Текст книги "Явления умерших живым из мира загробного"

Явления умерших живым из мира загробного. По сообщениям в печати, достоверным свидетельствам очевидцев (духовных и светских лиц)
Собрал Леонид Денисов

По благословению

Епископа Пермского и Соликамского Афанасия

Москва: Е.И. Коновалова, 1902

Предисловие

Вера в загробное существование в той или иной форме, можно сказать, присуща почти всему человечеству. Вера в индивидуальное бессмертие, в продолжение личной жизни человека за гробом, по ту сторону видимого мира, особенно важна, понятна и дорога христианам, имеющим в Божественном откровении твердую основу для учения о бессмертии души. Внешним, фактическим, опытным подкреплением этой веры и этого учения служат явления умерших живым собратиям своим.

Фактичность этих явлений во сне или наяву неопровержима, но не объяснима одной наукой.

С точки зрения безрелигиозной науки эти явления получили наименование ретроспективной девтероскопии. Но этот термин, иногда и отчасти выясняя пассивную сторону явлений умерших, всецело несправедлив по отношению к активной стороне, которую он не затрагивает, и которая так и остается невыясненною, хотя и не подлежит по существу ни малейшему сомнению в своей реальности.

Сами доверяя возможности подобных явлений и их реальности, мы приводим ниже двадцать пять рассказов о явлениях умерших живым – преимущественно духовным и светским лицам русского общества.

Среди духовных лиц мы назовем таких, как Филарет, митрополит Московский, Нил, архиепископ Ярославский, и Евгений, архиепископ Ярославский, прежде Тобольский, правдивость сообщений которых нельзя заподозрить.

Леонид Денисов

Случай из жизни Филарета, митрополита Московского

В один из московских монастырей поступил иеромонах из полковых вдовых священников. В скором времени предался он известной человеческой слабости – стал сильно пить. На увещания архимандрита несчастный слезно каялся и зарекался от этой слабости, однако неоднократно нарушал свой зарок. Архимандрит, наконец, вынужден был войти к митрополиту Филарету с донесением и предложением запретить слабому иеромонаху священнослужение, хотя бы временно.

Святитель Филарет не особенно любил, чтобы начальники монастырей обращались за содействием к его высшей власти для устройства или поправки подведомых им дел. Архимандриту, часто жаловавшемуся на своих послушников, митрополит наконец сказал:

– И тот у тебя нехорош, и этот худ. Набери ты мне ангелов… а грешников старайся исправить!

По делу же с прибывшим полковым священником, вероятно, доводы архимандрита были довольно основательны, потому что Владыка решил запретить ему священнослужение.

Резолюция, однако, не была еще написана, и вот после обеда митрополит Филарет лег на диван для кратковременного отдыха. Лишь только смежил он глаза в легком сне, как увидел своего бывшего любимого Владыку, митрополита Платона.

Явился он к нему, как бы в прежнее время, в своем любимом Вифанском саду, одетый в легкую и простую ряску, в бархатной скуфейке на голове, и, ласково глядя на Филарета, говорил ему: «Василий Михайлович (под таковым еще светским именем знавал Филарета митрополит Платон), прости ты прегрешившего отца Ивана». И едва хотел Василий Дроздов, как было прежде, повергнуться к стопам любимого святителя, как видение исчезло, и митрополит Филарет открыл глаза, будучи еще объят живостью всей обстановки посетившего его видения.

– Какой такой прегрешивший отец Иван? – подумал Владыка. – Много у меня отцов Иванов! – и за разными делами забыл об этом видении в тот же вечер.

Но вот в наступившую ночь видит Владыка второй необыкновенный сон: является к нему Император Александр I и тоже просит Филарета: «Не клади гнева, Владыко, на моего храброго попа Ивана!»

«Сердцеведче Господи! – подумал Владыка, проснувшись от сна. – Кто такой поп Иван, что вот уже в другой раз души усопших из горних селений приходят просить меня о нем?» И на имевшейся около его постели аспидной доске он записал, так как имел обыкновение ловить мимолетные мысли, несколько слов на память.

После этого Филарет снова заснул, и по малом времени из сонной, подобно смерти, тьмы сознания выступил перед ним третий величавый образ фельдмаршала, князя Кутузова-Смоленского. Славный победитель Наполеона предстал перед Владыкой старым и изможденным краткой, но смертельной болезнью своей, поразившей его во время погони за отступавшим великим полководцем, и тоже обратил к Филарету просительные слова: «Не входи в суд, Владыко, – говорил обитатель загробного мира, – снизойди к слабости духовника моего Ивана!»

Только что хотел было митрополит воздеть руку для благословения болящего старца, образ его как бы растаял во мгле, и Филарет снова пробудился.

Уже брезжил свет утра; пора было и вставать.

Сильно взволнованный такими необычайными снами, Владыка стал перед образами и в усердной молитве просил у Бога вразумления.

Севши по некотором времени за дела, первое, что увидел Владыка, – было дело о неисправном иеромонахе Иване, присужденном к запрещению. Филарета сразу осенило.

«Вот он! – подумал святитель. – Это и есть тот поп Иван, чья судьба потревожила души великих людей в их вечном упокоении и заставила их явиться ко мне, недостойному, с просьбами… Да… он из полковых и мог быть знаем этими персонами, – но что значит столь разнообразное их появление? Почто взволновали душу мою столь дорогие образы?!»

Никому не сообщая о своих тайных думах, Владыка послал в монастырь за неисправным монахом, чтобы он в тот же день явился к нему.

Со строгим взором и нахмуренным челом ждал Владыка виновного иеромонаха. Но вот и виновный. Отворив дверь покоя, где находился митрополит, келейник пропустил мимо себя высокого манатейного старца, в большой бороде которого седина не могла еще совсем побороть черного цвета молодости, и он пробивался сквозь нее прядями. Помолившись и облобызав руку Владыки, иеромонах упал ему в ноги и со слезами стал просить:

– Вем, Владыко, почто звал еси мя! Не помяни греха моего! Стыд мой предо мною есть выну!.. Не лишай, Влыдыко, благодати благословения десницу, благословлявшую Царя на битву!

Эти слезы и слова старца-монаха взволновали митрополита, и он, сдерживая волнение, сказал ему:

– Встань, слабый, и скажи мне, как протекла жизнь твоя и откуда ты произошел?

– Из причетнических детей, Владыко, а обучался в Московской Духовной Академии.

– Значит, ты должен помнить Владыку Платона, когда он был учителем пиитики и катехизатором Академии? – спросил Филарет.

– Помнить, Владыко! – воскликнул иеромонах, всплеснув руками, причем обильные слезы снова полились из глаз. – Владыку Платона помнить?!.. Пусть прильпнет язык к гортани моей, когда я забуду Владыку Платона! Забудь меня Господь Бог, когда я хоть раз, отойдя ко сну, забуду вознести молитву о Владыке Платоне. Он питал ко мне отчую любовь;

я был у него лучшим учеником: Владыка пророчил мне высокую участь, но волею Создателя я пошел в белое духовенство, а у Владыки Платона явился другой, достойнейший приемник, Василий Михайлович Дроздов, звезда коего воссияла, и на ком до сих пор почиет благословение Владыки Платона!

Иеромонах-старец, говоря это, плакал; по лицу митрополита Филарета тоже текли невольные слезы при воспоминании о Платоне, нарекшем его своим духовным преемником в деле проповедования слова Божия.

И этот ныне виновный монах, и святитель, держащий судьбу его в своей власти, были когда-то одинаково близки сердцу Платона.

– Дальше, дальше, – говорил Филарет.

– Дальше – женился, и суета мирская объяла меня… что должно было расцвести и принести плод, еще в состоянии почки было побито хладом мятежной жизни… При полках протекало мое служение, и с ними я отправился в великий поход против предводителя галлов и с ним двунадесяти языков…

– Так… так… Ну, и здесь ты имел случай видеться с покойным Императором Александром Благословенным?

– Неоднократно служил я на походе благодарственные молебны о дарованных нашему оружию победах, и сия недостойная десница благословляла монарха и была лобызаема им с христианским благоговением.

– Но это к храбрости еще не относится… Что ж ты воевал, что ли? – расспрашивал архипастырь.

– Меча в руки не брал, но силою креста Господня трижды прогонял супостатов и, вознося его пред строем дрогнувших воинов, вливал новую бодрость и отвагу, и вел на вражеские окопы. Зело любим был я и простыми воинами, и военачальниками, и сам монарх лобызал однажды меня в уста, и слезы тогда блистали в его добрых глазах.

– Так вот ты каков!.. – подумал про себя Филарет, оглядывая крупную и сильную фигуру иеромонаха.

– Ты говоришь, – военачальники тебя любили?.. Ты не состоял ли при Кутузове – Смоленском?

– Не состоял при нем, но был любим маститым князем. Когда в немецкой земле, в городе Бунцлау, сего предводителя застиг внезапный и тяжелый недуг, я, недостойный, принял от него предсмертную исповедь и напутствовал его в жизнь вечную.

«Так вот он каков, храбрый поп Иван! – удивлялся в душе Владыка, созерцая мощную фигуру, стоящую теперь перед ним, скорбно и смиренно согнувшуюся… – Да, многомятежна была жизнь его, и в свое время он был истинный иерей Божий и много пользы принес, – думал Филарет. – Нет, это не простое совпадение обстоятельств, столь легко разрешимое людьми материального образа жизни, – соображал старец-святитель, – не пойду я в суд с храбрым попом Иваном, снизойду и прощу ему, по глаголу отца моего по духу, Владыки Платона!..»

Сказав несколько увещательных слов иеромонаху, Владыка преподал ему благословение и отпустил.

– Иди и не прегрешай больше, – сказал ему митрополит Филарет, и иеромонах Иван по-прежнему стал священнодействовать, но от порока своего скоро совсем избавился.

Свящ. Д. Булгаковский. Из загробного мира,

2 изд. 1901 г., стр. 145–152.

Замечательное сновидение Нила, архиепископа Ярославского

В 1871 году состоявший в певческом хоре А. Я-в, прожив не более 24-хлет, умер от эпидемической холеры. Через девять дней после смерти, именно утром 16 июля, явился он мне во сне, – пишет архиепископ Нил.

На нем был знакомый мне сюртук, только удлинневший до пят. В момент явления ко мне Я-ва сидел я у стола гостиной своей, а он вошел из залы довольно скорым шагом, как это и всегда бывало. Показав знаки уважения ко мне, приблизился он к столу, и, не сказав ни слова, начал высыпать на стол из-под жилета медные деньги, с малой примесью серебряной, очень истертой, монеты.

С изумлением спросил я:

– Что это значит?

Он отвечал:

– На уплату долга.

Это меня очень поразило, и я неоднократно повторил:

– Нет, нет, не нужны твои деньги, сам заплачу твой долг.

При этих словах Я-в с заметной осторожностью сказал мне:

– Говорите потише, чтобы не слыхали другие.

На выраженную же мною готовность уплатить за него долг, он не возражал, а деньги не укоснил сгрести рукой со стола.

Но куда положил он их, не удалось мне заметить, а, кажется, они тут же исчезли.

Затем, вставши со стула, я обратился к Я-ву с вопросом:

– Где находишься ты, отшедши от нас?

– Как бы в заключенном замке.

– Имеете ли вы какое-либо сближение с ангелами?

– Для ангелов мы чужды.

– А к Богу какое имеете отношение?

– Об этом после когда-нибудь скажу.

– Не в одном ли месте с тобою Миша?

– Не в одном.

– Кто же с тобой?

– Всякий сброд.

– Имеете ли вы какое-либо развлечение?

– Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда; ибо духи не говорят между собой.

– А пища какая-либо есть ли у духов?

– Ни-ни…

Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.

– Ты же как чувствуешь себя?

– Я тоскую.

– Чем же этому помочь?

– Молитесь за меня: вот доныне не совершаются заупокойные обо мне литургии.

При этих словах душа моя возмутилась, и я стал перед покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно сделаю.

Последние слова видимо успокоили собеседника.

За этим он просил благословения, чтобы идти в путь свой.

При этом я спросил его:

– Нужно ли испрашивать у кого-либо дозволения на отлучку?

Его ответ заключался в одном слове:

– Да.

И слово это произнесено было протяжно, уныло и как бы по принуждению.

Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его, знаменуя большим крестом, с произнесением следующих слов:

– Благословит тя Господь от Сиона, живый во Иерусалиме, отныне и до века.

Надобно заметить, что эти слова вовсе необычные для меня, и только во сне уста произнесли их.

Однако же Я-в не удовольствовался этим благословением, ибо оно произносилось в тот момент, когда он занят был застегиванием пуговиц и вообще поправкой одежды, чтобы идти в путь.

Итак, просьба о благословении, с простиранием рук для его принятия, еще раз повторена была, и я в последний раз благословил его, произнося:

– Буди благословен вовеки, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Я-в сильно прижал руку мою к устам своим; ему не хотелось выпустить ее. Сочувствуя ему, я облобызал его отеческим лобзанием, вполне сознавая, что он есть гость, пришедший ко мне из другого мира.

И тут я стал вглядываться в него и, вглядевшись пристально, увидел неизменные знакомые мне черты.

Только белизна и утонченность изменяла прежний тип. К тому же пот в виде росы покрывал его лицо, а глаза при яркости своей выражали утомление и упадок сил душевных.

Вышел он от меня дверью, обращенной к Туговой горе, на которой покоится прах его.

За ним следил я с чувством глубокой скорби и с пламенным желанием видеть след его. И что же? Сверх всякого чаяния очутился я на горном хребте, разделенном надвое.

С высоты хребта, в глубине расселины, увидел я тот самый замок, о котором вспоминал Я-в.

Замок имел форму параллелограмма. Из четырех стен его только в одной, к югу обращенной, замечен был мною малый просвет, да и тот с железной решеткой. Кроме этого единственного просвета стены представляли сплошную каменную массу без окон, дверей и даже без кровли.

Последнее обстоятельство дало мне возможность видеть, хотя сквозь полумрак, внутренность замка и совершающееся в нем. Особенно благоприятствовало мне положение мое на окраине горы, поднимавшейся гораздо выше стен.

Казалось, что взор мой досягал до самого дна. Но вглядываясь пристально, я замечал в глубине только мрак, движущийся наподобие черных облаков или волн; но проявления жизни и определенных форм тут ни следа не было.

Наконец душа моя возмутилась: я увидел Я-ва, за несколько перед этим минут посетившего меня. Местом же для него служил угол здания, обращенный к северо-востоку.

Он сидел с поникшей головой и поджатыми ногами, а руки сложены были накрест. Одежда же его заключалась в сорочке, проявлявшей белизну даже сквозь мрак.

Белизна та, среди господствующего всюду хаоса, показалась мне чрезвычайным явлением, и у меня родилась мысль, что положение Я-ва не безотрадно, и он имеет некий почет сравнительно с прочими заключенными этого узилища.

Недвижимость же Я-ва дала мне такой вопрос: ужели душам умерших воспрещено всякое движение и всякая перемена позиции?

И когда таким образом мысль моя и взор будто магнитом влеклись к Я-ву, какой-то почтенной наружности человек, неведомо как и откуда очутившийся позади меня и стоявший на некотором возвышении, обратил внимание мое в противоположную сторону. Я заметил, что южная стена, на небольшом протяжении, в части, примыкающей к просвету, медленно и грозно приподнимается. Вслед за тем в основании стены, на месте подъема или точнее зева, показался на мгновение свет, а внутри вертепа произошло колебание мрака.

А еще минута – и все пришло в прежний порядок. Как ни велико было в эту пору смущение мое, но все-таки я старался разгадать причину совершившегося передо мной явления.

Благодаря таинственному незнакомцу, томился я недолго. Со стороны его донеслись ко мне ответные на мысль мою слова:

– Это знак прихода новой пресельницы.

Обратясь спешно в ту сторону, внимательным взором искал я человека, который рисовался уже в воображении моем ангелом, свыше посланным; но поиск не привел меня ни к чему.

Я видел перед собой лишь безжизненную страшную пустыню.

Картина эта, с рядом предшествовавших явлений, до глубины возмутила душу мою, и я проснулся. И тут же взялся за перо, чтобы виденное передать письменно, с возможной верностью.

Отдельный оттиск

из Ярославских Епархиальных Ведомостей. 1870 г.

Душеполезные Размышленения. 1881 г.

Из дневника Евгения, архиепископа Ярославского, прежде Тобольского

В числе многих писем, оставшихся после смерти Ярославского Преосвященного Евгения, умершего на 94-м году жизни, сохранилось одно весьма интересное – касательно перемещения его из Пскова в Тобольск. В дневнике его об этом перемещении читаем следующее: «1825 г., июля 25-го послал письмо, которым просил, чтобы переместили в Тобольскую епархию, которая тогда была праздною». Какая тому была причина, ни в письме не объяснил и никому не открыл. Не было, впрочем, ни бед, которые все уже отвращены, не имел ни с кем и вражды или от кого-либо обиды, будучи со всеми всегда откровенным и искренним; и в последней своей проповеди перед Богом свидетельствовал, что он всем и всеми был доволен. Но бывают в жизни случаи и намерения, которых основа – одному только Богу известна. А что оно было достаточно и пристойно, этому тем более можно верить, что Евгений во всю свою долголетнюю жизнь никогда и ни о чем не просил, всегда Богу поручая свою участь.

Смерть преосвященного Евгения дает возможность снять печать тайны, поведать которую преосвященный Евгений не заблагорассудил в своем дневнике. Из письма его к одному иерарху, давно уже умершему, открывается, что причиной просьбы его о перемещении в Тобольск было таинственное видение. Вследствие этого видения преосвященный поспешил обратиться к первенствующему члену св. Синода митрополиту Серафиму с письмом, прося представить его к замещению Тобольской кафедры, но не открывая причины своей просьбы. Такое же письмо он писал к другому члену Синода, архиепископу Ярославскому Аврааму. Оба члена Синода были изумлены тем, что Евгений, неизвестно почему, просится из лучшей епархии в худшую и отдаленную, и отвечали ему отказом. Евгений снова обратился к ним с просьбой о ходатайстве перед Государем Императором о перемещении его в Тобольск, присовокупляя, что если и на этот раз получит от них отказ, сам будет просить Государя о перемещении в Тобольск. На этот раз Евгению удалось расположить помянутых членов Синода в свою пользу, но один из них, архиепископ Варлаам, просил Евгения объяснить ему конфиденциально причину настойчивого желания променять одну кафедру на другую. Евгений не скрыл от него этой причины в ответном письме. Вот что он сообщил: «Весь просвещенный свет смеется снам. Духовный регламент не велит производить в священники тех, кои верят снам. А я должен открыть, что не иная причина моего перемещения. Это, без сомнения, изумит Вас, но прошу выслушать, какого сорта мой сон.

Их было три – первый и второй через два дня, один после другого, третий после второго спустя три дня. В первом видится покойная моя матушка; сон очень ясен. «Я, – говорит, – пришла к тебе нарочно посоветовать, чтобы ты просился из псковской епархии». Много было разговоров и за, и против, но заключила она тем: «Я этого от тебя требую, и непременно требует польза души твоей». С сими словами она простилась со мной, и что потом было, не помню.

Проснувшись, я этим нимало не занялся. Спустя два дня видится мне отец, покойный же, коего я во сне никогда не видал, будто стоит у церкви на паперти и говорит: «Евгений, поди сюда». Я подошел; он меня благословил и поцеловал. Потом говорит:

– Была у тебя мать?

Я отвечаю:

– Была.

– Что же ты ее не послушал? Ее я послал к тебе.

– Зачем же мне из Пскова? Мне здесь хорошо.

– Для того-то и выдь, что хорошо, – этого требует польза души твоей.

– Куда же выйти?

– Теперь много архиерейских вакансий. Послушайся; прости же, мне время служить.

И, простясь, ушел в церковь, а я проснулся.

Этот сон сделал на меня сильное впечатление. Я думал и передумывал, и окончил тем, что основываться на сне было бы странно, а других резонов, чтобы проститься, не мог придумать.

Спустя три дня видится мне митрополит Платон, будто ко мне взошел в кабинет. Я очень смешался, что мне не сказали. Хватаюсь за рясу и камилавку. Он мне говорит:

– Не заботься о пустом. Я пришел о деле с тобой поговорить, что не слушаешься отца и матери?

– В чем?

– Для чего не просишься из Пскова?

– Куда же проситься? Вакансии епископские – неужели о понижении.

– Неправда, есть высшая – Тобольская.

– Ваше Высокопреосвященство, это – Сибирь.

– Но ты недостоин и епископской. Повинуйся, я тебе повелеваю именем Божиим. (При сих словах я весь задрожал.)

– Повинуюсь, но к кому я пошлю просьбу? – К Аврааму.

– Что напишу?

– Ничего, только просись.

– Но если не уважат без резона?

– И будет принята, и исполнится.

Потом он снял со стены образ и, подавая, сказал: «Целуй в знак клятвы». Я поцеловал, и потом он благословил меня и сказал: «Теперь ежели не послушаешь, будешь под клятвой», – и вышел вон с последними словами. Я проснулся и, поверите ли, почтеннейший архипастырь, я слышал их проснувшись и видел его выходящим из двери. Я вскочил посмотреть далее, но более уже ничего не видал. Вот вам исповедь моя совершенная. Посудите, мог ли я противиться?»