Текст книги "Трудное счастье"

– Сколько? – Клэр направилась к столу за кошельком.

– Пятьдесят дадите? – с надеждой в голосе Челси жалобно скривила лицо.

– Пятьдесят?!

– Мы все, в команде поддержки, покупаем одинаковые.

Тому и Клэр пришлось сложить все имеющиеся у них при себе наличные для того, чтобы их дочь получила требуемую сумму.

У дверей она внезапно остановилась, повернулась к родителям и, сияя, заявилась:

– Знаете, что? Когда я зашла сюда и увидела, как вы целуетесь, то у меня возникло такое чувство, ну как бы сказать, что я самая счастливая на свете, потому что мои папа и мама всегда вместе и с нашей семьей не может случиться ничего плохого.

Ее слова пронзили Тома, словно раскаленное железо. Дочь ушла, он смотрел в пустую дверь и думал: «Пусть будет так, пусть ничего плохого не случится с нашей семьей».

Но как бы он ни хотел этого, он понимал, что несчастья уже начались.

Глава 2

Днем, в три часа, Гарднер пришел на футбольное поле, где разогревались игроки. Кент Аренс – Том отметил его точность – уже ожидал, сидя в первом ряду.

Хотя его подозрения еще не полностью подтвердились, Том ощутил, как волна эмоций нахлынула на него при виде парня – стройного, крепкого, сильного, – поднимающегося с железной скамьи. Чувства охватили его с неожиданной силой, и он невольно подумал, что Моника прекрасно справилась со своими родительскими обязанностями, вырастив такого сына.

– Здравствуйте, мистер Гарднер, – сказал Кент.

– Здравствуй, Кент. – Тому с трудом удавалось сохранять внешнее спокойствие, сердце его бешено колотилось. – Ты еще не говорил с тренером?

– Нет, сэр, я только что пришел.

– Ну, пойдем… зададим ему задачу.

Они двинулись вместе по краю поля, и Гарднер особенно остро почувствовал близость парня, его наполненное жизненной энергией молодое тело, его обнаженную руку рядом со своей. Все это находило в душе Тома почти физический отклик, так же, как в ранней юности он реагировал на близость девушек. Но сейчас испытываемое им чувство было явно отцовским. Мысль о том, что Кент понятия не имеет об их родстве, наполняла его щемящей тоской. Том был уже убежден, что идет по полю бок о бок со своим сыном. Это ты? Это ты? – безостановочного звучало в его голове, и, если бы в ответ прозвучало «да», возникло бы множество других вопросов, которые он хотел задать.

Каким ты был в детстве? Тебя огорчало отсутствие отца? Заменял ли тебе его кто-нибудь? Ты когда-нибудь думал обо мне? Где я живу, чем занимаюсь? Ты бы хотел иметь братьев и сестер? Ты всегда был таким вежливым и серьезным?

Незаданные, все эти вопросы душили Тома, пока он вел беседу о других вещах.

– Тебе, должно быть, трудно – такая перемена, и как раз в год окончания школы.

– Да, сэр, но мы и раньше переезжали, и я знаю, что могу постепенно наладить отношения. И в любом случае, когда переходишь в новую школу, оказывается, что все готовы тебе помочь.

– А занятия спортом – это, конечно, тоже хороший способ завести новых друзей. Ты упоминал другие виды, кроме футбола.

– В школе я занимался баскетболом и легкой атлетикой, а сам – играл в теннис и в гольф. В Остине мы жили неподалеку от поля для гольфа, так что я, естественно, попробовал там свои силы.

Всеми этими видами спорта Том и сам когда-то занимался, хотя сейчас у него совсем не оставалось времени для отдыха. Про себя он отметил, что Моника, должно быть, добилась многого, раз смогла обеспечить себе и сыну жилье в привилегированном районе, рядом с полем для гольфа. Гарднеру не терпелось узнать все о Кенте, найти какие-то нити, которые связывали бы их с сыном.

– По баскетболу и легкой атлетике у тебя тоже есть разряд?

– Да, сэр.

– Когда я начинал работать в школе, то занимался и тренерской деятельностью, – сказал Том. – Думаю, что и сейчас не просмотрел бы спортсмена выше среднего уровня. Буду очень удивлен, если Гормэн не выдаст тебе футбольную форму.

– Надеюсь на лучшее.

На самом деле Тому, как директору школы, стоило только намекнуть тренеру, и любой учащийся был бы принят в команду. Но в данном случае все достижения парня, цели, которые он перед собой ставил, его индивидуальность – говорили сами за себя; без сомнения, Гормэн не упустит такой шанс.

Они дошли до середины поля, наблюдая, как игроки делают пробежки на десять ярдов с высоким подъемом коленей. Один из членов команды с номером «22» на красной тренировочной футболке помахал Гарднеру рукой. Том махнул в ответ и сказал:

– Это мой сын, Робби.

Тренер заметил директора школы и, оставив ребят, подошел к нему.

Боб Гормэн фигурой напоминал колоду мясника. На нем были серые тренировочные штаны, белая футболка и красная бейсболка с начальными буквами названия школы. Остановившись, он безотчетно принял спортивную стойку – широко расставив ноги и напружинив мышцы бревноподобных рук. Тренер поздоровался с Томом, кивнул Кенту и поглубже надвинул бейсболку, дернув ее за козырек.

– Ну, как дела, Боб?

– Неплохо. Парни немного потеряли форму за каникулы, но несколько человек тренировались все лето, и я ими доволен.

– Это наш новый ученик, Кент Аренс. Он перешел в выпускной класс и хотел бы не бросать футбол. Я пообещал ему, что сведу вас вместе и предоставлю тебе право решать. Он из Остина, в Техасе, и в прошлом году входил в ассоциацию спортклубов штата. Хочет поступать в Станфорд, изучать инженерное дело, и надеется получить стипендию как игрок.

Тренер повнимательнее всмотрелся в парня, чей рост – шесть футов и два дюйма – заставлял того наклоняться, разговаривая с Гормэном, и протянул Кенту мясистую лапу.

– Здравствуйте, сэр, – ответил новичок. Продолжая оценивать его внешние данные, тренер спросил:

– Где играешь?

– В защите.

Диалог продолжался, когда номер «22» трусцой подбежал к ним и остановился у кромки поля.

– Эй, папа, – задыхаясь проговорил он.

– Привет, Робби.

– Ты будешь здесь после тренировки? Челси забрала машину и отправилась по магазинам, так что мне не на чем добраться домой.

– Нет, извини. Я должен… – Том почесал кончик носа, – выполнить одно поручение. – Это просто отговорка, сказал он сам себе. Пока не выяснится вся правда о Кенте Аренсе, необходимо соблюдать осторожность. – А как насчет школьного автобуса?

– Этот жуткий автобус? Нет уж, спасибо. Я найду кого-нибудь, кто меня подбросит.

Он повернулся, чтобы уйти, но Том позвал его.

– Робби, погоди минутку. – На секунду самые противоречивые чувства охватили Гарднера, промелькнула мысль, что сейчас он познакомит двух своих сыновей друг с другом. Будь выбор за ним, он не стал бы этого делать, но правила требовали – директор школы должен предпринять все возможное, чтобы облегчить новичку ассимиляцию в новой среде. – Хочу, чтобы ты познакомился с Кентом Аренсом. Он только что перевелся в нашу школу и тоже в выпускной класс, может, ты представишь его своим друзьям.

– Конечно, папа. – Робби разглядывал новичка.

– Кент, это мой сын, Робби.

Парни немного настороженно обменялись рукопожатием.

Один из них был блондин, второй – брюнет. Том не поддался соблазну задержаться и продолжить сравнивать их. Если его подозрения подтвердятся, у него, без сомнения, будет еще много времени для этого.

– Ну, Кент, оставляю тебя с тренером. Удачи. Директор и новичок улыбнулись друг другу, и Гарднер, покинув поле, направился к своему автомобилю. Проходя мимо аквамаринового «лексуса», он ощутил волнение, подобное тому, которое испытывал еще подростком, когда девчонка, в которую он был влюблен, катила мимо его дома в папочкиной машине. Но сейчас это было особого рода волнение, оно смешивалось с чувством вины, вины перед мальчиком, возможно, его сыном; и растерянности от незнания, как вести себя в такой ситуации.

Окошки в его красном «таурусе» были открыты, теплый ветерок играл в машине. Том завел двигатель, посидел немного, думая, что делать дальше. Перед его глазами все стояла картина – два парня пожимают друг другу руки в голове назойливо крутились вопросы: они братья? Братья? Узнаю ли я об этом когда-нибудь?

Когда кондиционер погнал в кабину прохладный воздух, Гарднер захлопнул дверцы и вынул из нагрудного кармана зеленую регистрационную карточку Кента. На ней значился адрес, выведенный аккуратным, почти чертежным шрифтом. Том и сам писал почти так же. Семья Аренс жила в районе новостроек, в богатой его части, расположенной на холмах западного берега озера Хэвиленд в предместьях Сан-Паул Хайте. После восемнадцати лет работы директор школы знал все окрестности почти так же хорошо, как полицейские.

Направляясь по адресу, он чувствовал себя законченным донжуаном, в душе желая, чтобы Моники Аренс не оказалось дома, а разумом понимая, что нет никакого смысла оттягивать неизбежное: какова бы ни была правда, он должен ее выяснить, и чем скорее, тем лучше.

Дом семьи Аренс оказался внушительным двухэтажным сооружением из известняка и серого кирпича, с крышей оригинальной формы и гаражом на три машины. Он стоял на вершине холма, и к нему вела довольно крутая подъездная дорога.

Том остановился внизу, медленно вышел, придерживая открытую дверцу автомобиля и рассматривая дом. Участок еще не был обложен дерном, но земляные работы уже завершались, посадка деревьев и кустарников закончилась. Все это наверняка стоило уйму денег. Подъездной путь сиял на солнце белым бетоном. Только что вымощенная тропинка вела от него вверх, к центральному входу.

Моника Аренс действительно многого добилась в жизни.

Гарднер захлопнул дверцу автомобиля и направился к дому, стараясь заглушить внутренний голос, побуждающий его вернуться, сесть в машину и убраться отсюда как можно скорее.

Он не мог так поступить.

Том позвонил в дверь и, крутя на указательном пальце ключи, со страхом подумал, что сейчас Моника ему откроет, и после этого вся его жизнь может перемениться.

Появившись на пороге, Моника с неприкрытым удивлением уставилась на Гарднера. На ней были веревочные туфли и свободное платье мешковидного стиля до середины икр. Ему никогда не нравился такой бесформенный покрой, и Клэр не носила таких платьев, потому что ей они тоже не нравились.

– Привет, Моника, – наконец проговорил он.

– Не думаю, что тебе следовало приходить.

– Я решил, что нам надо поговорить. – Он не убирал ключи, чтобы не пришлось их доставать, если она захлопнет дверь у него перед носом. Монику явно не радовал его визит, она не отпускала дверную ручку, а ее лицо было неподвижно, лишено всякого намека на гостеприимство. – Ты так не считаешь? – спросил Том, горло у него перехватило от волнения, и слова с трудом просачивались сквозь нервный комок.

Моника вздохнула и ответила:

– Да, наверное.

Когда она отошла, пропуская его, он понял, как ей не хотелось этого делать.

Дверной замок щелкнул за его спиной, и Гарднер очутился в коридоре, ведущем в большую гостиную. Одну из стен здесь занимал камин, по бокам которого находились стеклянные двери, выходящие на веранду из красного дерева, которая окружала всю западную сторону дома. Повсюду пахло свежей краской и новыми коврами, и, хотя гардин на окнах еще не было, они тоже выглядели шикарно.

Нераспакованные коробки с вещами заполняли углы, свободные от мебели. Моника проводила гостя на левую половину комнаты, где стол и несколько стульев составляли островок порядка. Стол, должно быть, недавно отполировали, поскольку в комнате чувствовался лимонный запах полироли, а на крышке стола виднелся легчайший отпечаток ткани, едва заметный в косых лучах льющегося в стеклянную дверь света. Веранда выходила на задний двор.

– Присаживайся, – сказала Моника.

Том придвинул стул, хозяйка обошла вокруг стола и заняла место как можно дальше от гостя.

Напряжение повисло в воздухе. Гарднер пытался подобрать правильные слова и одновременно побороть неловкость от своего незваного появления. Моника, казалось, поставила себе целью ни за что не отрывать взгляда от голой поверхности стола.

– Ну… – пробормотал Том, – наверное, надо спросить напрямую… Кент – мой сын?

Она отвернулась. Глядя поверх сведенных рук на задний двор, сжала зубы, потом расслабилась и тихо ответила:

– Да.

Он хрипло выдохнул и прошептал:

– Боже мой.

Опершись локтями о стол, закрыл лицо руками.

Адреналин бушевал в крови Тома словно электрические разряды, его лицо и руки покрыл липкий пот. Он обхватил одной ладонью другую и крепко прижал костяшки больших пальцев к губам. Разглядывая Монику, которая, словно шитом, прикрывалась напускным безразличием, Гарднер думал, как продолжить разговор. Жизнь предложила ему самую невероятную ситуацию: вдвоем с этой явно недоброжелательно настроенной женщиной, совершенно незнакомой, обсуждать сына, о существовании которого он и не подозревал.

– Я… – Ему пришлось откашляться и начать снова. – Я боялся, что так и есть. Не требуется особых усилий, чтобы заметить, как мы с ним похожи.

Она ничего не ответила.

– Почему ты не сообщила мне? Моника закатила глаза и спросила:

– Неужели непонятно?

– Нет. Мне непонятно. Почему? Она гневно взглянула на него.

– Когда я это обнаружила, ты был уже женат. Какой смысл был сообщать тебе?

– Но я же его отец! Ты не считаешь, что я должен был знать?

– Ну, а если бы знал, что бы ты сделал? Что?

– Понятия не имею, – честно ответил он. – Но я не тот человек, который взвалил бы на тебя всю ответственность. Я бы помогал, как мог, хотя бы материально.

Моника пренебрежительно фыркнула.

– Да ну! Если мне не изменяет память, твоя невеста уже ждала ребенка, когда вы поженились. Я в такой же мере входила в твои планы на будущее, как и ты в мои. Я не считала, что, поставив тебя в известность, добьюсь этим какой-то пользы, поэтому и не стала ничего сообщать.

– Но… но разве тебе не кажется, что получился большой обман?

– Ой, пожалуйста… – Оттолкнув стул, Моника встала, всей своей позой выражая негодование. Она отошла к коробкам, громоздящимся по всей комнате за спиной Тома. Он повернулся, закинув локоть за спинку стула, провожая ее взглядом. – Мы уже совершили одну ошибку, – продолжала она. – Зачем было допускать вторую? В ту ночь, на мальчишнике, ты сказал мне, что женишься по принуждению, но все равно обязан так поступить. Если бы после этого я нашла тебя и сказала, что беременна, это могло бы разрушить твою женитьбу, и с какой целью? – Она прижала руку к груди. – Я вовсе не собиралась за тебя замуж.

– Да, – слегка покраснев, подтвердил он. – Да, конечно.

– Мы просто были… Эта ночь просто была… Она пожала плечами и замолчала.

Просто жаркая июньская ночь, которая никогда не должна была привести к такому. Через восемнадцать лет они оба это понимали и страдали от последствий.

– Я виновата не меньше тебя, – признала Моника. – Может, даже больше, потому что никак не предохранялась и должна была настоять, чтобы об этом позаботился ты. Но ты же знаешь, как все происходит в таком возрасте, когда думаешь: «А, ничего со мной не случится. Не за один же раз». И вообще, когда я туда шла, я и думать не думала, что все так обернется. Конечно, мы оба виноваты.

– Но ты же не выходила замуж в следующие выходные.

– Нет, но я же знала, что ты женишься, так кто из нас виноват больше?

– Я.

Гарднер поднялся и прошел за Моникой в соседнюю комнату, где оперся о груду коробок, и, не приближаясь к своей собеседнице, продолжал: – Это был бунт с моей стороны, только и всего. Она забеременела, и я вынужден был жениться, не будучи готовым к такому шагу. Черт побери, на моем дипломе еще не высохли чернила. Я собирался преподавать, чувствуя себя вольной птицей, купить новый автомобиль, снять вместе с друзьями квартиру с бассейном. Вместо этого я сопровождал ее к гинекологу и старался наскрести деньжат на однокомнатную квартиру. Портной снимал с меня мерку и шил ненавистный свадебный фрак. Боже ты мой! Я просто… Я просто не был к этому готов.

– Знаю, – спокойно ответила она. – Я все знала еще в ту ночь и все равно легла с тобой в постель, так что можешь не оправдываться передо мной.

– Хорошо, тогда объясни причины своего поведения. Объясни, почему ты так поступила?

– Не знаю. – Она отошла к стеклянным дверям, посмотрела наружу и, словно защищаясь, сложила руки перед грудью. – Временное помешательство. Представилась такая возможность. Я никогда не была, что называется, доступной, и мужчины не уделяли мне особого внимания. А ты – такой симпатичный парень, с которым я пару раз поболтала на вечеринках, обменялась шутками… а потом я разносила пиццу и ты оказался в том гостиничном номере, в компании со своими чокнутыми друзьями… Не знаю… Почему каждый поступает так, а не иначе?

Он присел на коробку; сожаление с новой силой охватило его.

– Меня долго еще мучила совесть, после женитьбы… за то, как я с тобой поступил.

Оглянувшись, Моника посмотрела на него.

– Но ты никогда не рассказывал ей?

Том помолчал, борясь с чувством вины, прежде чем хрипло ответить:

– Н-нет.

Их взгляды встретились, ее – спокойный, его – взволнованный.

– А семейная жизнь оказалась прочной?

Гарднер медленно кивнул.

– Восемнадцать лет, и каждый год лучше предыдущего. Я очень люблю ее.

– А ребенок, которого она ожидала?

– Робби. В выпускном классе моей школы.

Вся гамма чувств отразилась на лице Моники, прежде чем она прошептала:

– Мальчик.

– Да. Мальчик. – Том поднялся с коробки и перешел в другой угол комнаты. – Они сейчас оба на футбольном поле. И Клэр… Клэр преподает английский для поступающих в университет, а твой сын – то есть наш сын – собирается у нее учиться.

– Боже мой! – Впервые за время разговора Моника словно ослабела.

– У нас с Клэр есть еще дочка, Челси. Она на два года младше. У нас очень счастливая семья. – Остановившись на секунду, он продолжал: – В ваших документах не значится имя твоего мужа, значит, ты не замужем?

– Нет.

– И никогда не была?

– Нет.

– А что Кент думает о своем отце?

– Я рассказала ему правду, что познакомилась с одним парнем на вечеринке, и у нас была связь, но я никогда не собиралась замуж. Том, я сделала для сына все. Я получила квалификацию и обеспечила его всем, что только может потребоваться ребенку.

– Я вижу.

– Мне не нужен был муж. Я не хотела иметь мужа.

– Извини, что я так поступил с тобой, обидел тебя.

– Я не обижена.

– Ты говоришь с обидой. И действуешь, как обиженная.

– Оставь все эти измышления при себе! – взорвалась она. – Ты ничего обо мне не знаешь, и меня не знаешь. Я добиваюсь всего собственными силами, и мне ничего больше не нужно. Только Кент. Я очень много работаю и занимаюсь своими материнскими обязанностями, и нам прекрасно живется вдвоем.

– Извини. Я вовсе не собирался тебя критиковать, и поверь, при моей профессии я ни за что не стал бы укорять того, кто в одиночестве воспитывает ребенка и кто сам выбрал для себя такую жизнь. Тем более что тебе удалось вырастить прекрасного парня. Я так часто сталкиваюсь с бессмысленным семейным существованием, когда родители живут вместе только ради детей. Эти ребята каждый день бывают в моем кабинете, их кураторы, и полиция, и я – мы все пытаемся перевоспитать их, чаще всего безуспешно. Если тебе показалось, что я недоволен тем, как ты вырастила сына, то извини. Он… – Том потер шею, припоминая то немногое, что знал о Кенте Аренсе, потом посмотрел на Монику и взмахнул рукой. – Он – мечта каждого учителя. Хорошие отметки, цель в жизни, планы получить высшее образование, широкий круг интересов, думаю, что любые родители мечтали бы о таком сыне.

– Да, это так.

Том все еще стоял у одной груды коробок, а Моника – у другой. По мере продолжения беседы ее антипатия к нему постепенно исчезала, но они оба все еще ощущали скованность.

– Он ходил в католическую начальную школу.

– Католическую, – повторил Гарднер, касаясь груди, как будто хотел поправить галстук.

– Это дало ему крепкую базу с самого начала.

– Да… да, конечно.

– Занятия спортом тоже помогли… а школа в Остине – она на очень хорошем счету.

Том посмотрел на Монику, понимая, что та словно бы защищается, не имея для этого никаких причин. И хотя возникший в его голосе вопрос напрямую относился к делу, он поколебался немного, прежде чем спросил:

– У Кента есть дедушка с бабушкой?

– Был только дед, мой отец, но он умер девять лет назад, а поскольку жил он здесь, в Миннесоте, Кент не очень хорошо его знал. Почему ты спрашиваешь?

– Мой отец еще жив. Он живет менее чем в десяти милях отсюда.

Секундное молчание, потом:

– А, понятно… – Не сводя с него глаз, она спросила: – А дяди и тети?

– Есть и дядя, и тетя, и трое их детей. А с твоей стороны?

– У меня здесь сестра, но Кент едва ее знает. Моя семья не очень обрадовались известию, что у меня будет внебрачный ребенок, которого я намерена сама воспитать.

Напряжение все еще витало в воздухе. Том чувствовал боль, охватившую его спину и плечи. Он вернулся в гостиную, устало опустился на стул, положив руку на полированную поверхность стола. Моника осталась на месте. Они оба молчали, замкнувшись каждый в своем одиноком раздумье. Через некоторое время она тоже, вздохнув, подошла к столу и села.

– Я не знаю, как теперь поступить, – сказала она.

– Я тоже.

Со стороны соседнего строящегося дома доносились звуки плотницких молотков, жужжание пилы, а двое за столом молчали, ища хоть какой-нибудь разумный выход из создавшейся ситуации.

– Я бы предпочла, – сказала Моника, – чтобы все осталось как раньше. Ты ему не нужен… правда, не нужен.

– Я бы тоже не хотел ничего менять, но я все время спрашиваю себя, будет ли это справедливо по отношению к мальчику.

– Да, я знаю.

Снова тишина, а потом вдруг неожиданный всплеск эмоций со стороны Моники, которая, поставив локти на стол, закрыла лицо руками.

– Если бы я только позвонила сначала в вашу школу и все узнала? Но откуда, скажи, откуда я могла знать, что ты здесь работаешь? Я даже не подозревала, что ты собираешься преподавать, не говоря уже о том, что будешь когда-нибудь директором! То есть за те несколько часов, что мы провели вместе, мы ведь не делились фактами своей биографии, верно?

Том со вздохом закрыл глаза и откинулся назад на стуле. Затем он выпрямился, приняв решение.

– Пусть все идет своим чередом. У него сейчас будет много забот, пока он привыкнет к новой школе, заведет новых друзей. Если возникнет такая ситуация, при которой придется все ему рассказать, мы расскажем. А пока я буду делать для него все, что смогу. Добьюсь, чтобы его приняли в футбольную команду, хотя, полагаю, этого и добиваться не придется. Когда придет время поступать в Станфорд, я напишу ему рекомендацию, а что касается стипендии, то она не понадобится. Я намереваюсь заплатить за его высшее образование.

– Ты его не знаешь, Том. Я бы тоже смогла оплатить его обучение, но он не хочет. Ему нужна стипендия, чтобы доказать себе, что он в состоянии ее добиться. Так что пусть пробует.

– Ну, еще есть время обсудить это позже. Но послушай… Если что-нибудь возникнет, какая-нибудь проблема, у тебя, или у него… что бы это ни было, обратись ко мне, ладно? Просто приходи ко мне в кабинет. Родители все время ко мне заходят, так что никто ничего не заподозрит.

– Спасибо, но я не представляю, что бы это могло быть.

– Ну, тогда… – Том положил ладони на стол, словно собираясь рывком подняться, но передумал. Самые различные чувства будоражили его душу. – Я ощущаю такое…

– Что?

– Не знаю.

– Вину?

– Да, и это тоже, но еще – трудно описать – растерянность, что ли. Как будто есть что-то, что я должен сделать, а я не знаю, что. Я сейчас уйду, а потом буду каждый день видеть его в школе и никому не скажу, что он – мой сын? Так я должен поступить? Черт побери, Моника, это наказание! Я понимаю, что заслужил его, но все равно.

– Я не хочу, чтобы он знал. Правда, не хочу.

– Просто чудо, как он до сих пор не догадался. Когда он вошел в мой кабинет и я вблизи рассмотрел его, то наше сходство… Я чуть не свалился со стула!

– У него нет никаких причин подозревать, как бы он догадался?

– Будем надеяться, что ты окажешься права.

Том поднялся, и Моника встала, чтобы проводить его до дверей. Там они остановились в неловком молчании, словно были обязаны обменяться несколькими дружескими словами и сократить дистанцию между собой. Чувство отчужденности казалось им обоим очень странным теперь, когда выяснилось, что их связывает семнадцатилетний сын.

– Значит, ты работаешь инженером.

– Да, в отделе исследований и развития. Сейчас я занята совершенствованием электронной связи для телефонной системы Белл. Пробный экземпляр уже выпускается, и мы будем проводить испытание здесь, на местном заводе. Я доведу проект до конца, до запуска в производство и выхода на рынок.

– Звучит впечатляюще. Очевидно, Кент унаследовал любовь к точным наукам от тебя.

– Ты не силен в математике? – спросила Моника.

– Я не смог бы заниматься электроникой, если ты это имеешь в виду. У меня способности к общению, к работе с людьми. Я люблю детей, люблю заниматься их проблемами, наблюдать, как за три года, проведенных в нашей школе, они из неуклюжих подростков превращаются в умных, хорошо образованных молодых людей, готовых вступить во взрослую жизнь. Вот что мне нравится в моей работе.

– Ну что ж, – сказала она, – думаю, он унаследовал и твой талант к общению. Он очень хорошо сходится с людьми.

– Да, я заметил.

Они еще немного помолчали, пытаясь найти какие-нибудь доброжелательные слова друг для друга, но это им не удалось. Моника открыла дверь. Том, обернувшись, пожал ей руку.

– Что ж, удачи тебе, – проговорил он. Она пожала плечами.

– Ему надо завтра на встречу – знакомство новичков. Кто там будет с ними говорить?

– Несколько человек, и я тоже.

– Нелегко тебе придется.

Они стояли в дверях, подыскивая подходящую заключительную фразу.

– Ну, мне пора идти.

– Мне тоже. Надо еще разобрать очень много вещей.

– У вас красивый дом. Мне приятно думать, что он живет в таком доме.

– Спасибо.

Том повернулся и спустился по бетонным ступенькам, направляясь к своей машине. Открыв дверцу, он обернулся, но Моника уже скрылась в доме.

Он был слишком взволнован, чтобы сразу ехать домой. Вместо этого он вернулся к школе и затормозил недалеко от входа, где красовалась небольшая металлическая табличка со словами «Мистер Гарднер». Тренировка футболистов закончилась в 17.30, и школьный автобус уже отъехал, развозя ребят по домам. Том подумал, не пришлось ли Робби ехать на автобусе? С тех пор, как директор школы и его жена купили автомобиль для своих детей, их не уставало забавлять, с какой обидой они реагировали, если обстоятельства заставляли их добираться на автобусе, как раньше.

Двери центрального входа не были заперты. Когда Гарднер вошел, они захлопнулись за ним со знакомым щелчком. Внутри, в здании школы, еще стоял запах краски, и это напомнило Тому, как мало внимания он сегодня уделил подготовке к новому учебному году, который начнется в следующий вторник. Где-то вдалеке еще трудился обслуживающий персонал, особо ценимый Томом. Они докрашивали коридоры, и будут так же, без жалоб, работать каждый день, до одиннадцати-двенадцати часов ночи, до самого праздника Труда. Один из них насвистывал песню «Ты освещаешь всю мою жизнь», эхо разносило свист по вестибюлям, и это почему-то успокаивающе подействовало на Гарднера.

Он достал ключи и открыл стеклянные двери учительской. Там стояла божественная тишина. Секретарши уже ушли. Телефоны молчали. Свет везде был потушен, кроме обычно оставляемого в дальнем углу. Стены сияли чистотой, коробок осталось совсем немного. Кто-то даже пропылесосил синее ковровое покрытие на полу.

В своем кабинете Том зажег свет, выложил карточку Кента Аренса на стол и набрал номер спортзала.

Тренер поднял трубку:

– Але, Гормэн слушает.

– Боб, это Том Гарднер, как тебе новый парень?

– Ты что, шутишь? – Том услышал, как заскрипел стул под Гормэном. – Я теперь спрашиваю сам себя, что ж я упустил в воспитании собственного сына.

– Ты поговорил с ним?

– Конечно, я поговорил с ним. У парня голова так прочно сидит на плечах, что мне даже хотелось, чтобы он сболтнул какую-нибудь глупость, чтобы я убедился, что он настоящий.

– Он может играть?

– Играть? Ты еще спрашиваешь!

– Значит, ты взял его в команду?

– Конечно, и думаю, что в этом году именно он поможет нам победить. Он знает, как выполнять команды, как обрабатывать мяч и как обходить блокирующих. Он – просто душа команды, да еще в такой хорошей форме. Я рад, что чутье подсказало тебе привести его побеседовать со мной.

– Ну что ж, приятно слышать. У парнишки цель – поступить в колледж, и с мозгами у него полный порядок. Благодаря таким, как он, вся наша система образования выглядит блестяще. Прекрасно, что ты займешься им. Спасибо.

– Спасибо тебе за то, что привел его.

Повесив трубку, Том задумался о том, что может произойти в новом школьном году и какие изменения появятся в его жизни из-за того, что он сегодня узнал.

У него есть еще один сын. Способный, сильный, умный, воспитанный и, похоже, счастливый семнадцатилетний парень. Что за открытие для человека средних лет, обнаружить такого сына.

Зазвонил телефон, и Гарднер вздрогнул, испытывая чувство вины, словно звонящий мог прочитать его мысли.

Это была Клэр.

– Привет, Том. Приедешь к ужину?

Онизобразил голосом оживление.

– Ага. Я уже выкарабкиваюсь из дел. Ты подвезла Робби?

– Его подбросил Джеф.

Она говорила о Джефе Мохаузе, лучшем друге Робби и партнере по команде.

– Ну, ладно. Я сказал ему, что меня не будет, когда тренировка закончится, но мне пришлось все-таки заехать в школу. Увидимся через несколько минут.

Выходя из кабинета, Том оставил регистрационную карту Кента на столе Доры Мэ.

Супруги Гарднер жили в том же самом двухэтажном доме колониального стиля, который они купили, когда детям было три и четыре года. С тех пор деревья сильно выросли, и когда старшеклассники решили подстричь их, то последующая расчистка заняла ужасно много времени. Сейчас, однако, двор выглядел великолепно, с еще зеленой травой и посаженными Клэр цветами в кадках по краям дорожки.

Ее машина стояла в гараже, и автомобиль детей – старая, проржавленная серебристая «чевинова» – приткнулся позади. Том подогнал свою машину на обычное место слева, вышел и, обойдя автомобиль Клэр, направился к задней двери дома.

Он взялся за ручку, но остановился, невольно оттягивая тот момент, когда придется посмотреть в лицо своей семье, не подозревающей о том, что он сегодня узнал.

У него есть внебрачный сын.

У его детей есть брат.

Восемнадцать лет назад за неделю до свадьбы он изменил своей будущей жене, беременной от него. Что случится с его семьей, если им когда-нибудь станет известна правда?

Том прошел через гостиную на кухню, где привычное зрелище всей семьи наполнило его сердце любовью. Жена и дети, ожидающие возвращения отца, запах готовящегося ужина.