Текст книги "Баллада Красного Урбана"

– Это какой-то нонсенс, никогда не видела, чтобы так напивались.

– Аутята, – говорю.

– Как утята?

– Аутисты.

– Нельзя так про аутистов, они ведь люди и болеют.

– А утята?

– Они милые, они не пьют и их так не тошнит.

– Глупый разговор…

– Да, ты просто пьян.

– Да, тобой…

– Что?

– Да, вином…

Она улыбается.

– Что? – спрашиваю.

– Эти слова даже не созвучны, пьянчужка.

– Извини, не успел придумать ничего лучше.

– Хочу, чтобы ты знал, мне сейчас очень хорошо и приятно, что ты это сказал, я не про утят…

За окном гудит пурга, на подоконнике из-за открытой форточки образовался локальный ледниковый период. Мы открыли духовку и врубили ее на полную катушку, чтобы прогреть кухню, ибо закрывать форточку – значит задохнуться в алкогольных парах. Сидим, трещим о всяко разном, народ как-бы уже на грани вырубона в своей большей степени, Петя нас с девушкой глазами сверлит, а она делает вид, что не замечает, хотя все она замечает – они всегда такое пасут. Но оставшиеся пацаны все же видят, что мы с ней спелись и видят, как Петя этим делом смущен, вот и хватают его под мышки и тащат в очередной поход в подъезд, чтобы погутарить о всяком в нежном дыме сигарет. Мы с девушкой замечаем такую заботу с их стороны и шутим про это, не сводя друг с друга глаз, а ее губы так и манят – красные, они кажутся очень горячими. Делаю вид, что тянусь за печенькой через стол, а сам приближаюсь к ее волосам, дабы вдохнуть ее запах.

Ох… дом, она пахнет уютом и домом. Только сейчас спрашиваю, как ее зовут.

– Света Кутергина.

– Официально. Артем Меньшиков.

И почему только сейчас?

– Я так в кантачике зовусь, – присовокупила девочка.

– Подумаю, – говорю.

– О чем?

– Добавлять тебя или нет.

– Ого, посмотрите на него, – она улыбается.

– Тебе здесь как – нравится, Света?

– Ну. Тебе честно или как?

– Знаешь, понять бы самому, чего я хочу услышать сейчас.

– Ладно. Нравится, только необычно все – пьют тут круто.

– Я бы тоже удивлялся, если б сам так не пил.

– Ничего. Ты еще держишься бодрячком.

– Стараюсь.

– А тебе здесь как? – спрашивает Света.

Хочется ответить, что она мне весь праздник портит своим присутствием, потому что кроме как о ней, я ни о чем не думаю.

– Скучно, – говорю.

– А остальным похоже нравится…

Она смотрит на ребят, громкой кучей ворвавшихся в квартирку, поправляет волосы и подтягивается ко мне почти вплотную. Я ощущаю аромат ее лица, ресниц, волос на голове, помады на губах, она трогает мою рубашку и говорит, что ей нравится ее стиль – синяя в белую клетку или белая в синюю. Моя любимая.

– Чем ты занимаешься? – спрашивает.

Смущенным легче говорить, когда в руках стакан – это все неуверенные в себе ребята знают, а сейчас я просто сама неуверенность, поэтому беру стакан с какой-то жижей и отпиваю – там просто три или больше соков намешано.

– Да ничем не занимаюсь. Читаю, хожу в школу, все дела.

Поднятой бровью она выказывает удивление.

– Так ты еще в школе?

– Эм… В одиннадцатом классе, мне семнадцать, почти восемнадцать.

– Ну я думала ты старше… просто ты выглядишь лет на двадцать-двадцать два. Ты такой высокий, вот я и подумала… школьник… блин, школьник!

– Приплыли! Ну все тогда, конец интрижки.

Она прижимается к моему плечу и вглядывается.

– У тебя красивые глаза, мне нравятся. Не страшно, что ты маленький. Я люблю школьников.

– Роскошно. Не думаю, что это прокатит – ты быстро меняешь мнение. Тебе-то самой сколько?

– Не-а, – говорит она, – не прилично спрашивать такое у девушки.

– Двадцать семь?

– Не порть о себе впечатление. Куришь?

– Да.

Она мило потягивается, проводит пальцами по пряди моих волос и подтягивает к себе.

– Красавец мой, правда, пойдем к парням, я хоть одну сигарету должна ведь выкурить и отдохнуть от ваших пельменей – вы все равно не едите, только пьете, зря я только у плиты стояла.

– Уговорила.

Тогда я не курил так много, брал сигарету, когда напивался или думал, что скоро напьюсь, поэтому совершенно не понимал трезво и рассудительно, как может развести неподготовленного человека куча сигарет, выкуренных подряд. Я смотрю, как Света зажигает свою тонкую сигаретку и курит очень медленно, а я же стараюсь заполнить время и курю по две или даже три сигареты, и это все для того, чтобы остаться с ней занятым и не стоять, как дурак, не зная, куда деть руки, а вот она, кажется, меня раскусила, потому что смеялась всякий раз, когда я стрелял новую палочку с отравой.

–Хобби есть? – спрашивает.

– Ну. Проза. И только она.

– Значит пишешь?

– А тебе бы понравилось, будь это так?

– Ну, странный ответ, Артем, ты что-то увиливаешь.

Она улыбнулась. Ведет себя, будто что-то знает.

– Я имел ввиду, что читаю прозу. А про писать – не пробовал ничего большого, только дневники, стихи там. Всякие.

– Стихи и я пишу, все пишут.

– Еще рассказы, – вру я.

– Хм, стильный писатель рассказов. Молодой, красивый писатель.

– Ну почти.

– Мне нравится образ. Сохраню, с твоего позволения.

– Дама, – говорю, – я заведен.

И ответом была улыбка.

8

В рамках времени – несколько минут, но в рамках времени романтика – вечность;

так вот через вечность я перестал ее стесняться, как будто от нее зависит все на свете, и сразу появилось ощущение, что знаю ее уже очень давно: откуда-то пришло понимание, что именно нужно ей сказать, чтобы рассмешить. Ныне вдруг уверен, что ей понравится мой комплимент, моя шутка, любая моя фраза ей зайдет – я просто знаю это. И знаю, что может не зайти, поэтому говорю и пошлости, порой даже гадость какую-нибудь ляпну. Все для того, чтобы испортить момент, чтобы не шибко мною радовались.

Эта привычка у меня и по сей день. Но короче:

ее сюда позвал Петя (он имел на нее виды, ты же помнишь?), и это мне покоя не дает – не смотря на всю эту классную любовь, хочется верить, что я джентльмен, и хочется как-то извиниться что ли, сгладить нашу с ним острую ситуацию, поэтому – не помню, что именно послужило поводом и какая была прелюдия, – но я вдруг стою бухой на улице в кружке фонарного света в одной только рубашке и смотрю, как Петя мочится в сугроб, еще я помню, что сказал ему, будто отливать в такой ситуации (четыре утра, декабрь, минус сорок пять, Красный Урбан, Сибирь) лучше всего дома, но он мне только подмигнул и улыбнулся, мол его это никак совсем не волнует. С собой мы взяли бутылку и сигареты, холодный степной ветер бросал комья снега в наши лица и тушил окурки в зубах, мы вновь и вновь подкуривались, смеялись, отпивали кофейный ликер и говорили о всякой разной хрени, которую и не вспомнить, но за обсуждением коей, мы, разумеется, сблизились. Свету в разговоре не упоминали, оба знали, что она уже не пойдет к нему, а пойдет ко мне – такая вот победа, которую я одержал без доказательств – мы, как два самца, друг друга обнюхали, пришли к соглашению, и кажется, что болтали мы так на морозе пять минут, но на деле минут двадцать пропадали, и когда вернулись, все нам были рады, а Света ловит меня и говорит:

– Дурак! Ты себе яйца отморозить надумал?

– Так мы в туалет ходили…

– А тут никак не сходить? Мы вас потеряли, вышли на улицу, а вас нет!

– Мы были за домом, – логическим ударом окончил я.

В общем, слегка поругались, а потом все прошло, Андрей сказал, что забирает к себе пьяного Петю, Женю и Свету. Тут остался только я. Остальные в отключке или брыкаются в углу. Света говорит Андрею, что хотела бы забрать и меня, но тот отказывается – куда он меня там положит, типа.

Она все повторяет:

– Ну посмотри на него. Он такой хороший и даже очень трезвый. Заберем, ну пожалуйста…

Я вижу, что Андрею это уже надоело слушать, поэтому говорю, что ладно уж, езжайте, я останусь, но со Светой мы еще встретимся, погуляем, а она кивает, сильно-сильно обнимает, а потом еще ручкой машет и грустными глазами смотрит, когда я их банду провожаю, стоя на лестничной клетке и слушая затихание шагов и контрольный стук двери.

А после настает невыносимо давящая пауза…

возвращаюсь обратно в квартиру, беру штоф красного вина, пачку сигарет, смотрю на брыкающихся – мы все химически перегрузились, да и бурное общение в плюс к этому доконало до чертиков. Иду обратно на лестничную клетку и падаю на холодные ступеньки, смотрю на полную пепельницу на перилах, пью вино, пару раз сам себя фоткаю для истории, курю и тоскую, потом звоню Антону, чтобы он забрал меня отсюда или хотя бы ответил отказом – в квартиру больше не хотелось возвращаться. Она опустела.

Дождался Антона он приехал не на своей машине уже изрядно надравшись и безмерно злой на меня, потому что видите ли я его не позвал сюда синячить, но я поднимаю над собой штоф, и он расцветает, как бухая, блять, роза. В машине я ужираюсь окончательно, почти мгновенно, и отключаюсь там же, а он, пьяный так водил, что я остался в изумлении, как эта дикая его езда нас не убила в конечном итоге. Он стильно держал бутылку в одной руке, а второй поворачивал руль – скорость переключал я, пока окончательно не стек под бардачок, ну, примерно так все было. Проснулся уже в квартире Антона, на его кровати и в его объятьях в девять утра.

Антон говорит по телефону со своей девушкой, чувствует, что встаю и улыбается, я говорю не своим голосом:

– Я, конечно, все понимаю. Мы друзья и… все понимаю. Но че ты ко мне лег-то?

– Ты сам сюда приполз.

– Ладно, а где я лежал до этого?

– Тебе я в зале постелил, спасибо мне за заботу. Только сам прилег, приползает ко мне уже не мудак какой-то, а писатель и давай ныть про свою девчонку, залез ко мне и вырубился

Я осматриваю комнату, тело болит от долгого лежания на краешке кровати, а в голове ни черта не укладывается.

– Надо завязывать с бухлом, слышишь? – говорю я, но он не слышит, он воркует по телефону. И вот утро.

9

Холодное зимнее Сибирское утро, когда за окном синий туман, а налет инея на решетке балкона за ночь стал только толще, с веток то и дело замертво падают воробьи, уличные собаки сбиваются в агрессивные стаи и угорелые от мороза нападают на вообще все, на что наткнутся – в это время вставать и что-то делать совсем не хочется, тем более, если ты похмельный, потому что в таком состоянии видишь картину реальности как будто полностью, и отчего-то вечно кажется, что она окрашена дерьмом – это похмелье. Сидим оба на длинном диване и втыкаем в телек – там идут местные новости, ЧП сегмент. Ну блин, опять в Краном Урбане кто-то кого-то зарезал, кто-то попал в аварию бухой, муж бьет жену, жена отрезает голову своему новороженцу – мне так уже надоело это все, что совсем и не жалко этих ребят, никого не жалко. Устал, ну.

– Хотел спросить, ты вчера на чьей тачке приехал?

– Уже спрашивал, я отвечал.

– И что ты ответил?

– Как ты вообще заметил, что она не моя? Ты ведь пьяный был.

– Два года в твоем гараже не прошли бесследно, и твой второй Марк я помню отчетливо.

– Друга.

– Просто так отдал?

– Угу. То-есть нет, он с нами был на заднем сидении, ты че? Вы с ним из окна орали на ментов, забыл, что ли? Я чуть не поседел от вас.

– Не помню, а сейчас он где?

– Внизу в машине своей спит, не знаю.

– Я с тебя хуею, Антон. Просто хуею.

– Или дома. Это я с тебя хуею. Не было никого сзади, ты чего? Совсем спился, что ли?

Его голос булькает и звучит как будто из трубы. Мой точно так же. Это признак похмелья и раннего подъема, и еще это признак усиленного курения накануне.

– Ты себе девчонку нашел? – спрашивает он.

Я смотрю на него, пытаясь поймать фокус.

– Наверное, нашел… Вчера мне казалось, что влюбился.

– Так. А сейчас?

– Не могу вспомнить, как ее зовут.

Он смеется.

– Значит не найти ее в контаче? Просто хочется посмотреть, какая такая девка тебе так голову смогла вскружить, ты же вообще ничего не чувствуешь.

– Все я чувствую. И побольше вашего.

– Она в какой школе учится? Может так найдем.

– Мне кажется, она не учится уже. Она, кажется, старше нас.

– Сколько ей? 27?

– Не порть о ней свое впечатление. Она лучше, чем те, с кем ты меня сводил.

Антон рыгает.

– Да любая лучше, чем те, с кем я тебя сводил.

– Приятно, что ты это тоже понимаешь.

В квартире этой время течет не то чтобы медленно, скорее мучительно.

– Братан, у меня башка треснет, у тебя есть какие таблетки? Отвечаю, треснет, – говорю Антону, который уже засыпает перед телеком.

– Хуй знает, нет. А что сильно плохо?

– Я очень много курил.

– Ну ты можешь глянуть в шкафчике над телеком. С твоей стороны.

Встаю, открываю дверцу.

– Она меня вдохновляет.

– Кто?

– Вчерашняя. Я хочу сочинить о ней оду.

– А что это?

– Быть писателем – это ведь романтично? Прикинь, как бы меня любили девушки, будь я им.

– Они военных любят. И актеров.

– И писателей. Не знаю, видел бы ты, как она загорелась вчера, когда узнала, что я пишу.

– А что ты пишешь?

– Коменты к мемам, не знаю.

Антон смеется.

– Но теперь буду, – говорю, – что-нибудь попробую, я чувствую, прямо почками чувствую, что засяду строчить для нее.

Антон встает с дивана, кряхтя как пожилой, смотрит в серое окно.

– Давай немного выпьем и спать, – говорит. – Сил нет, отвечаю.

– Ты прикинь, я имя ее забыл, потому что надрался. Мы очень круто пьем для нашего возраста. Давай не будем.

– Забыл, потому что видел ее раз в жизни.

– И это тоже.

– Достал ныть, мы не так часто и выпиваем.

– Все мы не часто выпиваем, но вокруг наших пьянок крутится вообще все.

Он зевает.

– Я усну, и че тада делать бум?

– Не хочу пить.

– Ну и не пей, – рявкнул он, – клещами тяну. Давай, это, погнали уже в гараж, надоел, надо на погреб хоть посмотреть, че там делать.

– У тебя еда есть?

Антон стоит задумчиво, заправляет рубашку в джинсы, вздыхает, смотрит в окно, щурясь от синей бледности утра, что-то анализируя, кажется, прикидывая в голове варианты, так я думаю, а потом беспардонно пердит, охает и говорит, что поесть – это идея отличная, говорит, пусть я иду разогревать там, что найду разогреть, не стесняюсь, а сам он должен срочно посетить туалет и «похудеть на пару кило» – в принципе, консенсус.

10

Прошло время, и я стал писать, мой мозг работал возбужденно, и покуда творил, выгонял из башки всякую дурость, короче, через несколько дней меня озарило, и я вспомнил имя – Света Кутергина. Френдлист ее был обширный до невозможности – длиннющий список из людей, которых я никогда в жизни не видел, а они все рядом со мной где-то тусуются, многие из них неимоверно красивые, много мужиков, по шесть десятков лайков под фотографиями, что говорит о недосягаемой для меня публичности, и это все меня как будто озадачивает – какая она, Кутергина, и чем цепляет народ? Если честно, меня всегда удивляло, что молодым девушкам, чтобы иметь кучу друзей в соцсетях, чтобы быть популярными, вообще не нужно быть исключительными, достаточно просто вызывать похотливое желание – такой вот я радикал. Но Света, ох, Света… Каждая ее фотография исключительная – милая, каждая в душу залетает, волнуют, светится добром, на них она с книгами, с яблоком, у окна смотрит вдаль, у домашней мебели стоит и смотрит в камеру, в руках котенок – и приятно, что нет ни одной фотки с мужиком, это, конечно, плюс – может она из тех, которые красивые, но не знают об этом.

Я пишу ей: «здрасти, нашел». «Умничка» – первое ее сообщение, и с этого все началось, она добавляет: «Почему так долго искал?» «Представляешь, забыл твое имя» «Как это романтично» «Но все-таки нашел, значит все это не просто так» «Пьянчужка» «Ладно тебе», потом сразу же скидывает свой номер телефона, чтобы я писал ей только в Вотсап, потому что она как бы не хочет быть онлайн в контаче по причине того, что ей много кто отправляет там запросы познакомиться, а ей это уже изрядно надоело, и вот такое у нее решение. Соглашаюсь на смски в вотсе, хотя лично мне удобнее всего трепаться вконтаче – я постоянно слушаю музыку, почти постоянно, но особенно, когда читаю – у меня куча джазовых и ретровейвных композиций в списке – я эстет и порой ревнивый.

Короче, вот пошло тут, даже поперло с дикой силой:

у нас со Светой очень быстро началась святая жизнь, полная переписок обо всем на свете – самая приятная часть новых радостных для сердца отношений, когда ждешь каждое «тынь-дынь» с трепетом, когда напиться не можешь словами, и вот хочется высказать так много, а пальцы стучат по экрану телефона, кажется, так медленно, что в груди булькает это горячая жадность до человека. Утрами она пишет, доброе утро, скидывает фотографии себя на учебе, а потом спрашивает: «А ты чего делаешь?», я отвечаю ей ближе к обеду, просыпая половину ее учебы. И посланные ей фотографии раскрывают меня в домашней обстановке, где я чищу зубы или потягиваюсь в постели, а она хихикает, поначалу хихикает, а потом бьет тревогу: «… ты там совсем не учишься? Тебе ЕГЭ сдавать в этом году, а ты филонишь, пожалуйста, не пугай меня…» – по вечерам мы неизменно общаемся по пять часов без перерыва, я даже не блокирую телефон, так и оставляю со включенным экраном на столе рядом с открытой книгой, она, видимо, делает тоже самое, ведь стоит мне ей что-нибудь написать, как сразу цвет сообщения меняется, галочки удваиваются, и на экране появляется надпись «печатает» – и вот ее ответ. Охренеть, какой это кайф, приколись!

Это все очень стимулирует – я понимаю, что сейчас она занята только мной, что ей не плевать на все это, ровно, как и мне не плевать на все это, вот.

11

Я штудирую Рэя Бредбэри, ранние его хоррор-сборники, и что-то переписываю себе – начинаю классический путь писателя, и начинается он с воровства. Мой друг Рэй как-то сказал (ха) – что мне безусловно запало в душу – он сказал, что все, что он пишет, он пишет для одного человека – своей жены. Он говорил, что это самое важное в писательстве – делать это для кого-то. И как он был прав, настолько прав, что жжет от обиды, ибо я фанатично принял его слова на веру. Как-то вечером почувствовал этот импульс впервые, творческая вспышка озарила кухню, и мне вдруг захотелось соответствовать – его успех уже был моим, но одновременно я был выше всех. Нагло и жадно упивался идеями собственного превосходства в творчестве, не сделав при этом ничего. Хотя нет, дорожку я все-таки нашел и больше не плутал – с этим мне повезло. Еще в юности понял, кем хочу стать, многие этого не понимают вплоть до собственной смерти.

– Понимаешь, во мне кипит неприятие к жизни, и я не могу молчать, меня все бесит, и это не романтическое озарение, отнюдь. Я просто жажду высказываться, так что да, я писатель – не отговаривай, – начал было я, но и это была ложь – притворялся. Я до сих пор не понял, что пытаюсь добиться такого письмом своим и не письмом кстати тоже.

– Да ты что, и не собиралась! Ты молодец, скажу тебе, – ответила она. – Тебе все равно с твоим характером и незрелостью ничего не светит в моем мире с нормальными людьми и работой, а я думаю, что незрелость эта у тебя надолго. Ты прав – ты писатель… Для меня пишешь?

– Ну, разумеется.

– Мне нравится это. Нравится за тобой ухаживать. Вдохновляю?

– Очень.

– Хотел бы меня?

– Да, а ты меня?

– Ох, мне правда нравится, что ты делаешь и как это делаешь.

Она тащилась от моей жизни, сама была таким же игроком, одинаково играющим на два поля: ее канитель из встреч и тусовок, не пойми где и с кем – пьяные и не очень, клубные дела или вписки к незнакомцам, а с другой стороны – одинокие спокойные дни, полные медитативного сочинения девичьих стихов в тетрадку и чтение художественной литературы под светом настольной лампы в углу комнаты.

Все как у меня – она мое отражение, с некоторыми отличиями и с вагиной, конечно.

Просила, чтобы я рассказывал ей какие-нибудь дурацкие истории из своей жизни, допустим, как мы с Антоном, переодеваясь, заявлялись в другие школы на дискотеки и спаивали старшеклассниц, или как мы потом убегали от толпы пьяных ревнивцев из старших классов, когда кто-то из них вдруг замечал нас, трогающих за всякое девушек из их компании. А она мне рассказывала, что так как школу уже окончила и сейчас учится в техникуме, веселья в ее жизни стало в разы меньше, тогда как в школьные ее годы, она говорит, была той еще стервой и сердцеедкой, отчего подруг у нее теперь совсем не осталось, одни только мужики в друзьях – я думаю, что это те, кто ее трахал, и те, кто трахнуть только намеривается. Она недолюбливает азиатских девочек, потому что они азиатки и только поэтому, спрашивает, был ли у меня секс с «узкоглазыми», а когда отвечаю, что был, отправляет смайлик, которого тошнит. Отбитой в этом плане по краям психики, сейчас ей тяжело, потому что в техникуме она одна русская – все остальные там местные, что приехали получать среднее специальное из деревень, потому что их знание русского языка не хватит, чтобы полноценно жить и учиться в больших городах страны. И из-за такого вот одиночества в толпе, сейчас Света вынуждена смириться со своими расистскими заскоками и ассимилироваться в местную струю традиционного консерватизма (это поэтическое определение), но ей это тяжело дается, а мне это слышать необычно – я компанейский интроверт, и предубеждений схожего рода у меня особо не бывает.

12

Ты верно думаешь, что это я вообще читаю? Какого-то парня прорвало словесным поносом, и он, блин, загорелся идеей все на свете там описать? Развел муру, как Чарльз-скучно-где-соль-Диккенс, и творит какую-то острую неурядицу с абзацами. С тобой сложно не согласиться, поверь. Но если б я писал не о себе, и не так близко, то и не было б столько слов, понимаешь? Ты знаешь меня несколько страниц, а прикинь, какого женщинам, которые согласились меня любить. Они же самые настоящие мученицы. И прикинь, какого мне! Жить с занудой – это вызов. Плюс, это все происходило несколько лет назад, а ты сам представляешь, что такое память – она отрывочна. И дневники – еще не все. А вообще, если бы ты тут не ворчал попусту, а взялся за идею понять самого себя, как я здесь, например, занялся бы самоанализом, потому как и ты не идеал – уж поверь, то сам бы понял, почему все написано так, а никак иначе. Я вижу, что проза летит пулей по страницам, и мы оба не отстаем – это и есть крутость крутая, так что давай там не бубни, закрыли тему.

13

У меня вроде как есть девушка, мы со Светой еще не разговаривали на этот счет, но в воздухе это утверждение определенно витает – и это не может не радовать, дарит свое спокойствие, так сказать. Вот только я ее не видел с той пьяной ночи уже почти два месяца, и встречаться с ней как-то страшновато. У меня нет обычно никакой паники перед девочками, я не волнуюсь, когда с ними общаюсь, но вот Свету пригласить на свидание мне неловко – боюсь, как маленький мальчик, хотя мне семнадцать, и девчонки у меня уже были, только вот такие чувства, которые дарит мне Света, с ними я не испытывал, поэтому и не боялся их потерять. Свету боюсь, и боюсь разочаровать при встрече – хочется прослыть писателем, не знаю, почему эта идея во мне вообще закрепилась, но из-за ее масштабов, я ничего не могу больше разглядеть.

Кажется, что все, что я раньше делал напрочь стерлось, что нет у меня достижений, и я ничтожный, если не напишу этот сраный рассказ, и не возвышу себя…

Короче, был пробный ЕГЭ по английскому языку, который я писал не в своей школе, и на перерыве ко мне подходит незнакомая девушка и неожиданно говорит, что я тот самый прохиндей, который напоил ее подругу и трахнул в грязном гараже несколько месяцев назад. Причем сказала это невинно, будто: «А, это ты! Я видела тебя в телеке!» -

с той девчонкой, о которой она говорит, мы больше не общались, она на последней пьянке сказала, что не делает минет незнакомым парням, поэтому и мне не сделает, но все же трахнется (это было молчаливое решение, я просто полез к ней) – и мне этого в общем-то хватило, чтобы разобраться в структуре ее жизненных ценностей и остыть. Теперь я говорю с ее подружкой, ее зовут Агнесса, и она жутко пошлая, прямо озабоченная, и мне башню сорвало – она меня хочет. Все прошлое лето Агнесса провела в Англии, где познакомилась с милым британским студентиком в очках и влюбила в себя по самые ноздри – он до сих пор ее парень и как бы пылко ждет, когда Агнесса окончит школу и поступит в тот же университет, где учится он, вот только перед всем этим еще целый год отношений на расстоянии, а Агнесса уже не может без секса, ей нужен член, что является цитатой.

Ее мама владеет кафе в Красном Урбане, и Агнессу можно назвать богатой, у нее вытянутое, почти акулье лицо, греческий нос и острый подбородок, а за тонкими вечно красными губами блестят серебряные брэкеты – из-за них она шепелявит и плюется, когда говорит, как круто может мне отсосать, если мы пойдем в кафе ее матери после экзамена. На самом деле она мне даже нравится, не только за волнующие речи, но и внешне – у нее очень горячие глаза и томный голос, да и что я потом узнал, целовалась она исключительно. Дерзко, грубо и страстно: она больно втягивала в себя мой язык и тяжело дышала носом, и в такие моменты мои руки в ее трусах – жарких и влажных. Моменты истинно клевые. С ней я не церемонился. И если Света давала мне вдохновение и ощущение нужности – с ней просто было легко и приятно, то с Агнессой я хотел только трахаться, она была искушенной в этом деле, и я просто не хотел от нее отказываться, да и если честно, не хотел терять обеих, чего уж там, поэтому друг о друге они не знали.

Постепенно я узнавал Агнессу больше:

она любит себя, хвастается знакомствами с красивыми людьми, говорит о популярности, о сексе, о пицце, о новых местах досуга в городе и много, о чем еще – такие в школе популярны, их и боятся, и не любят искренне – они просто имеют свою власть. И я видел это в ней. Благо я рано понял, как давление подобных личностей выдержать – нужно просто думать о себе, как бы это нарциссически не прозвучало, но да – думать о том, что ты – именно ты – просто душка и хорош. И все, больше ничего не надо.

Агнесса возмущается, что я у нее первый молодой человек, за которым она бегает, а не он за ней, как заведено.

– Какого-то фига у тебя получилось меня охмурить, и зная это, ты заставляешь меня унижаться. Я никогда не писала первая, и не принимала так часто отказы, как от тебя – тебе даже со мной в кафе сходить тяжело, почему?

– Я же говорю, что много читаю.

– … и заставляешь ждать, когда я тебе пишу, сразу не отвечаешь.

– А вот это уже чушь, пожалуйста, успокойся.

– Я ведь даже уйти от тебя не могу, ты меня, козел, очень волнуешь.

Иногда она говорит что-то жутко странное, но философски-любопытное, например:

– … и с некоторыми людьми просто противно общаться. Мне кажется, что всех моральных уродов очень легко выявить из толпы именно моим методом – у людей с противной душой руки работают как тараканьи лапки – цепко тебя хватают, не отпускают и держат, пока тебе не станет больно или неудобно, в это время их отвратительные глаза осматривают тебя с любопытством. Еще у них текут слюни от возбуждения. И вообще, они пахнут, как мышиная клетка…

14

Бедная малышка очень старается мне понравиться, я не знаю, почему это так. Мы много трахаемся, неприлично много, и это тянется неделями – днем я с ней, а вечером общаюсь со Светой. Агнесса благодарна за каждую нашу встречу, за каждый секс, будто я не я, а Бог для нее. Несмотря на эту ее искренность, которая меня, правда, подкупает, ничего даже похожего к ней я не испытываю. Кажется, что я просто переживаю, что она может обидеться, если ее бросить вот так вот просто, или, если копать глубже, боюсь к ней пристраститься, ведь и она мне дарит ощущение превосходства, но как-то в лоб, что ли.

Сначала-то мы вроде только на секс договаривались, а она влюбилась, говорит, что, когда мы будем сдавать ЕГЭ уже по-настоящему, в перерывах между экзаменами будем жестко ебаться, чтобы снять стресс – а до этого еще полгода, и меня нагнетает ее дальнозоркость – мне с ней уже сейчас особо говорить не о чем, а у нее вон планы.

Потом как-то сидим с ней в кафе, в отдельной комнате с диваном и подушками – ее мама нам еще подушек подбрасывает и меняет кальян раз в час – короче, сидим, а я за это даже не плачу. Никто не платит. Все бесплатно. Лежу на диване и глажу ступни Агнессы, лежащие у меня на коленях. А тут мне Света звонит – впервые в жизни не пишет, а звонит, я так испугался, что даже ахнул, но отвечать не стал, типа, мало ли, я с другой. Вот дурак.

Сразу стыдно стало. Агнесса видит это и говорит:

– Почему не берешь? Кто это?

– Не хочу разговаривать.

– Ну, ого, типа, ты лицо свое видел, паренек? Ты чего-то боишься.

От кальяна она в небесах, сидит себе на диване, рука на спинке, вторая в волосах, ноги на мне, а взгляд устремлен в космос.

– Ну давай, кто это? Что от меня скрываешь? – Приподнимается на спинке и смотрит на экран, – Понятно, баба, да? – У нее дрейфующие по всему лицу пьяные глаза. – Ты похож на парня, у которого может быть не одна телка.

– Тогда давай лучше поговорим обо мне.

Тут она медленно встает, почти падает мне на яйца, смеется, говорит «пардон» и плывет в конец комнаты. У нее обалденная задница. Она и на мою задницу любит посмотреть, когда по комнате плыву я – это наше любимое дело, пялиться на жопы друг друга. Не хвастаюсь. Пока она грациозно шагает к двери, чтобы повернуть рычажок и заблокировать дверной замочек, Света мне пишет: «…где ты? Я у тебя во дворе, выходи…», Агнесса приглушает свет и расстегивает первую пуговичку на блузке, я переключаю телефон в режим «вибро» (чтобы знать, но не слышать – не хочу терять Свету из поля зрения) и отбрасываю от себя подушки на другой конец дивана, Агнесса расстегивает лифчик, и сейчас на ней только черная юбка. У нее обалденно красивая грудь и твердая талия, она мурчит, как кошка: «Никому не отдам», – вот уже сидит на мне, и мой язык в ее власти, она сосет его, делая движения головой, сосет, как член, потом мои пальцы в ней – она стонет, шепчет сладости, возится у моей ширинки – и я перестаю мыслить. Совсем.

Не выпуская друг друга из поцелуя, перебираемся на стол, я спускаю через ноги с нее юбку, зубами стаскиваю черные трусики и медленно ввожу – в ней горит пламя. У нее очень нежные ноги, я провожу по ним пальцами – от бедер до самых носков, и Агнесса выгибается в экстазе, она сладко дышит при моих движениях. За дверью в зале слышны звуки посуды, там ведутся разговоры, проводятся свидания, а у нас здесь своя атмосфера – она сосала мне раз сто, наверное, мы только и делали, что меняли позы и плавали по всей комнате экстазным облаком. Я не выдержал, когда мы подобрались к выходу – она держала ручку дверцы и стонала в дверную щель – нас в общем зале было точно слышно, там даже музыку громче сделали, но никто даже не потревожил наш коитус, который был прекрасным, эстетически-животно-грязно-пьяным – я спустил в маленький чайник на столе, а потом мне стало грустно.