Текст книги "Хроника пикирующего аппаратчика"

– О! Заебись Марина придумала – будет зубоскалить потом в раздевалке Волков, – Щас поедет на юга, блядь, мужика там снимет, – фантазия Волкова рисует картины разгульной праздной жизни на вольготных «югах». В историях Волкова зло всегда торжествует, хитрые люди обставляют бескорыстных простачков, к которым он относит себя. И им остаётся лишь громко причитать, взывая к справедливости.

Кроме завода неотъемлемой частью волковского мира является подвал его дома. Он числится там сантехником своей девятиэтажки. После рабочего дня, который кончается в 16.00, Волков становится хранителем имущества подвала и тайных знаний опрессовки, канализации, половина его жизни проходит в этом уютном подвале, куда он спускается, оставив внуков, зятя с дочерью и бдительную супругу. Там его ждут заначки между труб и некоторая доля свободы.

– Ну чё, Марин, когда в отпуск в следующий раз? – хохочет Волков, подмигивая студентам.

Ближе к концу обеда забегает Жук. Он обедает спешно, чтоб начальство не подумало, что он засиживается. Внимательно осматривает мужиков.

– Ну, как дела, Юр? – треплет по привычке Благова. – Чё это вы тут засиделись, а? – смотрит на стол, – Не пооооонял?! Это чё такое, – хватает стакан, подносит к носу. Благов угрюмо смотрит в стол: «Да ла-а-а-дно, Слав! Мы ж маленько, щас пойдем уже».

– Ё-о-о-о-баный в рот! Мужики, вы чё?? – тяжело вздыхает, запрокинув голову. Страдальческое выражение лица. Если Жук на взводе, это может кончиться пляской. Так мы называем истерику, когда Жук скачет по раздевалке, истошно кричит, накручивая себя и бьет в грудь кулаком. Все в этот момент смотрят в пол и ждут, когда буря утихнет. Буря бывает кратковременной и заканчивается словами: «Вы думаете, мне больше других тут надо?! Думаете, я больше вас получаю?! На хуй мне нужно вас покрывать, бля?!», – после чего Жук выбегает из раздевалки, со всей дури хлопнув дверью. В наступившей тишине броды расходятся по своим работам, сопровождаемые испепеляющим взглядом Лузги, грызущей в коридоре семечки. Один раз он со злости даже толкнул пьяного Рому об шкафчики. В этот раз Жук оказывается более спокойней и, пожурив, спускает на тормозах, – Смотрите, бля, щас начальник придет, я вас покрывать не буду.

Вселенная Жука беспокойна. Везде мерещится подвох и наказание. Начальник, если верить Жуку, всегда дежурит за дверью. Даже ночью, когда Жук засыпает, его разум, сидя в кабинете головы, тревожно анализирует прошедший день, перебирая все события: «Вроде сегодня всё нормально, обошлось… – и уже готовый отключиться, вдруг выскакивает, распахнув дверь с криком, – Или нет?!» и Жук вскакивает с постели. И снова ложится…

– Лёх? Вы тоже что ли? – подозрительно всматривается в студентов.

– Не, ты чё уж, Слав.

– Смотрите у меня, новеньких не спаивайте.

– Да мы так, маленько….

– Чё?!

– Шучу, шучу, – улыбается Лёха.

Жук, в одно мгновение успевает испугаться и тут же обрадоваться тому, что это оказалось шуткой. От пережитого спешит немедленно потрепать по голове кушающего Лёху: «Жук бля!» – говорит радостно.

– Бля, Слав, хватит мою голову трогать!

Жук залезает в печку за своей баночкой:

– Опа! Чья это тут сосиска?

Ленар, спохватившись, поднимается:

– Моя! Забыл вытащить.

Сарделька разбухла до циклопических размеров, готовая лопнуть.

– Мечта мужчины, – Жук передает сардельку

Следуют комментарии Волкова об увиденном.

Занавес опускается.

Звуки отдаляются.

Камера выходит на улицу

За окном свисают громадные сосульки от паровых труб, касаясь земли. В небе пролетают самолеты, пассажиры которых мчатся в другие страны. Даже если они случайно заметят на взлете в серой луже распластавшегося завода кубики наших зданий, они никогда не узнают, как Волков и Благов сидели в слесарке, покуривая разглядывали разобранный насос, как Волков попинывал сапогом его бок с застывшими кусками коллодия. Как Благов кряхтел в душевой, а Волков не мылся. Он размотал свои портянки, поставил кирзачи за батарею, сунув в них пустую бутылку и пошел домой.

Я тоже пошел домой. Мне снилась летающая в Космосе слесарка и гаечные ключи в невесомости. И Волков за рулем звездолёта, сбивающий лазером метеориты с криком «Шшшмыгг-на хуй!» после каждого выстрела.

А в пустом ночном цеху на заброшенном заводе без окон за тем же столом сидят голые пьяные Волков, Благов и Топлёная. Они пьют водку. Их старые тела сотрясаются складками от беззвучного хохота. Снег навален на столе, ветер заносит его в окна. Волков трет свой синий мясистый нос и смотрит зловещими черными зрачками вокруг, а я прячусь за шкафчиком и думаю: «Если бы у меня была возможность вернуть время обратно, я не повторил бы ни одного шага».

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ.

(Айрат)

Встал вовремя. Надо же. Поставил чайник. Не включаю свет. Мне очень нравится это время с утра. Когда очень тихо, темно и, кажется, ты один во всем городе, кто не спит. Закипает, потрескивает чайник. Сижу в кресле со своими мыслями. Когда умылся, а главное, протер за ушами холодной водой, сон отступает. Не то, что десять минут назад, когда я готов был отдать ползарплаты за двенадцатичасовой сон. Сижу и думаю о будущем. О настоящем. Что мне делать-то дальше? Ну, работаю я и что? Я надеюсь, это же не всё??… Что мне делать??

Ещё сорок минут, и вот я на заводе. Нас переводят. Петрова явно этим недовольна. Мы для неё были как пульты с кнопочками, на которые всегда можно нажать, чтобы перенести трубы туда, мешки сюда, бумаги наверх, клей вниз. И только потому, что мы косячим. Студенты вон не пьют, их так и не напрягают. А мы носимся как дурачки.

Но теперь тут и нас не будет. Мы уходим в 190-ый цех. А это, мягко говоря, тихий ужас. Во-первых, там работы столько, что любой бы предпочел Авгиевы Конюшни; во-вторых, графика у них нормального нет, все работают вплоть до конца плана на день, во сколько бы он не закончился; и в-третьих, люди там максимально неуютные. Если начинать с верхов – то это Киям Рашидович, семидесятилетний бодрячок, быстро передвигающийся по пространству и не очень быстро по времени. Не ценит людей даже как стратегические единицы. Технолог – Надежда Борисовна, толстая тетка за пятьдесят, которая никогда, ни при каких условиях и ни за что не останется крайней. То есть, когда всё хорошо, с ней можно сосуществовать, но ежели что-то произойдёт не по плану по ходу химического процесса, крайним окажешься ТЫ, каким бы хитрым и изворотливым ты ни был. Думаешь, ты с ней совладаешь? Поверь, многолетний опыт самой изворотливой женщины в мире затмит твои амбиции. Старшим мастером с нами переходит Костя Жук, мужик сорока лет, добрый, заботливый, трусливый. Из соседнего цеха с нами перевели. За что, не знаю. За грехи предыдущей жизни, видимо. А если брать слоем ниже, то имеются там и люди попроще – Серёга, мастер, ушлый, но глуповатый, кажется. Паренёк тот же институт оканчивал, что и наши студенты, только заочно. Ничего святого для него нет и, похоже, не будет. Ворует из шкафов у аппаратчиков чай, перчатки и сахар. Айдар, слесарь. Самый умный человек среди всех, считая начальников и мастеров, да и нас с Наилем. Но пьёт беспробудно, всю наличность спускает на алкоголь. Я вот хоть и слаб на это дело, но пропойцей себя не считаю, да и Наиль тоже. Мы в первую очередь оплатим коммунальные счета, кредиты и долги. Айдар – слесарь из другой когорты. Чёрный алкаш. Теневой философ. Актёр, каких поискать. (А может просто он старше????) Ещё тут есть Ильнур – парень тридцати лет, по поведению которого начальник здешний Ханифыч даже моложе будет. Ильнур живёт по шаблону – заработал, выпил, отложил. Вроде как и выпить не дурак, но на дно никогда не опустится, алкашом он не стал только из страха выделиться; покупает периодически что-нибудь серьезное. То мебель, то телевизор. Бабы у него нет, и неудивительно. Есть машина и седина на висках. Человек-скука, человек-октябрь.

А про других я не знаю. Ещё предстоит. Вот сейчас переносим к ним вещи и какие-то столы для лаборатории перевозим. Я на неделю решил отложить своё месячное воздержание. Всегда ведь успею доказать Наилю свою силу воли. Вчера тем более сам меня и напоил. Я зашел за диском «Большой Лебовски» (хороший, кстати, фильм), а он, подмигивая мне яростно глазами (ведь за спиной стояла Фарида) в свете желтушной лампочки в их коридоре между синими обоями, позвал курить в подъезд. В общем, вернулись мы заполночь. Фарида наорала на меня и кинула наилевскими перчатками. Считает меня крайним. Неужели не понимает, что муж её алкаш? Что пропьёт свою зарплату и не купит ей ни телефон, ни шапку, о которой уже месяц разговор ведется, ни летом они никуда не поедут, ничего нового он ей не даст. Эй, Фарида, посмотри на его отца! Он лежит, парализованный, сумасшедший, но постоянно просит водку. Водку, водку, водку!!! Найди десять отличий со своим мужем. А она на меня вину перекладывает. Туповата просто. Сверкнет красивыми глазами, повернет широким тазом и уйдёт в кухню. Ненавидит меня, а чё я сделал-то ей…

Едем сейчас с лабораторным столом этим и стульями в кузове трактора, и думаю я о Фариде. Удобно она меня крайним оставляет. Если она хоть на секунду подумает, что виноват в алкоголизме её мужа не я, а он сам, то придется ей принять то, что она добровольно вышла замуж за алкаша. Придется принять, что переехала она сюда ради квартиры в большом городе, что жизнь с кем попало лучше жизни где попало, но то ли мозг её на это понимание не способен, то ли психология её так и устроена, но в итоге виноват для неё я. Ей так выгоднее считать. Да и хрен с ней. Наиль вот не беспокоится. В телефоне всё сидит, переписывается с кем-то. Я никогда не спрашиваю, с кем. У него куча друзей и подруг. И он постоянно игнорирует мои вопросы, отвечая на чьи-то смс. Но это его дело. Холодно ведь, как пальцы не мёрзнут. Интересно, переписывается ли он так дома при Фариде? Вряд ли, она такую охоту быстро обломает.

Продвигаемся почти через весь завод. Трактор трясет на ухабах, в кузове падают стулья, за которыми мы должны следить. Наиль не реагирует, а мне надоело поднимать. Холодно в кузове… Мимо проплывают берёзы, столбы, снежные завалы вперемежку с грязью. Ё-моё, какое же вокруг всё серое. Всегда удивлялся людям, которые зиму любят. "Русская зима! Какая красота!" Чего в ней хорошего? Тот, кто это говорит, никогда наверно снег не убирал с территории, большей чем двадцать квадратных метров; тот никогда в сортир не бегал в морозы; тот никогда на остановке не стоял, ожидая свой автобус по сорок минут, когда пальцы уже немеют, что на руках, что на ногах. Хорошо как! Снежок хрустит! Ёлочки укутаны! Щёчки румяные! Это то же самое, что сказать: "Туберкулёз? Ой, хорошо как! Смотри, какая флюорография необычная вышла!"

– Приехали. Конечная остановка "Волчья яма", – Наиль с грустью осматривает наше будущее место работы.

Последний день в нашем цеху прошёл так себе. После того, как всё перевезли в 190-е здание, мы должны были просто грузить в трактор мешки с клеем и перевозить их на склад, а потом клей переменился на столы и каркасы. Кто-то принес пиво, вроде Юра, водитель другого трактора. Абсолютно чокнутый человек. С проседью, худощавый, глазки мелкие, колючие. Его бы, по-хорошему, в сумасшедший дом отправить. Хотите верьте, хотите – нет, но осенью он сливает с ёмкости метанол (посмотрите в Интернете, если не лень, что это), заливает в бутылку из-под водки и оставляет на даче в надежде, что кто-то из бомжей залезет к нему и найдет там свою законную, как Юра считает, смерть. И вот этот человек принес нам пива. Перед тем, как взять стакан, судорожно вспоминаю, не накосячил ли кто перед Юрой так, что он собирается его отравить? Вроде нет, тут такие слухи махом бы разошлись. Подношу свою кружку, чуть-чуть опоздав пред наилевской, и мы садимся за карты. Играем просто в дурака. И мне баснословно везёт. Если бы я играл в казино, я бы обанкротил всё заведение. Проходит час, но я ни разу не проиграл. То ко мне козыри липнут, то я сижу с одним младшим козырем, но расклад такой, что всю мелочь и скидываю и удачно вылажу. Раз за разом. Я смеюсь каждый свой выход. Мужики злятся, а особенно Юра. Подмигиваю ему: «Что, русский брат, не обыграть тебе татарина?» – на что тот зло дышит и свистит (у него что-то с лёгкими или бронхами, не знаю, может в горле застряло что-то, злоба, например). Два водителя трактора, и оба присвистывают при дыхании – что Юра, что Квадрат, профессиональная болезнь что ли такая… Наиль уже пьяный, не в силах злиться, но он слышит этот свист из лёгких Юры.

– Слышь! Чё это пыхтит??

Все молчат. Наверно, понимают, ЧТО это пыхтит.

После очередного моего выигрыша Наиль встает:

–Не, вы слышите? Чё-то пыхтит! Трубы наверно.

И он, дурак, уходит, к стене и прислоняется ухом к трубе. Бледно-желтая облупившаяся краска еле тёплой трубы соприкасается с ухом пьяного небрежного аппаратчика и частично наверняка на ухе и остаётся. Там усыпляюще мерно движется вода, перегоняемая от котла насосом Н-3. Наиль возвращается на место. Сдает Динамо. Вонючий, здоровый мужик, за которого по пьяни умереть не грех, вроде как святой. Почему мы не играем на деньги? Повторяю это вслух, и Юра тихо матерится. А Наиль всё не угомонится:

–Не, ну, я же не один это слышу!

–Наиль, это Юра дышит так, – не выдерживает Динамо. Наступает тишина. А Наиль как будто и не слышит, здорово его опьянило:

– Трубы походу. Воздух наверно попал, – и не понять, шутит он так до последнего или на самом деле грешит на трубы.

Как Юра его не ёбнет, хуй его знает.

После обеда пробивает посрать. Если пиво и не было отравленным, то старым – точно. Только я собираюсь этим заняться, как приходит Северная и зовет нас куда-то в соседний цех за целлюлозой. Я там был последний раз два года назад. Сложное производство ацетата целлюлозы с использованием уксусного ангидрида. Нехорошая тема. Не хотел бы я в этом участвовать.

Наиль уже вообще готовый, взгляд вникуда, спотыкается, что-то про весну говорит. Мы идём вслед за Петровой, слушая о том, что "Киям Рашидович нянчиться не будет с нами", что мы теряем молодость и вообще зря живем. Я еле сдерживаю фекалии. Они наверно уже у сфинктера, как римские солдаты у ворот Карфагена. Его взятие – дело времени.

– Далеко что ли тут? – не выдерживаю.

–Нет, недалеко, Айрат, а ты торопишься? – ох уж, Ольга Петровна, идет впереди, властительница труб и рукавиц. И у неё жопа абсолютно нечеловеческая, сравнение приходит только с банкеткой в родительском доме. Несуразная, угловатая, никто не позарится. Ну никто!

– Да нет, просто хотелось бы до вечера и свои вещи перенести успеть в 190-ое.

– Этим будешь заниматься в нерабочее время. Это ведь не относится к выполнению плана?

Хрен поспоришь.

– Ну, да не относится, – я чувствую, как организм отправляет все силы на сдерживание ануса. Римские солдаты приставили лестницы к вратам города и используют таран. СКОРО ПОЛЬЕТСЯ СМОЛА. Ещё через две минуты молчаливого спуска я не выдерживаю, говорю, что забыл перчатки и бросаюсь наверх. Где грёбаный туалет в этом здании???! Где этот сраный долбаный толчок?????!??

Я ношусь по лестницам, заглядываю в двери, попадая то в лабораторию, то в слесарку, то в тупик-курилку, где сидят рабочие. Когда я убежал, Северная даже оглянуться не успела, но мне плевать, Наиль отмажет. Блин, у говна столько места там в кишках, откуда такое давление на выходе, сука сука сука сука!!!!! Я снова пробегаю мимо курящих в тупичке, удивляются наверно, что посторонний в их цеху работяга носится по этажам, но и на них мне НАСРАТЬ. Наконец, я чувствую, что сейчас бегать будет бессмысленно и во спасение мне попадается насосная. Вернее, тут только вытяжное устройство. Оно гудит, значит, меня не будет особо слышно, оно большое, значит, за ним меня не будет видно. Я сдираю лямки комбинезона, и врата аллегорического Карфагена моментально рушатся перед римской армадой. Я взмокший от пота и ужаса. И думаю, почему, интересно, не спросил у тех мужиков, где тут толчок. Вытираюсь своими перчатками и на плохо гнущихся ногах покидаю вытяжное убежище для едва не обосравшихся аппаратчиков. День скоро кончится.

БАЙ (Наиль)

Еду в телеге трактора, вглядываясь в волны сугробов, из которых торчат черные железяки.

Подбрасывает в кузове-корыте, сваренном кое-как из толстых железных листов. Потряхивает. Не очень всё вышло вчера. Утро тяжелой глыбой вторглось, возвращая реальность…

Кое-где обвалившиеся остовы полуразрушенных скелетов цехов накрыты огромными зелеными сетками. Так накрывают трупы разбившихся в аварии, лежащие у дороги, чтоб не травмировать видом смерти впечатлительных живых, пролетающих мимо. Вот студенты явно с непривычки не равнодушны к этому заповеднику руин. Лёха достал телефон, держась за борт, снимает окрестности. На железнодорожных путях, заползших на территорию завода, дремлют замерзшие вагоны. Вдоль дороги бредут силуэты в телогрейках. Айрат уселся на кусок трубы и о чем-то мечтает. Мне кажется, что эти унылые пейзажи отложили личинки в наши души. И когда по вечерам они начинают шевелиться, в нас просыпается первобытная тоска по неведомому. Которая гонит нас как голодных призраков по вечному дурному кругу в погоне за утерянной цельностью. 50 оттенков серо-зеленого, 25 оттенков ржавого, 30 отголосков гула. Мое сердце – старый советский насос, гудящий под лестницей в темной каморке. В такие моменты как сегодня я ощущаю себя одиноким как последний вентиль за заброшенном заводе, с которого вырезали весь металл, сдали на втормет и пропили… Куда может пойти после трудового дня маленький человек с огромной тоской, нависающей как вечерний закат над дымящими трубами? Ответ очевиден.

Мы везем вентили из цеха в цех. Они перекатываются в кузове у нас под ногами. Сегодня последний день на «клею». Бессмысленность сегодняшней работы можно оспорить с Петровой, давшей нам напоследок задание перевозить груды железного барахла. Но она скажет, что получила это указание от начальника цеха, массивного толстого татарина, которого мы называем Бай. Погоняло в данном случае не требует особых объяснений – это старый производственный лис закалки еще 80-х годов, слуга царю, отец солдатам. Правда, отец хитрый и жадный. С голоду помереть не даст, но и лишнего куска не отломит. Говорят, что любимый его ответ на все аргументы: «Ну и что?» Жук не раз жаловался нам когда мы спрашивали начисленном в «корешке», что на все его попытки выбить нам премию чуть побольше, получал именно такой ответ.

Сегодня Бай приходил к нам на склад, когда мы погружали вентиля и шкафы в трактор. Под два метра ростом, говорят, бывший боксер, он вальяжно перемещается в дубленке и меховой шапке, «шаймиевке», которую положено по статусу носить всем начальникам в нашей республике. Поднявшийся по лестнице должностей с мастера, если не врет, он хорошо знаком со всеми особенностями производства. И может легко вычислить любого проёбщика, знает всех любителей поддать на работе. Будучи назначенным рулить этой рассыпающейся махиной, он заботится о том, как бы сделать так, чтобы экипаж не разбежался и не растащил остатки ценного имущества, продолжал более-менее исправно работать и как самому не жить на одну зарплату. Подозреваю, что эти вентили мы перевозим для того, чтобы Бай их умыкнул под шумок и сдал на черный металл – пока происходит вся эта кутерьма с закрытием части цехов и продажей производственных помещений в аренду коммерсантам из-за надвигающегося кризиса…

О кризисе зашла речь, когда все собрались вокруг подошедшего Бая. Он кивал, оглядывая полки со старыми движками, слушая объяснения Айрата. Который, как всегда, кинулся на рожон, будучи тепленьким. «Бросай курить» – сказал, недовольно поглядывая на Ленара.

– Не знаю, мужики, не знаю сам, что через месяц будет, – сказал в ответ на расспросы работяг о будущем завода. Жук, стоя подле начальника, многозначительно кивал после каждой его реплики, глядя в пол. Демонстрируя всем своим видом согласие с исторической неизбежностью, покорный судьбе, господской воле. Оставляя, впрочем, на самом дне своей мастерской душонки огонёк недовольства самодурством и нахальным грабежом. Огонёк, который потом разгорится на перекуре, когда не будет никого из вышестоящего начальства. И громче всех будет греметь голос Жука, обличая и негодуя.

До Бая начальником цеха был Миндубаев. Любитель поддать с рабочими и в целом положительный персонаж. Премии при нем были значительно больше. Роман с алкоголем и ускорил его кончину не так давно. Ленар три месяца назад пришел после института устраиваться на наш завод. Принимал его в кабинете еще живой Миндубаев, велел выйти на работу через два дня и опять зайти к нему, чтобы старший мастер отвел его в цех. Приходит он через два дня, заблудившись между зданиями. Мы стоим с мужиками на улице у главного входа, курим. Смотрим, идет парень, крутит головой по сторонам, увидел нас, снял наушники:

– Здравствуйте, не подскажете, как к Миндубаеву пройти?

А мы как раз ждем, когда автобус приедет, чтоб на похороны от завода поехать.

– Ну, бля, парень, ты сказанул….

Шкафы мы разгрузили в «190»-м. Когда трактор, тарахтя, вошел в поворот, перед нами выросла «Этажерка» – бетонный скелет недостроенного в 70-е здания, за которым прятался сам «190-й» – двухэтажный неприметный прямоугольник из красного кирпича с торчащей на крыше палкой громоотвода. Здесь нам предстояло провести следующие несколько лет.

У Санька.

(Айрат)

–Здрасьте, тёть Нин. Дайте пожалуйста коньяк вон тот за 450, да, «Избербаш».

Раз уж воздержание моё закономерно отложилось, сегодня я снова пью с Саньком с нашего двора. Если пьёшь с кем-то вдвоём, то со временем замечаешь, что у каждого такого алкогольного тандема есть свои особенности. Особенностью питья с Саньком является обязательное нахождение в его квартире. Никуда его нельзя вытащить, абсолютно не мобильный человек. Ну, иногда нам достается двор, если он с женой поругался. А так она обычно пьёт с нами. Её зовут Регина, компактная такая девочка, симпатичная. Гостеприимная, готовит хорошо. Санёк тоже компактный, с ярко выраженными славянскими чертами лица, и невыносимый по пьяни человек. Трезвый он сдерживает (усиленно или нет, годы покажут) все свои комплексы и пороки, а вот как только накатит порядочно, дамбу его прорывает, и ты жалеешь, что вообще пришел к нему. Он начинает обвинять и упрекать тебя во всем, его невозможно переспорить, он постоянно называет тебя глупым, злится, повышает голос и не принимает никакие отличающиеся от его собственной точки зрения. При этом он повёрнут на машинах и перманентно готов вставить свои знания в любой диалог, даже совсем не относящийся к миру автомобилей. У него старая БМВ, в которую он вкладывает кучу бабла. Что Регина на удивление легко терпит. Хотя, учитывая, что он её тиранит, удивление пропадает. Санёк младше всех из нашей компании, но вроде как самый успешный. Тем более странно, что он невыносим. А зачем я к нему хожу? Ну, мы коньяк одинаково любим. И ещё есть у него плюс – страсть к играм. Как и у меня, в принципе. Будь то настольные игры или компьютерные, или командные какие-нибудь шарады.

Регина работает каким-то промоутером что ли, но на постоянной основе, с рекламой что-то, короче, связано. И почти каждый раз, когда друзья приходят, она суёт нам оранжевые ручки и пакеты с надписью "ТЕПЛОИЗОЛЯЦИЯ". У всех его друзей такие пакеты. Мы с Наилем с такими на работу ходим. Я получаю свой паёк пакетов, и мы идём на кухню. Ещё у Санька много традиций, от которых он не может отступить. Обязательно сначала налить алкоголь себе, обязательно поставить в ногах пакет для мусора (которого часто и не бывает), обязательно чокаться рюмками (мы с Наилем давно забили на это) и всё в таком же духе. Закоренелый традиционалист.

Однако, нас ждет "Избербаш". Кухонька у них маленькая, но уютная. Хорошо тут сидеть и тихонько пьянеть. Стараюсь сдерживать Санька, ведь чем быстрее он опьянеет, тем быстрее я пожалею, что пришёл. Надо как можно дольше тянуть этот момент начального помутнения рассудка.

– Надо как можно дольше тянуть момент начального помутнения рассудка.

– Зачем? – улыбается одной стороной рта Саня.

– Ну, как зачем. Затем, что это и есть самое приятное в возлияниях.

Он не понимает. Он пьёт как бешеный. Быстрее всех моих знакомых. Видимо, всё-таки с усилием сдерживает внутренних демонов.

– Видел, я новую насадку на глушитель поставил?

– Не-а, что-то не обратил внимания.

– Из Германии заказал. Позавчера пришла.

– Круть.

Заходит Регина, достаёт фрукты, садится рядом, от неё вкусно пахнет каким-то мылом, и я втягиваю глубоко воздух, попутно проверяя, не зловоняют ли мои носки. Вроде нет, и дырочку на носке я ловко зажал между пальцами, даже незаметно.

– Как у вас на работе?

– Не очень, Регин, перевели нас в дыру какую-то лютую. Волчья яма. А у тебя?

– У меня всё хорошо, я даже вторую должность получила, – приятно она говорит. Как будто мурлыкает, – с девчонками отмечали в ресторане.

– В каком?

–Да какая разница?? – не выдерживает её муж, – пошли я тебе насадку покажу.

Бля-а....

Мы выпиваем, наспех одеваемся и идем во двор.

Смотрим насадку.

У нас тоже есть машина, отцовская, но я отношусь к ней просто как к машине. И вообще редко езжу. Только родителей на дачу или в гости. Собутыльник мой даже в магазин через дорогу иногда на машине ездит.

– Не планируешь с завода уходить?

– Планирую.

– А куда?

– Не знаю.

– Что значит "не знаю"? Как ты тогда планируешь?

– Ну, в будущем планирую.

– Тьх-хе, – презрительно усмехается, качает головой и закуривает. Началось, короче. – Могу поспорить, что всю жизнь там и проработаешь.

– Может и проработаю. Посмотрим.

– А чё говоришь, что уйти планируешь?

– Как вариант.

– Пока не решишь, куда пойдёшь, это не вариант.

И зачем я пришёл?.. Зеваю и смотрю в сторону.

– Смотри, Афоня еле идёт, – это алкаш с соседнего подъезда со скоростью роста российской экономики двигается в магазин.

– М-м, раз тему переводишь, значит ответить нечем.

Бля-а-а-а-а-а-а-а....... Зачем я пришёл???????

– Нечем, Сань, нечем, – судорожно придумываю, что бы сказать, чтоб скорее свалить. Но я вроде не так давно пришел, и шапка в квартире у него осталась. Становится очень тоскливо и одиноко. Хоть реально пить бросай. Он, наконец, докуривает, и мы идём в дом. Регина времени там не теряла, почти половину колы выдула, а коньяка рюмки на три, не больше. И слава богам и буддам, она достала денди. Мы играем в Чип и Дейл по жизням, кто потерял жизнь первым из персонажей уступает место третьему, и так далее. Регина, конечно, играет хуже, но мы заметно пьянее, и способности сравниваются. Остаток вечера проходит более-менее сносно. Сидим кучей на диване, мало болтаем, много смеёмся. Тем более, что, когда я проиграл, и мы менялись местами, она случайно положила ногу мне на руку, что заставило меня волнительно сглотнуть, и вроде как и не заметила, просидев так минут пять до проигрыша Санька.

Уходя, выслушал тираду хозяина квартиры (и, судя по всему, Истины тоже) о том, что я неправильно понимаю ситуацию в мире и не разбираюсь в политике. Ну и хрен с ним, вообще плевать.

Дома ставлю чайник, включаю на винампе три-четыре песни, кормлю кота и устанавливаю будильник на 05:30. День прошёл – и хуй с ним.

ЦИТАДЕЛЬ.

(Айрат)

– Конечно проставляться! – Женя по прозвищу Волчок жадными, нахальными глазами вцепился в принесенный нами с Наилем пакет (естественно с надписью «ТЕПЛОИЗОЛЯЦИЯ»). Два пузыря, сок, колбаса, батон.

– Где у вас располагаются-то с такими делами?

– Вон, барная стойка, – смеются. Волчок указывает за шкафы, где осталось небольшое пространство, туда запичужили какой-то древний сейф, который, собственно, и является "барной стойкой". Если ты зашел в бытовку, его и не видно. Понятно, что это место выбрано после многих лет путем естественного отбора, путем проб и ошибок, когда Киям Рашидыч "спаливал" выпивающих работяг и, говорят, даже метал стаканы в стену со злости.

Я отношу всё за шкафы, мужики по очереди подходят остаканиваться. Слесарь Айдар светится от радости:

– Во-о-от, это я понимаю, вот так надо в гости приходить!

– Да они, походу, не в гости, а на пмж, – бурчит Ильнур из угла. Не очень приятно слышать.

– Нам сказали, на две-три недели только.

– Меня самого на две недели сюда направили, вот уже пятый год тут..

Бля.

Первое, что замечаешь в бытовке 190-го – это грязь. Грязное всё. Стены как будто каждый день вытирают использованными туалетными бумажками, все шкафы липкие, краска на них облуплена, на полах, измазанных коричневыми прохимиченными следами, бумажки, бычки; на высоченных потолках, некогда белых, темно от паутины. Пара тусклых лампочек свисает на голых проводах. Четыре ряда шкафов с лавками между ними, напротив два окна, под ними ещё лавка. На лавке написано "говяш". М-да, сразу видно, что местный начальник о чистоте не думает вообще.

Второе, что тут замечаешь – это холод. В других бытовках нашего завода несоизмеримо теплее. Наиль наверно одновременно со мной это чувствует:

– А чё как холодно-то, мужики?

– Привыкай. Рашидыч мужик экономный, – невесело смеются.

Тепло тут ровно настолько, чтобы вода не замерзла в трубах. Как мы понимаем из последующих разговоров, начальник всеми силами пытается удержаться на своем месте, используя методы удивительной экономии, перевыполнения плана и проведения всех видов ремонтных работ исключительно силами его людей, вот этих разбитных пьянчуг. Он уже сильно стар, поэтому и боится место потерять, а если старик ничем не занимается, вскоре умирает. Ради сохранения жизни этого скучного старичка вот и сидят все, кутаясь в гнусные от грязи и кислоты телогрейки.

Заходит Лена – некрасивая (ну естественно…) женщина под сорок, безмозглой птицей смотрит на нас. Знакомиться вроде как пришла, закуривает.

– Здравствуйте, – и не успеваем мы ответить, как встревает Волчок:

– Ленка, пошли ебаться, я тебе стакан налью, – видимо, при нас специально хохмит.

– Иди на-а хуй, понял? Пока не уебала.

– Ну хотя бы в рот возьми.

– Придурок, сука, – разворачивается, прошуршав телогрейкой по стене, обменяв тем самым опасные химические соединения, и уходит восвояси. Вот и познакомились. Все смеются. Занавес. Мы переглядываемся с Наилем и с горечью вспоминаем мертвяцкую, наш тихий двухместный рай, где тепло, никто не орет и не мешает проживать свою жизнь маленькой, но временами для кого-то важной шестеренки.

До обеда мы разгружаем пустые бочки из длиннющей фуры. Выстраиваемся по цепочке и передаем друг другу двухсотлитровые синие бочки, с которыми нам придется теперь до-олго иметь дело. Пальцы быстро мерзнут. Волчок занимает самое выгодное место – внутри фуры, просто скидывает нам оттуда одну за другой. Пьяный слесарь Айдар падает и медленно, как какое-то болотное чудище, отползает к стене склада, сидит на снегу. Ильнур пытается поднять его и увести в тепло. Двойной проёб.