Текст книги "Хроника пикирующего аппаратчика"

ЗДРАВСТВУЙТЕ.

(Айрат)

Меня зовут Айрат. Мне тридцать четыре. Я холостой алкоголик. Работаю аппаратчиком на старом заводе, а вчера я поцеловался с пятидесятилетней женщиной. Вот, в общем, всё, что я могу сказать о себе на сегодняшний день. Ещё у меня есть друг Наиль, который посоревнуется со мной в способности бухать с любовью к делу, однокомнатная квартира, доставшаяся от бабушки и кот.

Писать о себе мы с Наилем начинаем потому, что всё со временем забывается, все истории, встречи, переживания – то, что с годами нарастает как опыт и биография, – всё это покрывается паутиной, под которой уже непонятно, что лежит, а трогать которую и вовсе не хочется. И чтобы в старости, если она случится, можно было бы заново ощутить привкус молодости, мы и пишем. Не знаю, актуально это только для нашей Татарии нулевых или вдруг ещё кому-то и где-то это будет интересно.

Начну с завода. Я всегда воспринимал его как единый организм. Все трубы сплетены и подводятся в цехах к реакторам-органам, продукция и реагенты поступают из одного цеха в другой, под некоторыми зданиями даже проходы. Территория большая, почти маленький городок. Сейчас этот организм при смерти, мы его последние митохондрии. Снабжаем ещё не отмершие части тела пищей и вывозим дерьмо. Почему организм при смерти? Ну, рыба гниёт с головы. Можно сказать, рак мозга.

Вчера у нас был очередной корпоратив, на котором обычно трудно найти самого пьяного. Причём, женщины легко перещеголяют мужиков в этой дисциплине. Наш начальник к середине попойки всегда гневно уходит, не в силах смотреть на эту вакханалию, и его можно понять: наши женщины просто звереют. Мария, здоровая лаборантка лет пятидесяти пяти, упала на своего партнера по танцу, и они валялись как беспомощные жуки, сшибая рядом стоящие стулья. Потом она же другому аппаратчику намяла его причиндалы так, что тот с ором выбежал в коридор. Начальница лаборатории – дама со страшной травмой на лице – валила всё по пути и приставала с нехорошими разговорами к этому самому начальнику, пока он ещё её не увёл, Лейля – опытный мастер с пергидрольными волосами жаловалась на маленький член мужа, крутила бюстом, сняв свитер и расстегнув блузку, а потом – да, она полезла ко мне целоваться в женской раздевалке. Всё это среди древних деревянных шкафов со сломанными дверцами, при тусклых лампочках с высоченных потолков и под шуршащую эстраду из такого старого радиоприёмника, что кажется, что работает он на какой-то серой магии. Изменой своему короткохерому мужу Лейля это не считает. Она даже потом сказала, что и минет – не измена. Что ввело меня в лёгкий ступор. И самое забавное, что изложенное тут – правда.

И такие угары мы совершаем примерно раз в два-три месяца. А сама работа у нас унылая как описание пейзажей в произведениях Проханова, отчасти поэтому мы с Наилем периодически заливаем в себя веселые жидкости. Сейчас мы производим клей. Для обоев. Наверняка он на выходе хренового качества. Даже стащить его не возникло никакого желания. Ну, Наиль-то стащил. Он всё тащит. Не буду вдаваться в особенности производства, скажу только, что моя личная задача заключается в подаче мешка соли в горловину реактора и принятии выходящего продукта из выходного отверстия, напоминающего рот гигантского робота с выпученными глазами. Этих роботов или просто нагромождения деталей, напоминающих лица, (мы называем их соглядатаи) на заводе миллион, и у половины есть имена. Самый любимый из них – Цимин.

Он находится в «мертвяцкой» – котельной, в которой мы с Наилем прячемся от мира после обеда. Там на удивление тихо, тепло и максимально комфортно. Цимин греет нам ноги и прячет наши пустые бутылочки. Выглядит он как трёхметровая бескрылая птица с изогнутым клювом и грустными глазами. Наверно, когда мы уходим, другие соглядатаи его бьют и унижают. В «мертвяцкой» мы читаем. Наиль читает, не отвлекаясь. Он даже не выпивает, когда с книгой. Иногда поведет бровью или нахмурит своё смуглое, слегка среднеазиатское лицо, в котором женщины распознают мужское начало, почешет ногу, не отрывая взгляд от строчки и вздохнёт. Он сидит в серой шапке с надписью CHAMPION и прожжённой телогрейке, пропитанной клеевой пылью. Валенки на Цимине. Всё вокруг ободрано, с труб свисает желтушная стекловата, ржавчина поработила всё вокруг, кажется, что она скоро покроет и нас, а цвет стен просто нельзя определить. Всё очень старое. Цимин наверно тут плачет ночами. Но главное – это тепло и тишина. А до конца обеда ещё семнадцать минут. Я наливаю самодельной наилевской настойки-компотика и думаю, ё-моё, как же тут хорошо!

КЛЕЙ.

(Наиль)

Посвящаю этот рассказ моей отрешенности….

«Наиль! Наиль!» Кто меня зовет? Вот осуждающе смотрит сварщик по кличке Динамо, он молча поправляет полы свои куртки, сидя на скамье возле шкафчика. Старый тракторист – бабай Квадрат серьезен, он смотрит в мою сторону, собираясь выходить из раздевалки. Оборачиваюсь по сторонам, вижу аппаратчика Айрата, у него загадочная улыбка на лице. Я хочу двинуться за ним, чтобы спросить, что случилось. Но движения даются с большим трудом. В лицо мне светит рассветное солнце через грязное стекло, кляксы на окне расплываются как линии от фломастера, на которые попала вода. Вместе со стеклом, солнцем и крышами цехов за окном растекаются очертания шкафчиков и людей, будто в ровную гладь бросили камень. «Наиль! Время семь!» – это Фарида – в который раз кричит, проходя мимо моей комнаты. Пора на завод.

Наши уже курят у цеха, переоделись. Ленар стоит, вся телогрейка в «муке», а Лёха бородатый не курит, просто за компанию вышел. Здороваюсь с новенькими, бегом в раздевалку на третий этаж. Айрата тут нет, тоже переоделся уже, ладно, потом с ним отойдём, на перекуре. Надо скорей в цеху засветиться, пока Петрова не разворчалась. Мужики наши уже шатаются по коридору, слесаря, им хрен кто что скажет, свою работу делают потихоньку, никто за ними следит, не гоняет, а аппаратчиком в смену как попадешь, продохнуть не дадут.

Отпускаю, придя первым, ночную смену, стахановцев. Смотрят подозрительно в глаза, проверяют. Мерно гудит сушилка, проникая до самых глубин мозга. Надо хлопок грузить в реактор. Ночные – молодцы, тюки подтащили, пенсионеры. Где Айрат?!

А вот и Петрова с Ивановой идут между линий, руки за спину.

– Эй, студенты, ё-моё, вы где шляетесь?! Я чё, один тюки потащу? – перед ними выёживаюсь, чтоб Петрова видела, что я стараюсь. Они только недавно институт закончили, вместе учились в одной группе. Зачем сюда пошли работать? Хотя куда сейчас податься можно? Кризис. А может по специальности хотят поработать. Им виднее.

Хватаем тюки втроем, поднимаем по лестнице. Они не тяжелые, просто здоровые, одному неудобно. Хотя я и один его сейчас подниму…

– Наиль, ты чё корячишься в однюху?! – Ленар сверху кричит с веревкой в руках, – Давай мне на крюк его цепани, я подниму!

– Нормально! Я щас сам его подниму, вы другой цепляйте. В спешке нога поскальзывается на ступеньке, тюк съезжает. «Сука!»

– Наиль! Привет, подойди-ка сюда, оставь его пока, ребята поднимут вон на веревке, – Петрова стоит снизу, смотрит на меня. Проверить хочет. Подхожу к ней.

– Здравствуйте! Сейчас загружать будем, температуру я посмотрел, вот ребятам сказал, засыпем.

– Ладно, ладно, они сами знают всё, – смотрит мне в глаза внимательно, взгляд какой-то недовольный, – Ты у нас сегодня нормально себя чувствуешь?

– Да, конечно, Ольга Петровна, все в порядке, – отряхиваю штаны от пыли, смотрю на ботинки. Раздолбались уже все. Оглядываюсь наверх, на парней. Они уже тюки подняли. – Ладно, я побежал, Ольга Петровна! Ребятам помочь надо!

– Иди, иди…

Уходит.

Забегаю по лестнице на реактор.

– Подождите, пацаны! Давайте вместе! – Ленар уже вспарывает мешковину тюков кривым заточенным куском железяки – ножом.

Петрова нормальная баба. Ворчит только, когда недовольна. Недавно вот предупреждение мне сделала. Про неё мужики рассказывали, что она лесбиянка. Лет десять назад с одной девчонкой роман крутила на производстве.

Лопасти вращаются, заглатывая белые куски ваты, кислый запах поднимается из горловины реактора. Мы разрезаем квадраты тюков, рвем в рукавицах плотную массу и кидаем в воронку. Ленар режет, подтаскивает. Лёха палкой проталкивает застрявшие куски. Некоторые плохо разламываются. Тюки перед тем как поднять, надо отбить как следует. Попрыгать на них.

– Наиль, ты че респиратор не одеваешь? – Ленар кричит мне в ухо сквозь грохот, – пыль же тут везде! -отмахиваюсь, – Нормально! Ты режь давай, не отвлекайся! – умники, я тут уже четыре года работаю.

– Где Айрат-то? – кричу Лёхе. Он шурует масляной палкой над воронкой в клубах белой пыли. Телогрейка смешно завязана на поясе за спиной, задирая низ. Шапка вся в «муке», на глазах пластиковые очки на пол лица, «намордник», огромные бесформенные ботинки. На бороде тоже пыль.

– А? – наклоняется ко мне.

– Айрата не видели, говорю?

– Тут где-то был!

Оглядываю цех. Петрова ушла, походу. Вон и Айрат, тележки подвозит. Найдет он время проебаться, когда надо. Смотрю на Ленара, у него пол тюка осталось. Ладно, докидают без меня. Потом один хрен еще час ждать, пока температура поднимется.

– Я щас подойду! – кричу ему, – в туалет сгоняю!

Кивает. Спускаюсь. Вспотел. В горле пыль. Надо успеть в раздевалку заскочить, пока народу нет. А то набегут чай пить.

– Здорова, ёма, – Айрат улыбается, довольный что-то с утра пораньше. Походу, в рюмочную заскочил перед работой. Всё ему как с гуся вода, у него отец тут главным механиком работает…

Открываю замок своего железного шкафа. Я себе хороший успел занять, много полочек. А студентам для рабочей одежды вообще один на двоих достался, и даже полки нет верхней. Снимаю с крючка черный пакет. Достаю компотик…

Пора возвращаться, ребята наверняка уже докидали всё.

– Лёх, оставь мешки! Сам соберу – складываю мешковину и отношу их в кучу от старых тюков у окна.

– Там 50 градусов еще, через полчаса готово будет, – Лёха с Ленаром сидят на скамейке за стенкой из сложенных тюков. Айрат уже подвез тележки к реактору и курит сигарету, мечтательно задумавшись о чем-то с довольным видом.

– А ты че опаздываешь, шалопай?

– Сам ты шалопай, ём!

Студенты смеются, глядя на Айрата. Надо его подтрунить маленько при них, чтоб знала собака, чье мясо съела. Бей своих, чтоб чужие боялись, – мне отец так в детстве любил говорить. Парней сюда мастерами смен взяли после института. И хоть у нас на заводе мастер почти ничем от аппаратчика не отличается, но мало ли что. Вдруг возгордятся со временем, начнут голову поднимать.

– Мы тут уже все мешки без тебя закидали, вон у Лёхи вся борода белая как у деда Мороза.

Айрат посмеивается, глядя на Лёху: «Ну и че, ём? Я тележки привез»

– Тележки он привез, еврей а. Я их сам могу привезти, долго что ли!

Петрову мы называем Северная Собака. Потому что на собаку похожа мордой и псов заводских кормит фанатично, таская им в пакетах объедки с семейного стола. Тут, кстати, кормление беспризорных псов возведено в культ, сердобольные заводчане, сами как редкий вымирающий вид, тащат из дому всё, что осталось от скромных пролетарских трапез – тут тебе и кости куриные, куски буханок, слегка подпортившиеся зеленоватые палки колбас, кирпичи залежалого сыра. И даже супы в тройных пакетах (чтоб не вытекло в сумку).

Вот и клей повалил из реактора. Возим его на тележках к трубе с вытяжкой, кидаем совком в воронку, откуда он, шурша, улетает на сушилку на втором и третьем этажах.

– Закрой глаза.

– Чё-о-о?

– Ну закрой, ём, прикол покажу! Отвечаю, ничего плохого.

Айрат берет мой палец и засовывает в обжигающую рыхлую массу.

– Бляяя! Чё это за хуйня?!

–Анус Петровой!

Выдергиваю руку, Айрат посмеивается. Держит сжатый в кулаке кусок горячей влажной целлюлозы с отверстием посередине.

Идем на обед. У всех банки разной величины, которые ставятся разогреваться чуть ли не за час в старинную печку. Отыскиваем с Айратом свои, выдергиваем, держа в перчатке за горлышко, и идем в нашу комнатку, мертвяцкую. Ем макароны с компотиком. Айрат уже бухой.

– Смотри, не суйся к начальству!

– Сам не суйся, ём. Я нормальный.

– Я тебе добра желаю, идиот.

– Сам идиот, ём.

За серым в подтеках и трещинах окном валит здоровыми хлопьями снег, с крыш цехов заметает ветром, образуя валуны. Прикрыв лицо воротником, куда-то тащится баба в телогрейке. В мертвяцкой тепло, теплее, чем в цехах, там почти не чувствуется слабое отопление. Понедельник пошел к завершению. До четырех дотянуть и в душевую. «День прошел, и хуй с ним, пятница пришла – и неделе пиздец» – как говорят у нас старожилы из тех, кого еще не сократили.

– Чё сегодня вечером выйдешь? – Айрат живет недалеко от меня, через улицу.

– Не знаю еще. Айда, пошли, уже без десяти время…

Понедельник.

(Айрат)

Вечер не задался. Наиль на звонки не отвечает, наверно с женой поехал к тёще. Его жена – шустрая толстуха, которая терпит его только из-за квартиры. И все на свете это понимают. Разумеется, кроме него самого. Мы с ней откровенно не ладим. Люди нашего образца не способны дать семье настоящее счастье, не способны дать какое-то развитие. Такие как мы только губят семьи, губят потенциал своих жён и будущее детей. Не знаю, когда моя родня сдастся и примет это к сведению. Ведь у меня есть квартира, но нет жены. И все мне приводят в пример Наиля. Без личной квартиры, без машины, без дополнительного заработка, живет с родителями, а жену нашел. Это она его нашла, ё-моё, просто выбралась из деревни в город. Она работала с ним в одном цеху, тогда ещё просто сочная татарочка, весёлая, не замороченная, да и выбор был невелик, Наиль и я, собственно… Из нашей двойки женщины всегда выбирают Наиля. В восьми случаях из десяти. Так поступила и Фарида. И свекровь её полюбила. Потому как хозяйничает по дому и её сына терпит. Хотя на Наиля многие девки клюют. Есть в нём… глубина какая-то.

Деньжата у меня пока есть, и раз Наиля мне не дождаться, сегодня моим другом будет коньячок. Надёжный такой друг. Но слишком уж самоуверенный. С таким нужно соответствовать. Когда идёшь с ним в разведку, задаёшься не тем вопросом, подведёт ли он, а тем, не подведёшь ли ты его.

Шуршит по горлу. Тепло. Всё становится мягким и тёплым. Кажется, что ты двигаешься по миру как король своего дела. Со снисходительной улыбочкой победителя.

Наверно только ради этих минут и пьют люди. Потому как дальше, если продолжать бухать, становится только хуже: агрессия или, наоборот, сопли, дурость и скудоумие. Минуты Победителя, Минуты Знатока Жизни проходят быстро. Им отведено буквально полчаса. Потом всё мутнеет. И ты становишься просто дебилом, стараешься поддержать проходящее состояние эйфории; думаешь, что подкидываешь уголь в Топку, которая делает тебя Знатоком, но не-ет, это не кочегарня, это скорее вызывание духов. Дух явился, сотворил волшебство и исчез. А ты продолжаешь приносить тщетные жертвы, пока не валишься эдаким дурацким уродом блевать в унитаз (в лучшем случае).

Я завязываю с этим делом. И я сказал это вчера Наилю. Он посмеялся. Рано радуется. Сегодня я ещё пью, но завтра бросаю. Хотя бы на месяц. Хотя бы просто, чтоб доказать ему, что могу. Думаю, что осилю это. Надо только найти замену. Это законы физики, законы сохранения энергии. Нельзя просто взять и убрать из уравнения одно из слагаемых, его надо заменить другим. Я буду заниматься смешной озвучкой несмешных сериалов, например, или вырезанием по дереву, да чем угодно! Качаться начну. Но это завтра, а сейчас у меня в гостях «Старый купаж». И какой-нибудь фильмец. Пожалуй, это будет новый Мортал Комбат. "Наследие". Его сделали в виде сериала, но я скачал два сезона, слепленных как два нормальных фильма. В детстве Мортал Комбат заменял мне бухло. Он заменял многое. Это религия. Я надеюсь, режиссёр всё не испортил. Все эти лю кенги, шао ханы и мой любимый Скорпион наверняка время и здоровье не тратили на алкоголь. И хотя бы ради них с завтрашнего дня я на месяц завязываю. Помню, школьниками мы воевали со старшеклассниками. Причем, всё было по мортал комбату: мы за Рэйдена, они за Шао Хана. Мне один из противников так вывернул руку, что я взвыл и присел отдышаться, на что он ехидно ответил: "Думаешь, Саб Зиро заныл бы, если ему бы так сделали? Дай мне сдачи!" Хороший был парень. Он нам впервые мультяшную порнуху показал, научил, как надо ухаживать за аквариумом и принес самогон. Сейчас он донный алкаш.

Похоже, режиссёр всё-таки всё испортил, задумка отличная, а исполнение – говно. Хилая троечка. И зря Наиль говорит, что я не осилю трезвость. Были у меня и трезвые дни. Например, завтра! Заткну его, пусть один пьёт свой компотик и почитывает в «мертвяцкой», а я пойду отжиматься и подтягиваться. Пластмассовый мир не победит!

"Тимерхан"

(Айрат)

Когда вижу с утра Наиля, не могу не улыбнуться. Пытается скрыть своё лёгкое утреннее опьянение, выдавая его за рвение работать. Хватается за всё подряд. Рукава засучены. Синий комбинезон застегнут, лямка не висит, как обычно. Шапка на макушке. Работничек херов. Вот и сейчас, опоздав немного, вижу, как он у Ленара пытается вырвать мешок целлюлозы, якобы помогая. Видя, что я улыбаюсь, он злится:

–Чё ты прёшься, накатил что ли уже? – это ещё одна его попытка скрыть своё опьянение, переведя на другого подозрение.

–Ну, я-то – нет, а вот ты уже тёпленький. Я пока не пью же. Неделю уже.

-Ага, не пьёт он, вчера же тебя с Саньком во дворе видели.

Вот ё-моё, неужели попался. Санёк наш общий знакомый, и вчера мы действительно раздавили с ним три балона.

–Ну, вчера – это та-ак уж было, проверить, не тянет ли.

–Ну и как, затянуло?

–Наиль! – прервала нас Петрова, – Отнесите эти трубы на склад. Айрат, переодевайся быстрее.

Любит она его. Хоть и ругает постоянно. Мы её Северной Собакой называем. Потому как действительно похожа. У северных животных ведь обычно уши маленькие прижатые, чтоб не обморозило, и морды такие своеобразные, кругленькие. Вот она такая как раз. Эскимосская лайка.

Три дня назад закончили производить клей. Теперь его на тракторе перевозим на склад, попутно выполняя хозяйственные работы. В основном это перекладывание труб с места на место. Года три назад мы эти трубы сюда переносили из 266-го цеха. Сейчас в другое место. После обеда будем перевозить мусор. Химики, ё-моё. Ладно хоть сегодня тепло на улице.

Я иду в раздевалку и открываю старенький шкафчик, на нём наклеена вырезка из журнала восьмидесятых годов. Естественно, женщина. Уже коричневая от времени. Мне она нравится, пусть висит. На полочках всё аккуратно расставлено. Слева мыло, порошок и нитки с иголкой. Под ними на крючке полотенце. Справа одежда, а на полочке над одеждой чаёк, сахар, чашка и шапка, а вот под шапкой вчерашняя бутылочка с "Тимерханом". ЧЁ ЗА ФИГНЯ!? Где она?! Судорожно передвигаю все предметы на полках, смотрю внизу, если она как-то выпала, в рукавах, под шкафом – нет. Её нет! кто же мог её взять? Ключ от моего шкафа есть у Наиля, но он без спроса не берет ничего. Если только взял для того, чтобы проучить меня за то, что я вчера втихаря вмазал. Надо было и ему налить, да я уж в конце дня только, не догадался… Или не он? Может студенты стащили? Неужели никаких моральных принципов у людей нет? Да и как бы они замок вскрыли? И когда? С утра ведь уже Наиль был, не позволил бы им. Мысли суетливо зароились в голове, как мошкара в конце августа. Уроды, кем бы они ни были, эти воришки. День, похоже, обещает быть кислым.

И Наиля я до обеда так и не увидел, он возился с трубами, а меня направили со студентами набирать мусор в кузов трактора. Они хоть и мастера, а всё равно с лопатой и вилами вышли и смотрят на эти двухлетние завалы. Тут и бракованный клей, и объедки, и старая одежда, и бумага, и куски шкафов, но всё-таки львиная доля бракованного клея в мешках. От воды всё осклизлое, половина под снегом. Лица студентов при виде всего этого выглядят не лучше самой мусорки. Лёха мрачно снимает всё это на телефон, а друг его, Ленар, надел на голову воронку от вытяжки на манер китайской кули и, орудуя вилами, начал прыгать на мусор и натыкать его, как какой-нибудь шаолиньский охотник за лягушками. Смотрелось это дико и смешно. Улыбнулась даже Северная, когда вышла посмотреть, как продвигаются наши дела. Между делом я старательно заглядываю студентам в глаза – может промелькнёт смешок или намёк на украденный «Тимерхан». Но Ленар всегда со смешком в глазах, а Лёха настолько брезгует этим мусором, что кроме злости ничего и не видно по нему. Хотя сам выглядит карикатурно со своей легендарной горбатой телогрейкой, над которой уже весь цех успел поржать. Был бы я мастером, хрен бы я взялся мусор таскать, а они глупые ещё, неопытные, всё что ни скажет начальство, всё выполняют. Надо подтрунить над ними:

– Лёх, чё какой недовольный? Даже губы вон сжал, треснут же сейчас.

– У меня бухло из шкафа вытащили, вот и недовольный.

Ленар лопнул от смеха, а этот даже и не улыбнётся. Закинул мешок в трактор и пошел за следующим. Моё негодование достигло предела.

– Так это ты взял?? А кто тебе разрешил?!

– Нужна мне твоя бутылка, – и вправду, зачем ему, он вообще на работе не пьёт.

– Нет, ты скажи, кто взял-то? Что за беспредел??

– Я обещал не говорить.

– Наиль?

– Я обещал не говорить.

– Ну кто? Гусман?

– Я обещал не говорить.

Ленар просто согнулся от смеха. Что смешного-то тут? Гневно смотрю на него:

– Ты тоже обещал не говорить?

– Скоро сам узнаешь, Айрат.

Бля.

В обед быстро подхожу к Наилю и тыкаю его в плечо:

– Ты чё творишь-то?

Тот опешил:

– Чего-о? Ты чё?

–"Тимерхан" ты взял?

– Откуда? – глаза круглые; не он, похоже.

– Оттуда, ё-моё.

– Ты чё? – и тоже ткнул меня в плечо. Больнее чем я его, естественно.

– У меня из шкафа "Тимерхан" кто-то забрал.

– Ты ж не пьёшь неделю, балаболка!

– Вот сегодня в обед решил передохнуть.

– Передохнуть! Вчера не наотдыхался? Меня надо было предупредить, это пахан твой походу.

И тут меня пробрало холодом. Вместе с отцом мы в одном цеху не работаем. И видимся редко, он на работе не пьёт никогда, хоть по жизни и запойный. Но ко мне с этим делом строго. И Петрова ему периодически стучит на меня. Последний раз он обещал забрать ключи от квартиры, чтоб я с ними снова жил, а вот этого уж очень не хочется. Ё-моё, что ж делать-то…

–Как он в мой шкаф-то вообще залез?

– Он пришел за ключами в слесарку, туалетную бумагу спросил, посрать наверно пришел, а не за ключами, у них в 266-ом воды нет, а у меня нет бумаги, я ему ключи от твоего дал… Стой-ка, он же до тебя ещё приходил, значит, бутылка со вчерашнего дня лежит?

– Да, я вчера купил, думал, сегодня с тобой разберемся с ней.

– Ну скажи ему, что моя. Что я позвонил вчера, попросил купить. Не успел передать типа.

– Она неполная.

–…вчерашняя? ну ты мудак. В одно рыло трескаешь.

– Блин, да я пару глотков сделал после работы, при всех же я тебе не понесу!

– Поделом тебе, короче.

– Пошёл ты.

Обед прошёл пасмурно, Цимин совсем постарел. Я играл на телефоне в Puzzle Bobble. И что интересно. Я думал, там шарики сверху валятся непрерывно и приходилось очень быстро соображать, куда стрельнуть следующим, чтоб попасть в шарики такого же цвета. Но потом понял, что сверху новый слой шариков валится не со временем, а с определенным количеством ходов. То есть после каждого выстрела есть время подумать, куда выстрелить и ровно направить шар. И после этого открытия я не смог даже близко подойти к своим прошлым рекордам! То есть, самые лучшие показатели у меня были на адреналине, когда я бешено торопился, думал, что не успею направить метко и сообразить, в какую группу шариков надо стрелять. Адреналин рулит. Ещё, блин все губы искусал, думая, как же поступить с паханом. Отправить Наиля надо к нему, сказать, что это его вчерашняя. От жены прятал типа, не знал, когда ключи давал, что отец бутылку умыкнёт. Уф-ф-ф, блин....

После обеда Наиль работал с нами. Когда я поднял мешок со старым клеем, чтоб завалить его в уже полный кузов, мешок лопнул, и вся эта дрянь вывалилась на меня. Лёха думал, что я не вижу, как он сразу достал телефон и начал снимать. Ленар хохотал, помогая отряхивать меня. Хоть на этом спасибо. А вечером мы с Наилем пошли к моему отцу.

СТУДЕНТЫ.

(Айрат)

Сегодня трезвые ходим, денег особо нет на кармашках. Есть время понаблюдать за студентами. Странные они всё-таки, как будто куски другого мира, которые зашвырнули к нам на завод в наказание за инакомыслие.

– Холодает, собака! – Ленар поёжился. Лёха теплее укутался в телогрейку.

–Сходи за телогрейкой, хули.

– И то правда, – он вышел со склада. Тут уже возился Рачок. Он разогнулся и поздоровался. Приветливо улыбнулся усатым, полнощёким лицом. Крепкий мужичок, представитель несметного полчища быстро сокращаемых теперь слесарей.

– Вот эти работают, их в 119-ый, – он показал на шесть моторов под стеллажом.

– А вот этот сломанный… Сломанный, – это сказал Песчанка, слесарь-тень. Седой как лунь, маленький, добрый старичок, – Его выкинуть надо… Куда ещё… Выкинуть… – пробормотал с сожалением, глядя на ржавый металл, как на чумного ребёнка.

Студенты берут ремни, стягивают какую-нибудь торчащую деталь из мотора (иногда даже нос соглядатая) и тащат к трактору. К нам присоединяется Петрушка, очередной слесарь. Дурак дураком.

Пыль повсюду. Когда мы умываемся после работы, сморкаемся в руку, чтобы посмотреть, насколько далеко пыль зашла в своих невидимых атаках.

Через пятнадцать минут закидываем все моторы.

Трактор с потрескавшимся от быта водителем по прозвищу Квадрат заводится и везёт тяжёлый груз на 119-ый склад. У нас два водителя тракторов – Юра да Квадрат. Я смотрю вдаль. Рядом с цехом стоят вагоны. Они крытые. Толщина их стен неимоверна. Наверно это стабфонд государства, в котором мы проживаем. Тут вообще всё тяжёлое и толстостенное. На металле раньше не экономили. В 90-м цеху есть цельнометаллический корпус, толщина стенки которого составляет сантиметров десять. Габариты корпуса – метра два на полтора. Высота – полметра. Он залит бетоном. Для чего это чудовище стоит в цеху, никто не знает; скорее всего его сделали, чтобы выпрямлять на нём гвозди. Даже учитывая, что и на гвоздях раньше не экономили, и незачем их было выпрямлять, это единственная приемлемая версия. Студенты назвали его Али.

119-ое здание представляет из себя дощатый невысокий ангар, довольно протяжённый с натыканными через каждые метров десять двустворчатыми дверями, на них висят амбарные замки. Внутри пыли ещё больше, чем «на клею». Вдобавок тут тусклый свет. Такой тусклый, что не видно, что происходит в конце помещения.

Первым делом на глаза попадаются, конечно же, трубы. Они лежат посередине цеха аккуратной горой, как мертвые солдаты, красноречиво показывая, что время, когда они были нужны и выполняли свои функции, обогащая империю, безвозвратно прошло. Теперь пьяные охранники лениво сторожат эти останки, чтобы пьяные воришки их лениво не украли.

За этими трубами стоят стеллажи с задвижками для труб, вдалеке, как мертвый динозавр, виднеется развалившийся трактор и куча двигателей. Привезённые нами двигатели присоединяются к своим умирающим сородичам. Вытаскивая очередную деталь, думаю, что мы запросто можем переквалифицироваться в завод по «изготовлению» труб. Мы бы продавали их по всей стране года два, ничего больше не производя. Любого диаметра, любого назначения. Потом снова стали бы производить клей. Оглядываюсь, слыша смех. Это хохочет Петрушка. Он пнул тяжёлую задвижку для труб и ушиб ногу. Теперь прыгает на другой ноге и смеётся. Лицо его измазано ржавыми разводами. Сине-белая шапка набекрень. Наиль усмехнулся: «А ты откуда взялся? Тебя же не было! Откуда-то нарисовался – хуй сотрёшь».

Петрушка ещё громче загоготал. Если его переодеть в скомороха, то, не изменяя своего поведения, жил бы он при каком-нибудь сказочном царе припеваючи.

Ленар пальцем показывает на задвижку-вентиль. Им оказывается на редкость агрессивный соглядатай. Лёха берет его за нос, с трудом раскручивает и швыряет в угол. Ленар строго глядит:

– Не шути с ними. А то на нас кара может обрушиться.

Мы пообедали. Сидим вместе со студентами, они тоже читают, периодически переговариваясь:

– Генон говорит, что в исламской инициации ни один настоящий суфий не может открыто называть себя этим именем.

– Суфием? – Лёха отрывается от автомобильного журнала.

– Да.

–А я скажу Генону, что мы утопаем в антиреальности, тем самым превосходя саму реальность по уровню развития в ней. Угадывая и постигая какую-то истину в антиреальности, мы, считай, неосознанно, но подсознательно узнаём обратную сторону этой истины, приходящейся на реальность.

– Надо бы систематизировать эти знания, – подумав, говорит Ленар. Оба усмехаются: попробуй систематизируй!

Мы с Наилем переглядываемся.

– Ебать у вас разговорчики,– затягивается трезвый Наиль, глядя на них.

После обеда идём копать соль. Мы наткнулись на её залежи прямо посреди 119-го. Она дожидалась нас под нагромождением деталей, как зловещая руда дожидалась бы наивных шахтеров в каком-нибудь кислотном мультфильме. В итоге нас ждут десять гигантских прорезиненных мешков с вредным ацетатом. Их надо перефасовать в обычные мешки и увезти на мусорку. Конечно, можно их прицепить к трактору или вывезти на погрузчике, но надо же и нас чем-то занять.

Соль промокшая – тяжело кидать. Стоит едкая вонь, но за противогазами идти лень, и в них тяжело работать. Через час мы успеваем расфасовать два мешка, и вдруг отключается свет. Петрушка хохочет: «Щас металл будем пиздить! Ха-ха-хо-ой!»

За всё время его работы он украл невероятное количество металла с Завода.

Мы ставим в известность начальство и находим электриков. Приходят Рачок и Грач. Теневой электрик завода. Они тоскливо оглядывают помещение:

– Не, сегодня не получится сделать.

– Ладно, тогда мы пошли.

Довольный Наиль деловито закрывает дверь, и мы уходим.

На следующий день нас уже с утра припахали. Надо было расчистить склад для будущих партий клея. Опять трубы, задвижки, двигатели, вентиляционные отводы, пыль. Строгая Северная не отходила от нас ни на шаг, а Наиль вроде с утра вмазанный, оправдывая себя перед Северной, работал за двоих. Петрушка шёл ему на помощь, а Наиль тихо ему сказал:

– Это тебе не цветмет пиздить.

– Ахо-хо-хо-ойбля!! – искренне смеялся Петрушка на весь цех.

Я краем уха услышал, как Ленар грустно сказал Лёхе: «Если они остановятся и откроют свой разум для реальности, то сойдут со своих примитивных умов».

Мы лениво поднялись и принялись перекладывать лопасти от смесителя. Когда я поднял одну из них, стоявшая рядом лопасть свалилась мне на ногу. Из глаз вырвался сгусток энергии.