Текст книги "Письма из Владимирской тюрьмы"

Маме удалось с помощью некоторых официальных лиц добиться, чтобы полтора года, проведенных дедом в тюрьме в 1950-е годы, были засчитаны в отбываемый 12-летний срок. И дед вернулся домой, к нам на улицу Качалова (сейчас – Малая Никитская), как отсидевший весь срок. У ворот печально знаменитого «Владимирского централа», помимо родных, его встречал давний и верный друг семьи – Иосиф Гарбуз.

В 18 лет пришел Иосиф Михайлович в ОМСБОН, одним из руководителей которого был дед. В 1942 году, геройски проявив себя, получил серьезное ранение под Сталинградом. Восстановился, служил в разведке, дошел до Берлина, был отмечен множеством боевых наград. После войны занялся хозяйственной деятельностью, где тоже преуспел. Как мне рассказывали друзья, когда он на День Победы впервые надел свои ордена – на работе все ахнули.

Он никогда не оставлял нашу семью без помощи и внимания. Мама и Ося, знакомые еще со школы (он был на пару лет моложе), так и прожили свои жизни, помогая друг другу. И в той, другой жизни он не ушел далеко от нашей семьи. Теперь его прах покоится недалеко от могилы бабушки и деда – на Донском кладбище.

С возвращением деда в обычную жизнь было все не так-то просто. Для приобретения официального статуса ему следовало прописаться. Вначале для деда прописка была временной, и раз в неделю нужно было отмечаться в отделении милиции. И только в 1966 году он получил постоянную прописку на улице Качалова. К тому времени в небольшой квартирке жили мама с отчимом, бабушка с дедом и я.

Буквально на следующий день после приезда из Владимира к нему пожаловал незнакомый человек, и они о чем-то долго беседовали. На другой день по ТВ шел очередной фильм о разведчиках, и его комментировал вчерашний незнакомец. Так я еще раз получила подтверждение невиновности деда. Ведь его посетил один из ветеранов разведки. И вновь убедилась в различии государственного и личного подходов к отдельным событиям и людям.

Одним из первых и постоянных наших посетителей стал Рамон Меркадер, незадолго до этого вернувшийся из мексиканской тюрьмы, причем через Чехословакию. Деда связывали с ним не только деловые, но и теплые, доверительные отношения. Многие праздники – Новый год – 7 ноября мы отмечали с семьей Рамона. Он никак не мог приспособиться к советской действительности. Помню, Рамон удивленно говорил деду, что какие-то общественники пытаются «уплотнить» его семью. Как тут не вспомнить гениального Михаила Афанасьевича Булгакова. Дед посоветовал ему к следующему визиту общественников надеть пиджак со звездой Героя Советского Союза.

К изумлению Рамона, это сработало. Позднее, недовольный низким, по его мнению, темпом развития социализма в Советском Союзе, он эмигрировал на Кубу. Но когда Меркадер скончался, хоронили его в Москве. И хотя официальные лица не рекомендовали приглашать Эйтингона на похороны, вдова Ракель настояла на его присутствии.

Ни до тюрьмы, ни, что особенно поражает, после дед никогда не критиковал советскую власть, никогда не таил обиды на государство. Коллизии и трагические перипетии своей судьбы он воспринимал с пониманием и юмором: «Вот, Танюша, – говорил он, – отобрали у меня все мои ордена и дали медальку за Испанию…» Он мог отрицательно и даже уничижительно отзываться о некоторых действующих руководителях, с которыми встречался в прошлой жизни, но никогда – о государстве в целом. И его письма – тому подтверждение. Наверно, сегодня звучат наивными, а возможно, даже наигранными его поздравления с годовщиной Октября, радость по поводу запуска ракеты или пуска на воду ледокола, но они были искренними.

Отношения в семье всегда были добрыми и уважительными. Никто никогда не кричал, не ругался. Ну, разве что бабушка повышала голос в ответ на мои детские шалости. Я полагаю, вернувшись из тюрьмы, дедушка испытывал угрызения совести за те страдания, которые причинил всем, и стал еще деликатнее в общении с нами.

Он, в отличие от бабушки, никогда не вмешивался в мою личную жизнь и не комментировал ее. Лишь однажды заметил: «Знаешь, а В. очень любит тебя. На что я ответила – да, я поняла это, но слишком поздно….»

Мама всегда, во всех спорных ситуациях и юношеских передрягах судила меня по справедливости. А бабушка и дед, наоборот, принимали мою сторону. Они прекрасно понимали, что к близким приходят прежде всего за сочувствием, сопереживанием и участием и уж потом, через некоторое время, когда всплеск эмоций сменится здравым смыслом, за советом.

Дед многое определил в моих вкусах и пристрастиях.

Я уже упоминала вначале о том, что мое взросление пришлось на период, известный как «оттепель». И все же повторюсь: все мы взахлеб читали Солженицына, Дудинцева, увлекались поэзией самых популярных в то время – Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского и Андрея Вознесенского. Некоторые из их стихов, буквально «взорвавших» мозг, помню до сих пор, а это – «Бабий яр», «Наследники Сталина»…

Однажды, вернувшись с поэтического вечера Евгения Евтушенко, куда я с большим трудом попала с помощью своего ухажера, начала дома хвалить поэта, цитируя понравившиеся лирические строки. На что дедушка, не возражая, заметил: «Лучше Пушкина о любви не писал никто» – и процитировал:

 
Сегодня век уж мой измерен,
Но, чтоб продлилась жизнь моя,
Я должен утром быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.
 

Это заставило меня по-новому взглянуть на обязательные произведения школьной программы. И с тех пор «Евгений Онегин» наравне с «Горе от ума» – мои любимые книги, где всегда можно найти ответы на возникающие вопросы и отдельные места, созвучные твоему настроению.

В начале 1960-х годов все были увлечены Хемингуэем. У меня, как и во многих домах, красовался его знаменитый портрет в свитере грубой вязки. А 2-томник, вышедший в 1959 году, стал одним из первых в моей собственной библиотеке. На все мои восторги по поводу Хемингуэя дед как-то спокойно заметил: «Я встречался с ним в Испании и не в восторге от него. Советую тебе впредь научиться отделять творчество отдельных личностей от их человеческих качеств…»

Значительно позже, уже в наши дни, в иностранной книге я нашла упоминание о том, что, находясь в Испании, Эрнест Хемингуэй посещал один из лагерей, где проходила подготовка бойцов – республиканцев, которой руководил Леонид. Позже увиденное там послужило основой для написания знаменитого романа «По ком звонит колокол».

Помню, ознакомившись с воспоминаниями Авдотьи Панаевой о Некрасове и современниках, я была буквально шокирована «неприглядной правдой» о жизни наших классиков. На что дед спокойно отреагировал на мои эмоциональные всплески и посоветовал с большой осторожностью относиться ко всем личным воспоминаниям, объяснив, что они часто субъективны, а порой являются и сведением личных счетов.

Дружеские отношения сложились у деда с отчимом. Тот работал на московском радио и владел значительно большей информацией о том, что происходит в мире, да и у нас в стране. Их традиционные чаепития на кухне были особенно интересны, на них позволялось присутствовать. И я сидела, широко раскрыв рот и внимая разговорам и дискуссиям взрослых, серьезных мужчин.

Выйдя из тюрьмы и выполнив необходимые формальности, дед озаботился своей пенсией. Поначалу она была минимальной – 12 рублей в месяц (средняя зарплата составляла тогда примерно 120 рублей). Маме подсказали, как обеспечить ему достойное материальное содержание. Для получения нормальной пенсии дед должен был где-то проработать не меньше трех месяцев. Легко сказать, «проработать», а кто возьмет 64-летнего больного человека, бывшего политзаключенного, еще не реабилитированного.

В одном неплохом телефильме о деде историк спецслужб и мой бывший коллега восторгался тем, что органы не бросили Эйтингона в трудные минуты – помогли организовать операцию в тюрьме и устроили на работу. Так вот, я как живой свидетель утверждаю: сказанного в телефильме не было. Да, безусловно, была негласная поддержка и помощь со стороны некоторых высокопоставленных чекистов. За что им отдельное спасибо, но, увы, не самой организации.

Относительно операции я уже разъяснила. Теперь насчет его работы в издательстве. Мама на тот момент работала директором курсов переводчиков ООН и имела немалый вес и связи в этой среде. Угадайте, куда взяли на работу деда? Разумеется, в издательство «Международные отношения». При этом я не отрицаю помощи отдельных вышестоящих товарищей. Не хочу сказать, что дед не заслуживал этой работы, отнюдь. Но многие жившие в то время прекрасно помнят, что работу с дополнительным заработком можно было получить чаще всего по знакомству. Вместо трех месяцев дед проработал там редактором более двух лет, занимался переводами с французского и испанского, заслужил вполне достойную пенсию и получал отдельные гонорары за переводы.

Недавно в нескольких книгах, изданных за рубежом и написанных и бывшими коллегами дедушки, и перебежчиками, я с большим удивлением прочла, что он был «бабником», а на старости лет стал еще и циником. Возражаю по пунктам.

Как говаривала Эмма Карловна Судоплатова, ссылаясь при этом на мнение Берии: «Пусть Эйтингон разберется со своими женщинами…» Он и разобрался – в загранкомандировках были «временные», «полевые жены»: в Испании – Александра Кочергина, а во второй командировке в Турцию – Муза Малиновская. А возвращался он всегда домой, к своей единственной и любимой Оленьке.

Не всем же так везло, как другому моему знаменитому деду – Зарубину Василию Михайловичу, который со своей второй женой Елизаветой Юльевной составил гармоничную пару разведчиков-нелегалов. Правда, при этом их сын Петр, родившийся в 1932 году, провел часть детства в интернате в Швейцарии.

Я прекрасно помню, как полковник Зоя Ивановна Рыбкина (позднее стала писательницей и публиковалась под фамилией Воскресенская), которая работала с Эйтингоном, заметила: «Мы все были влюблены в Леонида…»

Уже в начале 1960-х годов на улице Качалова все мои институтские подруги были покорены его обаянием, джентльменским отношением, к которому не привыкли, хорошими манерами и чувством юмора. Их интерес к деду бабушке, разумеется, не нравился, но… У меня одной среди моих сокурсниц была отдельная комната, и к сдаче экзаменов мы готовились у нас дома. Так что такие встречи были регулярными.

Теперь о том, что к старости он стал «циником». Скажите, может 70-летний «циник» ночью по телефону читать кому-то по памяти стихи по-французски?! А я это слышала. Могу привести массу примеров того же свойства.

…О странах, где дед побывал в командировках, узнавала опосредованно. Расстроена из-за испорченных, почерневших бананов: забыла, куда положила. Он успокаивает:

– А в некоторых странах именно из таких бананов готовят очень вкусный десерт.

– Где это?

– Ну, например, на Кубе.

– А как?

– Очищенные, их поджаривают – (и тут же начинает жарить), – доводят до однородной кашицы и потом заливают сливками.

Жарить бананы в то время – непростительная роскошь. Но – рецепт запомнила, и, может быть, когда-нибудь приготовлю для внука.

В начале 1960-х годов в обмен на финансовую помощь Алжир начал поставлять в Советский Союз свое вино. Оно продавалось в страшных, темных бутылках, какие обычно называют фаустпатронами, и стоило дешево. Мы, молодежь, воротили носы от такого, на наш взгляд, «пойла». Но дедушка объяснил, что это самое настоящее французское натуральное вино (помните, чьей колонией был Алжир) и во Франции принято пить его, разбавляя водой. Что я с изумлением и поведала своим друзьям.

Бабушка долго и тяжело болела. Перенесла несколько инфарктов. Панически боясь больницы, большую часть времени находилась дома или в стационаре, где работала ее младшая дочь. Первоклассное лечение ей обеспечивали сестра Леонида Софья Исааковна и моя тетя Светлана Наумовна. Уходом занимались сначала ее сестра Валентина, а потом и мы. Беспримерное служение Светланы своим родителям и особенно матери намного продлило жизнь моей бабушки. Тетя Света являлась к нам по первому звонку, зачастую опережая скорую помощь и забывая о своей собственной семье и детях.

Зимой 1966 года, когда родители были в отпуске, бабушка скончалась. Все время до их приезда и похорон она оставалась в нашей квартире. Деда смерть Ольги совершенно выбила из колеи, деморализовала. Он, прошедший три войны, выглядел потерянным. Светлана, хотя и была доктором и встречалась со смертью, пыталась поддержать отца, но тоже немного растерялась. Так получилось, что в эти непростые для нас дни мне пришлось взять на себя роль мужчины в семье.

Когда прибыла санитарка для заморозки тела, я, скорее из вежливости, поинтересовалась, не нужна ли ей помощь. К моему удивлению, она ответила утвердительно. К тому моменту в доме находилось несколько мужчин – коллег мамы, которые пришли выразить свои соболезнования. Но они так же, как дед и Света, наотрез отказались выполнять функцию помощника. Пришлось мне взять на себя эту тягостную обязанность. Это был самый серьезный, трагический опыт в моей жизни. От этого я не могла эмоционально оправиться еще долгое время. Пришлось увидеть, как любимый, близкий человек на твоих глазах превращается в неодушевленный предмет.

Вскоре прилетели родители, и мама опять, как это и было в большинстве коллизий в нашей семье, взвалила решение всех связанных с похоронами проблем на свои хрупкие плечи…

В 25 лет после института и аспирантуры меня выпустили во взрослое, самостоятельное плавание.

Через несколько лет дедушка переехал к Пузыревой Евгении Арефьевне. Это ей он читал по телефону по ночам стихи. Для нее же просил у мамы привезти из заграницы французские духи. Она скрасила его последние годы и поддержала во время тяжелой, продолжительной болезни.

Дед Лёня умер в мае 1981 года в Кремлевской больнице, куда его, еще не реабилитированного, поместили как ветерана разведки. Только спустя 11 лет после его смерти, через 41 год после первого ареста и 28 лет после выхода из Владимирской тюрьмы, было получено официальное письмо из Генеральной прокуратуры, где сообщалось, что оснований для ареста не было.

Оглядываясь назад и пытаясь проанализировать собственную жизнь, хочу отметить, что уроки доброты и взаимоуважения, верности своим идеалам и принципам, преданности близким и друзьям, полученные в детстве и юности, безусловно, помогли мне. Помогли с достоинством пройти через все ups and downs, оставаясь самой собой, никого ни разу не предав и не подставив. В этом огромная заслуга моих горячо любимых мамы, бабушки Оли и дедушки Лёни. Их, к сожалению, уже давно нет с нами, но память о них навсегда сохранится в моем сердце. И я уверена, не только в моем.

P. S. Недавно одна дальняя, «седьмая вода на киселе “английская родственница”» Эйтингона опубликовала книгу, переведенную и изданную в России. Там много ошибок и неточностей, но, не вступая в долгую полемику, хотелось бы ответить только на одно замечание: она выражает недоумение и даже недовольство из-за скромного памятника на могиле деда. Но всем, хорошо знавшим Леонида, известно его неприятие любой помпезности и парадности. Даже свой парадный генеральский мундир со всеми регалиями и позолоченным поясом он не надевал ни разу, и вы нигде не найдете таких фотографий. Посещая могилу бабушки, он всякий раз иронизировал в отношении стоящих вокруг громоздких могильных сооружений с указанием всех регалий усопшего – «пенсионер союзного значения», «профессор», «генерал»…

P. P. S. Это мои субъективные и, по-видимому, очень эмоциональные, а порой и резковатые заметки. Так сказать, штрихи к портрету любимого мною деда. Полагаю, у тех, кому хватит терпения прочитать его письма из тюрьмы, сложится более полный образ этого незаурядного, замечательного человека, отличного представителя своего поколения пришедших в революцию по зову сердца и верой и правдой (не за страх, а за совесть) послуживших своему Отечеству.

Часть вторая
Письма дедушки Лёни

Этот раздел содержит подлинники писем Наума Исааковича Эйтингона из Владимирской тюрьмы с июля 1959 по март 1964 года.

Причем это лишь часть того, что им было написано в адрес жены Ольги. Однако множество имен, упомянутых в письмах, требуют некоторого пояснения. Это необходимо, как говорил наш историк Михаил Карамзин»: «Дабы физиономия каждого видна была…»

Итак, 49 писем – слабая ниточка общения с родными и близкими в письмах по два в месяц. Это разграничение в общении с внешним миром весьма четко прослеживается по датам от письма к письму, особенно за 60-й и 63-й годы.

В письмах просматриваются не только условия жизни в заключении дедушки, но и чаще всего забота о тех, кто остался на воле и у кого, конечно, имеются свои проблемы. Это общение из года в год, из месяца в месяц, из дня в день помогало моему дедушке жить и выжить.

Я предлагаю воспринимать это наследие из-за решетки в рамках каждого из шести лет, охваченных в письмах. (Всего в заключении дедушка провел более 12 лет.) Как мне представляется, это облегчит понимание условий, в которых находился дедушка волею судьбы. В этих письмах сквозит огромное желание хотя бы советами быть полезным близким ему людям.

Письма-погодки предстают перед читателями под заголовками. Сами заголовки взяты из писем и являются лейтмотивом данного периода.

Я рискнула вмешаться в форму изложения писем. Они написаны в условиях экономии бумаги и потому идут сплошным текстом, без абзацев. Чтобы облегчить восприятие читателем посланий из заключения, позволила себе вмешаться в структуру писем и разбить их на абзацы.

«…Очень давно оторван от жизни…»
02.07.59–16.11.59

Здравствуй, моя дорогая и любимая Оленька!

Светочка и Соничка[2]2
  Здесь и далее сохранена орфография оригинала.


[Закрыть] мне сообщили, что ты уже вернулась в город. Я очень рад, что тебе удалось немножко отдохнуть, но в настоящее время очень огорчен тем, что в такую жару тебе приходится находиться в городе. Очень прошу тебя, моя любимая, береги себя, старайся в эти жаркие дни меньше возиться и больше отдыхать. Подумай, может быть, тебе удастся вырваться хотя бы еще на неделю или несколько дней за город, было бы очень хорошо.

Напиши мне, пожалуйста, как ты себя чувствуешь. Не нужно, моя Оленька, грустить. Это совершенно ни к чему и бесполезно, только себя изведешь. Старайся по возможности отвлекаться. В одном из писем Светочка спрашивает мое мнение по поводу перехода на другую работу. Я несколько раз прочел ее письмо и должен заметить, что сказать что-либо определенное мне трудно.

Во-первых, потому что уже очень давно оторван от жизни, живу в искусственной и ненормальной обстановке, и мне трудно дать какой-либо совет. Я ей рекомендую посоветоваться по этому вопросу с тобой, Зоинькой и Соничкой, они ей подскажут что-либо полезное. Я, как ты знаешь, всю свою жизнь проработал на одном месте, и, по-видимому, в этом отношении консерватор, откровенно говоря, не люблю, когда люди без особой нужды меняют места работы. Да нужно ли ей это делать? На старом месте ее все знают, хорошо к ней относятся, помогают совершенствовать свои знания и идут ей в этом отношении навстречу, встретит ли она на новом месте такое отношение – большой вопрос. На старом месте она вращается в здоровом рабочем коллективе, в новом она попадет в среду служащих, чиновников, нужно ли это делать? Это отразится, по-видимому, и материально, что имеет для вас значение, поскольку я лежу на всех вас таким тяжким грузом.

Материально, безусловно, будет хуже, так как дополнительной работы, как здесь, она иметь не будет, а на старом месте ее вряд ли будут держать. Да и то, что на новом месте ее согласились ждать до сентября, говорит за то, что там работа тоже не мед. Не верю я также и в то, что работа будет интереснее. Будет мотаться по визитам, больше уставать и менее удобно, чем на старом месте, а насчет науки, там ее тоже нет. Если бы вопрос шел о клинике, тут следовало бы подумать. Вот мое мнение, которое я даю с большим резервом. Могу дать и совет Светочке, больше выдержки, моя родная, больше спокойствия.

Получил приписочку Зоиньки, поблагодари ее за все. Как идут дела у Танюши, с нетерпением жду об этом ваших писем. Очень прошу Зоиньку окружить ее нужным вниманием и заботой, крепко обнимаю и целую «рыжуленьку». Как мне хочется, чтобы у нее все обстояло хорошо, надеюсь, так и будет. Прими, моя родная Оленька, мои поздравления по поводу дня твоего рождения и лучшие пожелания, самое главное – здоровья и много сил, чтобы переносить все эти неприятности.

Светочка мне сообщила, что была у Лёнички, и он опять успел поболеть. Меня это очень огорчает, по-видимому, он действительно очень плохо переносит жизнь в детском саду, и это очень жаль. Сообщите, пожалуйста, как он себя сейчас чувствует, его, по-моему, нужно будет показать какому-нибудь из известных педиатров и посоветоваться. Думаю, ничего плохого нет, но посоветоваться рекомендую и прошу Светочку не огорчаться, крепко ее обнимаю и целую.

Вы мне так и не сообщили, как доехал Юра, и я, как всегда, беспокоился, пока вчера не получил письмо от Сонички. Правда, она мне ничего о нем не сообщила, но и ничего плохого тоже, так что это меня немного успокоило. Как Юра справляется с экзаменами, обязательно напишите и передайте ему мой горячий привет и благодарность. Передай мой большой привет и благодарность Соничке за ее письма и за все вместе. Прошу поздравить от моего имени Соничку с днем рождения и пожелать ей крепкого здоровья и много радостей.

Привет Зоре и детям ее, газеты я получаю регулярно, спасибо. А вот книжки Эренбурга пока нет, по-видимому, она куда-то уплыла, а жаль. Кстати, о книгах, большое спасибо за испанскую книгу и особенно за Ключевского, давно хотел его перечитать. Прошу вас с первой оказией выслать мне новый учебник по истории партии, правда, ряд глав из него я прочел в журналах, но хотел бы перечитать и прочесть то, что не было опубликовано. В военном издательстве вышла книга в 1958 году «Роковые решения», перевод с английского. Эта книжка написана немецкими генералами, если достанете, пришлите.

Прошу, Оленька, передай мои поздравления и лучшие пожелания Хи[3]3
  Хи – младший брат деда, Эйтингон Израэль Исаакович, доктор наук. В семье его называли Хи или Изя.


[Закрыть] в связи с днем его рождения. Желаю ему хорошего здоровья и больших творческих успехов. Большой привет Эмме, как она себя чувствует. Передай привет Симочке и большое спасибо за письма, рад за нее, что чувствует она себя лучше. Очень сочувствую, что ей предстоит в связи с ремонтом комнаты масса неудобств, пусть только не переутомляет себя. Привет ее детям. Передайте мой горячий привет маме и попросите беречь себя и не волноваться и не беспокоиться обо мне, крепко ее целую.

Ты спрашиваешь, Оленька, зачем я вернул зимние вещи. А для того, чтобы их почистили и привели в порядок, а когда они мне нужны будут, вы их привезете по мере необходимости. Светочка мне писала, что вы собираетесь ко мне в середине месяца, если твое здоровье позволит. Приезжай, Оленька, обязательно, очень хочу тебя повидать, но при известном условии, если транспорт будет подходящий.

Да, совершенно забыл рапортовать о своем здоровье, чувствую себя неплохо, во всяком случае, не хуже, чем по время последнего свидания, так что никаких оснований для беспокойства у вас не должно быть. Большое спасибо за передачу, все было вкусно и в меру, за исключением конфет, уж очень много их у меня сейчас, прошу это учесть.

Прошу привезти мне следующее: камфорный спирт; один широкий бинт; 2 пачки сушеной черники; одну общую тетрадь в клетку; один блокнот большой и 2–3 больших конверта для заявлений (мою бумагу, которую берегу для этой цели, вам передали по ошибке вместе с вещами), один платочек марли на шею. Вот пока, кажется, все, если что-нибудь забыл, передам при встрече. Как идут дела у Володи[4]4
  Володя – сын дедушки, Владимир Наумович Эйтингон (1924–2014). После ареста деда был уволен из органов госбезопасности и был вынужден из Ленинграда переехать с семьей в Воронеж и на новом месте начать новую жизнь. Впоследствии стал признанным специалистом в области экономики и педагогики, кандидатом наук, деканом факультета Воронежского университета. Скончался в 2014 году.


[Закрыть], сдал ли он свою дипломную работу и как подвигаются экзамены. Если вам что-либо известно, черкните. Ну вот на этом пока все, крепко тебя целую и обнимаю, моя родненькая, поцелуй за меня детей и внуков. Как поживает Федор[5]5
  Федя – Федор Гаврилович Чирков, муж младшей сестры Ольги Георгиевны – Александры, Валя – Валентина Георгиевна Васильева – средняя сестра.


[Закрыть] и как живут Шура и Валя, передай им мой привет и обязательно сообщи мне. Еще раз крепко тебя целую. Твой Л.

2.7.59 г.

P. S. Дополнительно прошу привезти одну пачку чая, а вместо фарша лучше несколько котлет. Еще раз обнимаю, Л.

Здравствуй, моя дорогая и любимая Оленька!

Вот уже несколько дней прошло с того времени, когда я вас видел, а еще все время нахожусь под впечатлением встречи. Понятно, как всегда, вспомнил, что много из того, что хотел вам сказать, не успел, да и толком не осведомился о вашем здоровье.

Вы уж извините меня, мои любимые, что я так много времени уделил беседе с Зоинькой, а так мало другим вопросам, да и в саму беседу внес больше страстности, чем следовало. Я думаю, вы сами понимаете, насколько это все меня задевает, так что на сей раз простите, а в будущем больше этих тем касаться не будем. Больше всего я приношу свои извинения Симочке[6]6
  Симочка и Соничка – младшие сестры деда, Серафима и Софья.


[Закрыть], с которой я не успел даже мельком поговорить о ее делах. В общем, немножко странно все это происходит в моей жизни, один час в два месяца, самый мне дорогой, проходит мимолетно, в то самое время как остальные часы – это сплошная скука, тоска, безделье, и тянутся эти минуты такими темпами, что кажется, никогда не кончатся.

Беседа с Зоинькой была для меня очень полезной и приятной, большое ей спасибо за все. Только я, признаться, толком не понял насчет фельетона, старая ли это история или вот-вот произошла, было ли опровержение или еще нет? Вообще, все это мне мало нравится, я думаю, это опять проделки того типа, о которых вы мне говорили в 57 году. Очень прошу Зоиньку быть как всегда умненькой, осмотрительной и внимательной, а так как меня это беспокоит, прошу держать в курсе.

Так как я еще не получил от вас весточки, как вы доехали, это, как всегда, меня тревожит. Я, по-видимому, мало изменился и, как обычно, спокоен только тогда, когда знаю, что вы дома, да и дети наши тоже очень любили, чтобы мама была дома.

Общий вид твой, Оленька, лучше, чем в прошлом году в это время, и я очень надеюсь, что ты еще лучше будешь выглядеть и чувствовать себя после поездки на юг. Только уж прошу тебя, береги себя и уделяй себе больше внимания, я знаю, что ты не любишь за собой ухаживать, но, очень прошу, сделай это для меня. Светочку расцелуй и попроси ее подробно мне сообщить, когда она с Юрой уезжает, на какое время и прочие подробности, а также больше о Лёничке. Татьяну Васильевну[7]7
  Татьяна Васильевна – так шутливо дедушка назвал меня, в то время мне было 18 лет.


[Закрыть] крепко целую и благодарю за ту радость, которую она мне доставила своими успехами в учебе и спорте. Молодец, «рыжуленька»! Где она и когда будет отдыхать? Сообщите.

Зоиньку поцелуй и попроси держать свое «честное пионерское». Я опять надоедаю с диссертацией, мне бы очень хотелось, чтобы она с ней покончила. Соничке передай мой привет, пусть не огорчается, что нам не удалось повидаться, и мою благодарность ей и Зоре за все. Привет передай Симочке. Когда она и Соничка собираются в отпуск? Привет Хи и Эмме. Пусть поцелуют за меня маму. Блокноты я получил, большое спасибо. Писать засяду через 2–3 дня, когда закончу, вам сообщу. Думаю, это займет не менее недели, ну, в общем, посмотрим. Я во время свидания был так увлечен, что, только придя в свой апартамент, заметил, что подписал весь список механически. Уж очень много вы мне всего привезли, умоляю вас, посылайте в будущем поменьше. Крепко обнимаю и целую тебя, моя Оленька. Поцелуй детей и внуков. Твой Л.

19.7.59 г.

Здравствуй, моя дорогая и любимая Оленька!

Получил я в начале этого месяца ваше коллективное письмо и был очень рад, что ты на свежем воздухе и собираешься пробыть еще некоторое время, а сейчас в последнем письме сообщила, что уже перебралась в город. Очень сожалею, что ты оставила «чистый воздух», по-видимому, ты это сделала в связи с передачей мне, и совершенно, моя любимая, напрасно. Я бы с успехом мог обойтись и без этой передачи. Но поскольку ты ее все же направила, сообщаю тебе, что все очень вкусно, и шлю тебе мою благодарность.

Светочка, по-видимому, уже уехала, я очень рад за нее, в одном из своих последних писем она мне писала, что никак не дождется отпуска. По-видимому, бедняжка очень устала. Когда будешь ей писать, напиши, что я шлю свои лучшие приветы, желаю ей получить много всяких удовольствий и набраться сил и здоровья, пусть будет осторожна в дороге, вообще бережет себя. (Тебе, как я вспомнил, не нравится выражение «беречь себя», замени его, моя родная, каким-либо другим, я сейчас попробую подобрать, например следить за собой, что ли?) Напиши также мой привет Юрию и поблагодари его от меня за передачу.

Когда же поедет в отпуск Зоинька? Ты ей об этом почаще напоминай, иначе она, наша хлопотунья дорогая, так распределит время, что останется на бобах. Большой воз она тащит, бедняжка, крепко ее, Оленька, поцелуй и попроси от моего имени отдохнуть возможно больше и лучше. Как наша «рыжулька», как ее успехи? Светочка мне писала, что Киев ей понравился, поездкой своей она довольна, но вместе с тем скучает по дому. Когда она возвратится, крепко ее поцелуй за меня и попроси написать мне, как ей жилось в Киеве и ее впечатления. Я уверен, что опишет она мне все очень живо и интересно.

Напомни Зоиньке о том, чтобы она подумала и посоветовалась с кем-либо, как лучше развить у Танюши ее литературные дарования, а также пусть не забудет поговорить с Леной и попросить ее от моего имени позаниматься с Танюшей по-испански. Лена, это я думаю, сделает с удовольствием. Светочка мне писала о том, что была у Лёнички и что он себя чувствует хорошо, я очень доволен, что он здоров, это очень важно, так как он, по-видимому, подвержен всяким простудам. Напиши, пожалуйста, как она его нашла во время своей последней поездки к нему. Она собиралась ехать 12-го.

С большим нетерпением жду от тебя, Оленька моя, письма о том, как ты себя чувствуешь, удалось ли тебе хотя бы немножечко, совсем немножечко отдохнуть и окрепнуть или нет? Или все силы и энергию ты опять израсходовала на всякие мелочи, напиши, дорогая, очень прошу.

Совершенно неожиданно несколько дней назад я получил денежный перевод на 200 рублей, по-видимому по почте, я так и не знаю, кто его послал. Если кто-нибудь из вас, это напрасно, денег у меня достаточно. Если не вы, значит, Володя, напишите тогда ему, чтобы больше этого не делал. В свое время я ему говорил и просил ничего мне не посылать, за исключением книг, если он найдет что-либо интересное. Он, по-видимому, считает, что к моим просьбам можно относиться пренебрежительно. Напрасно он так думает.

Большущее спасибо Зоиньке за «Историю КПСС», постараюсь ее долго не задержать. Вчера начал использовать «счастливую» ручку, пока двигается очень туго, но надеюсь, дальше пойдет легче. По-видимому, немножко разучился и толково думать, и писать. Во всяком случае, надеюсь, к концу месяца закончить. Когда закончу, доставлю себе еще одно удовольствие, начну рвать корни и буду вставлять зубы. А то уже совсем стало нечем жевать, видно, «старость – не радость».