Текст книги "Опьяненные страстью"

За долгие месяцы лета 1789 года Себастьян провел в обществе мадам Анриетты гораздо больше времени вне постели; вдвоем они бродили по музеям, наслаждались литературой и живописью и даже улыбались, рассматривая непристойные рисунки и надписи на стенах, к которым питали слабость парижане. Робкий юноша попал в чарующий мир, где уроки верховой езды и физики соседствовали бок о бок с посещением театров, беседами о табакерках, о кормлении болонок и самых модных цветах шелковых туалетов. Себастьян продолжал радоваться обществу мадам Анриетты долгое время после того, как его отец прекратил оплачивать счета, но вскоре небо над городом заволокли тучи революции.

Избавившись от юношеской робости и познав плотские утехи, Себастьян вскоре обнаружил, что мир полон благосклонных женщин, не нуждающихся в деньгах и охотно соглашающихся отдаться обаятельному и мужественному джентльмену. Имена и лица смешались в его памяти, растворились в целом море прелестных женственных тел. Когда грянула революция, Себастьян был выслан из Франции как иностранец. Он вернулся в Англию и продолжил учебу, неожиданно обнаружив, что впредь не в состоянии соблюдать целибат ученого.

Он обожал женщин, находил их чарующими, возбуждающими, таинственными существами, а непостоянство их характеров никогда не переставало занимать его. В свою очередь, первые красавицы были без ума от Себастьяна. Почти каждая дама, на которую он обращал внимание, в конце концов оказывалась в его объятиях. Возможно, мрачно размышлял Себастьян, именно поэтому он так часто менял их. Только его привязанность к сестрам Фокан оставалась неизменной.

Внезапно он выпрямился, осознав, что думает о маленькой гостье сестер Фокан чаще, чем о какой-либо из дам, которых он повидал с тех пор, как вернулся в столицу.

Предупреждение Армстронга о де Вальми не встревожило его. Сестры Фокан давно научились справляться с любыми мужчинами. Но если дом, который он видел вчера ночью, действительно был их новой резиденцией, значит, в своих письмах сестры о многом умалчивали. Пожалуй, следовало бы навестить их сегодня же вечером и самому оценить положение. К черту предостережения Армстронга!

А покамест ему больше всего необходима женщина. Недавно он узнал, что в заведении мадам Борделез появилась новая актриса – женщина-змея.

Планы Себастьяна навестить сестер Фокан нарушили два события. Прежде всего в заведении мадам Борделез он так увлекся, что пробыл там до вечера. Во-вторых, добравшись наконец до своей улицы, Себастьян почувствовал запах гари и дыма, увидел огонь и обнаружил, что горит… его собственный дом.

Оказалось, что новая кухарка оставила жариться колбаски без присмотра. Пожар быстро потушили, но прежде огонь успел пожрать содержимое кухни, кабинета и комнат для слуг в подвале, а также перепачкать верхние комнаты копотью и заполнить их дымом.

К тому времени как Себастьян разобрался с домашними делами, из Уайтхолла прибыл приказ, требующий от него немедленных действий.

Лондон

Сентябрь 1803 года

– Сколько шума и суеты! – с кривоватой усмешкой воскликнул лорд Брамуэлл Эверли, виконт Бейнтон, оглядывая из окна полуденную толпу на площади Керзона. – Надеюсь, ты согласен со мной?

– Угу… – пробормотал Себастьян, не поднимая глаз от сложных расчетов на бумагах, разложенных на переносном столике, который он пристроил у себя на коленях.

– Кузен, черт бы тебя побрал! Ты же не слушал меня!

Эверли подскочил к Себастьяну и выхватил из его пальцев перо. К несчастью, манжетой он зацепил хрустальную чернильницу, которая перевернулась и выплеснула лужу иссиня-черных чернил на бумаги Себастьяна. Пострадал и сам виновник происшествия: по штанине и чулку на его правой ноге расплылось чернильное пятно.

– Проклятие! – Всем своим видом излучая досаду, Эверли смял перо в кулаке. Оно сломалось, остатки чернил вылились на ладонь Эверли, словно черные слезы просочились между пальцами и закапали зеркальную поверхность кожаных туфель. Выругавшись, Эверли швырнул сломанное перо в холодный камин.

– Это мое любимое перо… то есть было любимым, – заметил Себастьян, укоризненно уставившись на кузена. – Я чем-нибудь оскорбил тебя, Брам?

– С тех пор как ты вернулся, ты только этим и занимался, – сообщил побагровевший Эверли. Он попытался вытереть чернила носовым платком, но только размазал их и перепачкал кружевную манжету. С досадой он отправил и платок вслед за пером и обратил свой гнев на Себастьяна: – Не понимаю, почему ты принял мое предложение поселиться вместе. Ты же каждую минуту даешь мне понять, что мое общество тебе неприятно!

– Вовсе нет, Брам. – Себастьян откинул волосы со лба. – А если тебе не нравится, что во время бесед я продолжаю работать, так и скажи.

– Мне не нравится, что ты чересчур задираешь нос!

С этими словами Эверли приподнял фалды сюртука, чтобы не смять их, и плюхнулся на диван, обитый золотой парчой и стоящий напротив более удобного кресла, в котором устроился Себастьян. Вытянув вперед стройные, мускулистые ноги, Эверли окинул раздраженным взглядом безнадежно испорченные чулки. При мысли о новых расходах, необходимых для замены запачканных панталон и чулок, он стал мрачнее тучи.

– Ты ведешь себя словно в собственном доме! Вот уж не думал, что ты способен корпеть над бумагами день и ночь!

– Зато мне хватает любого угла.

Эверли оглядел спальню, которую его кузен обставил собственной мебелью и другими предметами, уцелевшими от пожара. Вид спальни ясно свидетельствовал о склонности ее хозяина к науке. Высокий полированный бронзовый телескоп поместился на складной треноге у окна. Два глобуса на изящных резных подставках с восточным орнаментом встали по краям стола. Один глобус изображал Землю, второй – звездное небо. Секстант, компас, стеклянный барометр в футляре красного дерева и неизвестный прибор, состоящий из стеклянной сферы и вращающейся шкалы, загромождали огромный стол. Единственным признаком назначения комнаты служила изящная кровать в форме лодки, застеленная белоснежным бельем и накрытая расшитым покрывалом.

Именно на кровать и указал пальцем Эверли.

– Выглядит она чертовски тесной. К чему эта итальянская мишура?

Себастьян перевел взгляд на кровать из крепкого дерева, украшенную позолоченными медальонами, лентами и пилястрами.

– Это творение французов, отца и сына Жоржа Жакоба и Жакоба Демальтера.[13]13
  Семья французских мастеров художественной мебели. Строгая по форме мебель из красного полированного дерева и золоченой бронзы.


[Закрыть] Мне говорили, что их вдохновили походные ложа Наполеона.

– Корсиканского выскочки, провонявшего чесноком? – Эверли доверительно придвинулся к Себастьяну. – Послушай, покупать французскую мебель во время войны с Францией – дурной вкус. Разве ты не патриот?

– А как же те, кто набивает погреба контрабандными французскими винами и шампанским? – любезно напомнил Себастьян.

Эверли вспыхнул, ибо он был более чем польщен подарком кузена – двумя ящиками превосходного бордо.

– Не увиливай от ответа, Себастьян. Признайся, ты избегаешь меня.

– Вчера вечером я был вынужден просить тебя о снисхождении, – напомнил Себастьян. – Я страдаю мигренью. Иногда от нее помогает лишь продолжительная прогулка и вино.

– К черту объяснения! Ты отклоняешь все мои приглашения. Но едва я завалился спать в неурочный час, ты ускользнул из дома, не удосужившись разбудить меня! Друзья так не поступают!

Себастьян не стал оправдываться, он предпочел умолчать о полуночной прогулке. В дом Эверли он ввалился незадолго до рассвета, основательно нагрузившись виски. Прошло немало времени, прежде чем он наконец пришел в себя.

– Если я и участвовал в вакханалии, то ничего не помню. – Себастьян улыбнулся, продолжая перебирать бумаги. – Но в следующий раз я непременно возьму тебя с собой.

Эверли просиял:

– Черт, пожалуй, я тебе поверю. Так ты действительно не помнишь, что натворил?

Недовольство в голосе Брама заставило Себастьяна насторожиться:

– Что же я натворил?

– Темнишь? Ладно. Так и быть, расскажу все, что мне известно. Ты чуть не превратил в отбивную лейтенанта одиннадцатого драгунского полка. В конце концов вас разняли. Но зачем было бросаться на храброго вояку из-за какой-то монахини? Себастьян, так не делают.

В голове Себастьяна шевельнулось смутное воспоминание:

– Из-за монахини?

– Шлюхи, вырядившейся монахиней, – подтвердил Эверли.

Откинувшись на спинку дивана, он скрестил руки на груди.

– Расскажи все, что тебе известно, – попросил Себастьян.

Эверли кивнул:

– Я услышал рассказ о твоих похождениях в «Уайтсе», за беконом и устрицами. Говорили, что ты проезжал мимо борделя в экипаже, когда оттуда вдруг раздался шум и крик. Похоже, подружка лейтенанта попыталась улизнуть, не дожидаясь от него знаков внимания.

– Что за девчонка?

Эверли прокашлялся.

– Ничего, есть за что подержаться. – И он добавил выражение, обозначающее молоденькую распутницу, впервые проданную мужчине. – Не понимаю, с какой стати хозяйке взбрело в голову одеть ее монахиней.

– А тебе не объяснили, почему я напал на лейтенанта?

Эверли смущенно заерзал:

– Черт его знает! Конечно, лейтенанту не терпелось развлечься. Он заявил, что так или иначе возьмет свое. Крики девчонки разносились по всему кварталу.

– Похоже, этот лейтенант – очаровательный малый.

Эверли подался вперед и тронул колено кузена:

– Я не прочь узнать, как ты обошелся с ней.

– Что? – растерянно пробормотал Себастьян.

Эверли возмущенно выпрямился, сжав губы:

– Не разыгрывай святошу! Мне она не нужна. Терпеть не могу торговлю живым товаром. И все-таки лучше бы тебе сбыть ее с рук. Все видели, как ты увозил ее.

– Тебя обманули, – решительно заявил Себастьян. – Я не помню ни лейтенанта, ни девчонки-шлюхи.

– А ты подумай хорошенько, кузен. Сегодня утром заходили два весьма элегантных головореза. – Он сделал паузу, чтобы придать вес следующим словам. – Секунданты лейтенанта Шервуда.

Себастьян и бровью не повел:

– Продолжай.

– Приятели Шервуда явились сюда потому, что никого не нашли у тебя дома. Им не терпелось вызвать тебя от имени Шервуда. Мой разговор с ними был коротким: я сказал, что не получал от тебя никаких указаний. – Эверли подмигнул. – Едва они ушли, я бросился в «Уайтс», чтобы узнать о случившемся.

– И что же? – поторопил его Себастьян.

– Все кому не лень заключают пари о том, кто выиграет дуэль – ты или Шервуд, и о том, как ты поступил с девчонкой – отпустил или оставил при себе. – Эверли испустил тяжкий вздох. – Это уже твоя третья дуэль. Разумеется, рыцарское рвение похвально – стремление защитить женщину и так далее. И все же я думал, что ты усвоил урок, когда дуэль с Лэнгли заставила тебя бежать за границу. Все слышали, что Лэнгли избивает свою жену, и только ты осмелился бросить ему вызов.

Себастьян ответил ему холодным взглядом:

– Я просто посоветовал лорду Лэнгли подыскать себе достойного противника, способного постоять за себя.

– Да, но ты заявил об этом во всеуслышание, в его клубе! – возразил Эверли. – Ему не оставалось ничего другого, кроме как вызвать тебя на дуэль.

Себастьян кивнул и тонко улыбнулся:

– Вот именно. На это я и рассчитывал. Ему давно следовало отведать настоящего поединка.

– Но ты чуть не убил его! С тех пор Лэнгли не показывался в столице. – В голосе Эверли смешались восхищение и негодование.

– Незадолго до отъезда из Лондона я получил письмо от леди Лэнгли. Она писала, что родные согласились принять ее под свою защиту.

– Похоже, ты прославился.

Себастьян промолчал. Он поддался лести леди Лэнгли не оттого, что испытывал к ней страсть, а всего-навсего от скуки. Но в ночь первого свидания, едва раздев ее, Себастьян обнаружил такое множество синяков и ссадин, что объяснить их одним случаем избиения было немыслимо. Несмотря на свое суровое детство, Себастьян был в шоке и предался любви с леди Лэнгли так нежно, как только мог, а позднее вызвал на дуэль ее обидчика. Так какое же чувство управляло им – альтруизм или отвращение? Прошло два года, а он по-прежнему не знал ответа.

– Вернемся к Шервуду, – спустя минуту напомнил Эверли. – Само собой, я буду твоим секундантом. Выбор оружия за тобой, только не вздумай выбрать саблю – не забывай, ведь он драгун. Пистолеты тоже не годятся. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из вас погиб. Нет, только не пистолеты. Ненадежное оружие – оставляет дыры. Грязная работа. Когда-то ты фехтовал на рапирах, – с надеждой подсказал он.

– Я сторонник итальянской школы фехтования – на рапирах и кинжалах. Прошлой весной учился этому искусству в Неаполе.

– Вот и хорошо. Такой поединок требует не только отваги и силы. Только имей в виду: погибнуть тебе нельзя. И убить его – тоже, – поспешно добавил он.

Себастьян пристально взглянул на кузена:

– Благодарю за заботу, но у меня нет ни малейшего желания драться с Шервудом.

Эверли встревожился:

– Так нельзя, Себастьян. Задета честь Шервуда. Если ты откажешься драться с ним на дуэли, он потребует извинений.

– Не представляю себе человека, способного заставить меня извиняться, – беспечно отозвался Себастьян. – Кроме того, где доказательства, что именно я виновен в оскорблении драгуна. – Он перевел взгляд на графин и стакан на столике у постели. – Не желаешь глоток коньяка? Французского, разумеется. Сделай любезность, наполни стаканы.

Лицо Эверли оживилось. Он терпеть не мог подолгу вести серьезные беседы.

– С удовольствием!

Пока Эверли разливал коньяк, Себастьян перебирал залитые чернилами бумаги.

– Ты когда-нибудь видел полеты?

Неожиданная смена темы сбила Эверли с толку.

– А, полеты на воздушных шарах! Кажется, нет… Нет, не видел. Слышал как-то, что в «Ковент-Гарден» выступают воздухоплаватели, но так и не удосужился сходить взглянуть на них.

– Познавательное зрелище. – Себастьян закрыл глаза, наслаждаясь изысканным букетом. – Знаешь, а я возносился сам.

Брови Эверли взлетели до самых волос:

– Не может быть!

– Первый полет я совершил в 1797 году, в Лурде. Второй – в 1799 году в Ирландии. Хотел перелететь через Ирландское море, но ветер помешал. Бесподобные ощущения! Правда, я чуть не отморозил себе два пальца на ноге.

Эверли нахмурился в раздумье:

– Не знаю, разумно ли это – покидать землю. Тем более без крыльев…

Себастьян улыбнулся отсутствию логики в словах друга.

– Без мужской отваги не было бы прогресса.

– Что это за прогресс, если мужчины поднимаются в небо на пузыре с горячим воздухом?

– Полеты позволяют без труда составить точные карты местности, а после того, как будет изобретен механизм управления воздушными шарами, мы сможем преодолевать огромные расстояния с неслыханной скоростью.

– Дай-ка мне повозку, четверку лошадей, и посмотрим, кто достигнет финиша быстрее. Ради такой победы я готов сломать хлыст.

– Я имел в виду перевозку громоздких, тяжелых грузов. Когда-нибудь у каждого крестьянина будет свой воздушный шар, чтобы возить сено, картофель и даже скот на базар.

– Значит, и свиньи будут летать?

Эверли разразился хохотом, а Себастьян продолжал развивать собственную мысль:

– Кроме того, воздушные шары можно использовать и в военных целях.

Выражение лица Эверли мгновенно изменилось.

– Я слышал, Бони[14]14
  Презрительное прозвище, данное англичанами Наполеону.


[Закрыть] намерен напасть на нас с воздуха. Тебе что-нибудь известно об этом?

– Ровным счетом ничего, – солгал Себастьян.

Эверли пренебрежительно фыркнул:

– Лягушатники[15]15
  Так прозвали англичане своих противников в войне – французов.


[Закрыть] не признают никаких правил. Мне рассказывали, что этот выскочка-корсиканец раздает чины за военные заслуги! Простолюдины и аристократы имеют одинаковый чин, довольствие, сидят за одним столом. Вопиющая нелепость!

– Многие считают, что Наполеон командует самой дисциплинированной армией в мире.

Эверли старательно обдумал это заявление, перевел взгляд на свой бокал с коньяком и наконец произнес:

– И все-таки как ты намерен поступить с Шервудом?

– Никак.

– Но его секунданты…

– …беседовали с тобой, а не со мной. – Себастьян устремил на кузена взгляд ярко-синих глаз. – Я ни на что не соглашался. Завтра утром я уезжаю в Кент. Надеюсь, больше наши с лейтенантом пути не пересекутся.

В этом Эверли явно сомневался.

– На карту поставлена честь семьи. Ты обязан остаться и смириться с неизбежным. Мы оба знаем, как мужчины, отказывающиеся от дуэли, становились жертвами наемных убийц. Еще один способ навлечь позор – смола и перья. А в прошлом году какого-то бедолагу выхолостили. – Он помедлил, припоминая подробности. – Разумеется, несчастный не был дворянином, вроде служил секретарем у аристократа и соблазнил его жену.

– Нашел чем развлекать гостя!

Эверли пустил в ход новую тактику:

– Неужели тебе не скучно сидеть в деревне, разыгрывая ученого? Ненавижу математику. Считаю только десятками, чтобы не ломать зря голову. – Так и не дождавшись ответа, он испробовал еще одну уловку: – Состязание по боксу в следующем месяце обещает быть грандиозным зрелищем! Дерутся чемпион в тяжелом весе Джим Белчер и Цыпленок Пирс. Останься, дождись боя!

– Нет, благодарю.

Эверли нахмурился и заглянул в свой стакан, гадая, чем бы еще соблазнить друга. Внезапно он вскинул голову:

– У мадам Борделез новая девчонка. На трапеции творит такое…

– Я уже познакомился с ней, – невозмутимо перебил Себастьян. – Удивительное изобретение эта трапеция.

Эверли не отставал:

– Может, ты припас для себя в деревне какой-нибудь лакомый кусочек? И теперь спешишь в уединенный приют любви?

– Жаль разочаровывать тебя, Брам, но я никогда не вожу женщин в Кент. Садясь за работу, я забочусь прежде всего о том, чтобы меня ничто не отвлекало.

– А Элиотт иного мнения. – Эверли лукаво прищурился. – Он заявляет, что именно женщины являются предметом твоих экспериментов.

Себастьян вздохнул:

– Судя по всему, Элиотт не умеет держать язык за зубами.

– Значит, это правда? Элиотт божится, что со времен Казановы не появлялось столь откровенной рукописи о приключениях в постели. Неужели ничего мне не расскажешь? – Его огорчение казалось неподдельным. – Похоже, ты готов показывать эти несчастные бумажки каждому проходимцу, только не своим родственникам!

Вежливый стук в дверь прервал беседу.

– Прошу прощения, – произнес дворецкий Эверли, внося в комнату серебряный поднос. – Почта лорда Брекона.

Себастьян взял протянутые конверты. Бегло просмотрев первое из писем, довольно объемистое, он разорвал его на мелкие кусочки и швырнул в камин. Затем вскрыл второй конверт и вытащил оттуда единственный тонкий листок бумаги.

– Ей-богу, запах духов слышен даже отсюда! – воскликнул Эверли. – Пламя прежней страсти раздувает тлеющие угли воспоминаний?

– На редкость приятных воспоминаний, – подтвердил Себастьян с тонкой улыбкой. – Самых лучших в моей жизни. – Он поднялся. – Прости, Брам, но нам придется прервать беседу. Я ухожу.

– У нее, случайно, нет компаньонки?

– Разве тебе мало одной любовницы? Постой-ка, неужели ты до сих пор не помолвлен?

Круглое лицо Эверли залил румянец.

– Почти женат. На второй дочери лорда Ривертона, Шарлотте. Милое дитя, робкое, как мышка. Впрочем, давно пора остепениться – в августе мне стукнул тридцать один год.

– Рад за тебя, – вздохнул Себастьян. Вернувшись в Лондон, он обнаружил, что почти все его прежние знакомые успели связать себя узами брака. Правда, брак не мешал им развлекаться, как обычно, в клубах, игорных домах и спальнях любовниц, но между ними и Себастьяном образовалась незримая пропасть.

Он поднес к носу надушенный лавандой листок. Например, его женатые друзья больше не получали любовных писем, источающих аромат французских духов, с приглашениями на обед.

Эверли прочистил горло.

– Так как насчет дуэли, кузен?

Себастьян покачал головой.

– Не волнуйся, Брам. Шервуд не вызовет меня, даже если захочет. Поскольку он не пытается скрыть свои намерения, вскоре ему объяснят в штабе, что к чему.

Эверли перевел изумленный взгляд на горстку клочков бумаги в камине, а затем с уважением посмотрел на младшего кузена.

– Значит, у тебя есть связи в штабе?

Улыбка придала лицу Себастьяна очарование херувима, только под густыми рыжеватыми ресницами блеснул недобрый огонек.

– Неофициальные, кузен, только неофициальные.

Глава 6

По прошествии двух недель Мадлен наконец выяснила, по какой причине тетки терпят присутствие в доме миссис Селдон. Эта женщина обладала подлинным талантом швеи. Стоя перед высоким узким зеркалом и разглядывая собственное отражение, Мадлен искренне изумлялась, словно видела перед собой незнакомку.

Ее фигура осталась стройной, но утратила болезненную худобу. Слегка округлившись благодаря щедрым порциям сливок, сыра и яичного крема, Мадлен превратилась если не в Афродиту, то в Цирцею. Платье с завышенной талией, сшитое из блестящего серого шелка оттенка «лондонский туман», изящно задрапировывало ее вновь обретенные чарующие формы. Юбка ниспадала до самого пола, образуя сзади короткий шлейф. Серебристый шнурок, завязанный бантиком, стягивал платье чуть ниже груди. Сам лиф представлял собой полоску ткани шириной всего в четыре пальца, расшитую серебряной нитью. Мадлен опасалась, что стоит ей нагнуться – хотя бы для того, чтобы поправить чулок, – как ее грудь выскользнет из глубокого выреза платья.

Но ее поражала не только собственная фигура. Отражающееся в зеркале лицо тоже было незнакомым. Легкие кудряшки падали на щеки и шею. Прическу украшали на затылке букетики серых шелковых роз с серебристыми листочками. Губы Мадлен старательно подкрасили толчеными розовыми лепестками, ресницы стали темными благодаря смеси жженой гвоздики, пробки и самбука. Мадлен выглядела совсем иной – элегантной знатной леди.

Тетушки приложили немало усилий во славу красоты Мадлен. Ежедневно она купалась в ванне из смешанных поровну молока и воды, на ее лицо накладывали маску из взбитых яичных белков, оливкового масла и меда. Волосы обильно смазывали яичными желтками, камфарой и глицерином, а затем закутывали голову горячим полотенцем. На ночь на веки Мадлен клали смоченные в настое ромашки кусочки полотна, на руки натягивали перчатки, пропитанные молоком, прокипяченным с миндалем и сладким маслом.

– Это же непрактично! – то и дело повторяла Мадлен, шевеля губами, смазанными свиным салом. – Подумать только, сколько замечательных блюд я смогла бы приготовить из всего этого – суфле, кремы, десерты!

Но тетушки были непоколебимы. Они суетились, скребли, чистили, мыли – пока наконец ступни Мадлен не стали такими же розовыми и гладкими, как зажившие ладони, а брови не изогнулись над темными глазами идеально правильными дугами.

Мадлен с любопытством провела ладонью по ткани полупрозрачного платья, такой легкой, что она трепетала от малейшего дуновения ветра. Ее туалет составляли два слоя просвечивающей ткани, пара длинных перчаток и розовые шелковые чулки, подвязанные на середине бедра атласными лентами. Мадлен не сомневалась, что сквозь ткань видны ее ноги и подвязки.

– Замечательно. А где же остальное? – Наконец отважилась произнести она.

С окаменевшим лицом миссис Селдон тяжело поднялась с колен и подошла к ящику, стоящему в углу. Она извлекла оттуда шелковую индийскую шаль, расшитую цветами граната и отделанную серебристой бахромой, набросила ее на плечи Мадлен и отступила.

– А где бархатная верхняя юбка? Или парчовая туника? – с надеждой спросила Мадлен.

При виде выражения лица миссис Селдон мгновенно скисло бы даже молоко.

– Это последний крик моды, по словам мадемуазель Анриетты. Прямо из «Бомонда». Лучше вам нигде не найти. – Она указала костлявым пальцем на проступающие под платьем розовые набухшие бутоны. – Смотрите, они выставлены напоказ, словно на вас нет ни единой нитки.

Мадлен вновь оглядела свое отражение.

– Платье замечательное, но слишком уж откровенное. Это неслыханно! Я вижу сама себя…

Миссис Селдон ухмыльнулась:

– В том-то и дело.

– В чем? – Эту загадочную фразу миссис Селдон повторяла слишком часто. – Ничего не понимаю.

– Скоро поймете! Вот уж не думала, что вас удастся откормить, да еще и нафаршировать всего за неделю.

Мадлен вскинула голову:

– Что значит «нафаршировать»?

Слезящиеся глаза миссис Селдон лукаво блеснули.

– Спросите лучше у тетушек. Они-то знают, кто первым снимет сливки.

Лицо старухи вдруг приняло злобное выражение, убедившее Мадлен, что продолжать расспросы бесполезно.

– Ладно, я спрошу у них.

Подобрав шлейф платья, она вышла в коридор и спустилась вниз по узкой лестнице. Мадлен не переставала размышлять, зачем тетки терпят присутствие в доме такой фурии, как миссис Селдон, какой бы искусной портнихой она ни была.

Приближаясь к гостиной, она вдруг услышала голос Жюстины:

– Все до последнего гроша?

– Тише! Нас могут услышать.

Тон беседы насторожил Мадлен. Подобно монастырю времен террора, дом сестер Фокан был переполнен десятками тайн и хранил память о множестве необъяснимых случаев. Тетушки вечно разговаривали вполголоса, сблизив головы. К Мадлен они обращались лишь по поводу ее внешности. В тех редких случаях, когда сестры ждали гостей, Мадлен отсылали в комнату, словно несмышленое дитя, еще не доросшее до общества взрослых. Не в силах побороть искушение, Мадлен подкралась к двери.

– …необходимо, – услышала она голос Анриетты. – Первое впечатление решает все. Разум вскипает, глаза выскакивают из орбит! Ни размышления, ни сомнения не должны испортить миг встречи. Вспомни мамины уроки: порыв – это все!

– А если сорвется? – тревожно допытывалась Жюстина.

– Немыслимо! Она еще слишком молода, чтобы проявлять неповиновение, а он – мужчина и не сумеет устоять. Вот посмотришь, природа возьмет свое прежде, чем они успеют опомниться.

– Но ты не подготовила ее, а ведь обещала!

– Я передумала. Посуди сама – что можно объяснить невинному ребенку? Вчера, пока я чистила драгоценности, я спросила ее: «Мадлен, а ты хотела бы иметь бриллиантовое ожерелье, такое, как подарил мне герцог Люксембургский?» Знаешь, что она ответила? «Нет. По-моему, бриллианты некрасивы». Да, да, так и сказала! «Они бесцветны». Ты представляешь? Ну что я могла поделать с такой простушкой?

– Может быть, со временем она изменится?

– Времени у нас нет. – В голосе Анриетты зазвучали стальные, властные нотки. – Мы должны вернуть долг, и как можно скорее. Обещание покровительства откроет для нас десяток дверей, которые сейчас накрепко заперты. Ты только подумай, что принесет нам такой альянс! Вспомни оперу, Жюстина! Ложа в театре вновь будет в нашем распоряжении. Приглашения посыплются градом!

– Ты так уверена, что она ему понравится? Молю Бога, чтобы… – Задумчивый голос Жюстины вдруг смолк: к дому подъехал экипаж.

Мадлен прижалась спиной к стене полутемного коридора, переваривая услышанное. Значит, сестры ждут гостя? Судя по почтительным голосам – джентльмена. И этому гостю предстоит увидеть ее? Познакомиться с ней? Предложить покровительство? Но почему ей ничего не объяснили? Несмотря на невинность, она далеко не глупа.

Мадлен твердо знала одно: в покровителе она не нуждается. Как они посмели даже не предупредить ее? А если этот человек с первого же взгляда вызовет у нее отвращение? Неприязнь всегда возникает сама собой. Нет, он ей наверняка не понравится!

В доме было так тихо, что Мадлен услышала цокот лошадиных подков по булыжникам мостовой. Спустя несколько мгновений звякнул колокольчик у входной двери.

– Приехал! Он здесь! – раздался возглас Жюстины.

Мадлен бросилась к лестнице, но остановилась на первой площадке. Ее сердце колотилось так гулко, что Мадлен опасалась взорваться, не узнав хоть что-нибудь о джентльмене, в руках которого находится ее будущее.

– Лорд д’Арси! – послышалось радостное приветствие Анриетты, открывшей дверь.

Лорд? Неужели?

– Добрый вечер, мадам Анриетта, мадам Жюстина, – ответил низкий бархатистый мужской голос, почему-то показавшийся Мадлен знакомым. Он напомнил ей англичанина, с которым она познакомилась на улице несколько недель назад.

Услышав в коридоре шаги, Мадлен с любопытством вытянула шею. Ей удалось увидеть модную шляпу незнакомца, цилиндр, который поспешила принять Жюстина. Неожиданно, словно почувствовав, что за ним наблюдают, незнакомец поднял голову, повернувшись в сторону лестницы.

Он был молод и поразительно красив. Под шапкой густых вьющихся темных волос поблескивали синие глаза с изящным разрезом. Его дерзкий нос не портил лица. Чуть впалые щеки и твердый подбородок довершали портрет незнакомца.

– Идеал красоты! – пробормотала Мадлен, очарованная обаянием джентльмена. Вероятно, знакомство с ним будет удовольствием, а не испытанием. И кроме того, он говорит по-французски.

Желанный гость снова повернулся к хозяйкам дома:

– Что я вижу? Как такое возможно? С годами люди дряхлеют, а вы по-прежнему источаете свежесть молодости! – Мадлен увидела, как он протянул сестрам руки. – А может, волшебник Мерлин[16]16
  Волшебник в легендах о короле Артуре.


[Закрыть] коснулся вас палочкой, чтобы повернуть вспять колесо вашей жизни?

– Вы ничуть не изменились, дорогой, – проворковала Анриетта, когда незнакомец склонился над ее рукой. – Признаюсь, это мне по вкусу.

К изумлению Мадлен, Жюстина потрепала гостя по волосам, когда он поцеловал ее руку, а затем привстала на цыпочки и одарила поцелуем в щеку.

Должно быть, незнакомец – добрый и очень близкий знакомый тетушек, решила Мадлен. Джентльмен поцеловал их обеих в губы, и тетушки захихикали, как восемнадцатилетние девчонки, хором воскликнув:

– Скверный мальчишка!

– Нет, лестью вы нас не обманете!

– Мы уже заждались вас…

– О вашем приезде в Лондон мы узнали еще три недели назад…

– …И никаких вестей!

– Нам следовало бы захлопнуть дверь перед вашим носом, милорд!

Осторожно выглянув из-за угла, Мадлен успела увидеть, как вся троица удаляется в гостиную. При этом она заметила, что гость высок ростом. Он был одет в черный сюртук и панталоны, отделанные атласом. В складках его шейного платка и манжет поблескивали бриллианты. Бедным его не назовешь.

– Мне нет оправдания, сударыни! Но что за чудесный запах? Шоколадный торт? Прекрасно!

Дверь гостиной захлопнулась, голоса стихли.

Мадлен прислонилась к стене. Значит, вот кому суждено быть ее покровителем. Мадлен с удивлением почувствовала, что ее влечет к гостю. А французским он владел в совершенстве! По крайней мере теперь Мадлен знала, чего ожидать.

С радостной улыбкой девушка взбежала по лестнице к себе в комнату. Она не понимала лишь одного – к чему такая таинственность? Пожалуй, ее тетушки слишком глупы.

Себастьян молчал, смакуя последний кусочек шоколадного торта, который он обожал. Последние полчаса ему с успехом удавалось уводить беседу от политических тем, развлекая сестер рассказами об Италии, однако тайные мысли не давали ему покоя.

Сестры действительно жили в районе Куин-Энн-гейт, в том доме, возле которого он встретил маленькую монахиню три недели назад. Этот крошечный ветхий домишко ничем не напоминал величественные особняки сестер Фокан в Париже и Лондоне.

Себастьян с невинной улыбкой выслушал сбивчивые извинения сестер за тесноту их временного жилища, в котором они вынуждены ютиться, пока в особняке не закончится ремонт. Несмотря на непринужденный смех и улыбки, Себастьян заметил пристальный взгляд Анриетты и легкую подавленность Жюстины, на щеках которой ярко горел румянец. Обе были взволнованы, а ведь прежде Себастьян считал, что это чувство им не знакомо.