Текст книги "Их женщина"

Элли

Это не просто поцелуй. Это первый поцелуй – мой и его. Мы не просто соприкасаемся губами, неуклюже, инстинктивно исследуя, мы впитываем друг друга, познаем со страхом, робостью и изумлением. Я согреваюсь от тепла его кожи, каждой клеточкой наполняюсь его терпким запахом, запоминаю его настоящего с каждым новым вдохом и громким биением сердца.

И пугаюсь. Себя и растущего внутри с каждой секундой желания быть с ним – только с ним. Майкл – не просто что-то очень важное и нужное в моей жизни, он – моё всё. Невозможно представить, что я когда-то лишусь его или сделаю ему больно. Пусть лучше мне будет плохо, только не ему.

Он целует меня нежно и страстно, боясь спугнуть или обидеть. Сильный, смелый, благородный – Майки опять становится рядом со мной открытым и уязвимым. Я – его слабое место. Вижу это в его зеленых глазах, кажущихся в темноте двумя мерцающими изумрудами. В них столько невыносимой боли и ласки, что меня сжигает изнутри, забирая дыхание.

Сегодняшние события и вообще то, что происходит между нами троими, – это ненормально, странно и даже дико. Но эта связь, она сильнее и выше любых моральных устоев, она держит нас на плаву и дает то, чего у нас никогда не было – ощущение нужности и важности друг другу. Не знаю, зачем злодейка-жизнь все настолько запутала, зачем связала так крепко, что нам теперь не выпутаться самостоятельно. Наверное, все-таки, для чего-то ей это было нужно.

А еще я целую моего Майки. Целую, вздрагиваю, задыхаюсь, чувствую захлестывающую меня потребность касаться его везде. И понимаю, что это то, чего я всегда хотела. И, окажись на месте Джимми он, там, за баром, – это бы сломило меня гораздо сильнее. Такое мне точно не под силу было бы пережить, потому что… не знаю… я и Майкл. Майкл и я. Мы – единое целое. Постоянная величина. То, что неподвластно пониманию, потому что это что-то неземное, почти божественное.

Я люблю его запах, знаю каждую его черточку, каждую веснушку и родинку на теле. Люблю его мягкие волосы, сильные руки, широкие плечи. Ленивую сонную улыбку по утрам – люблю. И даже ворчание, и занудство, которыми он выводит меня из себя. Но больше всего люблю то, какой становлюсь рядом с Майклом – податливой и спокойной. Той, какой не смогла бы быть, не будь его рядом.

– Элли… – Он отрывается от меня.

Его руки все еще держат мое лицо. Комната звенит тишиной. Я чувствую, как Майки дрожит всем телом, как часто дышит.

– Майкл. – Приподнимаюсь. Мои губы горят, с телом происходит какая-то чертовщина. Хочется, чтобы он сжал меня в своих объятиях, как куклу, придавил к кровати, чтобы любил. По-настоящему. По-взрослому. Чтобы был со мной, был моим. – Майкл, ты же знаешь, что я люблю тебя?

Его пальцы медленно разжимаются, отпуская меня, но руки отказываются убираться прочь – возвращаются на мое лицо, гладят щеки, забираются в волосы.

– Знаю. – Шепчет.

Наши тела так близко. Они так пронзительно и так громко требуют ласки, что становится больно. Почему он медлит?

– Но ты… ты ведь тоже любишь меня? – Подаюсь вперед, ища в темноте его губы.

– Да, – выдыхает.

Сколько ночей мы провели вот так? Засыпая перед телевизором или в его кровати, пока его матушка ничего не подозревала. Сколько раз я спала у него на плече, бесцеремонно закинув ногу ему на живот? Сколько раз думала о Джимми перед тем, как провалиться в сон?

Я знала, что загоняю их и себя в ловушку. Что придется за все отвечать. Знала, что играю с огнем, который обязательно распространится на все, что нас окружает, и однажды сожрет и меня саму. Знала. Но ничего не могла поделать, потому что любила обоих. Они, как воздух и огонь, всегда были разными. И любовь к ним такая же: одна ласковая, правильная, чистая и светлая, другая – порождение страсти и безумия, что-то животное, дикое, необъяснимое.

Майклом я дышала, он всегда по праву являлся частичкой меня. А Джеймс был пламенем, который мог спалить дотла, но рядом с которым так хорошо было согреваться, чувствуя острое покалывание и бешеный пульс в кончиках пальцев. Я не хотела выбирать, но не могла и отпустить их. Желала, чтобы они сами решили.

Но этот выбор был для них еще более сложным, чем для меня. Братья, пусть не по крови, но определенно родные, и каждый из них был готов отойти в сторону ради счастья другого.

– Пожалуйста, Майкл… – молю просевшим голосом.

Приникаю к его губам, хочу напиться их любовью, но они безжизненны. Горячие, но не желающие отвечать мне. Он отодвигается, и его слова бьют сильнее пощечины:

– Нет, Элли. – Скользит дрожащими пальцами по моей шее. – Потому что люблю – нет.

Это отрезвляет.

– Майки. – Прошу его, вкладывая в голос мольбу и надежду.

Я готова разреветься.

– Нет. – Притягивает меня к себе, вдавливая лицом в грудь. – Я никогда не стану делить тебя с ним. – Его сердце бьется так громко, что почти заглушает сказанное: – Если ты хочешь меня, то должна хотеть только меня. Иначе, мы сделаем только хуже.

Меня трясет. Я понимаю, что он прав, но мое тело не хочет слушаться. Оно горит, льнет к нему, просит пощады. Я пьянею от его запаха, ощущаю его эрекцию, чувствую его желание, бегущее вибрацией и передающееся мне, словно мелкими ударами тока. Отказываюсь понимать. Задыхаюсь.

– Разве может быть еще хуже? – Всхлипываю.

Но он не отвечает.

И я засыпаю в его объятиях, как делала много раз на протяжении последних трех лет. Сплю, будто рухнув в черную яму. Сплю долго, наверное, весь следующий день. Потому что периодически слышу, как он встает, ходит, переговаривается с мамой через дверь, покидает комнату, снова возвращается.

Лежу, уткнувшись щекой в пахнущую его запахом подушку, и вижу разрозненные картинки, похожие на больные вспышки, отрывки снов о нас троих. В этих снах мы пьем пиво на речке, много смеемся, бегаем по крышам, катаемся на машине, курим за зданием школы, загораем в песке, целуемся.

Потом я вижу Мэгги и падаю. Кубарем лечу из этого видения, точно с лестницы. Потираю ушибленные части тела, но не чувствую сердца. На месте, где оно было – пусто. Не бьется.

Вздрагиваю от испуга и открываю глаза. Солнце стоит высоко, пляшет желтыми пятнами по стенам. Снова закрываю веки. Не хочу этого видеть. Не желаю возвращаться в реальность, в которой все так сложно и жестоко. Снова засыпаю, и у меня вырастают крылья. Лечу. Парю над городом, пропуская прохладный воздух меж перьев.

Нет, просыпаться нельзя. Нужно спать.

Но сон больше не идет. Дожидаюсь, когда Майкл выйдет, спешно встаю, лихорадочно натягиваю платье и вылезаю через окно. Спускаюсь, то и дело, оглядываясь, чтобы не попасться на глаза соседям. Понимаю, что забыла обувь, но уже не возвращаюсь. Босиком пересекаю газон, перебегаю через дорогу и вхожу в свой дом с черного хода.

Джеймс

Трейлер вырастает передо мной из темноты, как сплюснутая консервная банка, только не в меру огромная. Из него привычно доносится музыка и запах сигарет, из узкого окна наружу льется мягкий свет. Останавливаюсь, злой и усталый, в настежь распахнутой спортивной кофте, рвано дыша от бега. Прислоняю ладонь к холодному металлу, искореженному моим вчерашним приступом бессильного бешенства, и будто снова чувствую острую боль в костяшках пальцев.

Я завалился домой под утро. С сигаретой в зубах и разодранным в клочья сердцем. Исходящим от меня запахом перегара можно было, наверное, людей замертво валить. Всю ночь мочалил Мэгги, как заведенный: сначала в одной позе, потом в другой, в третьей. Кончились резинки, но и это меня не остановило – я молотил снова и снова, как чертов робот, не в состоянии получить разрядку.

Сначала она подыгрывала мне, стонала громко и томно, не боясь разбудить соседей по общаге, куда мы забурились ночью. Потом ей надоело. Мэгги быстро сообразила, что ласки ей от меня не дождаться, и попыталась все закончить. Но я не дал. Смотрел на капли пота, выступившие на ее спине, больнее впивался пальцами в ее талию и в волосы на затылке, пригибал лицом к матрасу и продолжал трахать. Делал это все жестче, быстрее и грубее.

Хотел, чтобы Элли перестала мне мерещиться.

Не помогало.

Я не желал больше видеть этот взгляд широко распахнутых, дерзких черных глаз, обрамленных пушистыми и невероятно длинными ресницами. Не желал чувствовать аромат ее кожи, пахнущей молоком и лепестками роз. Не хотел представлять, как глажу ее шелковистую гладкую кожу, беру за руку и сжимаю тонкое запястье.

Мечтал, чтобы мне расхотелось целовать ее…

Но стоило только закрыть веки, и ее образ снова вставал передо мной. И этот взгляд в темноте, которым она смотрела на меня, сжимающего в объятиях другую девицу. Взгляд, полный боли и разочарования. Полный ненависти. Пустой, мертвый взгляд, ставящий точку в том, что только зарождалось между нами.

Я провожу пальцами по мятой обшивке трейлера и вспоминаю, как колотил по ней кулаками на рассвете. Как пробудил мать ото сна, не на шутку напугав. Как упал на постель, не раздеваясь и не объясняя, что произошло. Потому что знал, насколько ей безразличны мои беды.

Вспоминаю, как раздраженно оттолкнул ее от себя, подошедшую, чтобы укрыть меня одеялом. И как до скрипа сжимал челюсти, чтобы не расплакаться, выпуская боль наружу.

И тяжело вздыхаю, прокручивая в памяти моменты тяжелого пробуждения, когда не было сил посмотреть матери в глаза от стыда. Я встал уже после обеда, вышел, в чем и был одет, и с досады хлопнул дверью. Побежал, куда глаза глядят. Без цели. Быстро, очень быстро. Решил, если загоню себя, и если у организма не останется сил ни на что другое, то перестану думать о том, что произошло.

Но это так не работает. Оказывается, даже, когда ты лежишь на берегу реки один, рвано дыша, сплевывая горечь, почти подыхая от бессилия, ты все равно будешь думать о том, кого предал.

– Вот так. Замечательно. – Слышится тоненький, как звон колокольчика, голосок.

И у меня сердце замирает. Потому что это она. Элли. И она здесь, в нашем трейлере.

– Спасибо, милая. – Кряхтит мать.

Я приоткрываю провисшую на старых петлях дверь и вижу картину, от которой начинают слезиться глаза. Девчонка причесывает мою старуху, сидящую на стуле с сигаретой в зубах, аккуратно отделяет пальцами ровные прядки и закрепляет на макушке маленькими заколками. Та следит за процессом, держа перед собой круглое зеркало, закрепленное на ручке-держателе, и беззубо улыбается своему отражению.

– Вам нравится, Сьюзан? – Элли, как обычно, очень нежна с ней.

Стоит в куче вонючего трейлерного дерьма, в облаке едкого дыма, как редкий цветочек посреди помойки, и будто не замечает того, что ее окружает. Что она, вообще, здесь делает? Зачем пришла? И давно ли?

– Да, детка. Кажется, я даже помолодела. – Вертит головой перед зеркалом мама. – Вернется мой Джо, не узнает меня.

Вцепляюсь пальцами в ручку двери со злости.

– Да мы вам найдем с десяток таких Джо, и даже еще лучше, вот увидите! – Элли порхает вокруг нее в соблазнительном коротком платьишке, поправляя прическу. – Вы настоящая красавица, Сьюзан.

Мать икает и виновато прикрывает ладонью рот.

– Прости, что я выпила, дочка. – Смущенно произносит она, откладывая в сторону зеркало. – Расстроилась из-за Джимми. – Опять оправдывается. – Заявился только под утро, пьяный… Не говори уж ему ничего, хорошо?

Элли кивает:

– Конечно.

– Мама? – Распахиваю дверь.

– О, сынок. – Бледнеет она, опуская руки на колени.

Услышав мой голос, Элли оборачивается. Сглотнув, оправляет платье. У нее такой потерянный, грустный взгляд, что у меня внутри все переворачивается.

– Выйдем? – Спрашиваю отрывисто и сухо.

Она прикусывает губу, мешкая. Смотрит на мою мать:

– Простите, миссис МакКиннон.

– Ничего, девочка. Иди. – Хмурится мать.

Я придерживаю дверь для Элли. Съежившись, она проходит мимо меня и спрыгивает на землю. Нос щекочет сладковатый запах ее духов, донесшийся от волос. Скользнув по матери злым взглядом, хлопаю дверью. Мне становится противно от самого себя и того, как уязвленным и слабым я себя ощущаю в присутствии этой девушки.

– Зачем ты пришла? – Обхожу застывшую в темноте статуей Элли и направляюсь к двум подвесным качелям, закрепленным на столбах во дворе кем-то из местных для детворы.

Сажусь на одну из них и закуриваю.

– Просто… – Ее силуэт движется в мою сторону. Элли подходит ко второй качели и прокашливается. Ее рука скользит по толстой железной цепи, за которую подвешена деревяшка. Садиться рядом она не спешит. – Просто я думала… вдруг нам есть, о чем поговорить.

– О чем же? – Спокойно спрашиваю я.

А в груди сжимается тоска. Жалит ненавистью к самому себе.

– А не о чем? – Вопросом на вопрос отвечает она.

Лунный свет падает на ее открытое лицо, и я вижу свое отражение в ее кристально чистых, распахнутых, доверчивых глазах. Боюсь этого взгляда. В нем, как на ладони, все мои недостатки.

– Нет. – Говорю.

И густо закашливаюсь. Элли ждет, пока я перестану, а затем поправляет выбившиеся из прически волосы, убирает темные пряди за уши.

– Как ты провел вчера время? Хорошо? – Она смаргивает дымку с длинных ресниц. Ее глаза блестят грустью и разочарованием.

– О чем ты?

Ее голос хрипнет:

– О Мэгги.

Тонкая фигурка в свете луны кажется нарисованной. Линии ровны и изящны, словно нанесены на реальность остро наточенным карандашом. Сегодня Элли по-особенному красива. Меня буквально слепит от ее красоты.

– Мы хорошо провели время. – Сердце, не унимаясь, стучит в груди. Заставляет меня дрожать перед ней. – Если ты об этом.

Я сам себе отвратителен. Не могу находиться рядом с ней. Мне нужно вымыться. Смыть с себя грязь, которая больно обжигает кожу. Смыть жадные поцелуи Мэгги, которая едва не вылизывала меня этой ночью, прикасаясь губами и языком к тем местам, о которых не принято говорить вслух. Хочется содрать с себя отбеливателем ее ядовитую слюну и мерзкий запах тела, который еще держится на моей одежде.

– Ладно. – Шепчет Элли надтреснуто. – Просто думала, вдруг… ты хотел сказать мне что-то еще. Сегодня. Или вчера… своим поступком. – Больше не смотрит в глаза. Возит кончиком туфли по песку, подбирая подходящие слова. – Знаю, не стоило приходить, но ведь мы же друзья. Да?

Ее горький смешок ранит в самое сердце. Никогда еще я не чувствовал себя таким разбитым.

– Элли? – Выдыхаю дым.

– Да? – Почти не дыша, тихо отзывается она.

Боже, как же мне хочется встать и сжать ее в своих объятиях! И никогда больше не отпускать.

– Майкл любит тебя.

Девчонка медленно поворачивается ко мне. Это какое-то дикое наваждение, это болезнь, от которой нет лекарства. Отрава, проникающая под кожу и с ошеломительной скоростью распространяющаяся в крови. Вчера я хотел избавиться от мыслей о ней – не вышло. Пытался получить физическое удовлетворение своих болезненных желаний – ничего не получилось.

Вот она, рядом. И меня снова манит к ней магнитом. Мозги кипят, все тело сводит. Можно сколько угодно заставлять себя не думать о ней, пытаться забыть, но стоит увидеть, и… всё. Ты в ее власти.

До чего же просто все было, пока она не появилась в моей жизни! Легко и незатейливо. Толпы девчонок – выбирай любую. Пришел, увидел, победил. Никаких обещаний, никаких обязательств. А теперь сижу, как дурак, и понимаю, что бессилен. Поманит пальцем – пойду за ней. Друга предам. Сколько не сопротивляйся, а она сильнее. Стоит ей только захотеть, и я забуду, что обещал себе уважать Майкла и его чувства.

– Я знаю. – Улыбается она печально. На ее щеках играют едва заметные ямочки. – Знаю, что он любит меня.

– А ты? – Пытаюсь унять зашедшееся сердце.

– Что я? – Пожимает плечом.

– Что ты к нему чувствуешь?

Она светится, наблюдая за мной.

– Я? – Вздыхает. – Ты же знаешь.

Качаю головой.

– Нет.

Элли не меняется в лице. Смотрит прямо. Глаза в глаза. Ее грудь высоко вздымается на вдохе и опускается на выдохе. Она только кажется спокойной, но внутри нее определенно бушует стихия.

– Я тоже его люблю. – Прикусывает нижнюю губу. Стойко выдерживает мой взгляд. – Я обоих вас люблю. Вы же мои друзья.

Мне не удается сдержать истерический смешок:

– Ты знаешь, о чем я.

– Знаю. – Подтверждает она.

– Я не про дружеские… чувства.

– Чувства… – Ее рот кривится от внутренней боли, веки на секунду закрываются. Открыв их, Элли смеряет меня разочарованным взглядом. – Все зависело только от тебя, Джимми. Вчера все зависело только от тебя.

Вижу, как дрожит ее подбородок, и мне хочется обхватить ее лицо ладонями и успокоить долгим поцелуем. Но не двигаюсь. Конечности онемели, потому что мысленно я снова погружаюсь в тот ад, который устроил вчера нам обоим.

– Он любит тебя, Элли! – Повторяю.

– Я знаю.

Кажется, мы начинаем по кругу.

– А ты? – Задыхаюсь я, в душе понимая, что стоит только сказать ей о своих чувствах, и все встанет на свои места.

Но не делаю этого. Потому что если кто-то из нас сейчас открыто скажет, что любит, третьим лишним останется Майки. А мы не можем так с ним поступить. Никак не можем.

– Ладно, проехали. – Хмыкает Элли, проводя пальцем сверху вниз по звеньям железной цепи. – Если тебе больше нечего сказать, я, пожалуй, пойду, мне пора.

– Подожди! – Встаю. – Он ведь тебя любит, дурочка! Он – мой друг. Значит, остальное не важно. Я не могу так с ним поступить.

– И я тоже. – Кивает она, пятясь назад.

– Элли, прости меня. – Развожу руками. – Кто я? А кто он? Ты ведь сама прекрасно знаешь. Майки всегда будет лучше меня.

– Да. Именно. – Она кивает, как заведенная, отступая в темноту ночи.

Я останавливаюсь, глядя, как девчонка удаляется, проваливаясь каблуками в песок и покачиваясь.

– Он тебе больше подходит! – Кричу.

– Да, Джимми. Ты прав. – Не в силах больше слушать меня, Элли разворачивается. Бросает через плечо: – И он никогда бы не поступил со мной так, как ты!

Ее голос срывается и затихает во тьме.

Я хватаюсь за голову, наблюдая, как светлое пятно скрывается в зарослях деревьев. Мне хочется побежать, догнать ее, схватить и сказать все, что чувствую. Держать крепко. Но на мне следы другой женщины, мерзкие, грязные следы утех, помады и пота. Может, даже отметины на шее, не знаю, не смотрелся сегодня в зеркало, не хотел видеть свое подлое и трусливое отражение.

– Элли! Стой! Подожди! – Кричу.

Бросаюсь во тьму, но не вижу и следа от нее. Мне плохо, меня тошнит. Выворачивает наизнанку прямо под каким-то кустом. Сгибаюсь пополам, извергая из себя желчь вперемешку с кислой блевотиной. Утираю пот со лба и снова всматриваюсь в темноту.

– Элли! Эл!

Бегу, натыкаясь на шершавые стволы деревьев, запинаюсь, снова кричу. Зову ее. Но никто не откликается. Останавливаюсь, когда выбегаю на пустынное шоссе.

– Элли!

Оглядываюсь по сторонам и вслушиваюсь в стрекот сверчков. Падаю на траву, приваливаясь спиной к столбу, на котором установлен здоровенный биллборд. Обхватываю собственные колени и до крови кусаю губы.

Она ушла. К нему. Ты ведь этого хотел?

Так в чем дело?

Элли

Сначала бегу, не оборачиваясь, потом, поняв, что никто за мной не следует, замедляю шаг. Пройдя еще немного, сворачиваю к дороге. Поднимаюсь, отряхиваюсь и долго смотрю на виднеющиеся вдалеке огни города. К вечерней прохладе примешивается кислый запах болота и тины. Кашляю.

«Так тебе и надо. Так тебе и надо!»

Идти по асфальту гораздо удобнее, но болит нога – кажется, натерло кожу. Хромая, медленно плетусь на север. Раздумываю, не разуться ли? Вздрагиваю от криков ночных птиц и размазываю руками слезы по лицу. «Вот и всё кончено. А ты еще поперлась к нему, дура! Теперь довольна? Этот бесчувственный подонок никогда к тебе ничего и не чувствовал. Напридумывала себе всякого! Глупая!»

И громко всхлипываю – ведь никто меня здесь не услышит.

Когда сзади вдруг слышится шум автомобиля, испуганно отшатываюсь в сторону. Тот пролетает мимо с оглушительным ревом, но затем резко тормозит, визжа шинами. Его фары гаснут.

– Это ты, цыпа? – Слышится, когда я уже хочу свернуть обратно в лес, от греха подальше.

И у меня все внутренности сжимаются в болезненный комок при звуке этого голоса, мерзкого, с нотками самоуверенной наглости. По позвоночнику ледяными щупальцами крадется страх, впивается в ребра острыми когтями тревоги.

«Пусть только это будет не он, только не эта грязная скотина, Бобби Андерсон».

Но я уже знаю. Этот хрипящий басок и разящий за несколько метров густой одеколонный дух ни с чем не спутать.

– Ты-ы… – Гнусавит он довольно, врубая дальний свет на своем джипе, которым перегородил всю дорогу.

Меня слепит.

– Тебя подвезти? – Спрашивает голос. – Глухая?

Разум вопит, что нужно бежать. Прямо сейчас. И плевать, как и куда. Обдирая кожу, ломая каблуки, утопая по колено в грязи. Лишь бы унести ноги. И лучше сразу прочь с дороги, в заросли, в сторону болота. Он вряд ли рискнет сунуться туда на своем джипе, чтобы раздавить меня. Побежит сам. И догонит. Жалеть не будет, сразу убьет. Голыми руками.

Зачем я вообще пошла в эту сторону? Почему не через овраг?

– Подвезти, говорю? – Он появляется из темноты внезапно.

Возвышаясь надо мной и обдавая плотной волной едкого перегара. Вздрагивая, подаюсь назад в тщетной попытке отстраниться, но его цепкая лапа уже перехватывает мое горло и больно сжимает.

– Нет, – хриплю, бултыхая руками в воздухе и вцепляясь с силой ногтями в давящие на горло сильные пальцы.

Его лицо уже передо мной. Ослепленная светом и перепуганная до смерти, не вижу горящих гневом глаз – и так знаю, как они выглядят, опасно сужаясь до маленьких хищных щелок. Всхлипывая и сипя, пытаюсь ухватить ртом хоть немного воздуха, но голова неумолимо начинает кружиться. Перед глазами расплываются синие круги, руки обмякают.

– Тупая ты шлюха. Это не был вопрос. – Произносит он, брезгливо морщась. Теперь передо мной отчетливо предстают его искривленные губы-лепехи. Наверное, это будет последним, что я увижу перед смертью. – Я никогда не спрашиваю. Просто беру то, что мне нужно.

Мои колени подкашиваются. Валюсь к его ногам, когда он разжимает пальцы. Падаю на асфальт и захожусь в сухом кашле. Хватаюсь за шею, которую разрывает от боли.

– Ну, не хочешь сделать мне приятное, цыпа? – Усмехается этот урод. Его массивные ботинки приближаются ко мне, противно хрустя песком. – Тебе понравится мой дружок, ты, наверняка, таких еще не пробовала.

Садится на корточки, приближает свое лицо к моему. Несмотря на бьющий в меня яркий свет, вижу злость и возбуждение в его маленьких свинячьих глазках. Тянет руку. Толстые пальцы смыкаются на моих щеках. Схватив меня за подбородок, как какую-то собачонку, подонок резко притягивает меня к себе.

– Обслужи себя сам, – цежу сквозь зубы.

И, не успев, как следует, обдумать свой поступок, смачно плюю ему в лицо. Гордость родилась вперед меня, тут ничего не поделаешь.

Бобби замирает, гневно кривя ртом. Медленно разжимает пальцы, отпуская меня. Затем также медленно вытирает мою слюну со своего лица.

Мне хочется отползти. Но ноги не слушаются. Все тело сводит судорогой от нахлынувшего страха. Понимаю, что такое он точно не простит. И Бобби не заставляет себя ждать – бьет резко, наотмашь. Прямо по лицу.

Удар настолько сильный, что я моментально глохну. Женщин так не бьют. Так можно врезать только мужику. Заваливаюсь на бок, не понимая, жива я или мертва. Словно через вату слышу его тяжелые шаги. Одной рукой он переворачивает меня и ставит на колени.

– Иди сюда, цыпа. – Стальной хваткой его левая рука сжимается на волосах на моем затылке. Правая по-хозяйски скользит по бедру, подбираясь к краю платья.

Бессильно рычу. Мычу что-то. Перед глазами все плывет.

– Давай, рассказывай. – Слышится треск разрываемой ткани. – Как они имеют тебя, дешевка? Сразу вдвоем или по очереди?

Пытаюсь что-то сказать, но, кажется, чувствую металлический привкус крови во рту. Язык не слушается. Посылаю его ко всем чертям, а изо рта вырывается бессмысленное хрипение.

Нужно сопротивляться. Иначе, он не остановится. Нужно что-то делать: кричать, драться, попробовать убежать, потому что вид моего безвольного тела заводит его еще сильнее.

– Нет, пожалуйста, нет… – стону сквозь сомкнутые зубы.

Но его руки продолжают блуждать по моей коже, мять бедра, по-хозяйски бесцеремонно забираются в трусы. «Только не это!» – кричит мое сознание, запрятанное где-то глубоко в голове и не способное никак повлиять на происходящее. Я парализована. Кровь стынет в моих жилах, руки и ноги не слушаются.

Мне все еще тяжело дышать, перед глазами все плывет после удара. Вкладываю последние силы в рывок, чтобы освободиться от его захвата, но получаю новый, безжалостный удар по лицу – Бобби переворачивает меня на спину и бьет кулаком. Темноту разрывает вспышка – это я на мгновение вижу искры и тут же слепну. Сопровождающий удар глухой треск кажется взрывом, но разум подсказывает, что с таким звуком разрываются мягкие ткани моего лица, а, возможно, ломаются кости.

Я полностью дезориентирована, но понимаю, что он куда-то волочет меня за волосы. Кожу жжет холодным асфальтом, разрывает камнями и ветками, бьет мокрой травой. Больше не видно света фар, просто темно и тихо. Воняет сыростью. И перегаром – потому что он наклоняется ко мне.

Вскидываю руки. По крайней мере, очень стараюсь это сделать. Но напрасно: тут же получаю в живот. Возможно, кулаком или коленом, но чувство такое, что тяжелой гирей – внутренности горят, взрываясь от боли. Меня скручивает, сгибает пополам, но подонок не дает мне согнуться. Раскладывает на траве, как тряпичную куклу, давит толстыми пальцами на горло.

Через вату ощущений я слышу звон металла. Далекий, непонятный. Он повторяется, сопровождаясь копошением. Ясность происходящего обрушивается на мою голову только сейчас – Андерсон расстегивает ремень, затем ширинку. Короткий и острый прилив адреналина дает мне сил, чтобы попытаться оттолкнуть его, но пальцы на моей шее вдруг снова смыкаются, и я слышу собственное хрипение.

Не сдаваться! Отчаянно молочу ногами, толкаюсь, шарю пальцами в темноте, нащупываю его лицо и царапаю, добираясь до глаз. Но новый, безжалостный удар в нос выбивает из меня остатки сознания. Падаю. Трава принимает меня, окутывая холодом.

«Нет. Это не может быть правдой. Я не хочу».

Но уже слышу, как рвется платье, а затем трусы. Чувствую тяжесть его тела. Наглый смех сменяется сопением, когда он пристраивается меж моих разведенных в стороны ног. Пытаюсь закричать, но его рука ложится на мое лицо, перекрывая доступ кислорода. Проваливаюсь в черную яму, но меня выдирает оттуда яркой вспышкой боли, разрывающей плоть.

Огонь. Вот, что я ощущаю. Беспощадный, дикий огонь, врывающийся в меня снова и снова, с каждым разом все грубее и сильнее. Калечащий, изуверский, не знающий жалости.

Его руки давят, прижимают меня к траве, стискивают волосы, тянут. Этот урод рычит, вгоняя в мое лоно свой член все быстрее и сильнее. Ложится на меня полностью, не встречая сопротивления. Дышит в ухо, слюнявит шею, бодает лбом в подбородок. Я полностью в его власти. Мои руки продолжают инстинктивно его отталкивать, царапать, но уже вяло, и он каждый раз все ловчее успевает перехватывать их и сбрасывать с себя.

– Нравится? Тебе нравится, детка? – Задыхается он, впиваясь пальцами в мое горло, сжимая ягодицы.

Его движения ускоряются. Боль больше не накатывает волнами и яркими вспышками – она везде. Боль. Она становится непререкаемой реальностью, захватывающей меня полностью. Между ног адски горячо и сыро. Кажется, что этот урод проворачивает острый клинок внутри меня – с остервенением, яростно.

«Уже поздно. Никто не придет и не поможет мне. Никто не узнает. Сейчас он закончит и убьет меня. У него не будет другого выхода…»

Дышать становится невозможно. Меня тошнит, голова кружится, но толстяк все еще ерзает на мне, больно вдавливая в землю. Я хриплю и кашляю, давясь собственной слюной, которой практически нет в пересохшем горле. Это длится до безумия долго. Невыносимо, чудовищно долго – целую вечность.

Когда он кончает, издавая животный рык, я принимаю смерть. И последнее, что чувствую, это горячие дорожки слез на моих щеках. Они катятся ручьями и скрываются в траве. Мне кажется, что все мои кости переломаны, а плоть разодрана в мясо, но мне становится легко, потому что небо озаряется теплым светом. Меня зовут наверх, на небеса, и душа медленно отделяется от тела.

Но все заканчивается резко – с требовательным гудком автомобильного клаксона. Сквозь туман слышно, как кто-то что-то орет с дороги.

– Эй, ты где? Тачку с дороги убери!

И я ощущаю, как руки Бобби грубо хватают меня за подбородок. Он проверяет, жива ли его жертва. Больно сдавливает пальцами лицо, слушает дыхание. И я не дышу, изо всех сил притворяясь мертвой. Он отпускает мое лицо, и моя голова вяло заваливается набок. Чувствую, как торопливо он встает, слышу, как натягивает штаны. Его руки смыкаются на моих щиколотках – Андерсон оттаскивает меня подальше в кусты.

– Слышь, чувак, не ори, – отзывается он. – Ссать ходил!

– Нахрена посередине дороги машину оставлять? – Кажется, голос мужской.

Но я не уверена. Разум пронзает мысль о том, что он сейчас переставит тачку и вернется, чтобы убедиться, что я мертва, и спрятать тело. «Если хочешь жить, нужно спешить». Подавляю в себе желание прокашляться, в горле булькает, из глаз брызжут слезы. Переворачиваюсь на живот и, цепляясь за траву руками, пытаюсь ползти.

Получается. У меня нет голоса и нет сил, чтобы позвать на помощь. Где-то над головой гудят моторы, а я ползу. Голая, избитая, в крови. Адреналин вырывает меня из лап боли, на короткое мгновение даря новые силы. Ветки, трава, песок, забивающийся под ногти. Ничего не замечаю. Шатаясь, встаю и, борясь со слабостью, плетусь в сторону леса. Там ему труднее будет меня отыскать.

Я сломана. Я ходячий, полуразложившийся труп. Кровоточащая рана. Зверь, который хватается за жизнь зубами, но не собирается умирать. И я стираю босые ноги в кровь, но прохожу много миль прежде, чем упасть без сознания на пороге больницы, где работает мой отец.