это надо сделать в любом случае. Если Флоримон не успел все вывезти, то мы с тобой разделим поровну оставшееся золото, и тогда на него ты сможешь привести в порядок замок, купить себе выезд, завести нужное количество прислуги…

– Трудно мне будет к такому привыкнуть: я и… прислуга, – заметила Агриппина. – Кухарку вон прислали, а я все норовлю по привычке то картошку чистить, то резать что-то… А еще я думаю, ваше сиятельство, не стоит вам этого делать.

– Что мне не следует делать?

– Делить золото между нами. Тем более поровну.

Хотел бы маркиз Антуан, чтобы мне оно досталось, сказал бы, а то ведь сохранил в тайне. Уж если, как вы говорите, он сыну о том не сказал… Значит, оно ваше и князя Николая Николаевича.

– Агриппина, – изумилась Соня, – ты отказываешься от золота?

– От чужого золота, – уточнила Агриппина. – Конечно, я понимаю, что вы хотели, как всегда, по справедливости поступить, по-честному, чтобы всем было хорошо, а так бывает только в ваших романах. Хорошо, я их прежде не читала, а то тоже бы по-вашему жить старалась. Нет, как в книгах – по правде – жить нельзя. Ваша покойная матушка всегда говорила: простота – хуже воровства!

– Не кажется ли тебе, Агриппина, что ты опять пытаешься мне грубить?

– Угу, опять, княжна миленькая, пытаюсь. Только на этот раз вы мне ничего сделать не сможете.

Даже назад в Киреево отправить.

От шутки Агриппины у Сони почему-то защемило сердце. Ей вспомнился Петербург. Сейчас там, наверное, сыро, холодно, первый снег сыплется. В доме печку затопили. Ветер в трубе гудит…

– А ты знаешь, я по дому соскучилась.

– Я тоже, – вздохнула Агриппина, но тут же встрепенулась:

– Но возвращаться в Петербург меня и не просите. Я, пока всю Францию не объеду, в Россию ни ногой!

– Ты хочешь путешествовать? – удивилась Соня. – А я думала, ты останешься в Дежансоне, в замке.

– Вначале, Софья Николаевна, я, может, немного и побуду тут, пока в трауре, пока вы здесь освоитесь, если захотите остаться. Нет, так управляющего найду или в аренду сдам, а потом – ищи ветра в поле!

– Ну, ты уж так-то меня не пугай. Давай мы о твоей поездке после поговорим, а сейчас – о подземелье.

– Ой, как мне не хочется! – опять заныла Агриппина и уткнулась в колени Соне – прямо-таки кошка, которая хочет, чтобы ее приласкали.

Соня и погладила ее по голове – все-таки, как ни крути, эта нечаянная маркиза – самый близкий ей человек. Не только здесь, во Франции, но и, кажется, на всем белом свете.

На мгновение подумалось: а как поживает брат, князь Николай Астахов, который остался там, в далеком Петербурге? Даже пытаясь сосватать сестру за старика, он ведь думал, что делает как лучше для всех.

Ну да ладно, потом когда-нибудь, когда Соня вернется в Россию богатой женщиной, с мужем и детьми, она помирится с братом, попросит у него прощения…

Мечты, мечты! Откуда взяться мужу-то, если она решила не только никогда больше о нем не вспоминать, но и само брачное свидетельство запрятать подальше? Кто о ее замужестве узнает?

Соня представляла себе нотариуса седым стариком, который много лет вел дела маркиза, а также его отца и успел застать в живых его деда. Такой образ был привычным по книгам и по рассказам знакомых.

Но с утра пораньше к замку маркизов де Баррасов подъехала скромная карета, запряженная, однако, парой крепких вороных лошадок, даже на взгляд непосвященного стоящих очень приличные деньги.

И вышел из кареты молодой энергичный человек в длинных панталонах, в сюртуке с высоко стоящим бархатным воротником, черных чулках и туфлях на каблуке с серебряными пряжками. В левой руке он держал деревянную трость с набалдашником в виде собачьей головы, а правой прижимал к себе черную кожаную папку.

К моменту его приезда прибыла на своей повозке и мадам Фаншон с сыновьями.

Молодой человек попросил величать его мэтр Тюмель. Соня с усмешкой подумала про себя, что таким образом он пытается, очевидно, прибавить себе солидности.

Все прошли в замок, расселись, приготовились слушать.

Наверное, мэтр почувствовал, что не все присутствующие прониклись уважением к его выдающейся роли в предстоящем событии, а потому строго пояснил:

– Наша контора «Тюмель и сыновья» существует больше ста десяти лет. Мы ведем дела многих почтенных жителей Дежансона, и каждый из них может свидетельствовать о честности и беспристрастности наших нотариусов…

Он покосился на Соню, которая перевела его слова Агриппине.

– Мадам маркиза де Баррас еще плохо понимает французский язык, – пояснила она для строгого юриста.

Тот важно кивнул и продолжил свою речь.

– Ишь, молоденький какой, а серьезный! – не преминула заметить Агриппина и немедленно удостоилась строгого взгляда мэтра.

– Прежнее завещание маркиза Антуана де Барраса, написанное двадцать пять лет назад, было аннулировано за две недели до смерти завещателя, и составлено новое, как и положено, в присутствии двух свидетелей. По нему прежний единственный наследник мосье Антуана, его сын Флоримон де Баррас, полностью лишается наследства, и наследником с этого момента объявлено другое лицо…

Он помедлил и торжественно объявил:

– Основной наследницей всего недвижимого имущества маркиза Антуана де Барраса названа… русская княжна Софи Никола Астахова!