Текст книги "Кузнец"

– Про сердце мое вспомнил. Так мы ж с тобой договаривались. Ты мне кричал, что за своих людей сам отвечаешь. Я тебе так скажу, Степан: хлеб я тебе и твоим людям дам только по кабальной записи. И если ты еще хоть раз мне поперек скажешь, я тебя по той записи в закупы продам. Будешь брать хлеб?

– Да ты кто такой! – вскинулся Поляков.

– Как хочешь, – спокойно ответил Хабаров. – Другого слова у меня для тебя нет. Уходи.

Поляков опустил голову. Было видно, как в нём сражаются гонор и желание как-то выжить в зиму. Наконец, голод взял верх.

– Буду, – буркнул он.

На том буча и кончилась. Запись составили. Хлеб выдали. С тех пор якутские казаки (да и охочие) упражнялись вместе со всеми. Я решил, что десятками их ставить будет неправильно. И поляковских, и прочих ставили человека по два в десяток. Потихоньку стало слаживаться.

Прав ли был Хабаров? По мне, так вполне прав. В условиях пока еще враждебной страны выжить можно только вместе, если мы будем единым кулаком. Да, я старался скреплять наши отношения дружбой, но кабальная запись – тоже инструмент вполне рабочий. Особенно для тех, кому доброе слово никак не доходит. Как это: с пистолетом и добрым словом можно добиться гораздо больше, чем просто с добрым словом.

Так у нас сложился полный полк пятисотенного состава. Поскольку Хабаров решал стратегические задачи, я взял на себя работу с войском. Итак, у нас есть артиллерия из трех пушек. Не особенно мощно, но за неимением гербовой пишем на обычной. Есть и кавалерия из полусотни всадников. Их взялся тренировать Трофим, который некогда служил в драгунах в Тобольске; я туда не лез. На них будет разведка, охранение, преследование. Поскольку передвигаются в Сибири в основном по рекам (тем более на Амуре), конница здесь не очень важная часть.

Ударный отряд составили триста стрелков: полторы сотни стреляли, столько же заряжали, а также выступали пикинерами. В принципе, можно было выставить в ряд и двести, но у меня были другие мысли. Два десятка самых ловких я под командой Макара сделал разведчиками-пластунами: не люблю я, когда противник знает, где ты находишься, а ты об этом даже ни в одном глазу. Вот оставшиеся три десятка я решил сделать новым родом войск.

Пользуясь относительным изобилием времени, соорудили мы несколько сотен маленьких ручных бомб. Конечно, до современных гранат им было далеко, но в условиях XVII столетия это было вполне эффективное подразделение. Дополнительно у них были пистоли или самострелы, ну и, конечно, топоры: куда ж без них?

При всех заморочках я находил и время на банальный сплин. Порой, глядя на всё, происходящее вокруг, задавался болезненным вопросом: что я здесь делаю? Опять вспоминались моя мастерская в Северном микрорайоне, уютная квартирка, мама и папа, даже Люда. Вот она играет на гитаре свои ирландские песенки, вот мы пьем какой-то очень вкусный коктейль в кафе «Шоколад» на площади, а вот она ночует у меня дома.

И понятно, что гнать нужно такие мысли ссаной тряпкой, а не выходило. Оставалось надеяться, что мое попаданство как возникло, так же внезапно и закончится. Хотя как там шаманка Ленка нагадала: как Приамурье освобожу от крови – так и вернусь. Ладно, время поворачивает на весну. Отдых кончается.

Глава 8. Гуйгударова крепость

Приказной даурской земли выводил буквы. Отписки, регулярные отчеты отправлялись им и в Якутск, и в столицу. Эти отписки и караваны с ясаком были тем, что от него ждали. До тех пор, пока эти ожидания оправдывались, пока сидел в Якутске его покровитель Дмитрий Андреевич, он мог чувствовать себя хозяином. Да и помощь нет-нет да и поступала по проложенной им дорожке.

От воеводы шли указы. Причем такие, что и выполнить их было трудно, если не просто невозможно. Господь с ними, с указами. На то и есть бумага, чтобы всё стерпеть. Есть указ – будет и отписка. Зато с воеводскими указами шли порох, свинец – это было очень нужное дело. От своих людей шли малые отряды вольных казаков, шли пашенные крестьяне, которых Хабаров уже сажал на землю возле городка Албазы.

Хабаров выводил: «Жил я, холоп государев, с служилыми и охочими волными людми на великой реке Амуре в Албазине-городе. И что у нас похожения нашего было, и о том обо всём государю было писано в отписках к тебе, Дмитрею Андреевичю, и Осипу Стефановичю».

Эх, богата земля. Очень богата. В двух городках, что захватили казаки, да по улусам, которые поблизости лежали, много добра добыто. И меха богатые; правда, не так много, как хотелось бы. Ясыри-пленники говорили, что мало мехов потому, что они уже дань богдойцам отдали. Только там много чего было кроме мехов. Тканей шелковых и камчатых было много. Богатство великое.

Хабаров всё по чести между казаками разделил. Как уговаривались, больше половины ушло в Якутск. Что-то в государеву казну, а что-то и воеводе. Но и то, что осталось, было не мало. Вон, почитай, полвойска в красных рубахах из тех тканей ходит. Было и серебро. Что в монетах богдойских, а что и в украшениях. Железа было много. Тут работы дружку Онуфрию подвалило. Из того железа воям стал он брони делать. Теперь почти все в сильных бронях. Сразу и не пробьешь.

А потом всё тяжко стало. Князцы даурские, что в этих местах правили, стали людишек своих улусных сгонять, городки жечь. Пластуны говорили, что на два дня пути никого вокруг не осталось. Хлеба становилось всё меньше. Не собирался ясак. Зато больше становилось даурских разъездов, шныряющих вдоль реки, подбирающихся всё ближе к крепости.

* * *

Да, весна выходила совсем не радостная. Пропадал или в кузне, или перед стенами на учении бойцов. О том, чтобы выспаться вдосталь, даже не мечтал. И главное, ведь никто не заставлял. Сам себе дела придумывал. Зачем? Кто ж его, в смысле меня, знает. К Гималаям дел постепенно стало добавляться отсутствие хлеба. Ну, не полное отсутствие, но меньше стало хлебушка. А вышло это так.

После поражения под Албазином дауры в прямые стычки не вступали, хотя шастали вполне активно, а при возможности обстреливали наших из луков. И то не все. С какими-то их родовичами мы и вовсе мирно жить стали. Они к нам в город ходили. Привозили зерно, мед, рыбу. Меняли на железные изделия. Больно им моя работа приглянулась.

С одним даже сдружились. Зовут Олонко или как-то так. У дауров за кузнеца идет, только не очень умелого. Поначалу у меня серпы и всякие другие хозяйственные вещи правил. Общались мы знаками, особенно первое время. А потом и он немного русских слов узнал, и я по-даурски стал немного балакать. Говорит: возьми учиться. Подумал я: почему нет? Дел у меня много. Будет помощник. Дал он клятву, что вредить ни мне, ни другим русским не будет. Стали работать вместе. Он мне всё сестру свою сватал, но как-то не срослось. И в своем мире не женился, а здесь подавно не до того.

И такие друзья у многих казаков завелись. А у кого-то и подруги: дурное дело-то нехитрое. Особенно много их завелось у Смоляного. Он по несколько дней в их улусах жил; на их языке, как на родном, говорил. Таскал к ним всякие поделки, игрушки детишкам. Возвращался часто с отрезами тканей, пьяный и довольный. Я был не против такой дружбы. Чем больше друзей, тем меньше крови, тем ближе к завершению мой квест.

Только сильно это не нравилось начальникам их, князьям. Как-то ушел после работы и ужина Олонко домой. А на следующий день не явился, и на другой не пришел. А на третий к крепости подкинули ночью куль из шкур. Наши развернули – и застыли: в том куле головы дружков наших даурских. Не всех, но многих. И мой Олонко там.

Потом все жители близлежащих селений исчезли, а сами городки и стойбища сожгли. Нет данников – нет и хлеба. И много чего нет помимо хлеба. Смоляной всё кричал, чтобы мы прямо сейчас на иродов шли. Но Хабаров запретил. Сказал, что они свое получат. И за наших друзей сочтемся, но тогда, когда час придет.

А с хлебом становилось всё хуже. Хабаров поселил уже десять семей пашенных крестьян возле Албазина. Но те только весной вспашут землю, а урожай соберут осенью. Пока же приходилось обходиться старыми запасами да тем, что изредка присылал брат Хабарова, Никифор.

Надо было двигаться дальше. Дауры еще далеко не сломлены. Даже Албазы с Лавкаем и частью своих людей успел сбежать. Сидя в крепости, много не навоюешь.

Еще в конце февраля стал Хабаров рассылать конные разъезды и пеших разведчиков-охотников в разные стороны. Картинка вырисовывалась нерадостная. Все поселения почти на два дня пути конного разъезда сожжены, люди бежали или согнаны. Как рассказали немногочисленные пленные, захваченные в одном из уцелевших городков, все силы дауров, что живут на верхнем Амуре, ушли в сильную крепость князя Гуйгудара. Там сейчас войско трех князей: самого Гуйгудара, князцев Олемза и Лото-дия, да остатки сил нашего знакомца, князя Лавкая. Пленные говорили про «тьму воинов», то есть десять тысяч. Но думаю, что реально их меньше. Максимум тысяч пять. Хотя для нашего войска в пятьсот человек оно тоже совсем не мало.

Но хочешь или не хочешь, а двигаться надо. Хабаров это понимал не хуже меня. Уже в конце апреля велел он смолить струги, ладить новые. С союзными тунгусами договорились, что они пойдут берегом. Мы же, оставив в городке крестьян и полсотни казаков, уже в первые дни лета загрузились на струги и двинулись вниз по реке. В поход вышло почти полтысячи казаков на десяти стругах. На головном корабле установили три пушки, больше у нас просто не было.

Вновь под деревянным днищем шумит амурская вода. Мимо медленно плывут заросшие соснами сопки, распадки, заливные луга. Даже не верится, что в эти мирные, полусонные земли мы несем огонь и смерть. Зачем? Не знаю. Несет по миру ветер пылинку, тянет дух земли меня через горнило или через что там духи обычно тянут.

Через пару дней пути показался городок. На крепость он походил мало, но решили пристать. Хабаров решил. Строго говоря, только время потеряли. Городок был брошен, дома частью порушены, частью сожжены. Охотники пошарили по округе. Нашли одну бабу-даурку и двух юнцов. Расспрашивал их Хабаров. Всё же я, человек XXI столетия, да еще и измученный совком и нарзаном, всех прелестей средневекового допроса постичь не могу.

Но инфа была важная. До Гуйгударовой крепости еще больше полдня пути. А в самой крепости собрались все воины четырех племен, самые сильные шаманы. И даже великий князь-шаман Лотодий. Про князя мы уже слышали, а то, что он шаман, узнали только сейчас.

До общения с Ленкой я бы эту инфу мимо ушей пропустил. А тут и не захочешь – поверишь. После того случая я нет-нет да и стал замечать похожих цветных змеек, которые тогда от Ленки исходили. Только они могли быть не обязательно зеленые. Видел синие, коричневые. И идти они могли не только от человека, но от дерева или просто места.

Как Ленка говорила, духи во всякой вещи живут, только говорить с ними не все могут. И не дар это, а выбор духа. Уже перед самым отъездом из Илима стал я ее спрашивать, что это за канитель такая. Она так серьезно на меня посмотрела и сказала: «Ты теперь стал духов видеть. Только говорить с ними не умеешь. Подожди, духи сами с тобой заговорят».

Ага. Радости полные штаны. Теперь еще здесь шаманы. И главное, не понятно, чего от них ждать.

Решил я еще раз сам поговорить с бабой даурской. Хабаров разрешил. Только, говорит, толку тут нет: она всё, что знала, нам рассказала. Ну, думаю, рассказала она то, что вы спросили. А я про другое спрошу.

Зашел в избу, где пленники сидели. Ох, мама дорогая, совсем избитые все. Жестко казаки спрашивали. От меня пленники по углам шарахнулись. Баба та и совсем в уголок забилась, руку выставила и шепчет что-то. Пригляделся: и от нее змейки летят. Белые. Ко мне летят. Только не долетают, разбиваются.

Я ей и говорю, на даурском говорю, может криво, но, надеюсь, понятно:

– Я тебе не враг. Просто говорить хочу.

– Ты лоча (русский)! Вы для всех дауров – смерть.

– Нет, – говорю. – Мы хотим мира с даурами. Хотим торговать. Только князья ваши его не хотят. Не буду я тебя убивать.

Наклонился я к ней. Она аж дрожит вся. Я фляжку достал с хлебным вином, ей протягиваю. Показываю: дескать, пей, хорошо будет. Сам отхлебнул, ей дал.

Пока с бабой разговаривал, мальчишка ко мне сзади подкрадывался. Думал, не вижу. Сейчас. Подождал, пока совсем рядом окажется, да и смахнул его в сторону. Не крепко, но на пару метров он отлетел. «Не балуйся, – говорю. – Если всё, что мне нужно, скажете, отпущу вас к своим». Мальчонка смотрит на меня зверем: не верит. Оно понятно. После того гостеприимства, что им казаки устроили, я бы сам не поверил. Такой вот высокий сибирский политик.

Я опять к бабе: «Расскажи про шамана. Кто он?» Она зажмурилась. Потом говорит: «Скажу». И полилось. В общем, этот Лотодий служит великому духу по имени Харги. Дух этот страшный и хитрый. Людям вредит, насылает болезни, смерть. По словам даурки, с помощью этого духа (думаю, что банального яда) этот самый Лотодий князя племени дубочен убил. А сам стал князем. Он может, по словам моей собеседницы, навести сон, сделать слабыми. Короче говоря, кино и немцы.

Сам бы посмеялся. Но лучше я посмеюсь потом, когда мы этот городок Гуйгудара возьмем. А еще та баба под конец, как захмелела, стала говорить, что в крепость приехало полсотни гонцов от богдойского царя Шамшакана. И у них такое же оружие, как у казаков. Вот об этом Хабарову знать стоит. Нарваться на полсотни стволов, когда нас и так в пять-шесть раз меньше, совсем не весело.

Рассказал Хабарову про богдойских посланников. Кое-как уломал его отпустить пленников. Он на бабу ту уже глаз положил. Хотя в то время зазорным оно не считалось, но мне было неприятно. Сказал, что я им слово дал, он и отступил: к слову казаки относились серьезно. Про шамана говорить не стал: засмеют, а толку не будет. Вывел я даурку и ребятишек за городок, дал им по краюхе хлеба да отпустил. Авось дойдут. Мы же переночевали и поутру снова вниз по реке пошли.

Я не стал бы рассказывать про обычную стоянку у покинутого даурского городка, если бы не сон, странный, ненормальный. Снилась мне поляна в лесу. И день такой ясный, солнечный. Сквозь деревья гладь Амура поблескивает. Вдруг резко стемнело, ветер поднялся. А на поляну, прямо на меня, выходит большой – нет, гигантский – тигр. В холке не меньше двух метров, а длина – метров пять, если не больше: как-то не пришлось померить. И смотрит на меня так пристально. Не нападает, не рычит.

И я почему-то чувствую не страх, вполне нормальный при встрече с такой киской, а не знаю, как сказать… Наверное, любопытство и приязнь к этой кисе испытываю. Внезапно понимаю, что слышу слова. Как с тем стариком, который Хозяин. Не на каком-то языке, а просто в сознании они рождаются. Киса говорит или не киса, не знаю, но говорит со мной.

Харги, говорит, силен, а его слуга опытен. Но Харги живет в высшем мире. На земле его власть слабеет, а на реке и возле нее я сильнее, чем он. «Не бойся. Твоя рука будет твердой». И опять шум ветра. Вместо тигра стоит знакомый старик. Сердито так смотрит и говорит, чтобы ружье всегда заряженным держал. Я удивился: к чему это он? Тут и проснулся.

Вовремя: подступал рассвет. Хотелось подумать над сном, но увы: было пора грузиться на корабли. Про ружье я не забыл. Хоть и не особенно это хорошо – долго порох на полке держать, но решил, что зря мой старик ругаться не будет.

Гуйгударова крепость показалась только к вечеру. И вправду крепость. Земляной вал высотой, наверное, метра три. На нём двойной ряд частокола. И тянется эта приблуда метров на триста-четыреста только одна стена. Вокруг стены ров. Пустой или нет, со стругов не видно. В земляной насыпи прорыты проходы, тоже загороженные чем-то. И это только город. А над городом возвышается типа детинец на искусственном холме. Деревянная крепость, стены и башни глиной обмазаны, чтобы не подожгли. Видно, что к драке товарищи князья готовились серьезно.

Но до крепости еще добраться нужно. Войско даурское – не всё, но с тысячу воинов точно – собралось на берегу. Стрелы в нашу сторону мечут, пока вроде бы не долетают, но приятного мало. Наши щиты подняли. За щитами гребцов укрыли и пошли к берегу.

Тут на берег выскочило диковинное нечто, издалека не поймешь. Одето в какие-то шкуры, ленточек всяких пестрых куча, как тогда на Ленке. Блин! На Ленке! Это же шаман! И точно, от этого «нечто» к нашим стругам поползли какие-то серые, неясные змейки. Вроде бы свет, а вроде и темный. Даже на взгляд, во всяком случае мой, они казались липкими, неприятными. Эти змейки поднимались по бортам, впивались в тела моих соратников, исчезая в них.

– Ох, что-то совсем сморило, – проговорил полузнакомый детина из охочих казаков и опустился прямо на палубу.

Мама дорогая, они же засыпают! А корабли идут к берегу, прямо в руки дауров. Я тоже ощутил какое-то давление. Казалось, что устал, будто кросс пробежал по пересеченной местности. Но, видимо, оно было намного слабее, чем у других. Терпеть трудновато, но можно. Пригляделся. Змейки эти противные в меня войти не могут, но вокруг так и роятся. А шаман продолжал выплясывать на берегу. Я как сквозь воду, с трудом, достал ружье. Ведь знал же, старый гад, нет чтобы словами предупредить.

Долго целил в злого плясуна. В глазах рябило. Я сжал зубы так, что аж десны заболели. Рябь отступила. Получи, гад!

Мужик в странной одежке вдруг споткнулся и упал. Среди дауров раздались крики ужаса. Ветер, пронесшийся над рекой, словно сдернул сонную пелену. Казаки вскинулись, разрядили свои ружья в противника. Крики ужаса сменились воплями боли. Дауры шарахнулись от берега и побежали.

Мы поспешили высадиться на берегу. Поскольку враг оставался поблизости, мы с моими парнями-пушкарями сразу начали устанавливать на подвижные лафеты пушки, а Хабаров стал выстраивать бойцов. Всё как обычно. В первый ряд ростовые щиты. За ними – стрелки и подавальщики, далее – копейщики.

Едва успели выстроиться, оставшиеся за стеной конные дауры кинулись на нас, но не успели проскакать и половины расстояния, как мои парни дали первый залп картечью. Разрядили полсотни пищалей наши стрелки. Дауры не выдержали и повернули назад. Наши побежали за ними в надежде ворваться в крепость, но опоздали. Деревянная решетка, прикрывающая вход, опустилась, а в казаков полетели со стен тучи стрел. Теперь уже нам пришлось отступать, прячась за щитами. Интересно, а пищали богдойские не стреляли. То ли соврала баба даурская, то ли не захотели богдойцы за дауров встревать.

Отошли мы недалеко. Тут уже постарались мои ребятки. Один подавал ядра, другой заряжал. Я работал за наводчика. Не с первого выстрела и не со второго, но башня с проходом в город стала осыпаться, доски отлетали в стороны. Наконец рухнули и ворота. Уже после первых выстрелов дауры стали бежать со стен, а наши, воспользовавшись этим, подобрались совсем близко. Как только ворота рухнули, казаки ворвались в город. Мы тоже покатили в ворота свои неуклюжие, но мощные агрегаты.

Я, конечно, не Суворов, но готов повторить про «тяжело в учении – легко в бою». Походный шаг мы отрабатывали еще в Усть-Куте, а потом в Албазине. Теперь несли щиты копейщики, а следом шли стрелки. Дауры попытались отбить стену, но пиками их быстро отбросили на несколько метров, а стрелки обратили в бегство.

Хотя как в бегство. Город был довольно плотно застроен. Избы шли плотнее, чем в Якутске, и избы крепкие. Из каждой избы, из-за каждой изгороди в нас летели стрелы. Спасали щиты и прочные доспехи, которые я, не ленясь, лепил в Албазине. В ночи, в сполохах пожаров продолжалась битва.

Вдруг сзади раздались крики и топот копыт. «Пипец», – успел подумать я. Но пипец был преждевременный. Подъехавший воин, явно предводитель, спешился и приветствовал Хабарова. От дауров я бы их отличить не взялся, но сами они, видимо, легко решали кто есть кто. После обмена несколькими фразами союзник вскочил на коня и указал своим на город. В сторону еще сражавшегося даурского города полетели сотни стрел. Это стало последней каплей. Дауры бежали в крепость. Город остался за нами.

Казаки и союзники кинулись добывать хабар. В еще не растаявшей ночи люди ходили по брошенным избам, отбирая серебро, ткани, меха. Оружие тоже собирали. Особенно брони. По старому обычаю добытое свозилось в общую казну, а потом уже делилось между всеми бойцами. Потому на грабеж пошли не все. Часть осталась стеречь выход из крепости. Мы тоже остались у пушек, и не зря. Лишь только ночь сменилась утренними сумерками, из ворот цитадели рванулись даурские воины. Их всё еще было больше, чем нас.

Союзные тунгусы бросились на дауров. Началась сшибка. И те, и другие были совсем не мастера пешего боя, но в городе на лошади не очень удобно. Кто-то пытался биться конным, кто-то спешился. О каком-либо построении речи не шло. Была огромная свалка, крики, стоны, мельтешение людей. Дауры медленно, но верно продавливали наших тунгусов. В конце концов те бросились врассыпную, оставляя трупы своих родичей вперемешку с мертвыми даурами.

Но мы тем временем успели выстроиться. Щиты, пищали, пики, даже пушки были готовы к схватке. Тем более что расстояние было совсем малым, шагов сорок. Мы стояли перед избами, а от крепости по пустому пространству катил вал дауров. Впереди шли воины в дорогой броне с копьями наперевес, с саблями. За ними бежали остальные, пытаясь стрелять из луков. Честно сказать, жутковато было. Казалось, доберутся сейчас до нас и сметут. Но строй – великая сила. Собрался, крикнул своим, чтобы стреляли.

Мы успели дать один залп из пушек картечью. Даже без наводки смело первый ряд, проломило дорожки в даурской массе. Пищали добавили смертей. Но дауры перебирались через завалы мертвых и упорно лезли на щиты. Настал черед копейщиков.

«Бей!» – раздался крик пятидесятников, когда даурский вал, изрядно прореженный пальбой, докатился до щитов. Копейщики ударили почти одновременно. Раздались крики. Дауры пытались пробить щиты, но казаки умело орудовали своими копьями, отбивая яростные, но неумелые наскоки. Тем временем стрелки успели перезарядить ружья. Теперь стрелять залпами было опасно: можно было задеть своих. Но даже разрозненная стрельба была весьма действенной: то здесь, то там падал очередной даурский боец, пораженный свинцом.

Но дауры упорно лезли вперед. Уже не менее десятка раненых казаков оттянулись в задние ряды. Их место заняли новые бойцы. Мы с пушкарями тоже, откатив пушки, ринулись в драку. Ярость пьянила не только дауров, хотя потери наши были несравнимы. Но и число дауров было велико. Несмотря на множество жертв, дауры продолжали давить на щитоносцев. Ряд щитов уже изрядно прогнулся во многих местах.

Спасением стали наши союзники, которые вновь бросились на своих врагов. Атака израненных, усталых, но злых и воинственных тунгусов на своих вековых врагов стала последней каплей: дауры побежали обратно к крепости. Наши кинулись вслед.

На этот раз успели ворваться в крепость. По крайней мере, первый десяток заскочил, а с ним еще человек пятнадцать тунгусов. Дауры наседали. Один казак и человека три тунгусов упали, пробитые стрелами, но проход удержали, а после подоспели наши и началась свалка. Зажатые в небольшой цитадели, дауры метались, пытаясь вырваться из плотного кольца, падали, пораженные стрелами и пулями, рассеченные мечами и топорами.

Похоже, что даурские владыки в этой части реки погибли все. Наконец оставшиеся живыми стали сдаваться. Сначала один, потом другой бросали оружие и садились на корточки, опустив голову. В какой-то момент я осознал, что махать саблей больше нет необходимости. Гуйгударова крепость пала.