Текст книги "Небо Голливуда"

ЧЕТЫРЕ

Грин постучал в комнату Чарли.

– Кто там? – донесся приглушенный голос.

– Из четыреста двенадцатого.

Дверь приоткрылась, и Чарли бросил на Грина изучающий взгляд, оценивая его костюм, словно тот был сделан из золота.

– Чего тебе?

– Мне могут позвонить. Если спросят Тома Грина, позовешь меня, ладно?

– Я что, похож на секретаршу?

– Я тоже позову тебя, если позвонят и попросят Чарли. Договорились?

– Почему?

– Почему? Потому что так поступают приличные люди.

– Приличные? – Чарли широко открыл дверь, и Грин мельком увидел его комнату. Повсюду одежда на металлических вешалках из химчистки, груда телевизоров, стопки газет и журналов в человеческий рост. Кислый запах ударил в нос. – Приличные? – повторил Чарли. – Ты вообще в курсе, где находишься? Раскрой глаза и повнимательнее посмотри вокруг.

– Приличие отличает нас от свиней, – ответил Грин устало. – Если звонят не мне, то я не веду себя как последняя сволочь и не бросаю трубку. Я подзываю к телефону тебя. Если мы не будем делать таких элементарных вещей, то любая форма совместной жизни станет невозможной.

– Совместной жизни? – Чарли косо смотрел на него своими маленькими глазками, мысленно отводя для Грина место в своей вселенной. – У меня нет на это времени. И вообще, почему я должен тебе помогать?

– Послушай, Чарли. Меня совершенно не волнует, на что ты тратишь свое время. Я просто хочу, чтобы ты позвал меня к телефону, если мне позвонят. Понял?

– Ты отключил цвета?

– Какие цвета? Ты о чем?

– В телевизоре. Я же тебя просил. Отключи все цвета.

– Еще нет.

Чарли покачал головой:

– Тогда оставь меня в покое.

И захлопнул дверь.

Очутившись в своем номере, Грин сразу снял с себя костюм – нужно его беречь, возможно, придется носить еще многие годы, перед тем как он найдет хорошую работу. Переодевшись в джинсы и футболку, он спустился вниз.

Он наклонился перед зарешеченным окошком в приемной и спросил у Деб, где находится супермаркет. Нужно было купить кое-что для повседневного пользования: зубную пасту, тарелку, чашку, столовые приборы, моющее средство.

Неожиданно дружелюбным тоном Деб прошептала:

– Не советую тебе одеваться здесь таким образом.

– Больше не повторится.

– Иначе они постоянно будут брать у тебя взаймы. Или вышибут дверь в твое отсутствие.

– Костюм – это единственное, что у меня есть.

– На нем это не написано, – ответила она.

Грин кивнул с каменным лицом.

Выходя из отеля, он увидел Джимми Кейджа.

Кейдж сидел рядом с чернокожим человеком, которого Грин встретил, когда приехал в гостиницу. Доверительно положив руку на плечо Кейджу, чернокожий человек рассказывал какую-то историю, при этом активно жестикулируя. Оба смеялись. На Кейдже были футболка, шорты и шлепанцы, словно он жил на курорте Малибу. Выглядел он намного лучше, чем на фотографиях пятилетней давности (последнее, что видел Грин). Ему уже перевалило за шестьдесят, но у него были мускулистые плечи, худые ноги и здоровая веснушчатая кожа (бледно-розового цвета, характерного для рыжеволосых людей) – такое впечатление, что он регулярно тренировался в тренажерном зале и ни капли больше не пил. Если бы не крашеные волосы, которые придавали его облику что-то сутенерское, Кейджу подошла бы сейчас роль прожженного политика или опытного хирурга. Так же, как у Харрисона Форда, у него было немного асимметричное лицо взбалмошного мальчишки.

В семидесятые годы Джимми Кейдж был известным актером, но в последние десять лет изрядно подмочил свою репутацию. Грин снимался с Кейджем в течение одного дня семь лет назад, а потом общался во время подготовки проекта своего фильма «Пожар», который и привел его за решетку. Грин отправил тогда сценарий на почтовый ящик в Уилшир-бульвар. Очевидно, Кейдж тоже скрывался за арендуемым почтовым ящиком.

Подняв плечи и отвернувшись, Грин прошел за спиной Кейджа и оказался на улице.

Он следовал по указанному Деб маршруту мимо десятков чернокожих бездомных с тележками из супермаркета, полными больших пластиковых пакетов.

Последний раз он видел Кейджа, когда еще была Паула. К Пауле он испытывал щекочущее чувство, казалось, что всю свою жизнь искал именно ее, что, конечно, было не так, но эта мысль согревала его, потому что создавала иллюзию жизненной цели – быть с Паулой Картер. Грин не верил в судьбу до тех пор, пока она не подарила ему Паулу – ни больше ни меньше. Они узнали друг друга с первого взгляда, словно встречались прежде, что бывает только у родственных по духу людей. Все предвещало лишь хорошее. Ведь он нашел свое зеркальное отражение. С Паулой не надо было играть.

Склонив голову, он подумал, как долго ему еще удастся избегать Кейджа. В этом районе находилась как минимум дюжина дешевых гостиниц, предлагающих комнаты на двадцать-тридцать долларов дороже, чем его теперешний номер, но там ему, по крайней мере, не надо будет прятаться от Кейджа. Грину стало стыдно. Слишком дорогое чувство в его нынешнем положении.

ПЯТЬ

Компания «Кант энд Ассошиэйтс» находилась на одиннадцатом этаже офисного здания на бульваре Уилшир, недалеко от Родео-Драйв. Окна выходили на магазинную улицу в Беверли-Хиллс и на зеленые холмы Бел-Эйр к северо-востоку, где располагался тщательно охраняемый анклав самых богатых людей Голливуда.

В приемной около лифта сидела телефонистка. Едва заметные узенькие наушники почти не касались ее идеально уложенной прически в стиле «бурных двадцатых годов», как у героини фильма «Криминальное чтиво». Монотонно поющим голосом она отвечала на звонки, соединяла, просила подождать на линии.

Она бросила на Грина вопросительный взгляд. Ее лицо покрывал такой макияж, словно она собралась на съемки фильма ужасов.

Он соврал:

– У меня назначена встреча с Робертом Кантом.

– Ваша фамилия?

– Грин. Том Грин.

– Присаживайтесь, господин Грин.

Он сел на диван и взял со стеклянного столика журнал.

Он передумал идти за покупками и от отчаяния отправился на автобусе в Беверли-Хиллс. Теперь он сидел здесь, без своего придающего уверенность костюма от «Хьюго Босс», судорожно листая журналы и опасаясь, как бы его беспокойные пальцы мгновенно не выдали мотивы его прихода к Роберту.

Широкими, как у конькобежца, шагами к нему приближалась секретарша. Изящные туфельки, короткие светлые волосы, горящие глаза, жемчужное колье и серьги.

– Я сожалею, господин Грин, но в расписании господина Канта встречи с вами нет.

– Я хотел узнать, есть ли у Роберта время.

– Господин Кант сейчас занят.

– А Анны нет? Она меня знает.

– Анна здесь больше не работает, господин Грин.

– Не работает? Ладно, скоро обеденный перерыв. Я буду на противоположной стороне, в кафе «Шаффнерс Дели». Не могли бы вы передать это Роберту?

– Я передам. Но шансов у вас мало.

– Как вас зовут?

– Шейла.

Он встретил Роберта Канта – пражского еврея, бежавшего в Америку в тридцать восьмом году, – на одной из вечеринок в самом начале своей карьеры. Это было в Беверли-Хиллс, на вилле, с тропическим садом, олимпийским бассейном, блюдами с белугой, прохладной клубникой, дынями, манго, французскими сырами; стоял мягкий калифорнийский вечер, пронизанный похотливой карибской музыкой, коктейлями «Маргарита» и «Пина Колада». Они говорили по-немецки, на тайном языке его юности, доступном лишь ста миллионам чудаков-европейцев, что сразу их объединило. Так же, как в детстве, встречаясь с представителями поколения своего отца, Грин чувствовал себя безвольным ребенком; он и теперь вел себя, словно был сыном Канта (Канту так и не удалось обзавестись собственными детьми).

Кант обратился к Грину, чтобы похвалить его статьи. Несколько раз на страницах журналов «Лос-Анджелес мэгэзин», «Таймс» и «ЛА уикли» Грин рассказывал о своих приключениях в Новом Свете, куда эмигрировал в молодости, не отдавая себе отчета в том, с какой отличной от Европы культурой ему придется столкнуться. В то время Грин рассматривал журналистику как хобби – без особых усилий раз в квартал он публиковал эссе, где выражал свои впечатления и таким образом их контролировал. После отъезда Паулы он бросил это занятие, впрочем, так же как и все остальное. Он написал дюжины достойных сожаления стихов, но Паула не пожелала, чтобы ее воспели в рифмах и аллитерациях. Рассказы и статьи вообще никуда не годились. Для этого требовалась вера в себя – качество, которое он на тот момент безнадежно утратил.

– Если тебе что-нибудь понадобится, просто позвони мне, – повторял по-немецки Кант бесчисленное множество раз. – И, в отличие от большинства подонков в этом городе, я не бросаю слов на ветер.

Несмотря на разницу в возрасте (Канту было сорок, когда он бежал из Праги), они подружились, хотя и не слишком много общались. Они ходили вместе в кино, которое обсуждали потом часами, посещали вечеринки (Робби брал Грина с собой), спорили об американской политике, пытались постигнуть «фантастическую действительность» – так называл Грин Интернет. Когда Кант рассказывал о своей пражской юности, Грин внимательно слушал и проявлял участие.

Кант стал агентом во времена громких карьер. Больше года он не получал от Грина никаких вестей. Такое случалось и раньше, но всякий раз, когда они встречались снова, складывалось впечатление, что они не виделись всего пару дней. Грин никогда ничего не просил у Канта. Он не мог позволить себе прийти к Канту с протянутой рукой – это было бы катастрофическим нарушением тех правил, которые Грин установил себе в общении с Кантом. Сейчас он был здесь исключительно для того, чтобы повидать старого друга. И больше ничего. Но где-то на уровне живота ноющей резью сидело тайное желание (Грин не давал ему превратиться в навязчивую идею), чтобы Роберт понял все сам.

«Шаффнерс» представляло собой просторное кафе, где, жалуясь на варикоз и опущение матки, разносили заказы шестидесятилетние официантки. Бутерброды могли утолить недельную потребность в тушеном мясе и пастрами, вызывая приступы изжоги и отрыжку. Но это были лучшие «холестероловые бомбы» в Лос-Анджелесе, и потому заведение не пустовало. Грин ограничился кофе.

Получив вторую бесплатную добавку – американскую смесь, которая лишь отдаленно напоминала европейский кофе, – он увидел, как Роберт Кант пересекает бульвар Уилшир. В двадцати метрах от ближайшего светофора, опираясь на трость, он решительно вышел на проезжую часть и бесстрашно остановил движение. Маленькими шагами, на слабых ногах, но с волевым видом он семенил по направлению к кафе. Заметив Грина, он улыбнулся и помахал ему.

Пыхтя, Кант опустился на диван из искусственной кожи напротив Грина. Он сохранил взгляд любопытного мальчишки, круглое еврейское лицо и изящные пальцы, как у музыканта. Если бы он не эмигрировал, он стал бы пианистом.

– Видел, как они все остановились? – спросил он лукаво. – До смерти боятся суда. Старик, сбитый миллионером-лихачом… – Он взял правую руку Грина и ущипнул ее. По-немецки произнес:

– Как дела? Хорошо выглядишь. Но это, наверно, лишь внешний лоск. Не помню, чтобы ты когда-нибудь говорил: «Да, дела идут отлично». У тебя всегда все идет дерьмово. И я никогда тебе не верю.

От каких только недугов Кант не страдал, но каждый раз выглядел бодрячком, с горящими глазами и непоседливыми руками. Ему было уже довольно много лет – Грин сбился со счета, – и кожа на лице и руках выглядела тонкой и уязвимой. Голову покрывала еще приличная шевелюра, белая, как снег. Иногда он даже отпускал бороду, что придавало ему вид шведского аристократа. Сегодня его щеки были гладко выбриты.

– На этот раз можешь мне поверить.

– Ты молод. В таком возрасте не бывает серьезных проблем. Когда состаришься, как я, вот тогда у тебя возникнет по-настоящему неразрешимая проблема. Вспомнишь меня.

– Ты доживешь до ста двадцати, – сказал Грин. – Такие, как ты, живут долго. А хорошие люди всегда уходят рано.

– Ну тогда ты вообще не умрешь.

Кант заказал чай, сандвич и рассказал о том, как сильно был занят все утро.

– Шейла мне очень помогает, ограждая меня от всяких придурков, но иногда и от нормальных людей тоже. Ты как раз сегодня попался. Лес рубят – щепки летят. Она никогда не разговаривала с тобой по телефону. Когда мы с тобой в последний раз виделись?

– Четырнадцать месяцев назад. Я сидел в Нью-Йорке и затем вернулся на дубляж. Мы тогда обедали в «Драйс».

В «Драйсе» собиралась голливудская туссовка, разъезжающая на «роллс-ройсах». Как всегда, Роберт заплатил по счету (он выходил из себя всякий раз, когда Грин доставал бумажник), и Грин отвез его домой, в квартиру на Дофеней, в одно из самых высоких зданий в этой части Лос-Анджелеса, рядом с гостиницей «Четыре сезона». Грин познакомился с Кантом, когда тот уже овдовел, и никогда не видел его в компании женщин, разве что за исключением клиенток.

Роберт спросил:

– Где ты пропадал все это время? Месяцев семь назад, будучи в Нью-Йорке, я пытался с тобой связаться, но не нашел тебя по старому адресу. Признайся – ты женился на сказочно богатой женщине с маленьким изъяном?

– Я бы не возражал и против большого изъяна.

– Чем больше изъян, тем лучше, – сказал Роберт, очерчивая в воздухе контуры объемной груди. В этом весь Кант, слегка старомодный, обаятельный, со своими довоенными шуточками и непристойностями.

– Я больше года провел в Мэне.

– В Мэне? Боже мой! Что еврейский юноша забыл в Мэне? Разве там не живут сплошные протестантские антисемиты?

– Ты прав, но я встретил там троих людей, которые случайно ими не были.

– Ты похож на гоя. Они этого не знали, иначе выперли бы тебя из штата в два счета. Чем ты там занимался?

– По мелочи. Ничем особенным.

– Ты снова удивительно конкретен. Чем именно?

– Да так, небольшие роли.

– Тебя что, туда в ссылку отправили? Все дело в женщине, ведь так?

Грин попытался улыбнуться:

– И в ней тоже.

– Давай, рассказывай.

– С женщиной все закончилось плохо.

– Как всегда. То же самое происходит и с жизнью, – сказал Кант, откусывая бутерброд с пастрами. – Я лично не знаю ни одной жизни, которая закончилась бы хорошо. Практически всегда плохо. Поэтому мы здесь в Голливуде так любим хеппи-энд. Самая большая иллюзия, которую только можно придумать. – Он намазал еще горчицы на полукилограммовую порцию и так острого мяса между двумя тонюсенькими кусочками ржаного хлеба. – Я питаю иллюзию, что мне это полезно. Все, что вкусно, доставляет мне удовольствие, а это, говорят, пробуждает всякие здоровые гормоны. Где-то читал. Сущая правда – я живое тому свидетельство.

– Некоторое время назад я написал сценарий.

Грин умолчал, что именно этот сценарий и привел его в тюрьму.

Кант оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на Грина. Он нежно улыбнулся и кивнул.

– Хорошо, – сказал он. Положив на стол вилку, он еще раз ущипнул руку Грина. – Я очень рад. – И перед тем, как продолжить свою работу над пастрами, еще раз воскликнул: – Отлично!.. Ты хороший актер, – сказал он, жуя. – Но я считаю, что ты еще и хороший писатель. Рад, что ты наконец что-то сочинил.

– Это триллер.

– Более или менее приличный триллер всегда можно продать. Если не сразу для широкого экрана, то по крайней мере для кабельного телевидения или в качестве «фильма недели». Деньги можно найти.

– Я хочу сам его поставить, – сказал Грин ни с того и с сего.

– Это сложнее, но не исключено.

– Это мое условие.

– Поговори со своим агентом.

– У меня больше нет агента.

Кант посмотрел на него с удивлением:

– Ты же был клиентом «Анлимитед»?

– Уже давно нет.

– Кто же тогда тебя представлял?

– Я сам.

Кант кивнул. Он понял, что Грин не работал.

– Можно мне почитать твой сценарий?

– Конечно.

– У тебя он с собой?

– Я принесу завтра копию.

– Хорошо. Как называется?

– «Пожар».

– Почему бы и нет.

Кант продолжал есть и вдруг посмотрел на Грина:

– Ты ведь уже обедал?

– Перед твоим приходом.

– Хочешь еще что-нибудь?

– Я могу пробежать недельный кросс после всего того, что я сейчас съел.

На самом деле он выпил только кофе, поскольку сандвичи стоили здесь как минимум семь долларов. На эту сумму он должен был существовать целый день.

Кант, казалось, о чем-то задумался и затем спросил:

– Хочешь перейти ко мне? Я знаю, ты всегда избегал подобной альтернативы, но сейчас это выглядит логично. Мы – подходящее агентство для таких сценариев, как у тебя. Тебе будет сложно без представителя. И почему мы никогда не сотрудничали?

– Кто теперь станет с тобой сотрудничать?

– Я тебя тоже ненавижу, поэтому мы квиты, – ответил Кант, чавкая. – Томми, не нужно ничего строить из себя, потому что для меня ты такой, какой есть. У тебя был дерьмовый год. Так почему бы тебе не пойти к нам работать? Тебе сейчас нужны деньги?

– Нет, – сказал Грин решительно, как будто он вообще об этом не думал. – У меня все в порядке.

– Составь список фамилий. Я хочу знать, кого из актеров ты хочешь снимать в своем фильме.

– Из категории «Б»?

– Даже и не думай о категории «А». Нам не следует прыгать так высоко. Если получится с «ХБО» или с «Шоутайм», я уже буду доволен. Если же сценарий приведет их в восторг, мы всегда можем попробовать протолкнуть его на большой экран.

– Я составлю список.

– Где ты сейчас живешь?

– В Голливуде. Пока в гостинице, – сказал Грин как можно более непринужденно, словно говорил о бунгало в Шато-Мармонт.

Кант кивнул с серьезным видом. Он явно не верил в туманные рассказы Грина.

– У тебя завтра есть время?

– Конечно.

– Я сейчас составлю контракт. Завтра можешь подписать.

Кант подозвал официантку и расплатился.

Грин хотел помочь ему встать, но Кант воспротивился:

– Отойди от меня, разве я похож на старика?

Они вышли на улицу. В вечерний час пик на бульваре Уилшир образовался затор.

– Знаешь, на что я наткнулся пару недель назад? На твою статью о различиях между американским и европейским кино. О потребности европейцев отображать действительность и о потребности американцев ее подменять.

Грину казалось, что Кант говорит о ком-то другом. Блаженные зарисовки из его жизни до Паулы были как будто вырваны из другой цивилизации. Они ему больше не принадлежали.

– Мне стало грустно, – продолжал Кант, – не от твоих наблюдений, а от того, что я вдруг понял, что у Европы нет шансов. Американский фантастический реализм победит. Культура без корней, на заказ смоделированный опыт, иллюзорная реальность – вот основные понятия двадцать первого века. Европа станет копией Америки. Миром Диснея. Все, что есть в Европе плохого, исчезнет вместе с хорошим – это преимущество. Но куда денутся духи, которым необходимо натяжение между мечтой и явью, или упрямые неверующие, готовые сломать зубы на познаваемой реальности? Через какое-то время все мыслимое станет возможным.

– Надо просто продолжать рассказывать истории, – ответил Грин, впервые за долгое время задумавшись на эту тему. – До тех пор пока будут рассказываться истории об узнаваемых фигурах, об их жизни, у нас сохранится представление об автономном сознании.

Звучало довольно расплывчато, но яснее он выразиться пока не мог. В настоящий момент его голова пухла от забот о чистом постельном белье и дешевой еде. Автономное сознание, думал он про себя, автономное от чего, от кого?

– Ты оптимистичнее меня, – сказал Кант.

Грин не знал, имел ли он в виду что-то оптимистичное или пессимистичное. Слова пришли к нему сами собой. Кант не подозревал, что находился рядом с разоренным бывшим заключенным, который на следующей неделе вполне мог совершить разбойное нападение.

– У меня нет других вариантов, – ответил Грин.

– Я вспомнил, – сказал Кант, меняя тон. – Мы уже давно ищем толкового рецензента. У нас работала Жанис, ты ее знаешь, но в прошлом году она уволилась. Вышла замуж, забеременела. С тех пор мы не можем найти хорошего рецензента. Ты окажешь мне большую услугу, если согласишься нам немного помочь, Грин. Подумай, ты меня очень выручишь.

Роберт сделал карьеру, потому что мог перевернуть все с ног на голову. Грин оказывал ему услугу.

– Пятьдесят долларов за рецензию. Небольшая рецензия на двести слов – все, что от тебя требуется. Ты бы видел эти горы сценариев у нас наверху. Завтра дашь ответ.

Пробравшись между джипами, пикапами, купе и другими автомобилями с мощными моторами и кондиционерами, Кант перешел на другую сторону по направлению к офису, держа в руке свою трость, словно огненный меч.

ШЕСТЬ

К концу дня Грин вернулся в свой номер и наблюдал, как опускаются сумерки, прикрывая трещины и грязь на Голливудском бульваре. Интенсивное движение в час пик усиливало уличный шум. На перекрестке перед его окнами собрались местные чернокожие бездомные, о чем-то громко ругаясь и требуя внимания, которого им никогда никто не уделял. Их окружали пустые железные банки из-под напитков (стоившие как минимум пять центов каждая) и гремящие тележки из супермаркета, наполненные сомнительными пожитками. В самом отеле шум также нарастал, словно температура, обычно поднимающаяся к вечеру. Стрельба и визжащие покрышки по телевизору; проклятия, доносившиеся из соседних номеров, где ругались супруги; Чарли вот уже полчаса разговаривал в коридоре по телефону и каждую минуту орал хриплым голосом, что его должны выслушать, что он хочет все объяснить и что у него есть право на того, кто его в тот момент слушал.

Если прочитывать два сценария в день, то получалось три тысячи долларов в месяц. Достаточно для нормального существования – хватит на собственную квартиру в спокойном, безопасном районе, на химчистку и домработницу. Такие агентства, как у Канта, были завалены сценариями, и если поднапрячься, то в ближайшие месяцы работа гарантирована.

Он принялся составлять списки с фамилиями актеров. Впрочем, он уже давно их составил. Восемь лет назад с Паулой для фильма «Небо Голливуда» и в прошлом году вместе с Джейн Макдугал для «Пожара». Увлекательное занятие, полное надежд, мечтаний и решимости.

В «Пожаре» первоначально планировалось снимать Джеймса Вудса и Роберта Дювала – интересных характерных актеров, так и не достигших вершины. Грин продолжал думать в том же русле. Он перечитал сценарий и попробовал расставить имена актеров на соответствующие роли.

В мексиканском кафе он отведал самой дешевой на этом уголке планеты еды – буррито, фаршированный мясом и сыром, достаточно жирный, чтобы целую неделю валить лес, – и вечером продолжил свою работу. Пугающая мысль, что это последний шанс для бывшего актера с уголовным прошлым, отчаянно ищущего хоть какую-нибудь работу, чтобы оплатить гостиничный номер за очередную неделю, превратилась в приятную иллюзию – властелин воображения, руководящий постановкой собственного творения, преображающий улицы, искушающий актеров, играющий со светом. Роберт сделал то, на что Грин втайне надеялся. Он был благодарен Канту по гроб жизни.

* * *

Первую ночь в гостинице он спал как ребенок, глубоким и спокойным сном, предвкушая наступление завтрашнего утра.

На следующий день он снова отправился в Беверли-Хиллс, надев свой любимый костюм от «Хьюго Босс». Кондиционер в автобусе не спасал от жары. Чтобы не потеть, Грин снял пиджак, бережно положил его на колени и подтянул брюки, заботясь о стрелках.

В копировальном магазине он отксерил сценарий и списки актеров. И вдруг ни с того ни с сего изменил название. Замазав старый заголовок, написал на титульном листе «Небо Голливуда». Так назывался сценарий Паулы. Фильм, однако, не поставили, и он решил временно воспользоваться этим названием. Оно было ярче, чем «Пожар».

Он поднялся на одиннадцатый этаж. Ступая по ковру пятисантиметровой толщины, он вошел в коридор, где находилось агентство Канта.

Было много народу. Сотрудники Роберта напряженно сновали туда-сюда, а девушка в приемной, на этот раз без мэйкапа и украшений, монотонно отвечала на звонки. Грин поймал обрывки ее фраз:

– Сегодня ночью господин Кант скоропостижно…

– Я вынуждена отменить встречу с вами, поскольку…

– Вы из «Таймс»? Соединяю вас с отделом…

– Родственники? Нет, насколько я знаю, у господина Канта не было детей.