Текст книги "Языковая личность в системе массмедиа"

Лекция № 2.
Проблема интенциональности в современной лингвистике

Крупные исследователи в области теории речевых актов, психолингвистики, коммуникативного дискурса, психологии речи, в том числе речевого онтогенеза, пришли к заключению, что путь для решения многих теоретических трудностей открывается при опоре на понятие интенциональности как основополагающей стороны речевого механизма и продуцируемой им речи [Бондарко, 1981; Грайс; Остин, Серль, 1986; Стросон, 1986; Федосюк].

Понятие интенции и интенциональности заняло важное место в работах крупных ученых как нашего, так и прошлого времени.

Термином интенция в лингвистике обозначается направленность сознания на какой-либо предмет [ФЭС, 1989].

В наши дни наблюдается оживление интереса к феномену интенции. В своем исследовании мы рассматриваем феномен интенции специально в контексте функционирования речевых процессов и механизмов, не распространяя его на все ментальные состояния. По нашему мнению, есть основания считать, что «направленность на», интенциональность, представляет собой исключительно специфичное и существенное свойство речи.

Разрабатываемый нами подход в ряде аспектов оказывается близким концепции теории речевых актов (ТРА), возникшей в рамках Оксфордской школы лингвистической философии. Основоположники теории – Дж. Остин, Дж. Серль, П. Стросон, Г. Грайс и др. – обычно квалифицируются как логики и философы. В курсе лекций, прочитанных Остином в Гарвардском университете и опубликованных в 1962 году, теория речевых актов впервые получила развернутое изложение. Материалы лекций переведены на русский язык «Слово как действие» [Остин, 1986], что является не буквальным, но весьма адекватным переводом английского названия: «How to do things with words».

Центральная идея разработок Остина – выделение особого явления в речеязыковой реальности, так называемых речевых актов, или речевых действий. Данная позиция противопоставляется ранее существовавшей точке зрения философов, которые долго считали, что единственное назначение высказывания – «описывать» некоторое положение дел или «утверждать» некий факт [Остин, 1986, с. 23-24]. В то же время, отмечает Остин, существуют высказывания, которые ничего не описывают и ничего не сообщают. Таковыми, например, являются высказывания: «Нарекаю судно Королева Елизавета», «Я завещаю свои часы брату», «Держу пари, что завтра будет дождь» и многие другие. Произнесение такого рода высказываний представляет собой по сути осуществление действий. Они выполняются говорящим для того, чтобы оказывать желаемое воздействие на слушающих. Остин предложил называть высказывания указанного типа перформативными (анг. рerform – исполнять, выполнять, совершать).

В своих лекциях Остин рассматривает значение перформативов в системе языка и их употребление, вводит понятия иллокутивного акта и иллокутивной силы, выявляет способы употребления перформативов, формы их выражения (которые могут быть явными, «эксплицитными», и неявными, «имплицитными»), обсуждает конвенциональность их форм, дает предварительную таксономию перформативных глаголов, намечает их лингвистические критерии, дает некую «перформативную формулу». Он приходит к заключению, что «единственно реальное явление», которым он занимается, – это целостный речевой акт (речевое действие) в целостной речевой ситуации.

Все эти и другие вопросы, несомненно, имеют большое значение для исследователей языка. Предложенные Остином идеи оказали исключительно сильное влияние на лингвистов, философов языка. Нам же важно обратиться к тем идеям теории речевых актов, которые непосредственно характеризуют интенциональное функционирование речевых действий. ТРА весьма богата такого рода идеями, к ним в первую очередь относятся разработки внутренней организации речевых актов.

Интересен тот факт, что Остин, а позднее и другие авторы фактически вплотную подходят к психологической стороне многих вопросов о функционировании речи, обсуждая вопросы, что такое значение для говорящего и слушающего, как воспринимаются и понимаются те или другие высказывания, что рефлексирует говорящий и др. Именно эта ориентация и психологический характер определений ясно ощущаются в выделении Остином одного из важнейших понятий его теории – так называемой иллокуции, иллокутивного акта. Это понятие вводится им в связке с понятиями локуции и перлокуции. Акт локуции – это «говорение» в полном, обычном смысле этого слова, в котором объединены фонетический, фатический и ретический аспекты [Остин, 1986, с. 84]. Перлокуция – осуществление акта воздействия на аудиторию [Остин, 1986, с. 88]. Понятие иллокуции хотя и является одним из наиболее значимых у Остина, не получает, однако, исчерпывающего определения. По приводимым в тексте примерам и сопоставлениям можно квалифицировать данное понятие как чисто психологическое: иллокуция – это то, что говорящий хотел сказать, то есть его намерение, выраженное в словесной форме. Используем пример Остина:

Локутивный акт: «Он сказал, что…»;

Иллокутивный акт: «Он доказывал, что…»;

Перлокутивный акт: «Он убедил меня, что…».

Сам Остин для описания иллокуции лишь в исключительных случаях пользуется понятием намерения. Однако более поздние авторы делают это систематически. П.Стросон в близкой по времени публикации (1968) прямо включает этот термин в название своей статьи: «Намерение и конвенция в речевых актах» [Стросон, 1986]. У этого автора мы находим использование терминов «намерение», «цель» для объяснения ситуаций, когда некоторое лицо осуществляет процесс общения с другим лицом с помощью слов. Интересными представляются его рассуждения относительно сложности содержания понятия «намерения» и его структуры в речевом процессе. Так, если некто надеется вызвать понимание и реагирование на свои высказывания, то он стремится добиться опознания своих намерений со стороны слушающих. Именно распознание намерений говорящего является необходимым условием адекватного реагирования на его слова. «Говорящий, таким образом, не только несет ответственность за содержание своего намерения, которую несет любой производящий действие человек; у него имеется также причина, неотделимая от природы выполняемого акта, сделать это намерение явным» [Стросон, 1986, с. 141]. Структура намерений говорящего и слушающего в описании Стросона оказывается весьма сложной: имея намерение убедить другого в чем-то, говорящий наблюдает за вербальными действиями другого и имеет другое намерение, чтобы слушающий узнал и это его намерение и т.п. [Стросон, 1986, с. 137–139].

Анализируя структуру намерений в акте общения, Стросон довольно тонко отмечает, что намерение говорящего не всегда обладает непроизвольностью, преднамеренностью. По приводимому им примеру у игрока может случайно вырваться слово «удваиваю», хотя он реально не собирался удваивать ставку. Жизненные примеры такого рода оговорок известны, хотя, как показывают исследования, не только они говорят о справедливости соображения Стросона, и существует немало свидетельств непроизвольности, неосознаваемости вербальных намерений.

Другим важным элементом иллокутивного акта Стросон считает наличие цели; она, по его мнению, является если не постоянным, то, по крайней мере, стандартным составным элементом речевого акта [Стросон, 1986, с. 139]. Довольно значимо заключительное суждение автора, состоящее в том, что намерение, будучи общим элементом всех иллокутивных актов, имеет множество вариантов: «…мы можем охотно допустить, что типы намерения, направленного на слушающего, могут быть очень разнообразными и что различные типы могут быть представлены одним и тем же высказыванием» [Стросон, 1986, с. 150].

Хотя следует заметить, что в рассматриваемой работе, посвященной непосредственно теме намерений, автор не дает определения или развернутого пояснения того, что он понимает под этим термином.

Тема намерений, или, в другой формулировке – интенций, становится одной из основных в работах Дж. Серля, авторитетного американского философа. Особенно обстоятельно она рассмотрена в книге «Интенциональность», глава из которой переведена на русский язык [Серль, 1987].

Текст рассматриваемой главы начинается с определения понятия интенционального состояния: «Для начала мы могли бы констатировать, что интенциональность есть то свойство многих ментальных состояний и событий, посредством которых они направлены на объекты и положение дел внешнего мира» [Серль, 1987, с. 96].

Развивая это определение, Серль приходит к весьма сильному тезису, что интенциональные состояния являются инструментом соотнесения субъекта с внешним миром и представляют собой фундаментальное и целостное свойство сознания, которое нельзя разложить на более простые элементы [Серль, 1987, с. 123]. Серль отводит им основополагающее место в структуре психики и решающую роль в функционировании языка. Способность к интенциональности присуща, по Серлю, не только человеку, но и животным, не имеющим языка. У человека язык развивается на основе примитивных форм интенциональности. Способность выражать свои интенциональные состояния, а также заботиться о том, чтобы другие узнавали эти ментальные состояния, образует форму речевого акта. Таким образом, язык оказывается вторичным по отношению к интенциональности. Способность к интенциональным состояниям более фундаментальна, чем язык.

Другим важным тезисом концепции Серля является утверждение о параллелях и связи типов интенциональных состояний и типов речевых актов. Его мысль состоит в том, что «интенциональные состояния представляют объекты и положение дел в том же самом смысле, в котором их представляют речевые акты» [Серль, 1987, с. 100]. Он пишет также: «…понятие интенциональности в равной мере применимо как к ментальным состояниям, так и к лингвистическим сущностям, таким, как речевые акты и предложения» [Серль, 1987, с. 123]. При этом он спешит пояснить, что не интенциональность зависит от языка, а как раз наоборот: «язык выводим из интенциональности» [Серль, 1987, с. 101].

Опора на данный тезис служит для Серля основанием того, чтобы перенести на интенциональные состояния известные из предыдущих исследований характеристики речевых актов. Здесь он выделяет четыре аспекта особенностей, свойственных как речевым актам, так и интенциональным состояниям:

1) В теории речевых актов описано различие между пропозициональным содержанием и иллокутивной силой. Так, пропозициональное содержание, относящееся к тому, например, что некто выйдет из комнаты, может быть представлено в иллокутивном аспекте как предположение, предсказание, опасение или желание, чтобы некто вышел из комнаты. Аналогичный состав обнаруживается в интенциональных состояниях, в которых Серль выделяет репрезентативное содержание и его психологический модус. А именно: каждое интенциональное состояние репрезентирует некоторые объекты и положения дел, причем эта репрезентация осуществляется в определенном психологическом модусе, например в связи с верой, страхом, надеждой и др.

2) На характеристику интенциональных состояний переносится различие, установленное в теории речевых актов, касающееся «направления соответствия» высказываний. Имеется в виду, что существуют высказывания, описывающие положение дел в объективно существующем мире (и они либо истинны, либо ложны); их направление соответствия – от мира к высказыванию. Существуют высказывания обратного направления: от человека к миру. Это приказания, требования, обещания, ручательства. Они не истинны и не ложны, а выполнимы или нет. Аналогичные различия Серль выделяет в интенциональных состояниях. Убеждения должны соответствовать миру, при их несоответствии следует исправить убеждение (направление «от мира к мысли»); желания имеют направление соответствия «от мысли к миру»; чтобы желание исполнилось, мир должен измениться.

3) Связь межу интенциональным состоянием и речевым актом состоит в том, что через речевой акт осуществляется выражение соответствующего интенционального содержания. Интенциональное состояние является условием искренности речевого акта.

4) К интенциональным состояниям, как и к речевым актам, применимо понятие условий выполнимости. Речевой акт выполнен, если выполнено выражаемое им ментальное состояние; «условия выполнимости речевого акта и выражаемого им психического состояния тождественны» [Серль, 1987, с. 106].

Остановимся на тезисах, высказанных Серлем в разделе, посвященном теме значения. Сама проблема сформулирована им исключительно точно: «В своем наиболее общем виде проблема значения заключается в выяснении того, каким образом мы переходим от физики к семантике или, иначе говоря, как, например, из звуков, рождающихся во рту, мы получаем акт выражения?» [Серль, 1987, с. 124]. В ответе на поставленный вопрос Серль отмечает, что в речевом акте существуют два уровня интенциональности: выражаемое интенциональное состояние и интенция в обычном смысле, с которой что-то произносится. Этот второй вид интенциональности наделяет интенциональностью физические феномены «посредством интенционального наложения условий выполнимости выражаемого психического состояния на внешнюю физическую сущность… Ключ к значению состоит в том обстоятельстве, что оно может быть частью условий выполнимости (в смысле требования) моей интенции, направленной на то, чтобы условия ее выполнимости (в смысле требуемого) сами обладали условиями выполнимости» [Серль, 1987, с. 125]. При этом отмечается, что о значении можно говорить только там, где есть различие между интенциональным содержанием и формой его воплощения: «…спрашивать о значении – значит спрашивать об интенциональном содержании, сопровождающем данную форму воплощения» [Серль, 1987, с. 126].

В общей форме нет нужды подчеркивать значение идей, разработанных в рамках теории речевых актов: о нем говорит сам факт присоединения к этому направлению многих крупных авторов Европы и Америки. В результате исследований предложена новая парадигма понимания сущности речеязыковых процессов. Эта парадигма имеет преимущественно философско– лингвистический характер. В то же время она глубоко захватывает и вопросы психологической природы языка и речи, поскольку рассматривает их связь с миром вещей и физических объектов, с миром действий человека, живущего в социуме. Неудивительно, что при такой ориентации авторы приходят к необходимости использовать чисто психологические понятия: интенции, репрезентации, сознания, мышления, воображения, «психологического модуса» репрезентаций (веры, опасений и т.п.). В некоторых случаях в публикациях встречаются обращения даже к вопросам физиологического характера, так, например, Серль упоминает структуры мозга, задействованные в протекании интенциональных состояний, нейрофизиологию этих процессов [Серль, 1987, с. 121]. Он же исключительно точно формулирует основной методологический вопрос психологии: проблемы перехода от физики звука к психологии понимания (семантики) [Серль, 1987, с. 124–126]. В целом в исследованиях очень широко (системно) и одновременно углубленно рассматривается феномен функционирования слова, и это, безусловно, помогает выделить существенные стороны в этом исключительно сложном и в большой мере загадочном явлении.

Многие предложенные идеи имеют значение не только для лингвистов, но и для специалистов нелингвистической ориентации. В частности, безусловно, существенным представляется тот акцент, который с самого зарождения обсуждаемого направления был сделан на аспекте действенной стороны речи. В цитированной выше работе Дж. Остина «Слово как действие» подчеркивается отличие подхода теории речевых актов от весьма распространенного прежде среди исследователей языка, когда считалось, что единственная функция высказываний – либо описывать положение вещей, либо утверждать факты.

Важным представляется исследование понятия интенции в рамках теории речевых актов. В анализе Серля интенция оценивается как основополагающий элемент речеязыкового процесса и в этом аспекте приобретает некоторые новые, ранее не описанные конкретные черты (два вида интенций в структуре высказывания, внутренний состав интенции).

Справедливо сказать, что ТРА-подход ориентирован на то, чтобы понять принципы функционирования языка (и нет нужды доказывать значительность этой ориентации). Однако ТРА-подход строится на основе подбора и рассмотрения примеров высказываний, соответствующих норме анализируемого языка. Так, Остин для выделения перформативных высказываний приводит примеры стандартных речевых форм: «Нарекаю судно Королева Елизавета», «Держу пари, что…» и др. [Остин, 1986, с. 26]. Серль для анализа видов иллокутивных актов пользуется многочисленными употребимыми в обыденной жизни примерами: (1) «Джон выйдет из комнаты?»; (2) «Джон выйдет из комнаты»; (3) «Джон, выйди из комнаты»; (4) «Вышел бы Джон из комнаты» и т.п. [Серль, 1986, с. 155]. Привлекаются также полуформализованные варианты возможных и невозможных высказываний: нельзя сказать: «Я утверждаю, что р, но не думаю, что р», «Я обещаю, что р, но не намереваюсь р»; при этом можно сказать: «Он утверждал, что р, но на самом деле не считал, что р»; «Он обещал, что р, но на самом деле не намеревался совершить это» [Серль, 1986, с. 174].

Данная форма методологического подхода весьма распространена в области лингвистики и достаточно полно отвечает поставленным авторами целям лингвистического характера. В то же время очевидно, что этот подход дает основания для заключений, которые относятся прежде всего к языку как таковому и вряд ли могут быть распространены на более широкую область функционирования – речевое общение.

Необходим подход, опирающийся на более широкий круг естественных материалов, который черпается из повседневной речевой и коммуникативной практики людей. Способ анализа этих материалов скорее психосемантический по своей природе. Он основан на том тезисе, что языковые формы вырабатываются в жизненной практике людей как общеупотребительные конвенциональные высказывания, предназначенные для того, чтобы слушающие понимали стоящие за ними интенции говорящего. Соответственно с этим получаемые результаты позволяют делать заключения об интенциональных процессах, составляющих основу анализируемых речевых материалов. Исследователь получает данные об интенциональных установках говорящего, их зависимости от темы и условий обсуждения, об индивидуальных вариациях психологических установок, зависимости от ситуации общения и др. Данные такого рода расширяют и обогащают наши знания о механизмах речевого поведения.

Библиографический список

1. Бондарко А. В. Основы построения функциональной грамматики // Изв. АН СССР. Сер. лит. яз., 1981. Т. 40. № 6.

2. Грайс П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. – М., 1985. – Вып. 16.

3. Остин Дж. Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М., 1986. – С. 22–130.

4. Павлова Н. Д. Интент-анализ политических диалогов // XII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание и образ мира». – М., 1997. – С. 117–118.

5. Серль Дж. Природа интенциональных состояний // Философия, логика, язык / Под ред. Д. П. Горского и В. В. Петрова. – М., 1987. – С. 96–126.

6. Серль Дж. Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М., 1986. – С. 170–195.

7. Стросон П. Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. – М., 1986. – С. 130–150.

8. Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса / Под ред. Т. Н. Ушаковой, Н. Д. Павловой. – СПб., 2000.

9. Философский энциклопедический словарь. – М., 1989.

10. Федосюк М. Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания. – М.: «Наука», 1997. – № 5 (сентябрь-октябрь). – С. 102–120.

Лекция № 3.
Языковая личность как текстообразующий фактор диалогической речи

В настоящее время стала очевидной необходимость разработки теоретических моделей языковой личности на основе комплексных практических исследований в области речевого поведения реального носителя языка. Современной лингвистикой сделано достаточно много: теоретически осмыслены уровни структуры языковой личности [Караулов, 1987, 1989], выявлены два ее основных признака – языковая способность и коммуникативная (речевая) компетенция [Богин, 1975; Крысин, 1994; Шахнарович, 1995], прослежено становление ее дискурсивного мышления [Седов, 1998, 1999], а также осуществлены попытки описания речевых портретов конкретных носителей языка. Тем не менее, до сих пор отсутствует какая-либо конкретная модель, позволяющая всесторонне описать ту или иную языковую личность с учетом факторов, детерминирующих ее речевое поведение.

В большинстве работ, посвященных «человеку говорящему», языковая личность трактуется как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются степенью структурно-языковой сложности, глубиной и точностью отражения действительности, определенной целевой направленностью» [Караулов, 1989]. Языковую способность называют высшей психической функцией человека, «базой для усвоения языка» [Седов, 1999]. По мнению А. М. Шахнаровича, именно это психофизиологическое динамическое образование является «собственно человеческим приобретением в ходе эволюции и служит фундаментальным отличием человека от высших животных» [Шахнарович, 1995].

Качественной характеристикой языковой личности является коммуникативная компетенция, или система языковых и речевых знаний, умений и навыков личности, позволяющих оценивать степень владения языком. Л. П. Крысин выделяет четыре уровня коммуникативной компетенции: 1) собственно лингвистический, то есть умение выражать различными способами и средствами заданный смысл, затем извлекать смысл из сказанного и, наконец, отличать правильные в языковом отношении высказывания от неправильных; 2) национально-культурный – владение национально обусловленной спецификой использования языковых средств; 3) энциклопедический, определяющийся знаниями реалий внеязыковой действительности; 4) ситуативный, включающий умение применять соответствующие знания и способности сообразно с коммуникативной ситуацией [Крысин, 1994].

Формирование языковой личности подчиняется трем факторам влияния: социальному, национально-культурному и психологическому. Во-первых, личность есть средоточие и результат социальных закономерностей; во-вторых, она представляет собой продукт исторического развития этноса; в-третьих, ее мотивационные предрасположения возникают из приспособления биологических побуждений, социальных и физических условий к психологической сфере человека [Караулов, 1987].

Эти же факторы обусловливают и реальное речевое поведение отдельно взятого носителя языка.

Поскольку любая ситуация, в которой оказывается говорящий, является, прежде всего, социальной ситуацией со своими законами и регламентированными обществом нормами и стандартами поведения, языковая личность обязана соотносить свои речевые поступки с коммуникативными условиями, иначе ее речевое поведение будет расценено как ненормативное или неуместное.

Данные нормы, традиции, стереотипы, правила и т.п. являются формами существования культуры, и наблюдения разных типов устной речи показали явную зависимость ее качества от принадлежности говорящего к тому или иному типу речевой культуры. Н. И. Толстой выделил две сферы действия литературного языка: элитарную речевую культуру, противопоставив ее просторечной, народной и арготической [Толстой, 1991]. Думается, что сфера действия литературного языка намного шире проявления элитарной речевой культуры. О. Б. Сиротининой совместно с В. Е. Гольдиным было высказано предложение о выделении в сфере действия литературного языка, то есть при соблюдении говорящими и пишущими основных его норм, не только элитарной, но и «среднелитературной» речевой культуры, а для современного периода – литературно-разговорной и фамильярно-разговорной, перестающих функционировать только в качестве неофициальных разновидностей элитарной (или «среднелитературной») речевой культуры и приобретающих в силу этого статус самостоятельных типов речевой культуры [Гольдин, Сиротинина, 1993].

Как отмечает О. Б. Сиротинина, типы речевых культур различаются при использовании языка в любой его форме (степень орфографической и пунктуационной грамотности является одним из ярких показателей типа культуры), но, пожалуй, устная речь в этом плане наиболее показательна: поскольку подготовленность устной речи всегда относительна, культурный уровень говорящего сильнее отражается в его речи, чем культурный уровень пишущего [Сиротинина, 1995].

Кроме того, важно представлять, каким образом хранятся в сознании личности традиции и стереотипы речевого поведения. К. Ф. Седов вслед за М. Минским полагает, что сознание говорящего организовано через жанровые фреймы и статусно-ролевые сценарии поведения [Седов, 1999]. В данном случае важно то, что эти речеповеденческие модели формируются на основании общественного социально-культурного опыта и индивидуального опыта личности: знания о стандартных речевых ситуациях и способах поведения в них внедряются в сознание человека в процессе его социализации через активное личное освоение национальных традиций. А поскольку личность является индивидуальностью, выступает как носитель уникального социокультурного опыта, данный фактор (психологический по своей природе) также будет детерминировать речевую деятельность.

Следовательно, можно говорить о том, что личность является носителем культуры, частью социума и индивидуальностью, потому в ее речевом поведении, а именно в порождаемых ею текстах, можно и нужно искать национально-культурные, социально обусловленные и индивидуальные составляющие. Текст (совокупность текстов), будучи главным средством самовыражения говорящего, несет в себе информацию о специфике мировосприятия данной языковой личности, ее ценностных ориентирах и особенностях поведения. «Особенности каждого продуцента выступают как условия образования ряда специфических черт каждого речевого поведения» [Богин, 1992].

Первой задачей исследователя должно стать обнаружение в дискурсе языковой личности особенных, присущих только ей речевых форм и способов речевого поведения. Такая постановка проблемы требует сплошного обследования свода текстов личности с целью выявить наиболее характерные для нее приемы текстообразования, ее языковые предпочтения и «речевые доминанты» [Ляпон, 1995]. Действуя словом, говорящий сознательно или бессознательно отдает предпочтение определенным стратегиям и формам поведения. Именно эти формы и/или стратегии, или речевые доминанты, и предлагается разгадать исследователю.

Создание языкового портрета личности с установкой на поиск однотипных, повторяющихся фактов уровнего, суперсегментного и деятельностного характера предполагает изучение совокупности текстов (дискурса) данной личности в нескольких аспектах, и прежде всего – коммуникативно-прагматическом и стилистическом [Канчер, 2000].

Известно, что уже на начальном этапе создания текста языковая личность, пытаясь облечь свою мысль в определенную форму (словесную, невербальную и т.п.), отбирает средства и организует их так, как того требует, с одной стороны, ее индивидуальность, с другой – нормы и традиции поведения. Таким образом, предпочитаемые личностью средства и приемы оказываются формой эксплицирования знаний этой личности о мире и культуре, об обществе и своем месте в нем. Оценить, в какой степени языковая личность владеет языком в прагматическом плане, охарактеризовать «ситуативный уровень ее коммуникативной компетенции» (Л. П. Крысин), показать, насколько языковая личность усвоила социальные нормы и модели поведения, позволяет анализ дискурса говорящего в коммуникативно-прагматическом аспекте.

Единицами анализа в данном случае будут используемые говорящим коммуникативные стратегии и тактики. Их стандартность или индивидуальность, нормативность или ненормативность осмысляются на фоне совокупности правил общения, принятых в данном социуме. Эти единицы намного сложнее поддаются интерпретации, поскольку имеют не текстовую, а когнитивно-психологическую природу, однако они позволяют конкретизировать характеристику языковой личности, так как манифестируют ее ценностные позиции по отношению к партнерам по коммуникации, к предмету речи, к социальным условиям и выполняемым социально-коммуникативным ролям.

В нестандартных коммуникативных ситуациях языковая личность оказывается очень редко. В основном речевая деятельность осуществляется по заранее известным сценариям. Сама ситуация и та роль, которую мы в ней играем, задают определенные границы. Имея в своем арсенале набор допустимых с точки зрения общественных норм речевых тактик, языковая личность выбирает те, которые в большей степени выражают ее индивидуальность.

Анализ речевого поведения в данном случае предполагает обязательную опору на компоненты коммуникативной ситуации (адресант, адресат, их социальные роли и интенции; хронотоп, предмет речи и др.), определяющие речеповеденческий сценарий.

Типы речевого поведения отражают прежде всего уровни коммуникативной компетенции. К. Ф. Седов выделяет три таких типа (конфликтный, центрированный и кооперативный), каждый из которых включает в себя по два подтипа.

Речевое поведение языковых личностей в рамках того или иного уровня коммуникативной компетенции может различаться. Различие в языковых формах выражения иллокуции определяется особенностями индивидуального стиля участников коммуникации. К числу параметров дифференциации дискурсивного поведения можно отнести стратегические предпочтения в рамках фатического речевого поведения, которые отражают своеобразие воспитания человека, специфику его речевой «биографии». Для этого мы прежде выделяем уровневую типологию форм (разновидностей) речевого поведения по характеру гармонизации / дисгармонизации коммуникативного взаимодействия в рамках интеракции. Основным критерием здесь выступает способность участника общения к согласованию своих речевых действий с речевыми действиями коммуникативного партнера [Борисова, 2000].

Более эффективным представляется стилистический анализ текстов (дискурса). Дискурс материален, представлен вербальными и суперсегментными единицами, стилистическая интерпретация которых имеет давнюю и прочную традицию. Анализ дискурса личности в стилистическом аспекте сводится к описанию характерных для данной языковой личности способов и приемов употребления речевых единиц. «Каждый носитель обладает своим собственным идиолектом… так как речи каждого человека присущи свои индивидуальные, излюбленные словечки, выражения, поговорки, интонация, фразеологические сочетания и другие языковые явления» [Арутюнов, 1994]. Стилистический анализ текстов определенной личности приближает нас к описанию ее вербально– семантической составляющей (по Ю. Н. Караулову), или собственно-лингвистического уровня ее коммуникативной компетенции (по Л. П. Крысину).