Текст книги "Молись и кайся"

3

Вечером в субботу объявился Эсхил.

– Это великий писатель Петр Авдеев? – раздался в трубке звучный баритон.

– А это – великий режиссер Эсхил Христофоридис? – Чтобы сделать другу приятное, писатель опустил слово «документалист». – Эс, я помню, что в гости звал, но пока насчет своего графика не пойму…

В ответ послышалось смущенное кхеканье:

– Да я не про то… Петше, ты машину из ремонта уже забрал? Не свозишь нас завтра в храм на утреннюю службу? Тут, конечно, всего две остановки, да с детьми, сам понимаешь…

– Ты же говорил – там новую церковь стали строить?

– Да старая-то остается! Кто же будет храм ломать – ну, ты даешь!

* * *

За те два дня, что они не виделись, в зале у Христофоридисов появились иконы, занявшие половину белой, в трещинках стены. Под иконами стояли не до конца разобранные сумки с торчащими оттуда рубахами и свитерами. Помимо отпечатанных типографским способом изображений Авдеев увидел лики, писанные на досках, и даже один определенно старинный складень.

– Это мне на Афоне подарили, – похвалился одетый как на праздник Эсхил. – Я в Грецию свой фильм про храмы возил.

В комнате внезапно посветлело: выглянувшее впервые за неделю солнце сразу отреставрировало образа, озарило лежащий на подоконнике молитвенник со стертыми уголками.

– Эха, давай поторопимся, – нервно попросила Татьяна. Пальцами с коротко остриженными ногтями она сжимала булавку, пытаясь закрепить на упитанном Глашином боку нарядную юбку. – Глашка, не верти башкой – косой своей мне нос щекочешь!

Полившийся сквозь окно солнечный свет разметил палас на неровные четырехугольники. Прокравшаяся в зал пестрая кошка развалилась было на одной из трапеций, но, услыхав доносившийся откуда-то Варин голосок, нервно подобралась.

– Варя, опаздываем, собирайся! – скомандовала мать.

– Вот, котейко завел, – похвалился Эсхил. – Муркою назвали.

– Ты же не любишь животных? – подковырнул Петр.

– Я не люблю, когда из них фетиш делают.

Вбежавшая с громким топотом Варвара упала на пол, вынула из карманов кофты носки.

– В церковь поедем? – улыбнулся ей не очень-то умевший общаться с маленькими детьми Петр.

Девочка отрицательно замотала головой.

– А куда? – встревожился писатель.

– В х-р-р-рам!

– Может ведь не картавить, если старается, – покачала головой Татьяна.

* * *

Когда Авдеев остановил машину около церкви, Эсхил хлопнул себя по тулье черной кепки-капитанки:

– Не подумал я! В храме, куда мы в Москве ходили, утренняя служба на час раньше начинается. Могли бы поспать еще. Ну, ничего. Татьяна Владимировна, ты пока иди записочки подавай, а мы с братом Петром тут постоим, я покурю.

Глаша и Варя на время оставили разногласия и не отходили от матери. Она подтолкнула их в сторону двора:

– Идите-идите – с детьми познакомьтесь. Эха, дай денег.

Положив купюры в карман, Татьяна двинулась к храму, у входа трижды перекрестилась и поклонилась.

Наполовину снесенный из-за строительства забор открывал низенькую Покровскую церковку, надворные постройки и греющихся на солнышке прихожан. По темному от талого снега асфальту разгуливали дети в расстегнутых пальтишках. У южного придела что-то клевали воробьи.

Невдалеке возвышался желтый бревенчатый четверик будущего храма – выглядывал из ржавых лесов, как медведь из клетки. В черный проем двери вели деревянные мостки с брусками-ступеньками. Изнутри доносился визг электропилы. У фундамента покоились бревна и пухли кучи влажных опилок, распространяющих сосновый запах. Участок пересек рабочий в робе и резиновых сапогах. От церковного двора строительное пространство отделяла понатыканная в землю арматура с привязанной к ней, колышущейся на ветру красно-белой лентой.

Напротив, через узенькую улочку, стояли скособоченные, точно от радикулита, домишки. Маленькие окошечки с разверстыми щелястыми ставенками напоминали книжки из «Букиниста».

Людей во дворе становилось все больше. Из остановившегося рядом джипа выкарабкался старик с длинными седыми космами. Снял и бросил в кабину пальто, оставшись в белейшей шелковой рубахе навыпуск. Поежился, поспешил в тепло храма, но задержался, увидев Эсхила. Они почеломкались, сцепляясь бородами, как частями застежки-липучки.

– Иван, это мой друг Петр, большой писатель, – завел знакомую песню Христофоридис и, уловив на лице Ивана недоверие, добавил: – Серьезно, у него книга в Москве вышла.

– Две книги, – поправил Авдеев.

– А это, Петше, настоящий цыганский барон! – Эсхил обнял старика за плечи. – Как дочка поживает, у которой на свадьбе гуляли?

– Через месяц уже другая выходит – Зора. Помнишь, песню красивую в микрофон пела? Приходи, я тебе потом приглашение принесу. И вы, Петр, приходите. – Цыган снова поежился. – Пойду – холодно.

– Храни Господи, – кивнул ему Христофоридис.

Сидевшие во дворе церкви стали понемногу заходить внутрь. Эсхил вынул еще одну сигарету.

– Правда, что ли, барон? – не поверил Авдеев.

– Без всяких-яких. Ты же заметил – цыгане поутихли? Так это потому, что Иван по-настоящему в православие обратился.

Действительно, жившие оседло в пригороде Святограда чавелы в последнее время присмирели и даже почти перестали продавать героин, на доходы от которого давно понастроили себе аляповатые дворцы.

Из строящегося храма, пружиня на мостках, спустился священник в рясе. Увидав Эсхила, направился к нему, но задержался у торчащей посреди участка трубы, отвинтил кран и стал пить.

– Отец Даниил, настоятель, протоиерей. – Эсхил затоптал недокуренную сигарету. – Потомственный священник. Только благодаря ему новый храм и строится. Столько успевает! За городом реабилитационный центр для бывших зеков открыл, церковнославянский язык в приходской школе преподает. – Режиссер шагнул навстречу отцу Даниилу, сложил на уровне живота ладони лодочкой – правую на левую, опустил голову:

– Благословите, батюшка.

Священник перекрестил склоненную перед ним фетровую капитанку и подал руку для поцелуя. Наблюдая сцену, Авдеев испытал неловкость – как если бы подсмотрел что-то очень личное.

– Отец Даниил, это мой друг Петр, гениальный писатель, – сделал Эсхил театральный жест в сторону Авдеева.

Растерявшийся Петр протянул настоятелю руку, которую тот крепко пожал. Выглядел отец Даниил на шестьдесят с лишним. В косматой бороде блестели капли воды, низ рясы запорошили опилки, а поверх позолоченного креста висел фотоаппарат с длинным, похожим на завалившуюся-таки Пизанскую башню объективом.

Священник глазом хозяина оглядел синие кабинки туалетов для рабочих, перевел взгляд на птичек, клюющих утеплитель между бревнами:

– Все-таки надо было по канадской технологии строить, бо еще раз конопатить придется…

– Денег-то хватает на строительство? – деловито поинтересовался Эсхил.

– Знаешь ведь, миром строим. Сам по организациям, аки выжлец33
  Охотничий пес гончей породы (церковнослав.).


[Закрыть] мотаюсь, выпрашиваю: на епистолии44
  Письма, послания (церковнослав.).


[Закрыть] они не больно-то отвечают. Плюс община наша подсобное хозяйство имеет, казачий округ денег дал… Опять же, именные кирпичики55
  Вид частного вклада в храмовое строительство. Имена жертвователей пишутся на отдельных кирпичах, которые будут вложены в стены храма, а также вносятся в особый синодик для поминовения на литургии.


[Закрыть]. С велицей помощью Божией.

Незаметно разглядывая отца Даниила, Петр попытался представить его в строгом костюме и удивился, до чего похож стал бы священник на профессора, читавшего у них на филфаке «зарубежку».

Протоиерей с Эсхилом взялись обсуждать, во что обойдется подключение храма к электричеству, а заскучавший Авдеев решил поразмяться и отправился к машине. Всего за полчаса его «мазда» ухитрилась вписаться в местный пейзаж: на лобовом стекле темнела осыпающаяся со старой сливы труха, а между колесами пристроилась немолодая дворняга.

Когда Петр вернулся, отца Даниила уже не было, зато к его другу подступала нищенка в массивном, как снятом с памятника, пальто. Ее мужественное лицо с крупными чертами выражало решимость викинга, готового сей же час вознестись в Валгаллу.

– …бабе Клаве покушать, – хрипела старуха. – Тебя как зовут, зайка?

– Эсхил, – представился Христофоридис.

Увидев, с какой готовностью потянулся ее собеседник во внутренний карман, баба Клава решила ковать железо:

– Мясхил, – «повторила» она, напирая на «я» и ничуть не выдавая удивления тем, до чего иногда странные попадаются у людей имена. – Мясхил, ты вот сейчас денежку дашь, а потом завтра еще приходи: у бабы Клавы день рождения, так ты бумажечку принеси побольше…

В руках Эсхила появилось портмоне. Глаза старушенции воссияли надеждой:

– Мясхил, ты приходи сюда часто. Как придешь – сразу меня спрашивай…

Бумажник перекочевал из левого внутреннего кармана в правый. Взгляд бабы Клавы поугас. Рука Эсхила забралась обратно, в пальцах шоркнула пятисотрублевая купюра. Взор «викинга» помутился. Купюра последовала за портмоне. На свет явилась монета в десять рублей, но и она не достигла шершавой мужской ладони бабы Клавы. Наконец, пошерудив в кармане брюк, Христофоридис извлек рубль, который и вложил в простертую длань. Чтобы не выдать разочарования, просящая задвигала-зашмыгала внушительным, как выросший на нитратах огурец, носом.

– Это я ее смиряю, – пошутил Эсхил, когда баба Клава испарилась. – Отец Даниил говорит, она тут всех своим днем рождения доконала. Идти надо, брат ты мой, скоро служба начнется.

Авдеев снова прошел к машине, открыл дверцу. Не садясь за руль, включил зажигание. Вздрогнувшая от звука мотора дворняга нехотя убралась из-под колес, постояла в раздумьях и исчезла в ближайшем дворе, с усилием протиснувшись между деревяшками штакетника.

– Смотри-ка – Толян! – вдруг воскликнул Петр тоном, не позволяющим определить, доволен он неожиданным появлением старого знакомого или огорчен.

С теневой стороны улицы, шлепая кроссовками по укатанному снегу, в их направлении переставлял ноги человек с волнистыми, давно не мытыми русыми волосами. На его плечах коробилась короткая, напоминающая рыцарскую кирасу куртка, далеко распространявшая запах секонд-хенда. Сверху из-под куртки выглядывал ворот поношенной олимпийки.

– Петруся! – обрадовался Толян. – Прикинь, «однёра» заблудилась – по другому маршруту пошла, а я с бодунища закемарил, не расслышал, чё водила в микрофон бухтит…– Повернувшись к Эсхилу, бывший студиец прищурился и энергично облизал обветренные губы: – Хилуха, бродяга!

…В студию Толян попал, скажем так, по инерции: одинокая мать тетя Люда старалась дать ему как можно больше разумного-доброго-вечного и записывала во все кружки и секции подряд. Так Кишканов выучился шить мягкие игрушки, кататься на коньках, гонять на спортивном велосипеде и стрелять из мелкашки. А однажды тетя Люда вырезала из газеты заметку о наборе, объявленном Домом офицеров для желающих стать «клованами» («Мы же все – клованы», – сентиментально говаривал пьянющий в лоскуты Бобров). На вопрос, кто виноват в том, что из Толяна с таким багажом ничего не вышло, существует три варианта ответа: водка, среда, гены, – отец Толяна, пока не ушел из семьи, так мутузил тетю Люду, что она неделями сводила следы побоев бодягой.

Сейчас Кишканов работал от случая к случаю: жил и пил на пенсию матери.

– Друзья встречаются вновь, – понуро засвидетельствовал он, не увидев ответного энтузиазма, но тут же предпринял новую попытку подбросить поленьев в костер беседы: – Ты, грек, расскажи, как дела-то!

– В другой раз. – Христофоридис кивнул на церковь. – Уже служба начинается.

– Ве-е-ерущий… – Толян с ядовитым уважением поднял к небу подбородок.

– А то со мной пошли, – позвал Христофоридис.

Толян ухмыльнулся, показывая – шутку оценил.

– Ты лучше скажи, семья, спиногрызы есть? – не отставал он.

Как раз в этот момент отца с налета боднула в бедро девочка-торпеда Варя:

– Папоська, пойдем!

– Ой, какая мартышечка, – умилился Толян.

– Сейчас, мой золотой, – наклонился к дочке Эсхил, и Варя унеслась быстрее, чем появилась.

Пытаясь подъехать к коробу строящегося храма, в узком проулке кряхтел самосвал.

– А может, по пиву? Не убежит церковь твоя, – снова попробовал оживить диалог Кишканов.

– Потом, – обнадежил Эсхил.

Авдеев поддержал друга кивком.

– Чё у вас моськи-то такие кислые? – презрел наконец условности Толян.

Христофоридис крепко взял его за рукав:

– Ты почему мать бьешь, подонок?

– А-а-а… – Захмелевший собеседник недобро глянул на Петра. – Это не я – это водка проклятая.

Эсхил с силой ткнул Толяна пальцем в грудь:

– Тебя, гаденыш, посадить надо!

– Мать не даст, – возразил Толян так горячо, как будто сам, дай волю, освободил бы общество от этого мерзавца Кишканова.

– Тогда в ЛТП сдать! Петше, у нас сейчас ЛТП-то есть?

– Только по решению суда, я узнавал, – развеял Толян и этот мираж.

Эсхил задумался. Пожилая дворняга вернулась и привела с собой еще трех таких же. Пристроившись поближе к люкам теплотрассы, собаки сибаритствовали, довольно поигрывая бровями. Через опустевший церковный двор торопливо прохромал дед в штанах с заплатами. Петр машинально отметил, что уже много лет видел заплаты только на картинках.

– Это Валентин, – перехватил взгляд друга Эсхил. – Кстати, бывший муж бабы Клавы, мне отец Даниил еще в первый приезд рассказывал. В сорок первом году Валентину пятнадцать лет было, он на фронт убежал. Воевал, в плен попал. В Германии на мебельной фабрике работал: сначала табуретки делал, потом гробы. Когда баба Клава его бросила, он в храм попросился, так и живет здесь уже много лет, по хозяйству работает.

Валентин вошел в свою сторожку и тут же вышел с лопатой для уборки снега. Неплотно прикрытая дверь распахнулась, он вернулся – захлопнул получше, но за несколько секунд Авдеев успел увидеть все, что стяжал в мире этот человек: лежанку, печку, стул, стол, стопку книг на столе, иконы.

Пройдя на теневую часть церковного двора, Валентин стал сгребать снег.

– Шел бы ты работать, Толян. – Христофоридис кивнул на ворочающийся в проулке самосвал. – Везде объявления – на стройках водители нужны.

– Я чё, как Герасим, на все согласен?! За пятьсот баксов гравий возить?

– Так в такси иди!

– Да нельзя мне за баранку! Не дай Бог, бухой поеду – еще собью кого.

– А ты не садись бухим за руль! – подал мысль Петр. – Хоть на пиво и сигареты перестанешь у матери с пенсии тянуть.

– Может, все-таки со мной, Петше? – показал глазами на церковь Эсхил.

– Я считаю, Бог должен быть в душе, – тактично отклонил предложение Авдеев.

– Это как? Папа, я тебя люблю, но в гости к тебе ходить не буду? Подумай: если бы в твоей душе и правда Бог был, ты бы сам стремился туда, где Его изображения, Его благодать. На самом деле это тебе враг говорит – Бог у тебя в душе.

– Враг – это дьявол, что ли? – сощурился Толян.

Эсхил перекрестился:

– Это он подкидывает тебе мысли, которые ты начинаешь считать своими.

Петр вздохнул:

– Эс, ты сам веришь в то, что говоришь? Какой он, по-твоему, с хвостом и рогами?

– Я, брат ты мой, его, к счастью, не видел. Но верь мне, были люди, которые видели.

– Тогда считай, я еще к этому не пришел.

– Вот-вот, это тебе враг и говорит. Но чтобы прийти, нужно идти. А ты же не идешь.

4

Учредитель «Святоградских ведомостей» Георгий Эмильевич съездил в Финляндию. Он вообще – спасибо, деньги позволяли – часто катался в Европу, считал себя проевропейским человеком и как мог старался европеизировать подвластное ему средство массовой информации. Европеизирование состояло в том, что Двадцать третьего февраля в редакцию приглашали стриптизершу; проникшийся идеями шефа фотограф Санёк пробуравил в мочках ушей тоннели диаметром в мизинец, а сам Георгий Эмильевич велел называть себя просто Жорой.

К слову (снова спасибо деньгам), раз в год медиа-магнат устраивал в загородном санатории двухдневные журналистские посиделки под названием «Медиа-бросок» – совершенно бесполезную болтовню с докладами, кофе-брейками66
  Короткие перерывы в ходе официальных мероприятий для отдыха и неформального общения.


[Закрыть] и отмеченными символикой мероприятия шариковыми ручками. Посиделки квалифицировались как международные. И не подкопаешься: журналист из Польши и телеоператор из Киргизии – вот они.

По случаю возвращения патрона утренняя планерка проходила под условным лозунгом: «Перелицуем “Святоградские ведомости” в таблоид77
  Малоформатная газета со сжатым изложением информации, с броскими заголовками и большим количеством цветных иллюстраций.


[Закрыть]». Чтобы потом никто не говорил, что не слышал, помимо журналистов в конференц-зал согнали дизайнеров, корректоров, сисадмина и менеджеров по рекламе. Рассевшимся за длинным столом сотрудникам раздали номера привезенной шефом пестрой финской газеты. С проектора на настенный экран подавались графики и диаграммы. Водя по ним лучом лазерной указки, Георгий Эмильевич вещал про тенденции в области газетного дизайна. Не жалел слов «макет», «контент» и «визуализация».

– Нельзя просто так взять и раскрасить черно-белую газету, – поучал босс. – Речь идет о принципиально иной композиционно-графической модели!

Первые месяцы работы в «Святоградских ведомостях» Петр простодушно покупался на эти упражнения в красноречии, но время шло, а издание как было посредственным восьмиполосником, так и оставалось. Теперь Авдеева разве что немного интересовало, верят ли в светлое будущее вечерки его коллеги или все эти турусы на колесах просто помогают им ощущать себя значимее.

Между тем коллеги лениво перелистывали рябые страницы финских газет, вполголоса обмениваясь «авторитетными» замечаниями. Лесная Красавица с выражением снисходительного профессионализма на лице зачем-то отчеркивала зеленым ногтем протяжные суомские88
  Суоми – самоназвание Финляндии.


[Закрыть] заголовки.

Помнится, когда Авдеев учился на филфаке, преподавательница истории КПСС приносила им статью одного всезнайки, подсчитавшего, сколько тонн бумаги и гектаров леса сэкономила советская власть благодаря отмене одной лишь старорежимной буковки «еръ». Выскочка Комарова тут же резанула, что лучше бы этот грамотей вычислил, сколько деревьев повалили наши зеки ради издания никому в таком количестве не нужных «кирпичей» Ленина–Сталина. Комарову тогда даже из вуза не погнали – на пороге уже топталась с невинной физиономией перестройка. А сейчас, отключаясь от начальничьей риторики, Авдеев поймал себя на совершенно идиотской мысли: если сократить все удвоенные буквы в финском языке – вот где будет экономия!

И еще подумалось – во времена его октябрятско-пионерского детства не проходило месяца, чтобы их класс не клянчил по квартирам макулатуру: учителя все уши прожужжали о том, сколько благодаря этой бумаге напечатают учебников. А теперь у него уже лет пять прессуются на балконе номера «Комсомолки» – и хоть бы один скаут заглянул! Да еще через день – полный почтовый ящик рекламных листовок: леса, что ли, в России стали быстрее расти?

– Дизайн газеты – не статичная субстанция! – потряс рукой Георгий Эмильевич, и красный луч зажатой в его кулаке указки изобразил в воздухе фигуру лазерного шоу.

Висевшие в простенке между двумя окнами часы показывали —учредитель заходил на пятидесятую минуту: за это время Авдеев успел бы написать полстатьи про оставшийся без света микрорайон.

– Если хотя бы десятая часть всего, о чем он говорит, воплотится, уже хорошо, – шепнула сидевшая рядом пожилая корректорша, симпатизирующая Петру как наиболее грамотному в редакции человеку.

– В общем, – стал закругляться учредитель, – важно, чтобы на данном этапе мы все усвоили – идея понимания газеты как визуального СМИ в мире становится все более актуальной.

Когда Георгий Эмильевич наконец удалился, сунув под мышку цветастую финскую периодику, а следом ускакали дизайнеры, сисадмин и менеджеры по рекламе, Лесная Красавица по-деловому призвала:

– Ну, пробежимся по прошлой неделе. Тимур! Пишешь про гастроли – надо указывать, во сколько концерты начинаются.

– Согласен, косяк, – прогнусавил субтильный Тимур, откидывая падающую на глаза челку. Этот журналист относился к тому типу парней, что в свои двадцать пять лет носят вязаные шапочки с огромным помпоном и рэперские, обвисшие до колен, джинсы.

Из нагрудного кармана криминального обозревателя Николая Рогова раздался дурашливый холопский голос: «Барин, почта пожаловала! Извольте прочесть». Вечно сонное роговское лицо потревожила улыбка, в неравных пропорциях состоящая из самоиронии и самодовольства, причем последнего было больше. Приподняв тяжелые веки, вальяжный газетчик отключил смартфон.

– Коля! – Чуткое ухо могло уловить в голосе Лесной Красавицы приблатненные нотки. – Твою статью про беременную десятиклассницу, которая с восьмого этажа бросилась, на сайт выложили?

– Еще позавчера, – снисходительно хмыкнул Рогов. – Сразу столько «лайков»99
  Символы, которые используются для выражения одобрительной оценки материалов, размещенных в Интернете.


[Закрыть]!

Когда Петру, еще не помышлявшему о журналистике, попадались криминальные статьи в «Вечорке», он думал, их автор – бывший милиционер, сменивший пистолет Макарова на компьютерную клавиатуру и теперь борющийся с оборотами русского языка столь же нерезультативно, как некогда – с нарушителями общественного порядка. Нет: оказалось, журналистом Коля работал всю жизнь.

Сейчас Авдеева подмывало объяснить утомленному популярностью Рогову, что, если любой первокурсник журфака, ничего от себя не прибавив, просто напишет в Интернете фразу: «Беременная десятиклассница бросилась с восьмого этажа», «лайков» набежит не меньше. Ну а уж если журналист не поленится и, оторвавшись от стула, съездит поговорить с родственниками и друзьями погибшей…

Тем временем главная редакторша уперлась глазками-точками в Петра:

– Интервью с пенсионерами – это мне назло?

– Конечно, нет, – сразу понял, о чем речь, Авдеев. – Но я же не могу писать про то, что хозяин супермаркета строит во дворе жилого дома автостоянку и вырубает деревья, которые еще в молодости сажали пенсионеры, а с самими людьми не поговорить.

– Это пенсионерское нытье так сажает газету, – расстроилась Лесная Красавица. – Что они могут сказать интересного? —Накануне – перед тем как поручить Авдееву этот материал – она полчаса сердечно слушала старушку, которая пришла в редакцию жаловаться на произвол бизнесмена.

– Уходящее поколение, – поддержал начальницу фотограф Санёк с дырявыми ушами. – Везде влезть надо! Город должен развиваться, становиться современнее. Инфраструктура! Я вон в Берлине был…

– Вот и надо многоуровневую стоянку строить, – возразил Петр. – Зачем площадку у стариков отнимать?

Вместо ответа Санёк, считавший Авдеева странным, пропел:

 
Дорогие мои старики,
Дайте я вас сейчас расцелую.
 

Лесная Красавица улыбнулась.

– И еще, – ткнула она в писателя пальцем. – Там у вас в статье «Волга» написано с большой буквы, а «мерседес» – с маленькой.

– Видите ли, хотя оба названия совпадают с именами собственными, «мерседес» – исключение из правил… – начала было отвечать за Авдеева сидевшая рядом с ним корректорша.

– Да-да, – перебила начальница, – я что-то такое слышала. Но когда марки машин рядом так по-разному написаны, смотрится плохо – нужно было одинаково.

При этом Лесная Красавица любила потрепаться о засилье непрофессионалов в журналистике…

– А в конце заголовка вместо слова «бесконечность» лично я поставила бы такой специальный значок – восьмерку на боку! – добавила она, для наглядности изобразив желаемое на полях газеты.

– А как называется такой значок? – спросил Петр.

– Это экзамен?!

– Лемниската. Учите матчасть, ведущий журналист Святограда!