Текст книги "Хвост виляет собакой"

Глава десятая

После жучка в телефоне я нахожу остальные микрофоны. Затем вывожу Мэгги на пляж, поближе к воде, где могу рассказать ей о них. Ее первая реакция – позвонить в «Юниверсал» и потребовать вернуть деньги.

– Так нельзя, – говорю я.

– Этот человек некомпетентен, – заявляет она.

– Он не некомпетентен. В том-то и дело. Даже Рэй Матусоу мог случайно не заметить один микрофон. Но восемь – это не случайность. Это специально. Это говорит нам о том, что он один из них. Кто бы ни следил за тобой, по какой бы причине это ни происходило, Рэй работает на них.

Я знаю Рэя. Мы с ним работали вместе восемь лет. Он бывший сотрудник ФБР. Вдовец с тремя детьми, один еще учится в колледже. Недавно Рэй женился во второй раз на женщине с двумя маленькими детьми. У него есть дом с лужайкой и спринклером. Летний домик у озера в Сьерра-Невада. Он тратит не больше, чем может себе позволить, рассчитывает на бонусы за выслугу лет и нуждается в пенсии. Он – человек компании.

Рэй мог это сделать только по приказу «Юниверсал».

– Так давай пошлем «Юниверсал» к черту, – говорит Мэгги. – Уволим их и вернем наши деньги, а если они не захотят их отдавать, пусть общаются с моими адвокатами.

– Надо думать шире, – отвечаю я. – Здесь происходит что-то очень необычное. Возникает конфликт интересов: «Юниверсал» согласились взяться за твое дело, и в то же время они ведут за тобой наблюдение.

– Конечно, это конфликт интересов, – кивает она.

– У нас так не принято, – говорю я.

– Не глупи. Ты работаешь на корпорацию, а она делает то, за что ей платят, а не то, что этично.

– Я не говорю, что мы не станем этого делать. Я хочу сказать, что так не делается. Если станет известно, что мы шпионим за своими клиентами, то клиенты перестанут нам доверять. И мы потеряем бизнес. Поэтому для такого должна быть очень веская причина.

Если мы с Рэем Матусоу работаем друг против друга и он мне лжет, это тоже плохо. Наш резервный игрок должен нас поддерживать. Команда должна быть на нашей стороне. Если окажется, что один из твоих парней работает против тебя, все может пойти прахом. Поэтому мы так не делаем. Если только нет очень серьезных оснований.

Кроме того, я уже долгое время работаю в компании. Я делал для них вещи, о которых нельзя говорить, и я никогда о них не говорил. Чтобы вычеркнуть меня из обоймы, должен быть особый повод.

– Я же предупреждала, это серьезно, – говорит она.

– Да, предупреждала.

– Но ты мне не поверил. Ты хотел подождать и убедиться сам.

– Это часть моей работы.

– По должностной инструкции, – говорит она, – ты работаешь на меня. И я думаю, нам пора это прояснить.

Ее слова ставят меня в тупик.

– Да, мисс Лазло, я действительно работаю на вас. Но я профессионал. И я намерен все делать профессионально. Если это вообще возможно. Если бы ты пришла к своему адвокату и попросила его подать иск, который ты наверняка проиграешь и навредишь своей карьере, он бы отказался и правильно сделал.

– И я бы его немедленно уволила.

– Может быть. А может, и нет. Если бы ты пришла к дилеру «Порше» и попросила механиков отключить тебе тормоза, потому что ты хочешь водить без тормозов, они бы отказали. Если бы ты пришла к своему врачу и попросила морфий, потому что только он делает тебя счастливой, он бы отказал.

Кажется, я моментально озвучиваю то, что люди обычно не говорят и потом жалеют об этом. На самом деле многие клиенты просят нас делать опасные, незаконные или просто глупые вещи. Это происходит настолько часто, что руководство разработало целый ряд ответов, которым нас учат на семинарах по работе с клиентами. Я более или менее дословно цитирую фразы из раздаточных материалов, страницы которых были с перфорацией – специально для вставки в наши инструкции.

Она замолкает и смотрит на меня. Искренне, но без раскаяния она говорит:

– Прости меня, Джо. Это было… – она подыскивает слово, – …грубо. Мне не стоило говорить с тобой как с прислугой.

Но меня это раззадорило, и я решаю еще ее подстегнуть.

– Пойми, что мои слова о Рэе Матусоу, бонусах за выслугу лет и пенсионных фондах на самом деле обо мне. Я считаю, что он не пойдет против компании, потому что знаю, как бы мне было тяжело решиться на это. Я могу многое потерять, если пойду против них и встану на твою сторону.

– Да, наверное. Мне стоило об этом подумать. Но я решила, что ты взрослый мужчина и можешь сам принимать решения. Я тебя не умоляла и не заставляла.

– Еще ты должна понять, – говорю я, – что «Юниверсал» очень мстительные. Они преследуют предателей.

– «Предателей»… Как грубо.

– Мэгги, взгляни на меня, – и вот моя очередь. Я кладу руки ей на плечи и смотрю прямо в глаза. – Ты не понимаешь, кто мы такие. Мы носим дешевые костюмы, ведем себя скромно, и любой, у кого есть пара тысяч, может нанять нас. Но почти все в нашей компании – сотрудники ФБР, ЦРУ, полицейские, военные. Почти все мы служили. Те из нас, кто постарше, прошли Вьетнам. Мы выжили в мясорубке. Мы носили M-16, кидали гранаты и устанавливали мины. Мы видели, как умирали и страдали наши друзья. Не надо нас недооценивать. Серьезные люди редко бывают похожи на Сильвестра Сталлоне или Чака Норриса.

– То есть ты хочешь отказаться? Это ты пытаешься сказать?

– Нет. Я пытаюсь сказать, что если мы продолжим, нам обоим нужно отнестись к этому серьезно. Слушай, может быть, я ошибаюсь, может быть, это какая-то ерунда, просто ты переспала с какой-то большой шишкой, или его жена думает, что ты с ним переспала. Но мне так не кажется. У меня такое чувство, что я ради тебя ставлю на кон свою работу, не меньше. Ты-то получаешь по полтора миллиона за фильм, и тебе это может казаться мелочью, но у меня за плечами много лет работы, и для меня это важно. Вот что я думаю.

– Так чего ты хочешь, Джо? Давай, скажи мне, чего ты хочешь.

Она тяжело дышит, и я тоже. Нас хлещет ветер и мелкие соленые брызги, которые должны охлаждать, но от нас обоих исходит жар.

Может быть, мне стоит набраться смелости и сказать ей, сказать: я хочу уложить тебя, хочу войти в тебя, ходить с тобой в обнимку, чтобы весь мир видел. Но я говорю:

– Я хочу, чтобы ты отнеслась к этому серьезно. И ко мне. Это наше общее дело. Или ты можешь нанять кого-нибудь другого, а я вернусь на работу и пойду расследовать махинации с акциями, растраты и супружеские измены.

– Я на это согласна, – говорит она.

Я все еще держу ее за плечи. Наш зрительный контакт наэлектризован и кажется неразрывным.

– Да, я могу воспринимать тебя всерьез. Я всегда так и делала.

Мы смотрим друг на друга. Она немного приоткрывает дверь:

– Это все? – спрашивает она.

– Нет. Конечно, нет, – говорю я.

Я притягиваю ее ближе. Медленно. Мы не отрываем друг от друга взгляда. Она не говорит ни да, ни нет. Я чувствую жар ее тела еще до того, как оно касается моего. Ветер треплет ее волосы, развевает их, а затем я чувствую, как они касаются моего лица. Бывали женщины, с которыми я целовался, но не чувствовал и половины того, что чувствую от прикосновения раздуваемых ветром волос Мэгги. Мои руки все еще на ее плечах, мы медленно тянемся друг к другу. Когда я был ребенком, я ходил в кино на разные фильмы – ковбойские, военные – и там всегда были сцены поцелуев. Я ненавидел их. Может, вернемся к стрельбе и дракам, а? Даже когда я вырос, мне не нравилась романтика и секс на экране. Влюбленность, когда она есть в твоей жизни, кажется величайшей драмой в мире, не хуже смерти, но смотреть там не на что. Однако я подумал, что после всей этой романтичной и кинематографичной истории с Мэгги я изменюсь и когда увижу на экране поцелуйчики в следующий раз, то наконец-то проникнусь. И вот мы здесь, в Транкасе, на берегу Тихого океана, вокруг бушуют волны, дует ветер, свет великолепен, женщина еще краше. Мои руки на ее плечах, наши губы так близко, что мы чувствуем электрический заряд, исходящий друг от друга. Субатомные частицы, электроны, аура – называй как хочешь. Осталось преодолеть лишь расстояние толщиной с листок бумаги.

И мы преодолеваем его. Ее губы касаются моих. Это уже второй поцелуй. Я осмеливаюсь поцеловать ее в ответ. Мне уже за сорок, а я считаю поцелуи, как в четырнадцать лет. Тела следуют за губами. Прикосновения. Я чувствую, как ее соски напрягаются, а бедра расслабляются. Она прижимается ими ко мне, я твердею и знаю, что она это чувствует. Ее рот страстно приоткрывается.

И вдруг она отступает назад. Не резко, но решительно.

– Нет. Прости. Нет. Я не могу сейчас.

– Почему? – рычу я. Мне хочется вести себя как подросток, обзывать ее словами, которыми называют девушек, которые так поступают: дразнят нас тем, чего мы хотим больше всего, а потом оставляют ни с чем.

– Я не знаю. Мы должны…

– Должны что?

– Выяснить, что происходит, Джо. Эта проблема висит надо мной… Я не хочу ничего ре– шать.

– И что ты собираешься делать? Отложить всю свою жизнь на потом?

– Ты что-то делаешь со мной, Джо. Правда. В тебе что-то есть. Что-то настоящее. Но я не прыгаю в постель с любым парнем, который меня заводит, или всякий раз, когда мне хочется. Я просто не делаю этого. У нас с тобой серьезные отношения, Джо. Очень серьезные. А если мы ляжем вместе в постель, все будет еще серьезнее. Ты не из тех парней, которые встают с утра пораньше, пока я притворяюсь, что еще сплю, натягивают штаны, уходят и больше не возвращаются.

Конечно, я такой и есть. По крайней мере, я был именно таким. Много раз я поступал так, зачастую даже не ждал, чтобы тихо ускользнуть. Со многими женщинами, с которыми я был за свою жизнь, я просто клал деньги на стол и уходил. Но Мэгги права, с ней я не буду таким парнем. Я буду рядом с ней вечность.

Я играю роль шофера-телохранителя. Эту роль я уже играл раньше. Когда мы куда-то едем, я болтаю с обслуживающим персоналом и пытаюсь узнать что-нибудь полезное.

Мэгги несчастна. Не очень приятно, должно быть, осознавать, что кто-то подслушивает каждое твое действие. Не только разговоры, но и когда ты ешь, ходишь в туалет, храпишь, кряхтишь или поешь в душе. Кажется, она пытается выплеснуть напряжение, бросившись в работу с головой. Она просит и читает новые сценарии. Она ходит на обеды, ужины и вечеринки. Она общается со своими адвокатами и бухгалтерами, с продюсерами и финансовыми махинаторами. Это хорошо, потому что почти каждая поездка – возможность для меня с кем-то познакомиться. Большинство людей в Лос-Анджелесе водят машину сами, но если нет других шоферов, я знакомлюсь с метрдотелями или с парковщиками. Если мы едем к кому-то домой, я разговариваю с горничной, поваром или садовником. Все они гордятся своими звездами или влиятельными людьми, у всех есть истории, которые они могут рассказать.

Официант в «Мортоне», вышедший на улицу на перекур, рассказывает мне, как Брайан Де Пальма бросил свою подругу. Я спрашиваю его, знает ли он Бигла. Он говорит, да, Бигл постоянно приходит. Точнее, раньше приходил постоянно. А теперь он заболел. Я спрашиваю, чем. Официант делает глубокую, грустную затяжку и отвечает, а ты как думаешь, мужик, а ты как думаешь?

Мэгги посылает меня за одеждой в «Симонетс». Продавщица по имени Тама говорит мне, что Ванесса Своллоу[20]20
  Псевдоним.


[Закрыть], поп-звезда, – лесбиянка, увлекающаяся страпонами. Тама клянется, что лично видела, как Ванесса надевала один из них в подсобке, чтобы швея могла снять с нее мерки и переделать целый комплект нижнего белья под этот агрегат. Я спрашиваю Таму, приходил ли туда Бигл за покупками. Она отвечает, что нет. Потом она просит меня об услуге. Я спрашиваю, о какой. Она говорит, что у нее есть парень, скорее лучший друг, она любит его больше всех на свете, но у них открытые отношения в сексуальном плане, если я правильно понимаю, о чем она. Он очень талантлив и умен, и он написал сценарий, который идеально подошел бы Магдалене, просто идеально, если бы я мог показать его мисс Лазло, просто оставить его на сиденье ее машины, знаете, это было бы для них обоих большим подспорьем, потому что, когда Магдалена прочитает его, она будет вне себя от радости.

Чтобы поговорить, мы с Мэгги либо выходим на пляж, либо включаем громкую музыку. Если выбираю я, то это кантри. Мы шепчемся прямо перед колонками. Она говорит, что ей начинает нравиться Хэнк Уильямс. А вот Хэнк-младший ее бесит, потому что он постоянно переключается между умным и тупым. Еще ей нравится Вилли, но, по ее словам, он нравился ей еще до меня. Но в основном она начинает терять терпение. Ей не нравится ждать.

Я слышу историю о Нике Джексоне и песчанке по крайней мере раз в день, и каждый человек, который рассказывает мне ее, говорит, что лично слышал ее либо от врача, который собственноручно удалил грызуна из его знаменитой прямой кишки, либо от врача, который очень близко знаком с этим врачом[21]21
  Псевдоним, но сам слух реальный и удивительно широко распространенный. Даже упоминался в печати, по крайней мере, в виде карикатуры, в национальном журнале. Это совершенно типичный голливудский слух, включающий звезду с громким именем, извращенный сексуальный акт, а в качестве называемого источника – человек, имеющий близкое отношение к этой звезде (горничная, врач, водопроводчик, шофер и т. п.).


[Закрыть].

Аарон Спеллинг устраивает небольшой званый вечер. Водитель, который привозит Кеннета Брану, встречается с горничной, которая, по его словам, является лучшей подругой горничной Мелани Гриффит. Он рассказывает, что когда Мелани была беременна, она делала особые упражнения, чтобы сразу после родов снова начать заниматься сексом с Доном Джонсоном. Она просто не могла вынести мысли о том, чтобы не заняться этим прямо на следующий день[22]22
  Еще один типичный слух. Автор услышал его в Нью-Йорке от очень искушенной представительницы издательства тридцати с чем-то лет, которая была полностью уверена в правдивости истории. Слух интересен тем, что легко проследить искажение, которое его породило. Многие современные акушеры и акушерки учат своих беременных пациенток делать упражнения, которые заключаются в сокращении мышц влагалища. Они называются упражнениями Кегеля и предназначены для того, чтобы подготовить мышцы, которые скоро будут сильно растянуты, к восстановлению их нормальной работы после родов. Это делается как для общего здоровья, так и для восстановления сексуальной функции. Таким образом, совершенно обычная процедура, которую обычные акушеры-гинекологи прописывают обычным женщинам, превращается в историю о сексуальной ненасытности, извращенности, доступной лишь немногим.


[Закрыть]. Я спрашиваю его, знает ли он Бигла. Он говорит, что да, он как-то раз возил его. Я спрашиваю, когда. Говорит, всего пару недель назад. Я спрашиваю, выглядел ли он больным? Я слышал, что он болен, говорит парень, но выглядел он нормально. Может, бледноват, да и только. Они с женой сильно поссорились. Из-за чего? Из-за их сына. Бигл подарил сыну игрушечных солдатиков, и жена была в ярости. Ребенку очень хотелось, сказал Бигл. Мне все равно, сказала его жена. Настоящая, что называется, мегера. Я бы назвал ее стервой. Если жена так разговаривает с мужем, ее нужно воспитывать, если вы понимаете, о чем я. Но это не мое дело. Я просто вожу машину, я не критикую.

Мэгги выходит с Кеннетом Браной. Они останавливаются и недолго разговаривают. Мне их не слышно, но видно, что между ними есть некая теплота и близость. Она прикасается к его руке. Она смеется своим заливистым смехом. Он целует ее в щеку, ее тело прижимается к его телу и задерживается достаточно долго, чтобы он ее почувствовал.

Я должен быть спокоен. Я стараюсь. Я держу дверь открытой для нее и ничего не говорю. Когда мы едем по Сансет, она ставит диск в проигрыватель. Не кантри. Классика. Делает погромче. Потом говорит:

– Не смотри на меня так.

– Как?

– Как будто ты мне отец или муж.

– Я не отец и не муж, – говорю я.

– Вот именно.

– Ты взрослая независимая женщина, которая время от времени целует меня на пляже…

– Два раза.

– Да, – говорю я. – Два.

– Нам нужно перестать, Джо. Я не хочу, чтобы ты бегал за мной, как щенок. Брана гениален. К сожалению, у него есть жена, которую он безумно любит…

– У них у всех есть жены, в которых они влюблены. С кем ты, по-твоему, разговариваешь? Хочешь послушать счастливых мужей? У меня есть записи счастливых мужей, которые говорят: «Я люблю свою жену, но она не сосет так, как ты, детка». Однажды я записал жену генерального директора «Даглас Дефенс Индастриз», она говорила тренеру по теннису своей дочери: «Я люблю своего мужа, правда люблю. Но у него штучка куда меньше твоей». То, что он любит свою жену, ни хрена не значит…

– Я к тому, – говорит Мэгги, – что когда он будет снимать следующий фильм, а он собирается снимать еще фильмы, важно, чтобы он помнил о Магдалене Лазло. Например, если он обсуждает с кем-то картину и вскользь упоминает, что было бы неплохо поработать с Магдаленой Лазло. В этом вся суть игры. И если мне придется немного прижаться к нему грудью, чтобы произвести впечатление, я так и сделаю. Не будь ребенком.

– Со мной ты поступаешь так же, Мэгги?

– Иди к черту. Просто отвези меня домой.

На следующее утро она уезжает одна.

Она возвращается где-то в обед. Я сижу на кухне и пытаюсь есть сэндвич, который у меня совсем не вызывает аппетита. Она протягивает мне пакет. Внутри CD-плеер и четырнадцать дисков Вилли Нельсона. Пока я смотрю на них, она уходит в гостиную. Я слышу, как играет альбом Stardust. Это не кантри, но это Вилли. Он поет старую романтическую классику жанра. Я не умею обращаться с компакт-дисками и всем таким – просто не привык к ним. Когда я захожу в гостиную, она нажимает на какие-то кнопки, и альбом переключается с первой песни на последнюю – Someone To Watch Over Me.

Как сказала Мэгги, наша с ней ситуация была сюжетом многих фильмов.

Но это реальная жизнь, и вряд ли в ней богачка влюбится в шофера.

Глава одиннадцатая

Гарри Трюдо в своем карикатурном комиксе «Дунсбери» издевался над президентом по поводу его ограниченного словарного запаса, создавая впечатление, что президент не может самостоятельно составить предложение. Хотя это часто было правдой, когда он выступал экспромтом, он все же был способен на это при должной подготовке. Чтобы доказать это другим – не Трюдо, который бы все равно этого не увидел, а себе и окружающим – он решил самостоятельно написать свое выступление для группы республиканцев из округа Ориндж и Лос-Анджелеса.

Он хотел затронуть несколько тем и заранее подготовил заметки. Он попросил свою секретаршу достать их из портфеля.

Постоянная секретарь президента заболела. Ее заместительница была в отпуске. Второй заместительнице уже были поручены другие дела. Оставалась лишь Кэрол Бумслитер, женщина из секретариата Белого дома, которая никогда раньше не работала непосредственно на президента. Она делала все, что было в ее силах, и следовала принципу: когда сомневаешься, старайся в два раза сильнее.

Заметки Буша были просто каракулями на обратной стороне конверта. Госпожа Бумслитер, дотошная до мозга костей, не могла поверить, что для выступления нельзя было постараться получше, даже если оно было не очень важным и почти ничем не отличалось от двадцати предыдущих. Она тщательно обыскала весь портфель, и так, впервые за четыре месяца, оттуда появилась на свет записка Этуотера. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы Кэрол испугалась. Не из-за ее содержания. Как и многие люди в правительстве, она дошла до такого состояния, или, возможно, сразу была в таком состоянии духа, когда содержание подобных документов не имело никакого значения. Как и у стюарда Стэна, у нее был допуск к совершенно секретным документам (и даже, технически, к ТДВГ), но она точно не хотела, чтобы кто-то заметил, как она держит в руках что-то, чего ей специально не вручали. Теперь, когда записка побывала в ее руках и на ней остались отпечатки ее пальцев, она должна была принять решение. И в отличие от Стэна она заметила, что письмо было адресовано не Бушу, а Дж. Б. III. Конечно, она знала, кто это. Она не сомневалась, что президенту разрешалось видеть это письмо, но она могла представить себе и то, что Дж. Б. III пропустил его, отправился на поиски и, когда нашел его, пускай и в президентском портфеле, потребовал объяснений. Придет ФБР, проверит отпечатки пальцев – она не знала, как стереть отпечатки с бумаги, а если бы и знала, это не имело бы значения, ведь преступники всегда ошибаются и оставляют следы. Она решила признаться.

Она передала Джорджу Бушу конверт с каракулями, а затем аккуратно сложенную записку от Ли Этуотера. Она извинилась за то, что увидела ее, и поклялась, что прочитала не дальше букв ТДВГ.

Если бы в комнате находилась постоянная секретарь президента, он мог бы рефлекторно отдать ей этот документ и сказать, чтобы она сдала записку в архив или уничтожила. Если бы там находился Бейкер, которому она была адресована, Буш мог бы передать его Бейкеру. Но ничего из этого не произошло, а у президента было слишком много дел, и он не смог справиться с задачей, как не справился бы с вопросом о том, должны ли черные носки лежать справа или слева от синих носков в ящике, должен ли Майк следовать за Маком или после Макса в системе регистрации списков вкладчиков, или куда класть законопроекты, на которые он наложил вето[23]23
  Легко издеваться над президентами. Особенно после того, как их стали оценивать по стандартам, которыми оценивают вымышленных персонажей, появляющихся на экранах наших телевизоров. Это нелепо и несправедливо. Телевизионные персонажи раз в неделю появляются в передачах, которые длятся 22 минуты, – всего пару десятков раз в год. Телевизионный персонаж снимается в нескольких дублях, и его ошибки никогда не попадают в эфир. Джерри Форд один раз стукнулся головой, и его на всю оставшуюся жизнь определили в болваны. Ричард Никсон однажды ночью безуспешно попытался открыть зубами пузырек с аспирином, и это стало чертой, определяющей весь его характер и указывающей на его недееспособность. После инцидента с кроликом Джимми Картера навсегда заклеймили беспомощным слабаком.
  А уж когда дело доходит до секса… Например, ходят упорные слухи, что у Буша есть любовницы. Если исходить из убеждения в том, что «власть – это сильнейший афродизиак», при взгляде на Барбару вы получите три варианта: либо Джордж – нормальный мужчина, которого привлекают молодые женщины, поэтому он изменяет жене; либо Джордж предпочитает заниматься сексом исключительно с женщиной, которая выглядит как карикатурная бабуля; либо Джордж – евнух. Подумайте, какого Джорджа вы хотели бы видеть во главе государства?
  Только один парень мог успешно быть под непрерывным надзором камер, потому что всю жизнь провел перед камерой. Этот парень – Рональд Рейган.
  Если эксперимент с Биллом Клинтоном окажется таким же неудачным, как эксперименты с Никсоном, Фордом, Картером и Бушем, возможно, Рейган окажется предвестником грядущих перемен, и практика «исполняющего обязанности» президента станет общепринятой.


[Закрыть]. Поскольку рядом не было никого, кто мог бы взять ее у него из рук, и поскольку он не знал, уничтожить ее или перечитать, и поскольку он понятия не имел, куда ее подшить, Джордж Буш положил записку Ли Этуотера в карман. Там она смялась в комок и продолжила напоминать о своем присутствии.

Она лежала там, когда президент забирался в свой вертолет. И она все еще лежала там, когда вертолет доставил его на Air Force One.

Это был рабочий перелет. На борту находились несколько членов его не слишком выдающегося кабинета. У каждого из них были неотложные дела. Кроме того, там были его пресс-секретарь, президентский опросчик – Кенни Моран, одолженный у компании Гэллапа, якобы работающий в Министерстве сельского хозяйства[24]24
  Это обычная практика – нанимать людей из избирательных кампаний на государственные должности. Я не знаю точно, получил ли частный опросчик строчку в платежной ведомости Министерства сельского хозяйства, но он продолжал тратить свое время на проведение опросов, их интерпретацию и консультирование президента относительно показателей. Можно предположить, что люди, участвующие в политических кампаниях, постоянно приглашаются на работу федеральным правительством либо просто в качестве вознаграждения за прошлые заслуги, либо для того, чтобы быть востребованными в будущем, либо в качестве оплаты за службу.


[Закрыть], и нынешний глава Республиканской партии, который организовал сбор средств на Западном побережье, куда они все направлялись.

Пять часов полета прошли быстро. Дел было невпроворот. Ни одна из новостей не была катаклизмом или катастрофой. Но ни одна из них не была и хорошей.

Адвокаты Норьеги боролись за размораживание его активов. Это затягивало судебный процесс, и пока он не закончился приговором, вторжение в Панаму рисковало превратиться в фарс. Экономика удручала больше всего. Она просто стагнировала. Финансовый кризис разрастался все больше: от миллиардов – к десяткам и сотням потерянных миллиардов. Его сын оказался втянутым в одну из неразберих. И почему сыновья великих людей всегда такие ничтожества (за исключением, конечно, его самого)? Тот, кто достаточно глуп, чтобы вложить деньги в банк, названный в честь боевика «Сильверадо», должен быть готов к потере и не жаловаться. К счастью, грехи сына никто не возложил на отца. Он и не ожидал этого. В конце концов, Джимми Картер пережил Билли Картера, Рейган пережил и сына, который ушел в балет, и скандалы с дочерью. Но все может измениться. Например, если информация о том, что взрослый мужчина делает со своим пенисом, вдруг разойдется по общественным и политическим кругам (человек несет на своих плечах груз всего мира и при этом не имеет права хоть немного снять напряжение), или если недостатки его отпрысков выйдут наружу. Платежный баланс продолжал скользить не в ту сторону. Дефицит продолжал расти.

Примерно через четыре часа этих унылых новостей у него появилось ощущение, что он стоит под навесом и ждет, когда закончится дождь. Он словно по-настоящему чувствовал, как на него медленно падают капли воды, которые каким-то образом всегда попадают под воротник. Захотелось в туалет.

Пока его не было, по зашифрованной системе связи наконец-то пришел факс, которого они так ждали. Застегивая ширинку, первым делом он увидел новые показатели. Моран занял наблюдательный пост рядом с аппаратом.

– Что у нас, Кенни? – спросил президент.

– Простите, сэр, но, похоже, еще на четверть пункта меньше.

– Я? Я, лично я?

– Да, сэр. Но это всего лишь четверть пункта.

– Но это тенденция. Вот что важно. Вы же всегда мне так говорите. Разве нет? Следить за тенденцией.

– Да, сэр. Но я просто тот, кто сообщает данные.

– Нет, не просто. Ты – волшебник, который гадает по внутренностям.

– Что?

Президент упал в кресло.

– Вон отсюда. Все на выход. Мне надо подумать.

Его помощники знали, что он это не всерьез. Они летели на высоте 6000 метров.

Через несколько минут он удалился в спальню, чтобы переодеться в свежую рубашку и костюм для кампании. Перебирая содержимое своих карманов, он наткнулся на записку. Отчасти потому, что ему не хотелось выходить и снова думать про эти унылые новости, он развернул ее и прочел еще раз.

Может быть, потому, что он уже знал ее содержание, на этот раз она не показалась такой уж безумной.

Мертвый Ли Этуотер обещал сделать то, на что, казалось, не был способен ни один живой человек. Он предлагал способ прорваться сквозь всю эту назойливую чушь, все эти утомительные придирки, которые неумолимо срывали его рейтинг на пол– и четверть пункта. Он предлагал способ изменить все это одним махом.

В записке упоминался один конкретный человек как ключевой агент для реализации плана. Если бы вопрос решался на общем собрании, то, возможно, речь зашла бы о «ком-то вроде него», а не об одном конкретном человеке. Этого человека Этуотер знал лично, но Буш с ним никогда не встречался. И все же… По невероятному стечению обстоятельств Бушу предстояло встретиться с ним на мероприятии по сбору средств примерно через – президент посмотрел на часы, почувствовав, как «Боинг» начинает снижение, – двадцать-двадцать пять минут.

Можно также предположить, что все это не имело особого значения. Что сила заключалась в самой идее. И она воплотилась бы в жизнь, независимо от того, что случилось бы с листком бумаги, на котором она была написана. Бумага и печать ничего не значили. Сила была в идее.