Текст книги "Телохранитель"

4

Выключив компьютер, я вернулась в гостиную, посидела полчаса, но хозяев так и не дождалась. Отправившись восвояси, прошлась до знакомой кобылы с жеребенком: лошадь сразу узнала меня, а жеребенок ласково облизал руки, наверное перепутав их с материнским выменем. В детстве я пару раз сидела на лошади. Разумеется, не на породистом скакуне, а на рабочей кобыле, которая шарахалась от непривычного седла. Погладив лошадей, я отправилась на лодке домой. Без Интернета я чувствовала себя как без рук, однако решила не подключаться через телефон, поскольку знала, как легко по нему выследить человека. «Старайся не оставлять следов, если хочешь остаться незаметным», – учили нас в Академии в Куинсе. Я решила чаще менять сим-карты и жилье, чтобы Лайтио, а заодно и Паскевичу было сложно меня найти.

Плохо, что с Анитой расправились сразу после того, как я с ней рассталась. Похоже, его люди давно ходили за нами по пятам, и кто-то из них мог видеть, как я садилась в поезд Москва—Хельсинки. Возможно, это был один из тех, кто подходил ко мне в баре. Не исключено также, что кто-то из них сопровождал меня в том же поезде до самой Финляндии: если в паспорте стоит виза, билет купить несложно.

Я давно не держала в руках весел, и теперь у меня ныли мышцы. Дома я взяла подходящую емкость и отправилась в лес за брусникой. Ягоды было много, я быстро набрала двухлитровый бидон. Вернувшись, решила помедитировать, чтобы привести мысли в порядок, но ничего не вышло: никакие медитативные техники не помогли освободиться от тяжелых раздумий. В состоянии аффекта или опьянения человек способен совершить непредсказуемые поступки. Анита взбесила меня, и если бы я тогда не ушла от нее, то неизвестно, чем бы все закончилось.

В дядином доме я прожила несколько дней. К счастью, у меня с собой были туристические сапоги и непромокаемая куртка, так что я с удовольствием ходила в лес за грибами. Пришло несколько сообщений от Лайтио с просьбой перезвонить, но я не стала отвечать. Еще раз заглянула к соседям: Майя напекла карельских пирожков и пригласила меня на чай. Матти рассказал, что недавно видел огорченного Сеппо Холопайнена: его бросила жена, которую он несколько лет назад привез из Таиланда, сбежала с каким-то бизнесменом из Куопио. Матти повстречал бедолагу в гостях у Эркки, знаменитого на всю округу производителя самогона.

Сейчас Сеппо Холопайнен был последним человеком, который смог бы меня напугать, но это имя напомнило мне когда-то пережитую ярость и страх. Хотя на самом деле мне стоило сказать спасибо этому человеку: благодаря ему я поняла, что дядя Яри не всегда будет рядом, чтобы меня защитить, и записалась на курсы самообороны, а позже поступила в Академию частной охраны в Нью-Йорке.

* * *

В тот темный ноябрьский вечер дядя с другими мужчинами ушел на охоту. Холопайнена они с собой не взяли, поскольку незадолго до этого он во время охоты на зайцев случайно выстрелил в ногу заместителю председателя Совета муниципальных уполномоченных. Скрыть происшествие от полиции, врачей в больнице, а также жены этого заместителя было невероятно сложно и стоило огромных трудов. Охотники дружно твердили, что это была шальная пуля какого-то браконьера, но жена не поверила им и затеяла расследование. Поднялся страшный шум, и хотя дело в конце концов удалось замять, с той поры Холопайнена на охоту не брали.

Я не слышала звука тракторного мотора, когда Холопайнен въехал к нам во двор, потому что слушала Мадонну на полной громкости. Сеппо считал, что раз трактор – сельскохозяйственный инвентарь, а вовсе не транспортное средство, то и не грех сесть за руль, будучи в подпитии. Захватив бутылку самогона, он заехал поприветствовать старого друга Яри, но в доме застал только меня.

У нас в классе все девчонки были без ума от Мадонны, и вот наконец и у меня появилась заветная запись. Я заколола волосы повыше, чтобы походить на своего идола, надела бюстгальтер телесного цвета, фиолетовые колготки и старую кружевную юбку. Наряд завершали найденные на чердаке красные туфли на толстой подошве и высоком каблуке – в них я была чуть не под два метра ростом. Половая щетка на длинной палке служила микрофоном. Когда Холопайнен вошел, из магнитофона лилась песня «Like a Virgin». Дверь была открыта – тогда нам уже не приходилось прятать Фриду.

– О, Хилья, привет, чем занимаешься? Дядя дома?

Я сказала, что дяди нет, но гость, вместо того чтобы уйти, прошел в комнату и уселся в кресло.

– Да ты уже выросла, как я погляжу. Просто красотка, вон какая у тебя грудь! Давай, иди сюда, выпьем по глоточку. – Холопайнен вытащил из нагрудного кармана бутылку самогона и протянул мне.

Я молча смотрела на него, тяжело дыша после бурного танца. Мне следовало пройти в соседнюю комнату и надеть что-нибудь более приличное, но Холопайнен сидел между мной и дверью. Я попыталась боком протиснуться мимо незваного гостя, но он схватил меня и принялся бесцеремонно лапать, прижав животом к столу, так что крышка больно уперлась мне в спину.

– Я помню эти туфли, все парни таращились на твою мамашу, когда она гуляла в них по улице. Ты, видать, в нее пошла… – бормотал Холопайнен, так сдавив ручищами мне грудь, что она выскочила из бюстгальтера.

Затем он задрал на мне юбку. Обычно я могла постоять за себя, но сейчас совершенно растерялась. Мне не хватало воздуха, от ужаса я не могла пошевелиться. Холопайнен попытался засунуть руку мне между ног, но белье так плотно прилегало к телу, что у него ничего не вышло. Тогда он опрокинул меня на пол и навалился сверху, придавив огромным брюхом, и я почувствовала, как что-то липкое и твердое уперлось мне в бедро. Он щекотал мне шею длинными усами и тяжело дышал в ухо, снова пытаясь стащить с меня трусы. Мне показалось, что я сейчас умру. Тогда я на самом деле считала, что если женщина не слушается мужчину, она должна умереть.

Наверное, я бы погибла, задохнувшись под тушей соседа, если бы в этот момент не вернулся дядя. Он был в плохом настроении: загнанному лосю удалось удрать прямо у него из-под носа, из-за чего остальные охотники тоже здорово расстроились. Вид соседского трактора во дворе также не поднял ему настроения: они с Холопайненом не ладили еще со школьных времен, к тому же дядя так и не смог ему простить, что тот убил мать Фриды. Позже дядя говорил, негодяю просто повезло, что рядом оказалась швабра, а не топор или тяжелая кочерга. В итоге тот отделался синяками. Позже Холопайнен утверждал, что вообще ничего не помнит, но иногда так смотрел на меня, что я точно знала: все он помнит.

Разумеется, нам следовало сделать заявление в полицию. Но дядя Яри опасался, что меня могут у него отнять, а я была в таком ужасе, что еще долго вообще не могла говорить на эту тему. Дядя затопил сауну, я вымылась, а потом сожгла в печке все бывшие на мне вещи, кроме маминых туфель. А через несколько дней отчего-то загорелся трактор Холопайнена. Виновный так и не был найден, и лишь я знала, что в ту ночь дядя пришел домой поздно и от его одежды пахло бензином.

После этого я несколько лет и слышать не могла голос Мадонны. Лишь в Нью-Йорке заставила себя купить билет на ее концерт и танцевала с друзьями под песню «Like a Virgin». И еще долго я придумывала различные способы мести своему обидчику. Я так накачала мышцы, что легко могла швырнуть негодяя об землю и переломать ему все кости. Или, например, можно было под пистолетом заставить его кланяться, пока он не наделает от ужаса в штаны.

Но главное, я перестала его бояться. Даже попросила Матти передать ему привет, хотя на самом деле мне было все равно, пусть бы он хоть спился и сдох в канаве. И почему жизнь так несправедлива: мерзкий Холопайнен продолжает ходить по земле, мой дядя Яри – нет.

Хаккарайнены обращались со мной как со старым добрым другом семьи, и благодаря их заботе мне показалось, что прошлое вернулось. Отношений со школьными товарищами я почти не поддерживала: они знали многое из того, что я хотела скрыть, и это было неприятно. После школы я отправилась на курсы телохранителей, а спустя полгода записалась в армию. Когда закон разрешил призывать женщин, я была в числе первых. Прожив всю жизнь с дядей, я привыкла к спартанским условиям, запаху мужчины, к тому, что вместо столовых ножей в кухонных ящиках лежит холодное оружие. Поэтому в армии мне было легко, хотя мы, первые женщины-военнослужащие, привлекали всеобщее внимание. Еще во время службы я узнала про Академию частной охраны в Куинсе, и меня захватила идея поступить туда. То, что заведение находилось в Нью-Йорке, тоже меня устраивало как нельзя более: там я могла затеряться среди чужих людей, никто из которых ничего не знал о моем прошлом. На пути к мечте было только одно препятствие: финансы. Обучение стоило двадцать тысяч марок в год старыми деньгами, плюс дорога, еда и проживание, а у меня таких денег отродясь не водилось.

После армии я устроилась работать сразу в три места, что тоже было не самым лучшим решением: большая часть заработанного уходила на налоги. Я нанялась в охранную фирму, вечерами разносила газеты и рекламные листки, а еще подрабатывала уборщицей на стройке. Поделиться своими планами с дядей я решилась не скоро. Возможно, в глубине души он меня понимал, но вслух все время повторял, что я совершенно напрасно уехала так далеко от дома и живу среди чужих людей. Но что мне светило в родных краях? Возможно, он мечтал, чтобы я вышла замуж за парня из ближайшей деревни и заделалась обычной фермерской женой, хотя прекрасно понимал, что сама я стремлюсь вовсе не к такому будущему.

Мне редко удавалось выбраться домой, и вот однажды дядя Яри позвонил и решительно сообщил, что если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Но дяде не понравилось в столице. Он тщательно подготовился к визиту: на нем были новые джинсы, за которыми он ездил аж в Куопио, он постригся в приходской парикмахерской и тщательно вымылся дегтярным мылом, которое, на мой взгляд, пахло гораздо лучше, чем дорогой современный парфюм.

Заметив мой измотанный вид, дядя очень расстроился. На этот вечер я поменялось сменой с другим охранником, но на следующее утро мне все равно надо было рано вставать и разносить печатную продукцию. Дядя изумился, узнав обо всех моих работах.

– Неужели в столице так дорого жить, что человек без семьи и детей вынужден горбатиться в трех местах сразу?

Пришло время рассказать дяде о моих планах. Я знала, что он придет в ужас, услышав, что я собираюсь уехать от него так далеко. Он долго молчал, потом встал и принялся шагать по комнате, как загнанная в клетку рысь.

– На твое имя в банке лежит вклад, – произнес он наконец. – Пятьдесят тысяч марок. Его сделала бабушка, мать твоего отца. Она назначила меня распорядителем вклада и велела оберегать от нечистых на руку ухажеров, чтобы с тобой не случилось того же, что с твоей матерью…

Дядя замолчал. Он и так затронул тему, которую в нашей семье было не принято обсуждать.

А у меня даже голова закружилась от его слов. Пятьдесят тысяч марок, и они мои! На такую сумму можно не только поехать учиться, но и позволить себе многое другое, например купить машину или совершить кругосветное путешествие. Дядя Яри рассказал, что бабушка положила деньги в банк на том условии, что без его разрешения я могу их снять не ранее, чем мне исполнится двадцать четыре года. В итоге дядя смирился с моими планами, и я отправилась в Нью-Йорк. У меня была одна задача: окончить Академию с наилучшими оценками. Она была похожа на армию: та же строгая дисциплина, тяжелые физические нагрузки и казарменная жизнь в обществе парней, приехавших с разных концов света. Учеба выковала из меня жесткого и крепкого человека, но внутри я осталась все той же простой сельской девчонкой.

* * *

В субботу я собрала вещи и отправилась в путь. Наступило время платить по счетам. И всю дорогу к Йоенсуу меня грызло чувство вины и осознание того, что, оставив Аниту, я совершила самую страшную ошибку в жизни. От этого груза мне не избавиться до конца дней. В поезде я заняла место позади двух веселых подружек и под прикрытием их болтовни и смеха позвонила Лайтио: скоро буду в Хельсинки. Судя по голосу, он опешил от смеха на заднем плане, и я весело извинилась, сказав, что это моя подружка и смех совсем по другому поводу. Затем я принялась нести всякую ерунду, периодически отодвигая трубку от лица, чтобы он услышал стук колес.

– Вы в поезде? – наконец сообразил полицейский. – Во сколько будете в Пасиле? Я бы хотел встретить вас на станции.

Я ответила, что около восьми, умолчав о том, что поезд останавливается и в Тиккуриле, где станция находится прямо напротив центрального полицейского управления. Ничего, пусть прогуляется. В следующий раз изучит расписание электричек более тщательно.

– Буду ждать наверху возле эскалатора. Я в гражданской одежде. Не беспокойтесь, я вас узнаю, видел фотографию в базе данных.

Последняя фраза прозвучала угрожающе. К счастью, у меня хватило времени подготовиться к встрече и все тщательно продумать. К тому же я была совершенно уверена, что не сделала ничего плохого и бояться нечего. Теперь следовало внушить эту уверенность констеблю. Под стук колес я даже немного успокоилась и погрузилась в полудрему, продолжая перебирать в памяти события последнего дня Аниты. Но с кем же она встречалась на «Фрунзенской»?

Трудно будет объяснить причину моей ссоры с Анитой человеку, который и понятия не имел о Фриде. Ведь рысь была для меня не просто домашним животным. Она была для меня как сестра. Фрида выросла почти ручной, но мы ведь не знали, что на самом деле творится у нее в голове. Иногда она видела врага даже во мне или дяде, стоило только дать ей повод. Но она ни разу ни на кого не кинулась, нам всегда хватало ее угрожающего рычания, чтобы понять, если что-то не так.

Я глубже погрузилась в сон, и мне приснилось, что я стала рысью. На коже выросла шелковистая шерсть, на голове появились уши с кисточками, и я, помахивая хвостом, шла по заснеженной тропинке в лес. Иногда, чтобы удержать равновесие, мне приходилось впиваться когтями в лед. Увидев зайца, я бросилась за ним, ощущая себя охотником, а не жертвой.

Я постаралась запомнить это чувство. Когда поезд остановился на станции Пасила, шел сильный дождь. Косой ветер забрасывал воду под навес у перрона, и я быстро промокла. Лайтио было нетрудно узнать: стильный невысокий мужчина в темно-синем блейзере и бейсболке, он, казалось, вышел из американских боевиков и был бы гораздо уместнее на улицах Нью-Йорка, но никак не на промокшей станции в Финляндии. В дополнение образа он носил пушистые темно-каштановые усы. Я пожалела, что не надела туфли на каблуках. Редкий мужчина останется спокойным, когда идущая рядом женщина на голову выше его.

– Добрый день, госпожа Хилья Канерва Илвескеро, она же бывшая Суурлуото! – поприветствовал он меня, с ходу дав понять, что уже детально познакомился с моим прошлым.

Я взяла себя в руки, вспомнив, что я гордая рысь, а Лайтио всего лишь поганый заяц, который до дрожи боится моих когтей и в любую минуту готов удрать. Он был моей добычей, а добыча не может угрожать охотнику. Мы прошли на парковку, и он распахнул передо мной дверь темно-синего «вольво» с объемным багажником – похоже, своего собственного. Вряд ли офицеры уголовной полиции разъезжают на таких дорогих служебных тачках.

Я плюхнулась на заднее сиденье, будто в такси, краем глаза наблюдая, как Лайтио недоуменно пытается разглядеть меня в зеркало заднего вида. По моим расчетам, мы должны были ехать в сторону Туусулантие, но вместо этого он повернул на юг, к району Тееле.

– У меня дома рабочий кабинет, – пояснил констебль, заметив мой удивленный взгляд. – Я сегодня на службе уже невесть сколько просидел, а вам что отсюда, что от конторы до дома одинаково добираться.

Я выругалась про себя. Мне даже в голову не пришло посмотреть его удостоверение. Ну ладно, надеюсь, передо мной действительно констебль Лайтио, а не какой-нибудь проходимец, которому удалось где-то раздобыть телефон с полицейским номером. Длинные пушистые усы скрывали пол-лица, а волос под бейсболкой вообще не было видно. Казалось, передо мной загримированный артист провинциального театра.

За Олимпийским стадионом мы свернули на заставленную автомобилями улицу Урхейлункату и припарковались у бордюра, где каким-то чудом оказалось свободное место. Я поднялась по ступенькам вслед за констеблем и вздохнула с облегчением, увидев на табличке с именами жильцов фамилию Лайтио. Маленький лифт казался слишком тесным для нас двоих, и, когда захлопнулась решетчатая дверь кабины, я почувствовала себя рысью в клетке. Констебль носил черные ботинки с замысловатыми узорами на подошвах и источал густой запах сигар.

На двери квартиры также висела табличка «Лайтио», однако мой спутник открыл другую дверь, соседнюю, и жестом пригласил меня войти. Наверное, черный ход. Мы зашли, внутри еще сильнее пахло застоявшимся сигарным дымом. Констебль снял шляпу, и под ней обнаружилась лысина. Лайтио протянул руку, помогая мне снять куртку, от его прикосновения я вздрогнула. Если бы это видел Майк Вирту, в наказание заставил бы меня не меньше десяти раз обежать квартал, где располагалась Академия.

Констебль снял блейзер, под которым оказалась серая рубашка и галстук в мелкую клетку. Потом распахнул дверь в кабинет, где табачный дым просто висел клубами, стоял стол с придвинутым к нему офисным креслом и коричневая кожаная банкетка, на которую я тут же без приглашения плюхнулась. Лайтио присел к столу, открыл ящик и достал шкатулку с сигарами, после чего извлек одну и с громким щелчком отрезал кончик специальными щипчиками. Сигара была толщиной с банан, и, когда Лайтио сунул ее в рот, я чуть не рассмеялась – до того забавно он выглядел.

– В конторе курить запрещено, мы сами установили такой порядок, – пояснил он, выпуская в мою сторону облако дыма.

Видимо, он разбирался в статьях закона насчет курения и сейчас неуклюже отстаивал право пускать дым мне в лицо. Ну, такой мелочью, как сигара, меня трудно смутить. Во время поездок в Россию я привыкла, что там курят где попало.

Усевшись удобнее, констебль принялся задавать мне вопросы. К моему удивлению, перед ним на столе не было ни компьютера, ни диктофона, лишь бумага для записей.

– Видите, так и приходится заниматься на работе всякой ерундой вроде разговоров, где можно курить, а где нет. А на серьезные дела вроде убийства времени просто не хватает, – усмехнулся он и, с наслаждением затянувшись, запрокинул голову и выпустил дым в потолок. – Послушайте, а вы с вашей подружкой собираетесь официально пожениться? Священники, конечно, это дело не приветствуют…

– А вам-то до этого какое дело?

– Да так, пытаюсь понять, что вы за человек. А с Анитой Нуутинен у вас тоже были отношения?

– Я не сплю с клиентами. К тому же, насколько мне известно, Анита предпочитала мужчин.

– А вы ревнивы?

На этот глупый вопрос я даже не удосужилась ответить. Констебль замолчал, задумчиво пожевывая сигару. Его длинные усы смешно шевелились. Валентин Паскевич тоже носил усы, но у того они напоминали колючую щеточку.

– Значит, вы ездили учиться аж в Америку? А что, всегда носите с собой оружие?

Я с трудом сдержала желание сунуть ему под нос пистолет – такая выходка могла лишить меня лицензии на оружие. Затем он поинтересовался, от кого, собственно, я должна была защищать Аниту.

– Речь шла об общих мерах безопасности. К тому же я говорила, что она побаивалась своего бывшего партнера и любовника, Валентина Паскевича.

– Пас… Как его там? У них были отношения?

– Да, они были вместе много лет. Плохо же вы выяснили биографию Аниты, раз не знаете таких вещей.

– Что надо, то и выяснил. Мне показалось, у этой женщины вообще не было близких друзей, а ее единственная дочь живет за семью морями. С ней связались, она должна приехать в Финляндию к концу недели. Расскажите еще про этого Паскевича.

Не долго думая, я согласилась, сочтя, что лучше мне направить внимание этой ищейки на Паскевича, подальше от себя. И выложила ему все, что знала про этого неприятного типа: и про его связь с Анитой, и про то, как они кидали друг друга по очереди. Лайтио не перебивал, только делал какие-то пометки.

– Так, значит, вы устроились к Аните после того, как она провела своего бывшего любовника. Должно быть, она была необыкновенной женщиной, – сказал он, когда я закончила. – Ну и как, работы хватало? Наверняка случалось драться и стрелять, как и подобает настоящему охраннику? – ехидно поинтересовался он. – А также бить мужиков по морде и по яйцам?

– Да нет, как-то обошлось. Достаточно было моего присутствия.

– Понятно. И она умерла, как только вы с ней расстались. А почему вы так внезапно ее бросили? Подружка приревновала?

– Я была против того, чтобы она покупала шубу из рыси.

От смеха у Лайтио даже усы задвигались.

– Вы и правда считаете, что я поверю этой ерунде? Вы, взрослая женщина, лейтенант в отставке. Сколько вам заплатили за то, чтобы вы ушли? И кто – сам Паскевич или кто-то из его горилл? Тридцать сребреников или ставки выросли?

Я не собиралась рассказывать констеблю о Фриде. Мое прошлое его не касалось.

– Или вы сами справились? Заманили Нуутинен в укромный уголок и прикончили? Да все с вами понятно: сейчас будете строить из себя саму невинность, а стоит вас отпустить, и поминай как звали. И следов не найдешь.

Я и бровью не повела. Эти обвинения не имели под собой никакой почвы, я не совершала того, в чем он меня подозревал. Его слова означали одно: полиция обеих стран понятия не имела, кто на самом деле стоит за этим преступлением.

– Думаю, вы уже изучили телефон Аниты и видели, сколько раз я звонила ей после того, как она была убита. Если, как вы считаете, это сделала я, то зачем мне было столько раз набирать ее номер?

Лайтио снова разразился смехом. Неприятное зрелище.

– Вы что, и вправду держите меня за идиота? Разумеется, для того, чтобы сейчас сидеть и задавать подобные вопросы, якобы доказывающие вашу невиновность. Хотите сказать, что жалеете о своем уходе?

– Да. Я пыталась с ней встретиться, но…

В это время у Лайтио зазвонил телефон. Он взглянул на номер и, повернувшись ко мне, рявкнул:

– Выйдите в коридор. Зайдете обратно, когда закончу разговор. И не вздумайте сбежать, иначе я натравлю на вас всю полицию Хельсинки!

Меня взбесил его тон, но я взяла себя в руки и послушно вышла. В коридоре хотя бы не было так накурено. Я поднялась на пол-этажа и открыла дверь на маленький балкон, надеясь глотнуть свежего воздуха. И, к собственному удивлению, совершенно четко услышала доносящийся снизу голос констебля: он говорил по-английски с сильным акцентом.

– I don’t believe you. It’s all bullshit, and you know that, too. Shut up! I’ll contact Finnish Embassy and our foreign minister[5]5
  Я не верю тебе! Ты несешь полную ерунду и сам это знаешь. Заткнись! Я свяжусь с посольством Финляндии и министром иностранных дел (англ.). (Прим. перев.)


[Закрыть].

Наверное, в кабинете Лайтио была открыта форточка, через которую утекал не только табачный дым. Однако интересная информация. Как только закончился разговор, я проскользнула обратно в коридор, тихо прикрыв за собой балконную дверь. И в тот же момент полицейский возник в дверях: раскрасневшийся, тяжело дышащий, вытирающий со лба пот. Вдруг он схватил меня и потащил в кабинет.

– Лапы убери! Или я накатаю на тебя жалобу!

– Да кто тебе поверит! У меня тридцать лет безупречного стажа, ни одного замечания! А ты вообще кто такая? Черт бы побрал таких охранников, которые за несколько марок хоть душу дьяволу продать готовы. Между прочим, московская милиция уже нашла убийцу Аниты. Этот бомж ошивался около станции метро «Фрунзенская». Сегодня утром его нашли в трущобе недалеко, допился до смерти. А у него в кармане кошелек и паспорт Нуутинен.

Я уставилась на Лайтио во все глаза.

– В Аниту стрелял бомж?

– Откуда тебе известно, что в нее стреляли?

– Вы сами мне это по телефону сказали.

– Что ты несешь, я не говорил ничего подобного. Я что, совсем идиот, чтобы рассказывать детали подозреваемому? И, между прочим, в газетах не было ни слова о том, каким образом ее прикончили.

Когда я первый раз говорила с Лайтио по телефону, то прикинулась, будто ничего не знаю. Чтобы он не принялся и дальше ловить меня на лжи, пришлось сказать, что я зашла в Интернет в кафе в Йоенсуу и полазила по российским страницам новостей. Адреса кафе я, разумеется, не помнила.

* * *

Конечно, я ни на мгновение не поверила тому, что Аниту убил бомж. Вряд ли в это верила и сама московская милиция. Кошелек еще ничего не значит, да и откуда у бомжа пистолет? Анита за версту обходила места, где обитали такие люди. Дьявол, Лайтио был прав.

– Ах вот как, ты читала новости в Интернете? Да ладно, неужели ты так хорошо знаешь русский, что можешь читать новости? А может, тебе просто позвонили и доложили, что дело сделано?

Лайтио еще пытался меня запугивать, но я заметила, что он устал: спина согнулась, усы поникли. Сигара потухла, он разжег ее снова. Задумался на секунду, потом открыл ящик стола, достал другую и предложил мне. Я отказалась, и он продолжил свои насмешки:

– Что, такие не куришь? Да брось, покури, у тебя ведь есть повод для праздника. А куда ты дела деньги за ее смерть? Положила на счет в какой-нибудь московский банк? Только попробуй выехать из Финляндии, тебя мгновенно задержат, и угодишь за решетку!

Я немного подождала, дав ему покуражиться всласть, потом поинтересовалась, считает ли московская милиция дело законченным. Он кивнул, снова открыл ящик стола, на этот раз достал початую бутылку коньяка и, не удосужившись взять стакан, хлебнул прямо из горла.

– Можешь считать, что тебе повезло, – произнес он наконец. – Иди отсюда и на досуге подумай, что натворила. И благодари Бога, что этого бомжа нашли. Иначе тебя уже задержали бы по подозрению в убийстве. Последнему идиоту понятно, что дело сделано чужими руками, но вряд ли ты сможешь отрицать свое участие! – И он с шумом сделал еще глоток коньяка, пролив пару капель себе на шею.

Я медленно встала, выпрямилась во весь рост, борясь с неудержимым желанием вырвать у него изо рта сигару и потушить о лысину этого милого человека. Однако вовремя сообразила, что, пожалуй, не стоит, если я не планирую провести ночь в каталажке. Не попрощавшись, сняла куртку с вешалки, открыла дверь и быстро спустилась по лестнице. И уже на улице услышала, что Лайтио, высунувшись в окно, кричит мне вслед:

– И не думай, что ты так легко от меня отделаешься, чертова кукла! Мы с тобой еще встретимся на узкой дорожке!