Текст книги "Правда о Мелоди Браун"

– 12 –

2006 год

В тот вечер, когда Мелоди возвратилась из Бродстерса в Лондон, вместо ужина с Беном она решила отправиться с сыном в паб. Они завернули в «Кросс Кийз» – ближайшее к их дому, тесное и достаточно аляповатое заведение, где интерьер едва не ломился от суровых украшений эпохи королевы Виктории и где повсюду свисали корзинки с петуньями. Эд заказал себе пинту «Стеллы», а Мелоди взяла пинту шенди[6]6
  Шенди – смесь простого светлого пива с имбирным или с лимонадом, с лимонной содовой, взятых в равных частях.


[Закрыть]. Вдвоем они устроились снаружи, присев на небольшую лавочку, что низким козырьком огибала дерево на мощеной площадке возле паба. Вокруг едва не пять десятков «белых воротничков» шумно расслаблялись после рабочего дня.

– Так что же с тобой все-таки происходит? – поинтересовался Эд, поставив кружку рядом с собой.

– Ты о чем?

– О тебе. Что с тобой такое?

– Да ничего.

– Да брось, мам, я же не дурачок. С тех пор как ты познакомилась с тем мужиком, тебя как подменили. С тобою все в порядке?

– Ну, да, разумеется.

– Значит, проблема в нем? Он хорошо с тобой обходится?

– Бен? – даже рассмеялась Мелоди, попытавшись нарисовать в воображении, как этот большой, вежливый и слащавый Бен делает нечто более дерзкое и оскорбительное, нежели придержать перед ней дверь. – Господи, Эд, ты бы его только видел! Он же просто… Он такой душка, ну, прямо истинный джентльмен!

– Почему тогда ты ведешь себя так странно?

– В каком смысле странно?

– Не знаю… Стала какой-то скрытной, вся в себе. И с чего ты вдруг бросила курить?

Мелоди пожала плечами:

– Ну, наверное, просто пришло время.

Эд нахмурился, глядя на нее, и Мелоди едва удержалась, чтобы не обхватить его руками за шею и не прижать к себе покрепче – своего мальчика, свое единственное дитя, настолько встревоженного и настолько не представляющего, что же сейчас происходит в ее жизни.

– Не стоит обо мне так волноваться, – сказала она. – Может, я в чем-то и меняюсь. Может, дело в том, что ты становишься взрослым и от этого я чувствую себя как-то не так… не в своей колее, что ли. Знаешь, мы с тобой так долго жили своим тесным мирком – только ты да я, – и я даже не думала ни о чем другом. А теперь я начинаю представлять более широкую картину жизни, начинаю думать о том, что будет дальше…

– Ну, я пока что никуда не собираюсь, – улыбнулся Эд, взяв в руку кружку.

– Нет, я знаю, что не собираешься. Не в физическом смысле. Но, видишь ли, эмоционально ты с каждым днем нуждаешься во мне все меньше. И ведь даже взять мою работу! Я устроилась туда, только чтобы быть поближе к тебе, и чтобы проводить с тобой все выходные и каникулы. А теперь мне больше нет нужды работать школьной буфетчицей. Я могу пойти куда угодно. Теперь я свободна, понимаешь? И меня это на самом деле очень пугает.

– Бог ты мой, мама, не надо ничего бояться! Что тебя так пугает-то? Я все так же буду с тобой рядом. И ты вообще такая замечательная, ты столько всего умеешь делать.

– Да ну! Что, например?

– Не знаю… Учить детей, к примеру. Из тебя вышел бы классный учитель. Без тебя я бы ни в жизнь не сдал экзамены на аттестат, и отличные отметки мне бы даже не светили… Или ты могла бы выйти замуж, родить еще детей…

– Что-что?!

– А что, я серьезно. Почему нет? Ты же такая молодая. Тебе обязательно надо завести еще детей. Ты же лучшая мама на свете! Почему ты не хочешь? Ну, как Стейси?

Мелоди криво усмехнулась.

– Нет, – положила она ладонь на колено сына. – Нет, одного мне вполне достаточно.

– А что этот твой Бен? У него же еще нет детей? Неужели он не хочет?

– Вот уж не знаю, – снова усмехнулась Мелоди. – Может, и хочет.

– Так, может… это… вы с ним…

Она медленно покачала головой:

– Нет, никаких «мы с ним».

– Что, уже все кончено?

– Нет, не кончено, но, по сути, еще даже не начиналось.

– Тогда почему нет?

– Не знаю. Я просто сейчас не могу о нем думать.

– Именно о нем – или вообще о том, чтобы в твоей жизни появился мужчина?

Мелоди помолчала, с удивлением глядя на своего сына. Какой проницательный вопрос! На мгновение она даже изумилась: неужто ей и впрямь удалось вырастить достойного парня?

– Видишь ли, Эд, – неуверенно заговорила она, – сейчас в моей жизни кое-что происходит, и Бен тут совсем ни при чем. Это связано с тем… – Она запнулась, поняв, что сама еще не знает достаточно, чтобы поделиться этим с Эдом, что ей хотелось бы выдать ему намного больше: больше каких-то абсолютных понятий, больше конкретных фактов, больше категорических оценок. Что это ее материнская обязанность – представлять ему мир в наиболее четком изображении и в самых ярких красках, защищая его от непредсказуемости и неопределенности бытия. Она вдохнула поглубже, пытаясь подобрать верные слова. – Это связано с моим детством и с тем, что произошло на шоу Джулиуса Сардо.

Эд с сомнением поморщился.

– С того момента, как я в тот вечер отключилась, – вздохнув, стала объяснять она, – я стала припоминать разные вещи.

– Какие, например?

– Ну, даже не знаю, как объяснить… Это скорее даже какие-то разрозненные обрывки прошлого, нежели обычные воспоминания. Но все они, знаешь, связаны с той моей жизнью, которой я не помню, – с тем, что было до пожара. Я пока что не смогла в них толком вникнуть, но точно знаю теперь одно: когда-то я жила в Бродстерсе. И сегодня я туда поехала. И нашла тот дом, и узнала кое-что еще.

– Да ну? Ты имеешь в виду тот дом, где ты жила со своими мамой и папой?

– Да. То есть нет… Я не знаю. Я только знаю, что когда-то там был сквот, и я вспомнила человека по имени Кен. И у него был мотоцикл. А еще там была женщина по имени Джейн, и, как мне кажется…

Мелоди хотела было сказать: «…кажется, я называла ее мамой», но умолкла, не в силах пока что принять для себя полный смысл этой всплывшей в памяти детали.

– То есть я даже узнала в том доме такие мелкие детали, как сучок на половице. Это вовсе не игра воображения. Это, скорее, как… как будто я жила другой жизнью.

– В смысле, что тебя усыновили или что-то типа того?

У Мелоди перехватило дыхание. Подобная возможность уже возникала в самых темных, непроглядных глубинах ее долгих ночных размышлений, однако она сочла, что это слишком уж надуманно и притянуто за уши – даже притом что это и могло придать какой-то бледный контур ее детским воспоминаниям.

– Нет, – тихо ответила она, – это вряд ли. Но, возможно, меня по каким-то причинам отправляли на некоторое время пожить туда, на побережье…

– Вот черт… – Эд поставил кружку и беспокойно глянул на мать. – А ты не думаешь, что… ну, знаешь, как бывает в разных книжках, что тот дядька… ну, знаешь… всякая мерзость, что может случиться с маленькими детьми…

– Ты хочешь сказать, надругался?

– Ну, в общем, да… – Он зябко повел плечами. – Как это называется, когда дети забывают то скверное, что с ними случилось, а впоследствии оказываются у психолога или психиатра, и все вдруг выплывает наружу, и их папочки попадают за решетку, будучи уже седыми стариками?

– Регрессия?

– Ну да. Потому что получается, что этот Сардо типа запустил тебе память. Он заставил тебя считать, что тебе пять лет. И может быть, именно в пятилетнем возрасте с тобой и случилось нечто ужасно скверное, и ты подсознательно заперла в себе воспоминания о тех годах, а теперь все это возвращается. В смысле, серьезно… Я понимаю, что это очень неприятно, но, может быть, твой отец…

– Нет! – воскликнула Мелоди едва ли не со смехом. – Этого никак не может быть!

– Ну, это ты так считаешь. Но эти любители поиметь детишек всегда выглядят добрыми милыми дяденьками. Откуда тебе знать? Если твоя память была нарушена – как ты можешь это знать?

– Просто знаю, – ответила Мелоди.

– К тому же, если это было так, – продолжал Эд, – это могло бы многое объяснить.

– Что «многое»?

– Ну то, что тебя не тянет к мужчинам…

– Нет, это не так…

– Так – именно не тянет. А еще это могло бы объяснить, откуда у тебя такая враждебность к своим старикам.

– Ты сам знаешь, почему я не в ладах с родителями.

– Ну да, теперь я понимаю, почему ты говоришь, будто не в ладах с родителями!

– Господи, Эд, прекрати сейчас же, хватит! Мой отец никогда не обращался со мной плохо. Ясно?

– Тогда как получилось, что ты жила в том сквоте в Бродстерсе с каким-то мужиком по имени Кен?

Мелоди вздохнула и опустила голову на грудь.

– Я не знаю, – произнесла она и подняла взгляд на сына. – Правда, не знаю.

– А что там было? Типа коммуны какой-то, что ли?

Она неопределенно пожала плечами.

– Мне действительно этого не припомнить. Я лишь помню человека, которого звали Кен. И у него была, – Мелоди зажмурила веки, – татуировка на руке. С каким-то символом. И от него пахло… – Она понюхала воздух. – Табаком из самокрутки. И помню его волосы. Они у него были длинные, но выбритые с обеих сторон, над ушами. Точно могиканин-переросток.

– Хм-м, звучит точно интригующе, – молвил Эд. – А может, тебе тогда стоит им позвонить?

– Кому? Маме с папой?

– Ну да. Позвонить им и сказать: «Мамочка и папочка, а как вообще меня занесло в Бродстерс?» – произнес он это с той жеманной интонацией, какую всегда употреблял, говоря о своих бабушке с дедушкой, которых никогда не видел, воображая их гораздо более светскими и высокородными, нежели те были на самом деле.

– Я не могу им позвонить, – вздохнула Мелоди.

– Почему?

– Потому что, – снова вздохнула она, – если они лгали мне тогда, то, значит, солгут и снова. А мне необходимо узнать правду. И думаю, мне надо… – Она помолчала, подбирая нужные слова, – просто пустить все на самотек, чтобы прошлая жизнь вспоминалась кусочек за кусочком, складываясь потихоньку, точно пазл. Мне кажется, если бы я вдруг узнала все разом, в одно мгновение, меня бы…

– Взорвало?

– Да, или прорвало наружу, или уничтожило внутри. Или и то и другое сразу… Так что, по-твоему, мне следует предпринять дальше? – тихо спросила она.

– Опять поехать в Бродстерс, – уверенно ответил Эд. – Отправиться туда и посмотреть, что еще ты сможешь вспомнить.

– 13 –

1989 год

– Беременна? – Это слово перекатывалось у матери на языке, точно внезапно обнаружившийся во рту хрящик.

– Да, – отозвалась Мелоди, срывая заусенцы.

– Беременна?! – повторила мать. – Но я…

– Ничего страшного, это мое дело, – сказала Мелоди.

– Это твое дело?

Отец поднялся с кресла, точно богомол, собравшийся перелететь на дальнюю ветку. Складки на его шее тряслись, открытый лоб блестел в лучах уходящего солнца.

– Сядь, Клайв, – пугливо взглянула на него мать.

Он тяжело опустился обратно на дралоновую обивку и медленно покачал головой:

– И от кого? От того парня, да? Что гоняет на скутере?

– Да, – ответила Мелоди, – от кого же еще?

Ей неприятно было думать, что кто-то мог предположить, будто она переспала с кем-то еще, кроме своего бойфренда, хотя так оно и было на самом деле.

Мать повернулась выглянуть в окно. В лучах садящегося солнца ее светлые волосы казались тонкими и безжизненными, просвечивающими, точно клочки конского волоса и ваты внутри старого дивана. Красивое некогда лицо казалось уже старым – как будто ей отстегнули кожу от костей и отпустили болтаться. А глаза у нее, как с болью заметила Мелоди, блестели от слез.

– И сколько у тебя уже? – спросила она, резко повернувшись. Слезы высохли как не бывало.

– Не знаю точно, – пожала плечами Мелоди. – Задержка уже пять недель.

– Пять недель?!

– Ну, почти шесть.

– О, бог ты мой…

– Да что? Все нормально.

– Нормально?! Как ты можешь называть это нормальным? Надо как можно скорее вести тебя к врачу, чтобы точно в этом разобраться. В смысле, это может быть просто задержка.

– Меня на этой неделе каждый день тошнит.

– Ну, тогда… – Мать на мгновение задумалась и поджала губы. – Тогда, значит, попросим его… решить этот вопрос.

– Ты имеешь в виду аборт?

– Да, именно аборт. О чем ты думала, Мелоди? О чем ты только думала?!

Мелоди снова пожала плечами.

– Ни о чем она не думала, Глория, это ж совершенно очевидно, иначе она не оказалась бы в такой паршивой ситуации.

Отец медленно, с заметной болью переложил поудобнее ноги под покрывалом.

– Как ты могла так поступить с нами, Мелоди? Как ты могла так поступить с отцом, который столько перенес за последние месяцы? После всего, что мы для тебя сделали!

– Но вы-то тут совсем ни при чем! Это касается только меня.

– Нет! Не только тебя! Неужто ты не понимаешь? Это касается всех нас! Этот позор падает на всю семью!

– Но это никакая не семья! – не выдержав, заорала Мелоди. – Это какой-то дом престарелых, в котором почему-то живет юная девочка!

Эти слова, жестокие и невозвратимые, на миг повисли в неподвижном молчании комнаты. Мелоди посмотрела на отца, на его разбитое тело, на безволосую макушку, и тут же вспомнила те могучие руки, что несколько лет назад вытащили ее из постели и бережно вынесли наружу, спасая ей жизнь. Он не заслужил таких резких, грубых слов. Но тогда и она, выходит, не заслуживает этих людей и этой жизни.

– Что ж, отлично, – сурово произнесла мать, что никак не вязалось с ее натянутым, полудетским голоском. – Если ты действительно так относишься к нам и к нашему дому, то уходи.

Мелоди с полуулыбкой уставилась на нее. Ну да, конечно!

– Куда, интересно? – хрипло спросила она.

– Ну, не знаю. Куда-нибудь, где тебе будет лучше. К Тиффу в его табор или на улицу. Тебе видней.

Мелоди во все глаза смотрела на мать, ожидая, что та, как обычно, смягчится, однако Глория стояла, сурово стиснув зубы и крепко обхватив себя руками.

– Я не шучу, Мелоди. Я вполне серьезно. Это уже предел. Дальше просто ехать некуда. Мы оба уже сыты всем по горло.

Девушка повернулась к отцу. Тот с решимостью на лице уставился в окно, глядя на их глухой переулок. Мелоди глубоко вздохнула. Собственно, этот момент назревал уже месяцами, если не годами. С четырнадцати лет она все больше отталкивала их от себя, и они никак не пытались ее удержать. Порой казалось, будто они вообще перестали признавать друг друга, сделавшись, точно охладевшие любовники, совершенно чужими людьми.

Той ночью она собрала сумку, положив с собой кое-какую одежку, лучшее, на ее взгляд, ювелирное украшение своей матери, пятьдесят фунтов купюрами и монетами, заначенных в тайничке внизу стенного шкафа, старого мохнатого мишку, портрет юной испанки и вышла на тротуар перед домом, нетерпеливо ожидая, когда подъедет Тифф. В полуночном воздухе от ее дыхания поднимались густые облачка, ноги зябли в дешевых легких туфельках. Наконец тягостную тишину улицы разорвал рокот мотора приближающегося к их тупику скутера. Даже не глянув на Тиффа, Мелоди быстро вскочила на мопед, обхватила юношу за талию и шепнула ему в ухо:

– Погнали отсюда!

Больше она своих родителей не видела.

– 14 –

2006 год

На следующий день Мелоди и Стейси отправились по магазинам. В среду старшей дочери Стейси, Клео, исполнялось восемнадцать, а Эда это событие ожидало через неделю, и подруги решили встретиться, чтобы помочь друг другу выбрать своим первенцам подарки. Поход за покупками для них всегда был отличным поводом повидаться и провести вместе время. В первые годы своей дружбы они встречались в торговом центре «Оксфорд-Серкус» с колясками и запасными подгузниками, с дремавшими в пухлых комбинезонах малышами и вместе объезжали магазин «Mothercare» и секцию детских игрушек «John Lewis». Когда детки стали старше, подруги встречались, пока те были в садике или в школе. А теперь, когда их дети выросли, они могли повидаться вообще в любое время.

В тот день было довольно прохладно – солнечно, но свежо, как бывает скорее в апреле, а не в июле. Мелоди проделала полмили по городу пешком, радуясь тому, что после вчерашней странной поездки в Бродстерс сегодня ее ждет столь знакомое и приземленное занятие.

Увидев спешащую к ней по Оксфорд-стрит худенькую птичью фигурку Стейси, Мелоди улыбнулась. Стейси была тоненькой и хрупкой, причем во время каждой беременности ее раздувало до размеров дома, после чего она в течение двух месяцев благополучно возвращалась к своему родному шестому размеру[7]7
  6-й английский размер соответствует 40-му российскому.


[Закрыть]. Одета она была в свою обычную «униформу»: камуфляжные шорты с разлохмаченными краями и толстовку с капюшоном. Медного оттенка волосы были увязаны в длинный хвост, солнцезащитные очки вскинуты надо лбом, в руках дымилась неизменная сигарета. Со спины ей можно было дать всего четырнадцать, спереди же становилось видно, что лицо ее преждевременно состарилось от стрессов, курения и слишком частого отдыха в солнечной Испании.

Случись Мелоди тогда, в далеком октябре 1987 года, в те оба раза, когда она занималась сексом, все же воспользоваться презервативом, она никогда бы не повстречала Стейси, и вполне возможно, что лучшую подругу она нашла бы для себя в каком-нибудь университете, и та жила бы в особнячке с тремя спальнями и выкрашенными в цвет шампиньонов стенами где-нибудь в Клэпхеме, с собственным «Ауди» на парковке возле дома. Однако судьба занесла ее именно сюда, и Стейси являлась для нее не просто элементом прошлой жизни, но одним из немногих факторов, которые последние восемнадцать лет помогали Мелоди сохранять крепость духа.

– Привет-привет! Прости, что опоздала. – Стейси подалась вперед обнять подругу, обдав ее дымом от последней затяжки, и крепко ухватила тонкими пальцами ее руку. – Поезд в целых восемь минут стоял в тоннеле у Бетнал-Грин. Я чуть не вырубилась, так там было душно.

Вдвоем они направились в «Selfridges», прямиком в отдел товаров класса «люкс» на цокольном этаже.

– И что ты хочешь купить для Клео? – поинтересовалась Мелоди.

– Она хочет что-то этакое от «Mulberry». – Стейси порылась в сумочке и вытащила бумажку с записью. – Вот: «Mulberry Bayswater». Нам туда. – Они прошли к стойке с продукцией фирмы «Mulberry» и спросили нужное у продавщицы, которая, к ее чести, и бровью не повела при виде двух дамочек в дешевых тряпках из «Primark» или «New Look», или «Nice’n Easy» и с явно крашенными дома волосами.

– Бог ты мой! Вот это, что ли? – недоуменно посмотрела Стейси на поданную ей сумочку из орехового цвета кожи с двумя ручками и откидным клапаном.

Вещица была прелестной. Однако у Стейси имелся свой маленький пунктик: ей необходимо было, чтобы на вещи значился логотип. Она не видела смысла тратить сотни фунтов стерлингов на сумку, если на ней не было указано ничего такого, что сразу сообщило бы случайному взгляду, откуда эта вещь. Стейси крутила сумочку и так и этак, все ища что-нибудь, способное поправить положение, но тщетно. Наконец все же достала из своей сумки кошелек и принялась одну за другой отсчитывать пятидесятифунтовые купюры прямо в ладонь продавщицы.

– Вот же, бляха-муха… – пробормотала она.

Мелоди никогда не расспрашивала подругу, откуда у той берутся деньги. Создавалось впечатление, будто у Стейси всегда оказывалось именно столько денег, сколько было ей необходимо, и ни на пенни больше. И всегда они были новенькими шуршащими купюрами. То есть если ей требовались новые туфли, у нее при себе было пятьдесят фунтов. Если сигареты – то пятерка. Если ей хотелось провести две недели на курорте в Доминикане в отеле «всё включено» – у нее оказывалось две с половиной тысячи фунтов. Как будто у нее где-то был припрятан волшебный денежный горшочек.

– Ну что, я всё. А ты как? Что наметила для Эдди?

– Попробуй угадай.

– «iMac»?

– Да, «iMac», он самый.

– Надо было заказать по интернету, вышло бы дешевле.

– Да, знаю, но я как-то, знаешь ли, не пользуюсь интернетом. Так покупать, согласись, намного интересней. К тому же я хочу подобрать ему еще и что-нибудь особенное. Нечто такое, что он мог бы сохранить на память.

Стейси посмотрела на нее, выразительно вскинув брови. Она всегда поддразнивала Мелоди за ее сентиментальность, за эту потребность, чтобы всякий предмет у нее что-либо да значил.

– Ну купи ему часы.

Мелоди поморщилась.

– У него уже есть часы. Я хотела что-нибудь такое, более… Не знаю, может, что-то типа авторучки…

– Авторучку? На кой ему эта твоя ручка?

– Не знаю, просто, чтобы хранил на память. Просто, чтобы она у него была. Чтобы, понимаешь, он мог обо мне вспоминать.

– Почему б тогда не сделать вместо этого татуировку? «МАМ» – большими буквами и в сердечке. – Стейси изобразила ладонями сердечко, потом весело подтолкнула локтем Мелоди и рассмеялась. – Нынешним деткам ничего не надо на память, Мелоди. Им нужно то, чем можно пользоваться. Мгновенное удовлетворение. Купи ему флакон «Calvin Klein» да мешочек марихуаны. – Она еще разок смешливо пихнула подругу локтем, и они направились в отдел электроники.

Спустя полчаса, когда они вдвоем устроились в суши-баре на фудкорте в окружении желтых пакетов с покупками, Мелоди чувствовала себя порядком разбитой и опустошенной. У нее было такое чувство, будто у нее умыкнули что-то очень важное, хотя она и не могла толком понять, что именно это могло быть. Впереди было восемнадцатилетие ее единственного ребенка, и ей хотелось подарить ему нечто большее, нежели коробку разных гаджетов. Ей хотелось преподнести ему подарок со смыслом. У Стейси – иное дело. Клео – не единственный ее ребенок. У нее есть еще Чарли и Кловер – есть чем жить дальше. Стейси может подарить своей первенькой кожаную сумку, зная, что будут еще другие совершеннолетия, будет еще много этого «великого смысла» и много веховых камней. Однако для Мелоди это было все равно что конец пути.

– Так, и что? – заговорила Стейси, снимая с конвейера тарелку с лапшой и с треском разъединяя пару китайских палочек. – Кавалер-то твой выходил еще на связь?

– Да, – отозвалась Мелоди, без интереса разглядывая проезжающие мимо нее туда-сюда тарелки с едой, – писал мне несколько раз эсэмэски.

– И? Ты хочешь с ним еще раз встретиться? Он тебе нравится?

– Знаешь, всё вроде бы при нем, – сказала Мелоди, рассеянно беря с конвейерной ленты миску с курицей терияки и снимая с нее пластиковый колпак. – Но он какой-то слишком…

– Что? Слишком замечательный? Или слишком добрый? Хороший?

– Нет. То есть да. Все это есть. Но еще он какой-то… знаешь… из среднего класса.

– Ну, так ведь и ты оттуда! – смешливо фыркнула Стейси.

– Я – нет.

– Как же – нет? Взгляни на себя! Да и по-любому, принадлежность к среднему классу еще не достаточная причина, чтобы отказываться с кем-то встречаться.

– Он играет в сквош, Стейси. В сквош! Представляешь? Кто вообще сейчас играет в сквош?!

– Ну ладно, тут я с тобой согласна. Сквош – уже немного перебор. Но, с другой стороны, это означает, что он вполне достойный кандидат. И знаешь, – вздохнула Стейси, – ты сама себя накручиваешь, что якобы будет лучше для Мелоди Браун держаться от всех подальше, никого к себе не подпускать. Все обходить стороной… Но я, как твоя лучшая подруга, Мэл, все же тебе скажу: ты моложе не становишься. Совсем скоро твой мальчик вылетит из гнезда, и ты останешься совсем одна. И если ты считаешь, что тебе этого достаточно, чтобы существовать еще лет сорок, или сколько там получится, – то, значит, все отлично. А если тебе этого недостаточно, то… – Стейси на мгновение умолкла, – то тебе надо как-то расширить свои горизонты. И перестать сочинять себе разные отговорки. И советую я тебе это, – накрыла она своей ладошкой руку Мелоди, – как твоя лучшая на свете подруга, потому что желаю для тебя только самого лучшего.

В тот же день, за кофе с панкейками, Стейси ненароком обронила:

– Опять чего-то припозднилось…

Взглянув на ее лицо, Мелоди сразу поняла, что та говорит вовсе не о времени.

– Ты хочешь сказать…

– Ну да, всего четыре дня. Но ты же знаешь, у меня всегда все четко, как часы. Задержки у меня случались лишь тогда, когда я оказывалась в залёте.

– Бог ты мой, Стейси! А ты это… планировала?

Подруга помотала головой и вытащила из сумочки пачку сигарет.

– Нет, но и неожиданным это не назвать.

– И ты собираешься…

– Сохранить? Ну да, я думаю об этом. Я еще точно не решила, но, согласись, для Клов это будет просто здорово – перестанет превращаться в капризное, балованное дитя. А на работе у меня по-любому контракт только до марта. В общем, пока не знаю. А ты что об этом думаешь?

Мелоди набрала полную грудь воздуха.

– Господи, да! Конечно же, да! Забавно, я всегда считала, что это Кловер для тебя нечаянный сюрприз, нежданный подарок – но, естественно, к нему определенно требовался еще один, такой же. И для Кловер это точно будет замечательно.

– Она даже не представляет, что ее ждет.

Стейси закурила сигарету, и Мелоди вопросительно взглянула на подругу.

– Брошу, когда сделаю тест, – сказала та, словно защищаясь. – Но, боже, мне так страшно при мысли, что я снова беременна! Я ведь уже немолода…

– Тебе всего-то тридцать четыре!

– Да, но все-таки… По сравнению со старшими, с Кловер я ощутила разницу. И я даже не представляю, куда еще одного ребенка положить…

– Положишь пока в ящик комода! – рассмеялась Мелоди. – А пока из ящика вырастет – глядишь, Клео уже куда-то и переедет.

– Ну да, пожалуй, ты права. Но все-таки еще один ребенок, Мэл… Еще один малыш!

Вечером Мелоди не торопясь возвращалась домой. Погода для прогулки была просто идеальной: солнечной, сухой и прохладной, – и на лондонских улицах, вдали от запруженных туристами тротуаров вокруг Оксфорд-Серкас, было тихо и покойно. С каждым ее шагом слова Стейси ритмично отдавались в мозгу: «Еще один малыш… еще один малыш». Эти слова напомнили ей одну песню, еще со времен юности, в которой через несколько строк снова и снова повторялось: «Все, что ей нужно – лишь еще один малыш»[8]8
  Имеется в виду популярнейшая песня шведской группы «Ace of Base»: «All that She Wants» (1993).


[Закрыть].

Мелоди любила детей, особенно в их младенческую пору. Ей нравились эти еще не сформировавшиеся личики, эти пухленькие ляжки, крошечные головушки и резко вскидывающиеся ручонки. Но в то же время совсем маленькие дети вызывали в ней безотчетный страх. Они казались ей настолько нежными и эфемерными созданиями! Одна какая-то ошибка, или задержка дыхания, или удар головой – и все. Они исчезнут, и унесут с собою счастье и радость всей жизни. В этом Мелоди даже не сомневалась. Когда у нее родился Эд, она страдала тем, что теперь стали называть послеродовой депрессией. С самого того момента, как она осознала всю глубину своей любви к новорожденному сыну, как прочувствовала, с какой неодолимой властью он каждым своим трепетным вдохом вторгается в ее существование, Мелоди начал преследовать страх перед всеми неисчислимыми опасностями, способными унести его жизнь. Она постоянно воображала, что с ним может что-то случиться: как он вдруг выскользнет у нее из рук в ванне и уйдет под воду, как она случайно отпустит коляску где-нибудь на верхушке холма, или споткнется с ним на руках на бетонных ступеньках своей квартиры. Но сильнее всего Мелоди пугала мысль, что кто-то решит отнять у нее сына. Всякий раз, как звонил телефон, ей казалось, будто это какой-то представитель социальных служб хочет ее предупредить, что за мальчиком сейчас приедут. Когда какая-нибудь добрая тетенька в супермаркете, умиляясь, тянулась взять Эда за ручку, Мелоди скорей укатывала коляску прочь, боясь, что та хочет похитить у нее ребенка. Она никому не рассказывала об этих своих переживаниях, даже Стейси, у которой с новорожденной Клео все как будто ощущалось совершенно иначе.

Когда Эду было десять месяцев, он однажды упал с дивана. С кухни, где Мелоди делала ему чай, она услышала звук удара. Бросившись в гостиную, она обнаружила Эда на полу. Тот лежал на спине и счастливо улыбался. Он сиял гордостью, что с ним случилось такое происшествие, испытывал восторг оттого, что вот он только что был на диване – и в следующий миг уже очутился на полу. Мелоди поначалу это возмутило – но через мгновение с нее словно скатилась тяжелая ноша. Оказывается, ее малыш способен падать! Падать – и продолжать жить дальше!

С этого момента депрессия стала ее потихоньку отпускать, однако забыть о прежних страхах Мелоди так и не смогла, а потому дала себе зарок никогда больше не являть в этот мир настолько хрупкое и слабое создание, как новорожденное дитя. Через год после рождения сына она поставила спираль и перенесла свою нерастраченную любовь к малюткам на малышей Стейси, на вторых или третьих, а то и на четвертых детей других мамочек из садика Эда, на крохотных отпрысков тех людей, что просто встречались ей на улице. С появлением в ее окружении очередного новорожденного Мелоди испытывала подъем духа и проникалась радостью за его счастливых родителей. Но для нее этот вопрос был уже закрыт. Сам факт того, что ее мальчик благополучно пережил свои первые восемнадцать лет, казался ей настоящим чудом, и ей не хотелось отпугивать удачу.

Так, бесцельно бродя по улицам и размышляя о «еще одном ребенке», что, вероятно, уже обретал некие смутные формы в утробе ее ближайшей подруги, о еще одном крошечном человечке в ее жизни, которому можно бесконечно удивляться и о котором можно неустанно говорить, – Мелоди оказалась вовсе не в Сохо, куда, как ей представлялось, она должна была прийти, а немного севернее Гудж-стрит, у маленькой, мощенной булыжниками развилки под названием Гудж-Плейс. У самого разветвления дорог стояли два передвижных лотка, продававших CD– и DVD-диски в потрепанных футлярах, а за изгибом улицы виднелся ряд узких и высоких георгианских таунхаусов. Некоторые из них являли очевидные признаки временного жилья, другие, напротив, красовались дорогими плотными шторами и блестящими никелированными дверными ручками.

Мелоди двинулась вперед по изгибу дороги… и внезапно ощутила это вновь – некую пространственно-временную связь с этим местом, четкую уверенность, что когда-то она здесь уже бывала. Остановившись на полушаге, она закрыла глаза и дала проявиться нагрянувшим воспоминаниям.

Она увидела мотоцикл и мужчину на нем. Того самого, что ей уже вспоминался. Который сидел с ней в кафе со слоистым мороженым, прозванным «Полосатый чулок», и с мотоциклетным шлемом. У него были длинные волосы, собранные сзади хвостом, а на прощание он еще помахал ей рукой.

Открыв глаза, Мелоди посмотрела на небо, потом снова на стоявший перед ней дом посреди сплошной ленточной застройки. Тогда она вновь сомкнула веки и увидела следующее:

Красивая девочка в розовом пышном платьице на самом верху лестницы.

Сияющее в окно у нее за спиной солнце, превращающее ее фигурку в темный силуэт.

Мягкий дорогой ковер под босыми ногами.

Порыкивающая где-то в глубине дома собака.

– От Мелоди воняет какашками! От Мелоди воняет какашками! – Лицо девочки аж кривилось от удовольствия, ее худенькое тело извивалось так и этак в этой нелепой пляске отвращения. – Мелоди тупица и воняет какашками!

Тут ее тонкие ноги подогнулись, и девочка покатилась по лестнице, грохнувшись локтем об одну ступеньку, задом о другую, голова, стукнувшись, отскочила от перил, а розовое платье разодралось со звуком рвущейся газеты.