Текст книги "Венец желаний"

Глава 7

– Расскажи мне, Эрменгарда, что ты видишь, – требовала Алуетт от своей камеристки, стоя на палубе в одно прекрасное утро в середине сентября. До Сицилии оставалось не больше одного лье. Надо было лишь пересечь Мессинский пролив.

– Пристань похожа на серп, миледи, и хорошо защищена высокими черными горами.

– Я слыхала, здесь много вулканов. Не хотелось бы, чтоб они вдруг проснулись.

Алуетт передернула худенькими плечами, отчего локон выбился из-под платка, похожего на камилавку, и она подняла руку убрать его со щеки.

– Все в руках Божьих, – ответила Эрменгарда, истово крестясь. – Еще я вижу маленькие рощицы, кажется, это оливы и лимоны, – добавила старуха, когда галеон приблизился к берегу.

– Ты видишь дворец? В нем живет королева Иоанна, сестра Ричарда Плантагенета.

– Да, вижу. Серый каменный дом, очень большой и стоит на высоком месте. Кажется, теперь островом правит Танкред, кузен короля, хотя его законной наследницей была сестра Плантагенета. Говорят, он почти карлик, – сказала Эрменгарда, тоже не прочь иногда посплетничать.

– Что ж, его счастье, если Ричард не заставит его играть шута, – проговорила Алуетт. – А английские корабли уже там? Ты не видишь их флагмана?

– Там полно и английских, и французских кораблей, а вот этого нет, – ответила служанка, обратив на Алуетт долгий испытующий взгляд.

Все время, пока они плыли из Генуи, Алуетт казалась совершенно спокойной. Ужасное разочарование, прежде незнакомое уравновешенной девушке, лежало у нее на сердце неизбывной печалью. Много времени она проводила в молитвах, но они не приносили ей облегчения. Не веселило ее и почти постоянное внимание рыцаря из приближенных Филиппа. Фулк де Лангр не упускал случая подойти к ней – то что-нибудь сказать, то угостить сладостями или вином.

Алуетт ничем не поощряла его, но он не желал этого замечать, хотя даже Эрменгарда понимала, что дело не в политесе, а в безразличии ее госпожи. Казалось, Алуетт плывет над светской беседой в облаке страдания, даже когда она вежливо обращала слух к рыцарю или принимала предложенное лакомство.

Эрменгарду радовало, что Алуетт не интересуется Фулком, который своим смуглым и злым лицом напоминал ей падших ангелов Сатаны. Его снедала болезнь духа, которую он скрывал от Алуетт за наигранной веселостью. Однако Эрменгарда видела и то, чего не могла видеть Алуетт, – тень, падавшую на его лицо, когда он смотрел на девушку, и его гнев, если он замечал взгляд Эрменгарды.

Как-то раз старая женщина видела короля Филиппа и Фулка де Лангра, занятых разговором и одновременно обернувшихся посмотреть на Алуетт, одиноко сидевшую в стороне, подставив лицо теплому средиземноморскому солнышку. Они говорили о ней, но почему?

Она не забыла, как ей было страшно, когда рядом крутился Рейнер де Уинслейд, ведь Алуетт тянулась к нему, как цветок к солнцу. Тогда клятва, данная ею матери девушки, вдруг оказалась под угрозой.

Однако служанка понимала, что, хотя девушка разрывалась между желанием уйти в монастырь и желанием стать женой англичанина, она в первый раз с тех пор, как потеряла зрение, чувствовала себя по-настоящему счастливой.

«Может, для Алуетт совсем неплохо быть женой хорошего человека и матерью его детей? – подумала тогда Эрменгарда, мысленно споря с тенью Лизетт. – Разве ты была бы против, если бы твоя дочь обрела счастье вне стен монастыря? Может быть, в этом мире не обязательно разбивать себе сердце и умирать от любви?»

Она вспомнила, как сияло лицо ее малышки, когда та приехала вместе со своим спасителем в лионский дом.

Эрменгарда ни слова ей не сказала о пламенном объятии, которое не ускользнуло от ее глаз, хотя Алуетт и ждала выговора. Старая женщина решила, что лучше подождать и посмотреть, как Алуетт и Рейнер встретятся в следующий раз.

Не укрылось от Эрменгарды, как в Генуе умирала, едва родившись, надежда, когда Алуетт ждала Рейнера, а король Ричард приехал без него. На следующий день она о чем-то говорила с Фулком де Лангром и он ее очень огорчил.

Ей бы хотелось, чтобы девочка поделилась с ней своим горем, но она молчала. Правда, Эрменгарда и так поняла, что Фулк де Лангр сказал ей что-то плохое о Рейнере, может быть, сообщил, почему тот не приехал. Но как бы тяжело ни было, надо ждать, пока Алуетт сама не захочет все рассказать. Галеон, нанятый в Генуе, бросил якорь рядом с другими кораблями с французами на борту, и воздух огласился громкими криками радости.

– Народу-то, народу сколько! – воскликнула Эрменгарда. – Много крестоносцев, но и других тоже, черных и не по-нашему одетых.

Алуетт было известно, что Сицилия всего чуть больше столетия как присоединилась к Европе и там много потомков греков и арабов.

Сойдя с корабля, король и его свита тотчас направились во дворец, разочаровав толпу, которая после долгого ожидания рассчитывала на более яркое зрелище. Во дворце их приветствовал Танкред, правитель острова. Он предложил им кров и сказал, что английский флот (который разминулся с Ричардом в Марселе прибыл два дня назад. О вдовствующей королеве Иоанне он не упомянул, и Алуетт стало любопытно, где она «может быть.

Анри остался во французском лагере за пределами города. Хныкающим фальцетом Танкред сразу стал жаловаться на французов и англичан, которые, прибыв раньше королей, сделали жизнь местных жителей нестерпимой, ибо воровали все, что попадало под руку, и к тому же насиловали женщин.

Филипп лишь пожал плечами, поэтому Танкред не прекратил причитать. Скоро, мол, прибудет Ричард Плантагенет со своими крестоносцами, так куда прикажете селить их? Может, они все уедут, как только явится Ричард, или ему еще целую зиму играть роль гостеприимного хозяина будущих убийц сарацин?

– Ваши речи не похожи на приветствие людям, взявшим на себя святую миссию, – с ленивой иронией парировал Филипп жалобы Танкреда. – Если вам кажется затруднительным оказать гостеприимство нам, можете принять Ричарда. Он будет здесь со дня на день. Насколько мне помнится, ему хотелось обсудить с вами несколько вопросов, вот и поговорите.

Филипп попал в точку. Танкреду еще предстояло что-то решать с наследством Иоанны, а также с помощью, которую ее муж, покойный король Вильям, обещал крестоносцам, так что он решил поберечь силы для встречи с Ричардом. Может, ему еще удастся заключить с Филиппом союз и извлечь какую-нибудь прибыль из политики «разделяй и властвуй».

Вторая половина английского флота во главе с флагманом пришла лишь через неделю. Галеры, разукрашенные разноцветными флажками, вошли в порт. Англичане как дети радовались предстоящей встрече, и на сей раз жители Мессины не были разочарованы.

Анри стоял рядом с Алуетт и служил ей глазами.

– Английский король похож на льва с золотой гривой. Он не стал ждать баркас, а прыгнул прямо в воду, там мелко, и пошел к берегу. Целует короля Филиппа в обе щеки.

– Удивительный человек, – весело отозвалась Алуетт. – Не могу представить, чтобы Филипп сделал что-нибудь подобное.

Ее совершенно не интересовали короли, но она не могла спросить о Рейнере де Уинслейде.

– А, вот и Рейнер. Стоит на корме. Интересно, как он. Может, мы узнаем, что с ним случилось в Генуе.

Анри был очень хорошим братом, но иногда ему не хватало чуткости. Он совершенно не замечал, как она меняла тему разговора каждый раз, стоило ему заговорить о Рейнере. Тем не менее она ни словом не обмолвилась о предательстве англичанина, опасаясь, что Анри сочтет долгом чести с ним драться. Алуетт вовсе не хотелось терять брата. Со страхом ждала она минуты, когда окажется рядом с Рейнером. Теперь эта минута должна была вот-вот наступить. Но Алуетт не была к ней готова, хотя немало времени провела в дворцовой часовне, вооружая себя для неизбежной встречи.

Зачем ей понадобилось приходить сегодня в порт? Это глупость, которая объяснялась лишь тоской, ведь ей совсем нечего было делать, пока Филипп часами о чем-то совещается с Танкредом. Даже собаку она могла бы отдать Рейнеру во дворце, где была бы защищена от него присутствием Филиппа и своими обязанностями трубадурши.

– Кажется, у меня заболела голова от солнца, – сказала Алуетт, прикоснувшись ко лбу тонкими пальчиками. – Лучше мне, наверно, вернуться во дворец. Вечером я буду петь, так что мы еще увидимся. А сейчас иди! Ты ведь ждешь не дождешься встречи с сэром Рейнером. Зевс меня проводит, правда, Зевс?

Однако едва волк увидал своего обожаемого хозяина, спрыгнувшего в воду следом за королем и теперь шагавшего в туче брызг к берегу, он радостно залаял и натянул поводок, но даже в эту минуту сумел рассчитать свои силы так, чтобы его слепая госпожа не упала. Однако он упорно тянул ее к берегу. «Наверное, увидал Рейнера, – подумала Алуетт. – Не нужно, чтобы он видел меня здесь, словно я какая-нибудь несчастная влюбленная! Еще подумает, что я простила ему Геную и его пьяные тосты в борделе».

– Пожалуйста, Зевс, – умоляюще прошептала она, стараясь удержать повод. – Отведи меня во дворец! Отведи меня во дворец!

До этого он ни разу не ослушался ее и ей не приходилось пользоваться поводком. Но сейчас пес словно оглох.

– Ладно, иди! Иди к своему хозяину! А я без тебя доберусь до дворца! – крикнула Алуетт, отпуская Зевса. – Анри! Ты здесь? Придется тебе все же проводить меня.

Но Анри был уже далеко. Он умчался сразу же, как только она позволила ему уйти, и теперь стоял возле самого моря, радуясь встрече с другом.

Зевс же вовсе не собирался бросать свою госпожу, которую Рейнер поручил его заботам. Ухватившись зубами за алую шелковую юбку, он настойчиво тянул ее за собой, считая, по-видимому, что его долг будет исполнен, только когда он вновь соединит своего хозяина и его подругу.

– Нет, Зевс! Отпусти меня! – Алуетт с трудом удерживала равновесие на прибрежной гальке, но все-таки не сошла с места. Она поняла, что благодаря собачьему лаю ей не уйти незамеченной, тем более что все вокруг, возбужденные прибытием английских крестоносцев, громко кричали и гремели галькой, но не проявляли ни малейшего желания помочь ей.

– А, вот и вы! Зевс! Госпожа Алуетт!

От радостного голоса Рейнера Алуетт вся сжалась. Она боялась предстоящей встречи пуще всего на свете, потому что не могла простить Рейнеру свой позор, хотя где-то в глубине души пыталась оправдать его. Чего только не наговорит мужчина, если он легко пьянеет! Взяв себя в руки, она повернула голову в ту сторону, откуда до нее донесся знакомый голос. Рейнер быстро шел к ней рядом с неумолкавшим Анри.

– Леди Алуетт, какое счастье! Я очень рад, что вы пришли. Я…

– Сир де Уинслейд, вот ваша собака. Благодарю вас. Анри, я плохо себя чувствую. Пожалуйста, проводите меня до дому, – проговорила она не терпящим возражения тоном.

Однако когда Рейнер взял ее руку в свою и прикоснулся к ней теплыми губами, она растерялась. I – Мне очень жаль, леди Алуетт. Но я буду с нетерпением ждать сегодняшнего вечера, ведь нам есть о чем поговорить.

Алуетт надо было быть очень осторожной, чтобы в присутствии брата не допустить даже намека на обвинения, услышанные ею от Фулка, иначе быть беде. Анри придется защищать честь семьи де Шеневи на дуэли, а она, как бы ни была тяжела обида, нанесенная ей Рейнером, не желала пачкать руки в крови или получить еще более серьезный повод возненавидеть его, если он убьет Анри.

– Нам не о чем говорить, милорд. Надеюсь, вы не забыли, что я собираюсь в монастырь. Как только король меня отпустит, я вернусь к своим молитвам. Пойдемте, Анри.

Алуетт услыхала стон, вырвавшийся у него из груди. Он быстро, словно обжегшись, отпустил ее руку и холодно произнес милым норманнским выговором, который она часто слышала во сне:

– Ваш покорный слуга, миледи.

Глава 8

С трудом приходя в себя от встречи, устроенной ему Алуетт, Рейнер шагал следом за своим королем. Значит, Алуетт решила поиграть в «безжалостную даму» и даже не дала мне объяснить, почему я не пришел тогда в Генуе. То она меня целует, то, стоит мне подойти к ней слишком близко, изображает «целомудренную монахиню». Может, она просто-напросто кокетка, – размышлял разозленный Рейнер.

– Ей придется сегодня выслушать меня, – мрачно решил он и даже незаметно для себя произнес эти слова вслух, чего, правда, никто, кроме Зевса, не заметил. Ричард со свитой направился в королевский дворец, возвышавшийся над Мессиной. Хотя он был построен из серого камня, но очень отличался от привычной романской архитектуры из-за множества всяких куполов и мозаичных арок, воздвигнутых под влиянием арабов и византийцев, владевших Сицилией до норманнов. Плантагенету необходимо было переговорить с Филиппом, и еще он надеялся повидаться с недавно овдовевшей сестрой Иоанной. Не говоря уже о Танкреде.

Их провели по украшенным мозаикой коридорам через мраморную арку в тронный зал, где лениво развалившийся в кресле Филипп поджидал своего королевского вассала с кубком крепкого местного вина в руке. Похоже, чувствовал он себя тут как дома.

– Где Танкред? Где моя сестра? – не тратя времени на церемонии, сухо спросил Ричард.

– Добро пожаловать, Ричард! Не спешите. Вы ведь только что сошли на берег. Танкред просил меня передать, что увидится с вами за ужином. За Иоанной уже послали, и она прибудет завтра.

– Послали? Куда?

– В Палермо. Ее завтра привезут на корабле.

– Вы, кажется, неплохо тут устроились, ваше величество, – язвительно произнес Ричард, уста – вясь из-под рыжих бровей на платье Филиппа из чистейшего византийского полотна. – А на берегу я видел сотни шатров, в которых живут англичане. Английские крестоносцы, которые прибыли в Мессину раньше меня, говорят, что для них городские ворота закрыты. Где же прикажете остановиться мне? Тоже на берегу?

– Ну, Ричард, места всем хватит, – невозмутимо ответил Филипп. – Однако мы прибыли первыми, да и я все-таки ваш король. Тем не менее не бойтесь, дом для вас приготовили. Вас проводят туда. Отдохните, смойте с себя морскую соль и приходите на ужин.

Рейнер удивился, когда провожать их был назначен не кто иной, как Фулк де Лангр. Ему это показалось или его кузен в самом деле удивился не меньше его самого? Не по его ли милости он чуть не отправился на тот свет в Генуе? Поразмыслив, Рейнер решил, что, скорее всего, так оно и есть, и весьма холодно посмотрел на Фулка, который не проявил ни малейшего желания поздороваться с ним.

– Его жирной заднице, значит, место во дворце, а нам предоставлен мало того что дом королевского слуги, да еще за городской стеной! – кипел Ричард, меряя шагами просторный, но совсем нероскошный дом, расположившийся среди виноградников. – А этот Танкред даже не позаботился нас встретить! Так просто им эта наглость не пройдет!

Еще когда он ехал из дворца, до него дошли слухи, что жители острова плохо обращаются с крестоносцами. Живут они на берегу, еду им в городе не продают, а нескольких человек уже нашли зарезанными, по-видимому, из тех, что решились пойти куда-то в одиночку и без оружия.

Сицилию населяли говорившие по-итальянски ломбардцы и греки, которых норманны презрительно называли «грифонами». И те и другие ненавидели «папистов», то есть всех, кто жил за Альпами. Ричарда же и его людей они выделяли особо и звали их «хвостатыми англичанами».

Как раз в это время Танкред решил изобразить из себя защитника народных интересов и, напомнив сицилийцам, что в одиннадцатом веке они были бесчестно покорены норманнами, призвал их сбросить чужеземное иго. Ричарду донесли, что Филипп не приложил ни малейших усилий, чтобы прекратить преследования крестоносцев или утихомирить собственных людей, так что жители Мессины продолжали возводить стены, словно для защиты от голодных пришельцев.

– Клянусь Господом Богом, – мрачно заявил Ричард, – мы не уйдем с острова, пока нам не окажут достойные почести.

Вспоминая злобные взгляды местных жителей, Рейнер подумал, что Ричарду нелегко будет добиться своего.

В зале зажгли факелы, когда английская свита стала занимать места за столом и фанфары возвестили о прибытии короля Ричарда, короля Филиппа и низкорослого Танкреда, незаконно занявшего сицилийский престол.

Сидевший недалеко от властителей Рейнер был рад, что они хотя бы на один вечер забыли о своих разногласиях. Однако он не стал тратить время на разглядывание их лиц, ибо его влекла к себе только Алуетт де Шеневи, шедшая к столу в сопровождении Анри.

По ее платью никак нельзя было сказать, что она собирается в монастырь. Оно было из великолепного алого шелка с вышитыми вокруг шеи золотыми лилиями. Тонкую талию обвивала золотая цепь с покрытыми эмалью бусинами. Гладкую прическу украшал изящный золотой обруч.

Отсвет алого платья ложился на бледные щеки, не покрытые румянами, в которых, кстати, она вовсе не нуждалась, по мнению Рейнера. «Моя французская лилия… Нет… Роза с шипами, – подумал он, вспомнив, как она говорила с ним утром. – Надо будет при первой же возможности ободрать шипы». Гийом де Барр, сидевший против него, заметил сверкавший в глазах Рейнера огонь, но не знал, кто его зажег.

– Любовница Филиппа сегодня восхитительна, – сказал он, кивнув в сторону белокурой женщины, место которой было не рядом с Филиппом, и но и не настолько далеко, чтобы они не могли обмениваться репликами. В отличие от Алуетт она использовала все, чтобы подчеркнуть свои прелести. Веки покрасила в голубой цвет, глаза подвела черным, на губы положила толстый слой ярко-красной помады, щеки густо набелила. На ней было платье из бирюзового бархата, но оно казалось слишком тяжелым для жаркого вечера и слишком тесным для ее пышных форм. Рейнеру было достаточно одного короткого равнодушного взгляда, чтобы оценить все ее ухищрения.

– Не в вашем вкусе, монами? Ну и хорошо. А то Филипп не очень-то любит делиться. Может, вам больше подойдут дочки Танкреда? Вы-то им точно подходите!

Рейнер поначалу не обратил внимания на двух смуглолицых девиц, сидевших по левую руку от отца, однако, подняв глаза, увидел, что они пристально его разглядывают. У обеих манящие черные глаза и орлиные носы, и обе гораздо выше отца. Когда они заметили, что Рейнер смотрит на них, то захихикали и о чем-то зашептались, прикрыв ладошками рты, так что зазвенели золотые серьги, свисавшие с их ушей.

Одна настолько осмелела, что подмигнула ему, и он, помимо своей воли, усмехнулся. Однако Рейнер не стал подмигивать ей в ответ, как, без сомнения, сделал бы это еще совсем недавно. Теперь его мысли и чувства были заняты бледной красавицей.

– Бесстыдницы, а? – сказал Гийом, но не в упрек им. Даже наоборот. – Наверно, Танкреду нелегко уследить за ними, – ответил Рейнер, делая вид, что не замечает их ищущих взглядов.

– Если еще есть за чем следить, – скептически заметил француз. – А глазки! Глазки! Не удивлюсь, если он ищет им женихов!

Рейнер перевел взгляд на смуглого карлика, занятого беседой с Филиппом Напетом и Ричардом Плантагенетом, на сверкающие на его пухлых пальчиках перстни, на добродушно улыбающееся лицо.

– Да, я тоже. Держись-ка лучше от них подальше. Вряд ли в его планы входит продать их простым рыцарям вроде нас с тобой.

Гийом продолжал развлекаться, а Рейнер занялся едой, как только пажи начали подавать на стол.

Местные блюда чередовались с такими, которые были привычны «папистам». Сицилийская кухня служила как бы преддверием к будущим восточным откровениям. Сначала подали марципанные шарики, неаполитанские лепешки со специями, виноград, оливки, свиные языки в вине. Потом принесли горячие кушанья на огромных серебряных блюдах: жаворонков в лимонном соусе, перепелов с порезанными баклажанами, голубей в сахарных брызгах, кроликов в ананасах, ногу козла в собственном соку. В третьей перемене было вареное мясо и еще вареная рыба. Гусь с миндалем, телятина, украшенная цветами, миндаль в чесночном соусе, голуби с колбасой и луком, пироги с птицей, телячьи ноги. К тому времени, как принесли последнюю перемену, Рейнер мог лишь смотреть на пирожные с айвой, миндаль на виноградных листьях, жареные орешки в сахаре, с солью и перцем, а также самые разные сыры.

Насыщаясь, Рейнер не забывал поглядывать на Алуетт. Она ела почти так же мало, как птичка, в честь которой ее назвали, и движения ее были изящны, словно слепота вовсе ей не мешала. В отличие от нее и Перонелла, и другие дамы обильно поливали соусами руки и красивые платья.

Когда пирующие перешли к сладостям и сицилийским винам, Алуетт поднялась со своего места и в сопровождении пажа поднялась на галерею. Вскоре чистый голос лютни зазвучал в зале, и все зашептали:

– Тихо! Тихо! Сейчас Жаворонок будет петь!

Стало тихо.

Когда вернется вновь весна -

Эй – и – я -

Печаль уйдет за ворота -

Эй – и – я -

О, Королева Мая, поспеши -

Эй – и – я -

Мы ждем тебя от всей души.

Пусть Королева Мая

Пребудет здесь всегда,

Тоску-печаль развейте,

Ты прочь, беда, иди,

Пляшите, пойте, пейте,

Где Королева – там не грусти…

Рейнер как зачарованный слушал веселые пасторали, гимны, прославляющие Деву Марию, и военные песни, воодушевляющие христиан на борьбу за Гроб Господень. Своим чистым сопрано она ласкала каждую ноту, превращая каждое слово в золотой ручеек. Слушать ее было истинное наслаждение. Если бы он закрыл глаза, то вполне мог бы подумать, что слышит ангела из Небесного хора.

Пока она пела, все сидели затаив дыхание, а потом наперебой просили ее исполнить что-нибудь особенно полюбившееся. Но Рейнер заметил, что она ни разу не спела ни одной любовной канцоны.

Вероятно, вино ударило ему в голову, хотя он не чувствовал опьянения, потому что вдруг вскочил с места и крикнул:

– Спойте нам любовную песню, леди Алуетт! Спойте канцону, пожалуйста, для влюбленного англичанина, тоскующего вдали от дома!

Он не мог разглядеть выражение ее лица за решеткой, но прошло много времени, прежде чем она запела вновь. В зале все перешептывались и смотрели на Рейнера, но он ничего не замечал, даже того, как побледнел Филипп и с силой сжал ножку бокала, словно это была шея англичанина.

Алуетт настроила лютню и запела под простенькую мелодию:

Ах, долго горевала я,

Отдав себя во власть любви,

И лишь теперь узнала я,

Что то была лишь власть любви…

Умолкла Алуетт, стихла лютня. Она узнала его голос и ответила ему. Она сказала ему, что любила его, когда страстно целовала на берегу Роны, а теперь она отвергает его любовь как недостойную ее.

На нижней ступеньке лестницы, что вела на галерею, стоял менестрель Ричарда, Блондель де Несль, с кифарой, ожидая своей очереди. Рейнер бросился к нему с отчаянной улыбкой на губах и зашептал в самое ухо:

– Это недолго, Блондель. Помните песню, которой вы учили меня? «Хуже смерти»? Подыграйте мне, а я обещаю, что потом не буду вам мешать.

Блондель был не из тех, кого можно было вот так просто просить подыграть, но он понял, что на его глазах разыгрывается какая-то драма, и его сердце трубадура забилось быстрее. Может, эту историю он тоже когда-нибудь переложит в балладу, а теперь, не говоря ни слова, он настроил кифару, и Рейнер запел сильным баритоном:

Безрадостна, печальна и грустна,

Ты хуже смерти, жизнь, коль нет любви, Ах, милая не слушает меня,

Ей безразличны слезы и мольбы…

Алуетт тяжело вздохнула, и Рейнер услышал, как она вздохнула, несмотря на затихающие звуки кифары. Ему даже показалось, что он видел кружение алой ткани. Но вот все стихло, и пирующие зашумели, заговорили, обсуждая разыгравшуюся на их глазах ссору влюбленных. Были и такие, что подумали, будто эту сцену сыграли ради их удовольствия, и благодарно захлопали Рейнеру и Алуетт.

Рейнер пытался разглядеть что-нибудь на опустевшей галерее.

– Благодарю вас, мой друг, за любезность, – сказал он Блонделю и поспешил вон из зала, даже не поклонившись королю.

Куда она ушла? Он должен ее разыскать и все выяснить. Что такое случилось между Лионом и Мессиной? Не может быть, чтобы она так обиделась только из-за его отсутствия на ужине в Генуе. Пусть она окажет ему такую любезность и выслушает его! Сжав зубы, он шагал по пустым коридорам дворца, высматривая, не мелькнет ли где алое платье.

За те несколько недель, что Алуетт прожила в Мессине, она хорошо изучила дворец Танкреда, когда бродила по нему в сопровождении Зевса. Теперь ей это очень пригодилось, потому что она убежала, отвергнув руку пажа.

Эрменгарда ждала ее в отведенных ей покоях, но Алуетт не желала показываться на глаза преданной служанке. Она хотела побыть одна, пока не остынут щеки. В садике позади дворца ей никто не помешает вновь взять себя в руки.

Она бежала по холодному каменному полу и считала двери, пока не почувствовала дуновение ветра и не поняла, что нашла то, что искала.