Текст книги "Место издания: Чужбина (сборник)"

Русский страж ночного Парижа

Ночь первая

Garde à? Vous! Fix!..

Нестройный гул трехсот голосов затихает – бригадиры выходят вперед.

Часы показывают восемь и три четверти. Входит командан. За ним три инспектора в зашитых серебряными галунами фуражках.

Командан – в штатском. Безукоризненно одетый, с дорогим кожаным портфелем под мышкой.

Он начинает перекличку побригадно.

…Артуа, Амонье, Бертран, Буассон,

…Карэ, Кавеньяк… Руссильон, Робинэ…

Я поправляю плечевой ремень и смотрю на своего бригадира Мореля.

У Мореля бритое бабье лицо. Он – полный и маленького роста. Ему уже под пятьдесят лет, и он выслуживает пенсию.

На рукавах и на фуражке у него широкие бригадирские галуны…

– …Рожэ, Ренуар, Ростославоф…

– Презан!..

Я отвечаю голосом молодым и звонким, как некогда отвечал в далекой отчизне, стоя в строю юнкеров.

Перекличка кончается. Командан читает приказы, перемены в составе и в секторах.

В заключение звучит его сакраментальная фраза:

– Стражники, вы свободны!..

Он забирает свой портфель и уходит. Триста человек нестройной толпой, поправляя свои кожаные сумки и револьверные кобуры, двигаются через сквер к воротам.

– Свободны! Какая ирония! – обращается ко мне Петровский. – Вот вы увидите, какая это свобода!..

Уже год, из ночи в ночь, он гуляет по улицам Парижа с 9 часов вечера до 5 часов утра…

При свете уличного фонаря я заглядываю в свою контрольную книжку:

– Сектор 27… Площадь Конкорд – улица Руаяль…

Недалеко, и мне не полагается «прогонных» на метро. Я двигаюсь пешком. Идет беспросветный, ноябрьский парижский дождь. Блестят мокрые асфальтовые мостовые.

В сетке дождя расплываются, исчезают толпы ночных стражников. Назначенные на отдаленные сектора проваливаются в освещенные и теплые недра метро.

Я плотнее запахиваю черную, длинную, непромокаемую накидку и надвигаю на лоб фуражку с громадным лакированным козырьком. Под накидкой у меня синяя долгополая шинель сверх мундира, туго перетянутая широким кожаным ремнем. На ремне – кобура с заряженным револьвером.

Я перехожу мост.

Длинными разноцветными, качающимися на волнах змейками отсвечивают парижские огни в темных водах Сены.

В этот час Париж пустеет. В театрах уже подняты занавесы, в кинематографах осветились экраны.

Вот и площадь Согласия…

Она кажется бесконечной с убегающими во все стороны рядами фонарей, с полированной дождем мостовой, с неясными силуэтами статуй французских городов, с круглыми бассейнами не бьющих ночью фонтанов…

Прямая широкая улица Руаяль. Она заключается величественным фасадом Мадлэн…

Направо – в колоннадах – Морское министерство, налево ярко освещенные окна одного из самых дорогих отелей Парижа.

Вот угол улицы Буасси д'Англа – место, назначенное Морелем для встречи.

На угловой стене отеля две дощечки: наверху «Пляс де ля Конкорд», пониже «Плошадь Людовика XVIII»… Историческое имя почему-то решили оставить рядом с новым…

– Вы уже здесь? Очень хорошо!..

Приземистая фигура Мореля на кривых, но крепких ногах появляется передо мною. Вода струями течет с его накидки и широкого козырька.

– Идем!

Морель шагает размеренно и привычно. Кажется, всю свою жизнь провел он на улицах ночного Парижа.

– Вот ваш участок, до улицы Сент-Онорэ. На домах, порученных вашей охране, прибиты вот такие дощечки.

Морель тыкает пальцем в стену. Я с должным уважением разглядываю прибитую на стене круглую, белую, эмалированную дощечку с гербом нашей стражи – двумя перекрещенными большими ключами.

«…Ключи счастья…» – почему-то мелькает у меня в голове.

– Всю ночь вы ходите взад и вперед по вашему сектору. Он рассчитан на пятнадцать минут конец. Каждый раз, придя к конечному пункту, вы отмечаете в контрольной книжке часы и минуты. Каждый раз по дороге вы пробуете на дверях замки и железные шторы магазинов. Если вы заметите что-нибудь подозрительное, вы звоните к консьержке и составляете письменный рапорт. В случае пожара – вы вызываете пожарную команду, но сами продолжаете ваш обход. В случае надобности вы свистком призываете ночных ажанов и циклистов к себе на помощь. В случае вооруженного нападения вы имеете право стрелять, но только в грудь. Выстрел в спину будет говорить против вас…

– Я не имею права остановиться и отдохнуть, господин бригадир?

– Имеете… Ровно от часу двадцати минут ночи. В это время вы можете присесть, если найдете на чем, и закусить, если предусмотрительно захватите с собою сандвич. Вы поняли все?

– Так точно – я все понял…

– До скорого!..

Он пошел проверять другие свои посты ровным прогулочным шагом, не обращая никакого внимания на дождь.

Я остался один.

Моя первая ночь на улицах Парижа началась…

Я зашагал, добросовестно выполняя все предписания Мореля.

– Новичок?! – вдруг окликнул меня насмешливый и веселый голос.

Я обернулся.

У настежь раскрытой и ярко освещенной громадной дубовой двери отеля дежурил шассер.

В пальто великолепного сукна, с золотыми галунами и вензелем на кепи двадцатилетний парень смотрел на меня с насмешливым сочувствием…

– Почему вы угадали, что я – новичок?

Шассер расхохотался.

– Во-первых, старина, ты слишком добросовестно хватаешься за все засовы и замки. Так вы все делаете в первый день вашей службы. Во-вторых, ты говоришь мне «вы», тогда как все ночные люди говорят друг другу «ты».

– «Ночные люди»?!

– Ну да… все мы, кто не спит ночью, когда весь Париж спит: ажаны, шоферы, уборщики метро, шассеры, ночные стражники, рабочие ночных экипов, клошары и уличные девушки…

– Вы… то есть ты… ты и их считаешь в нашей компании?

– Конечно, старина! Это тоже профессия не из последних и даже гораздо выгоднее многих других…

Мне надлежало двигаться дальше, и, на мое счастье, шурша шинами, к подъезду отеля подъехал громадный «роллс-ройс». Шассер, на ходу раскрывая гигантский дождевой зонтик, бросился высаживать клиента.

Я ходил без остановки, взад и вперед. Это было довольно утомительно…

Я уже изучил каждое здание, каждую дверь на моем пути. Поворачивая за угол Руаяль, я каждый раз напевал себе под нос:

– Иду к Максиму я!..

Да! Там, за углом, был «Максим». Красный, бархатный, прилично-скромный и шикарный, всемирно прославлённый «Веселой вдовой»… Как давно я уже знаю о его существовании! Как давно кануло в Лету то время, когда весь веселящийся и беспечный Петербург напевал:

 
«Иду к Максиму я,
Там ждут меня друзья —
Веселые певицы,
На «ты» со мной девицы —
Додо, Лозо, Кло-Кло…
 

…И было уже темно в театральной опереточной зале… И я проходил в ряды партера, задевая ножнами оружия за ножки кресел, садился и ждал появления на сцене несравненной, неподражаемой, божественной «Веселой вдовы» – Шуваловой…

У подъезда «Максима» стоял одинокий, высокий, пожилой швейцар в вылинявшей красной фуражке и в мешковато сидящей на нем ливрее…

Немного в стороне, положив кипу вечерних газет на мраморный круглый столик, стоял, наклоня набок непропорционально большую, яйцевидную голову в помятом картузе, маленький пожилой человек с грустными, косыми, слезящимися глазками. В легоньком летнем пальтишке, он съежился и прятал руки в дырявые карманы.

Швейцар посмотрел на часы.

– Готовься, Пико! – сказал он покровительственно-насмешливо. – Театры кончаются. Сейчас начнется…

Когда я возвращался назад – улица оживилась. Гудели клаксоны, почти сплошными рядами плыли собственные машины и такси. Торопливой рысцой бежали пешеходы к красным маякам метро.

Веселящийся Париж разъезжался по домам и ресторанам, по дансингам и ночным кабакам.

Высокий швейцар то и дело подбегал к останавливавшимся у ресторана автомобилям. Он открывал дверцы, высаживал прибывающих, ловко принимал чаевые и опускал в свои бездонные карманы монеты и бумажки. И после каждого «приема» он неизменно повторял:

– Э – вуаля…

– Энтра!.. Труазьем!.. – заливался пискливым, бабьим голосом Пико.

Он совал в самый нос газету входящим в ресторан господам, но никто на него не сердился… Он был вещью, принадлежностью «Максима», как мраморные, наружные столики, как искусственные пальмы в кадках у входа…

Дождь продолжал лить. Париж снова опустел. Теперь уже только изредка проносились по площади отдельные автомобили. Еще реже шли, спеша, опоздавшие на метро пешеходы.

У «Максима» вытянулся длинный хвост собственных машин. Их шоферы или дремали у рулей, завернувшись в дохи, или болтали друг с другом, раскуривая свои бесконечные трубки…

Из ресторана вышел высокий, представительный, замечательно породистый молодой человек. Он, по-видимому, много выпил, но совсем еще крепко держался на ногах.

Пико сунулся к нему со своими газетами. Молодой человек вырвал из рук Пико всю пачку и бросил газеты в уличную грязь.

Пико жалобно пискнул и кинулся собирать свой подмоченный товар. Кутила оттолкнул его ногой и бросил ему стофранковый билет.

– Не смей собирать! Я купил у тебя все эти газеты!

Пико был ошеломлен.

Он сдернул свой картуз и обнажил свою смешную, яйцевидную, голую голову.

– О, мерси, мосье, мерси! – залепетал он в радостном возбуждении…

Но кругом уже толпились выходившие из ресторана клиенты, шоферы и ночные рабочие, починявшие мостовую против Морского министерства. Никто из них не видал, какую сумму заплатил молодой человек за газеты…

– Грязный иностранец! – крикнул один из рабочих, с ненавистью посмотрел на кутилу и полез на него с кулаками.

Сильно нагрузившийся, полнокровный, коренастый француз сбросил на руки своей дамы цилиндр и черную накидку на шелковой лиловой подкладке, засучил рукава фрака и, в полном восхищении, поспешил на помощь рабочему.

– А ну-ка дай ему! – закричал он. – Они думают, что здесь они в своих деспотических королевствах, а не в свободной республике, где все равны, свободны и все братья друг другу!

Кутила остался очень доволен таким оборотом дела. Он отступил на шаг, стал в позицию и мощным ударом бросил француза на землю. За французом во фраке полетел и рабочий.

– Вот вам фратернитэ!.. – сказал надменно кутила. – И социалисты и капиталисты теперь в одной куче! А ну, еще кто?..

Но к нему уже тянулись десятки кулаков. Женщины кричали, плевали в него и улюлюкали.

– Скоты! – сказал кутила.

– Вы бы хоть дам постеснялись! – взвизгнул какой-то благообразный старичок сенаторского типа.

– Дам? – захохотал кутила. – Этих ночных фей? Держу пари, что у вас тут половина женщин не лучше этих!..

Это было уже слишком. Началось грандиозное побоище… Я вынул свисток, и резкий, пронзительный свист огласил немую тишину площади Конкорд.

Через несколько минут кутила уже был окружен циклистами и ажанами и сражение поневоле приостановилось.

– Вам придется отправиться в комиссариат, мосье! – сказал полицейский бригадир.

– Хорошо! – ответил кутила и иронически улыбнулся. – Позовите мне такси!

Бригадир рассердился.

– Вы – во Франции, – сказал он, – а потому вам придется отправиться не в такси, а пешком.

Толпа снова негодующе загудела.

– Хорошо, – сказал кутила добродушно, – но, может быть, вы мне дадите ваш велосипед. Я вам его не сломаю…

– Прошу без шуток, мосье, – сухо сказал бригадир. – Но, если при вас есть бумаги, я могу вас отпустить по составлении протокола.

Кутила вынул визитную карточку и сунул ее в нос бригадиру.

Я заглянул в нее через бригадирское плечо. На ней стояло имя известного принца одного из царствующих королевских домов Европы.

Отдав свою карточку бригадиру, он окликнул проезжавшего мимо конного извозчика и отбыл в неизвестном направлении.

Пико ликовал:

– Там оставалось всего десять газет, старина!.. Из них шесть я подобрал под шумок – они еще вполне годятся для сдачи Ашету, а он дал мне 100 франков! По 25 франков за одну «Энтран»!.. Это же колоссально!!!

Ночь двадцать седьмая

Какой отвратительный климат в Париже! Вчера к утру сразу потеплело, весь день шел дождь, а сейчас ревет ветер, разрывает белые облака за Эйфелевой башней, гонит бесконечные тучи, и они снова и снова плачут над площадью Конкорд…

И Большая Генриэта, и белокурая Симонн, терпеливо ждущая моего согласия на наш «брак по расчету», жмутся под сводами галлерей, спасаясь от дождя и ветра. На клиентов сегодня рассчитывать трудно, значит – о заработке не мечтай!..

Но Симонн неожиданно улыбнулось «счастье». Ее увлек какой-то мрачного вида, высокий и худой господин в темных очках. Предварительно он подвел ее к свету фонаря и долго, словно покупая рабыню, рассматривал бесцеремонно ее лицо, фигуру и ноги.

– Симонн сегодня везет, – не без дружеской зависти вздохнула Большая Генриэта…

Я посочувствовал ее неудаче и философски заметил, что, очевидно, господин в темных очках предпочитает женщин хрупкого и некрупного телосложения…

Подвыпивший принц, повернув за угол бульвара Мадлэн, вероятно, уже забыл о Пико, а Пико будет вспоминать о нем всю жизнь…

Как легко ближнему оставить след в нашем сердце…

Уже было далеко за полночь, когда я услыхал испуганный и визгливый крик Большой Генриэты. Человек в кепке и шарфе, одноглазый и со шрамом на лице, вырывал у нее сумочку и бил ее по лицу.

Из-за угла спешил на эту сцену знакомый уже мне «буржуа» с рыжими усами. Сутенер оказался его случайным помощником, так как задерживал Генриэту.

Я подбежал сзади к сутенеру и, дав ему здорового тумака, оторвал его от жертвы.

Большая Генриэта была спасена. Прижав к груди сумочку, она бросилась бежать.

Я повалил сутенера и прижал его к земле.

«Буржуа» был вне себя от негодования.

– Послушайте, черт вас побери! – завопил он, брызгая слюной. – На кой дьявол вы вмешиваетесь не в свое дело?!. Сторожите себе ваши двери и окна и не суйте рыло туда, куда не следует!..

– Я защитил женщину от этого негодяя, – ответил я, осторожно выпуская апаша из своих объятий. – Это – мой долг, не только как стражника, но и как мужчины… А по какому праву вы суетесь ко мне со своими замечаниями?

– Вы мне помешали задержать Большую Генриэту. Эта развратница опять улизнула от меня…

Я насмешливо свистнул…

Он готов был разразиться новым потоком ругательств и угроз, но в это время подошел мой бригадир и он обратился к нему с официальной жалобой. Бригадир аккуратно все записал, но не сделал мне никакого замечания.

«Буржуа» удалился взволнованный…

Зайдя к себе в закутку, чтобы подбросить угля в печку, я нашел у себя новую гостью.

Бабочки летят на огонь, а в такой холод особенно…

Это была среднего роста, стройная, не по сезону легко одетая блондинка. В лице ее, красивом и немного надменном, не было ничего, что роднило бы ее по профессии с Большой Генриэтой и белокурой Симонн.

Я приложил руку к козырьку и вопросительно посмотрел на нее.

– Я сейчас уйду, – сказала она и, сняв с удивительно красивой и тонкой ножки бальную, серебряную туфельку, стала сушить ее у огня.

Английский костюм и бальные туфельки слишком не подходили друг к другу, и я невольно обратил внимание на этот контраст.

– Не удивляйтесь, – сказала она, и лицо ее скривилось в болезненно-презрительную гримасу. – Вчера они проиграли мою шубу и новые, лакированные туфли.

– Кто «они»?..

– Мой муж и его папаша… Они погубили меня и сами в конце концов кончат плохо…

– Но… почему же вы…

– Почему я на улице?

Туфля ее высохла, и она сняла другую.

– Потому, мосье, что я – уличная девушка.

Я дежурил двадцать седьмую ночь на площади Конкорд и потому уже ничему не удивлялся. И я сказал спокойно:

– Я бы вас принял скорее за учительницу английского языка, чем…

Она оживилась:

– Да? Вы угадали… Я англичанка и действительно была учительницей английского языка.

Я молчал. Я чувствовал какую-то необычную драму…

– Мой муж – итальянец и оказался негодяем и проходимцем… – продолжала она. – Мои родители были против этого брака и отказались от меня. Теперь вот уже год, как я по ночам зарабатываю им на игру, а они проигрывают и проживают все до последнего сантима…

– Но почему же вы не уйдете от них?..

– Не знаю… Не могу… Я потеряла волю… Меня надо подтолкнуть, заставить… Я понимаю, что еще не все потеряно, что я еще могла бы спастись… Но воля надломлена. Воли нет…

Говорила ли она правду? Или она только впала в то фантазерско-романтическое настроение, в которое обычно впадают эти женщины, пока они еще не окончательно огрубели.

Я посмотрел на нее с любопытством. Она вдруг вынула из сумки маленькую коробочку.

– Вы не хотите? – спросила она так, как будто предлагала мне папиросу.

– Нет! – ответил я грубо. – Я не хочу, и вы должны бросить эту гадость!.. Тогда вы будете спасены.

Я вырвал у нее маленькую коробочку, бросил ее в грязь и растоптал зловещий белый порошок своим тяжелым кованым сапогом.

Она посмотрела на меня совсем без раздражения, а скорее с интересом.

– Это стоит дорого… – сказала она неуверенно.

– Это вам будет стоить жизни, если вы будете так продолжать…

– А черт с ней, с жизнью, я ее не жалею!..

– Сколько вам лет?

– Двадцать три года…

…Вдали показался субригадир на велосипеде. Я двинулся ему навстречу, она выскользнула за мной, и я видел, как фигурка ее потонула в тумане…

…Мне оставалось еще около часа до конца дежурства, когда у отеля остановилась необычайной мощности и редкой красоты машина.

Из нее вышел полный, представительный господин лет под шестьдесят, седой, но румяный, и, слегка шатаясь, подошел ко мне.

– Который час? – спросил он меня.

На руке у него я заметил золотые часы-браслет, но, уже привыкнув ничему не удивляться, посмотрел на свои часы и сказал ему время.

– Где еще можно пить в Париже?..

Он говорил с сильным американским акцентом.

Я назвал ему два ночных ресторана, открытых до раннего утра…

– Очень хорошо… – сказал он и вдруг, качнувшись, взялся за мое плечо, чтобы удержаться на ногах. – В таком случае – садитесь!..

– Куда?..

– Ко мне в автомобиль…

– Я вас не понимаю.

– Мы поедем с вами пить… Я хочу допивать именно с вами.

– К сожалению, не все желания исполнимы на этом свете… – ответил я. – Я на посту и освобожусь не ранее как через час…

– Ерунда… Поедем, и я заплачу за вас штраф…

– Тут пахнет не штрафом. Меня выгонят со службы.

– А сколько вы получаете?

– 32 франка в ночь.

– 32 франка?..

Он прислонился к колонне и долго беззвучно хохотал, повторяя:

– 32 франка… 32 франка… 32 франка…

Потом он вынул сигару, сунул мне в рот и пытался ее зажечь.

– 32 франка!.. Вот видите эту сигару? Она стоит две ваши ночи и плюс еще 11 франков, а ее можно выкурить в десять минут!..

– Итак, мосье, – сказал я холодно, – я уже дал вам адреса, и вы можете отправляться…

– Я поеду только с вами.

– Тогда ждите…

– Я – ждать?!!

Ждать ему в жизни, очевидно, не приходилось…

– Послушайте… Бросьте ко всем чертям эту вашу службу! Я дам вам 320 франков в сутки, и вы будете моим личным секретарем… Садитесь в машину!..

Я посмотрел на часы:

– Ровно через сорок минут, мосье, я могу быть в вашем распоряжении.

Он вдруг рассвирепел.

– Теперь или никогда!.. – сказал он угрожающе.

– Значит – никогда…

– Никогда!.. – Он заскрипел зубами в бессильной злобе, что его каприз не хотел исполнить человек, за 32 франка всю ночь стоящий на улице. – Никогда! Никогда! – зарычал он и, шатаясь, пошел к автомобилю. – Никогда! – еще раз крикнул он, усевшись, и погрозил мне кулаком.

Представительный, седой и румяный, он делал мне пьяные злые рожи…

А я стоял не шевелясь, засунув руки в карманы шинели, вызывающе улыбался и дымил его сигарой за 75 франков штука…

Мне казалось, что вся беднота Парижа участвовала в этот момент в великолепном торжестве моей несложной мести…

– Вас требует командан! – сказал мне дежурный инспектор, когда я возвратился в штаб.

Я явился.

– На вас подана жалоба агентом полиции нравов…

Я молчал.

Командан посмотрел на меня и отвернулся к окну.

– Регламент, – сказал он с напускной официальностью, – запрещает стражникам отвлекаться от своих прямых обязанностей. Вы должны были только подать свисток и продолжать ваш обход…

– Я виноват, господин командан… – сказал я спокойно.

Тогда он встал и подошел ко мне.

– Я понимаю ваш поступок, капитан! – вдруг сказал он. – На вашем месте я сделал бы то же самое…

И он крепко пожал мне руку…

Евгений Тарусский. Его величество случай. Изд. «Витязь». Тянъцзинъ <1939>

Господин Такси

7 марта 193…

Последнюю неделю я работал по ночам. Опытные шоферы сказали мне, что время от времени и дневному шоферу очень полезно «менять обстановку» и работать ночью. Работа «ночника» спокойнее, нервы не так напряжены. Постоянная ночная работа вредно отзывается на здоровье, но, как некоторая смена дневной, она приносит свою пользу.

– Но заметьте одно, – сказал мне наставительно ночной шофер, мой новый знакомец Джиовани, – чтобы хорошо зарабатывать, надо на двенадцать баллов знать ночной Париж… О, ночной Париж ничего общего не имеет с вашим дневным Парижем! Это – особый мир! Да! Особый мир. Его надо изучить внимательно и подробно. Больше того – надо приспособить к нему свою психологию. Ночной шофер – это Харон, перевозящий счастливых смертных в места наслаждений, адреса которых ему должны быть известны, это Пегас, мчащий сластолюбцев и чревоугодников именно туда, куда они сами несознательно стремятся…

Я не классик, но все же это сравнение ночных шоферов с Хароном и Пегасом показалось мне несколько смелым.

– Мне кажется, – ответил я, – что ночной шофер должен назубок знать адреса ночных ресторанов и злачных мест – и только. Я видел в витринах легкомысленных книжных лавок маленькие, карманные путеводители «Гиды парижских наслаждений». Имея такую книжку, можно легко и быстро ориентироваться в этом вашем загадочном ночном Париже.

Джиовани иронически рассмеялся.

– Дорогой мой, – сказал он тоном профессора, поучающего желторотого птенца – первокурсника, – есть множество разных деталей и особенностей, которые, конечно, не указаны в этих ваших гидах.

– Например?

– Например?.. Извольте… Надо знать, во-первых, психологию ночных седоков. Среди них, конечно, вам будут попадаться деловые люди, возращающиеся с поздних заседаний или ночных работ. Будут игроки проигравшие или выигравшие. Будут матроны, отвозящие своих дочек с балов и вечеров, будут артисты, разъезжающиеся после спектаклей и концертов. Но все они составляют только ничтожный процент. Главная масса ночных клиентов – это люди, которые веселятся, которые видят в шофере опытного и доброжелательного гида, которые могут очень хорошо заплатить, если вы им угодите.

– Ну, в этом не так уж трудно разобраться, – заметил я.

– Положим… Но затем… Надо знать, где вам хорошо заплатят за клиентов.

– То есть?..

Джиовани посмотрел на меня с видом торжествующего превосходства:

– Вот именно – то есть… Это, батенька, очень существенная часть ночного дохода. Большинство ночных учреждений, и особенно самых злачных, выдают шоферу, доставившему им клиентов, очень приличное комиссионное вознаграждение. Оно достигает зачастую шестидесяти процентов…

– Шестидесяти процентов?..

– Так точно! А потому, если, например, клиент нанимает вас в место, где вам такого вознаграждения не выдают, вы будете, простите меня, просто идиот, если вы его туда повезете…

– А что же прикажете в таком случае делать?

– Отговорить. Деликатно, умно и тактично. Сделать вид, что вы не знаете адреса. Солгать, что это заведение давным-давно уже прогорело. Наконец, просто восхвалять другое и убедить его ехать именно туда, куда вам выгодно.

Все эти перспективы мне не особенно улыбались, но все же я постарался запомнить уроки моего опытного коллеги.

И на первом же дебюте я торжественно провалился.

Я стоял у дорогого ресторана, окна которого были задрапированы тяжелым синим бархатом. После ужина две не то англичанки, не то американки вышли оттуда. Очевидно, они много выпили и были сильно возбуждены. Каждой из них на вид можно было дать не более тридцати, были они белокуры, высоки, стройны и своеобразно интересны. Были похожи друг на друга.

В руках у одной я заметил этот самый гид, о котором я говорил Крюкову. Одна из них, стараясь не смотреть мне в глаза, ткнула пальцем в какой-то адрес.

Я привез их на указанную улицу и остановился у… подъезда, в глубине которого красноречиво висел розовый фонарик.

Они приказали мне их подождать и храбро вошли в подъезд.

Девушки имели очень приличный, буржуазный и даже аристократический вид. В России мы таких обычно в шутку называли «перевоспитанными». Принадлежность их к хорошему пуританскому обществу была несомненной. И такое, слишком повышенное, любопытство ко всем достопримечательностям Парижа со стороны этих туристок показалось мне прямо чудовищным.

– А тебе, старина, попались выгодные клиентки! – сказал мне, не без зависти, француз-шофер, стоявший также у подъезда. – Смотри не проворонь! На таких можно заработать!

В это время они вышли. Лица их были недовольные, капризные и разочарованные. Они подошли ко мне вплотную.

– Здесь совсем неинтересно! – сказала одна из них тоном недовольно–интимным. – Мы были бы вам очень благодарны, если бы вы показали нам что-нибудь более захватывающее… Мы слыхали, что в Париже…

Я беспомощно посмотрел на их возбужденные, подурневшие лица.

– Но что именно вы хотите, мадам?

Тогда одна из них наклонилась к моему уху, обдав меня ароматом дорогих духов и парами шампанского, прошептала несколько слов.

Желание ее было столь цинично и бесстыдно, что даже шофер Жорж, мое второе «я», приготовившийся ко всему самому неожиданному, покраснел и растерялся.

– Ну?.. Вы не знаете?.. – нетерпеливо сказала другая и посмотрела на счетчик. – Тогда мы вас отпустим и возьмем другого.

Они расплатились со мною и подошли к шоферу, только что мне позавидовавшему. Он выслушал их почтительно и без малейшего смущения и открыл дверцу такси.

Проезжая мимо меня, он весело помахал мне рукой – не то в знак благодарности, не то пренебрежения.

– Пусть неудачник плачет! – пропел я ему в ответ…

Я поплелся вперед без цели, задерживаясь ненадолго у подъездов кабаков и кабаре. Порой обрывки цыганских романсов и аккорды гитар долетали до моего слуха.

У одного из кабаре меня остановила уже не молодая, но еще довольно красивая, хотя и сильно располневшая женщина. Одета она была кричаще-богато. Лицо ее было растерянно и взволнованно.

– Я беру вас на часы, – заявила она. – Мы объедем с вами ряд ресторанов и кабаре.

По-французски она говорила плохо, пересыпая свою речь испанскими словами.

Трудно было догадаться о смысле ее объезда. У каждого кабака она останавливалась на пять – десять минут и выходила оттуда еще более взволнованной и огорченной. Иногда испанские ругательства слетали с ее слегка поблекших уст.

В одном из кабаре она задержалась дольше, чем в других. Шассер вынес мне по ее приказанию дюжину устриц и бутылку шампанского…

Вскоре она вышла сама, слегка пошатываясь. Глаза ее блуждали.

– Кажется, мы с вами, наконец, напали на след! – сказала она мне, как будто я был так же заинтересован в ее поисках, как и она сама. – Теперь, мой друг, как можно скорее в «Ликующую устрицу». Он был сегодня здесь и собирался приходить туда.

Но из «Ликующей устрицы» она вышла далеко не с ликующим, а с совершенно убитым и гневным лицом.

– Представьте себе, – опять обратилась она ко мне, – здесь он действительно был, но далее его следы опять теряются. Лакеи и шассеры клянутся, что они не знают, куда он потом направился!

Она грустно помолчала, потом спросила:

– Сколько заведений мы уже объехали?

– Мест двадцать, мадам… – ответил я, сочувственно посмотрев на нее.

– А сколько еще в Париже таких кабаре?

– Невозможно сосчитать, мадам…

Она взглянула на маленькие часики-браслет, безвкусно усыпанные крупными бриллиантами.

– Послушайте… Я устала…

– Прикажете отвезти вас домой, мадам?

– Да, домой… Но прежде остановитесь у какого-нибудь самого простого бистро. Мы выпьем с вами пива.

– Пива?..

– Да, да – пива. Так всегда заканчивал наши ночи Миккей…

Она искала какого-то Миккея!..

Я остановился у мрачноватого ночного бистро, где-то за площадью Аббесс. Мы вошли и заняли столик.

Сонный апаш у стойки, жалкая пародия на довоенных парижских апашей, посмотрел не без вожделения на мою спутницу и не без враждебности на меня.

Но он был, как сказано, только жалкой пародией, и вряд ли у него имелся даже нож, не говоря уже о револьвере, а потому взгляд его меня не испугал.

Хозяин подал нам бутылку пива. Испанка залпом выпила два стакана. Ее, видимо, мучила жажда.

– Мы должны найти Миккея во что бы то ни стало! – сказала она. – Я очень рада, что встретила такого шофера, как вы. Я очень довольна вами. Приезжайте завтра за мною, и мы снова начнем наши поиски.

Она вынула деньги, чтобы заплатить за пиво, и была очень удивлена, когда я опередил ее и заплатил сам.

– Но ведь я же вас пригласила? – сказала она, изумленно посмотрев на меня.

– Я имею обыкновение платить за дам, в обществе которых я нахожусь, – ответил я, сам мысленно над собою издеваясь.

Но надо было быть последовательным, и, когда я привез ее в ее отель на площади Вандом и она протянула мне две стофранковки, я вернул ей одну и сказал:

– Это за шампанское и за устрицы, мадам! Вспомнив обо мне, вы доставили мне большое удовольствие.

Затем я церемонно поклонился ей и, вскочив «на облучок», дал ход машине. Ночной швейцар почтительно ждал, пока она с изумлением, как на настоящего сумасшедшего, смотрела на меня.

Возвращенную мною стофранковку она машинально сунула в руку консьержа.

Она имела все основания изумиться. Ведь она воображала, что перед нею ночной шофер Жорж, и, конечно, не подозревала того, что имела дело с полковником Елыниным…

Евгений Тарусский. Его величество случай. Изд. «Витязь». Тянъцзинъ <1939>