Текст книги "Нич Ниднибай"

Я завёл дневник его лечения.

То ли начался новый круг мучений, то ли старый продолжается: тестя засудили на десять лет за приписки.

Ко мне он относился хорошо, и я его уважал, но был мне непонятен и не вписывался в мои представления о евреях (несмотря на все предупреждения Люсика): любил выпить, покутить, «пошершеляфамить».

Написал письмо в Москву. Брежневу. С описанием нашего положения и просьбой помиловать тестя.

Вызвали в военкомат. Думал – заберут на сборы. Но завели в какую-то комнату с интеллигентно слащавым мужиком, который мягко предложил мне: или «стукачество» для КГБ, или то же самое. Короче, совершенно свободный выбор.

Что интересует КГБ? Да пустяки: всё подозрительное ну и, в том числе, если, может, кто в Израиль засобирался. Потом отпустил недолго подумать.

Вот думаю. И думаю я так: «Если скажу правду, то меня расстреляют, а если неправду – то повесят. Буду себе молчать. Может, забудут?».

Не забыли. Что-то я не припомню, чтобы Штирлиц что-либо забывал. Позвонили. Голос ещё интеллигентней стал:

– Ну что?

Я говорю:

– Да вот, думаю.

А голос:

– Ну-ну. Приходи завтра в военкомат, вместе подумаем.

Опять думаю. И думаю я так: «Откажусь?.. А как же мой маленький больной мальчик без меня?! Подозрительного у нас, – как точек в континууме теории множеств: вон даже воробьи подозрительно свободно чирикают (недаром их приличные люди из моей прошлой абитуриентской жизни «жидами» называли)… А про Израиль… Могу я хоть что-нибудь забыть, в конце концов?! Не Штирлиц же… Вдруг сумею повесить клипсы на КГБушки?.. Из «лапши»… При случае, может, и за тестя попрошу».

Пожар был на заводе. Говорят, что какой-то пьяный идиот забыл сигарету потушить… Жутко подозрительно: ведь в нашей стране пьянство и проституция уже давно искоренены (остались только умеренно трезвые и бл…ди)… Яи «настучал» про это… Всё было, словно у порядочных: на бумажке с подписью. «Начальники» молча взяли бумаженцию и, видимо, потом долго молча же материли меня. До такой степени, что я почувствовал себя матёрым внештатным агентом КГБ и стал думать, чего бы ещё нафантазировать…

…Видимо, отвязались. Уж очень долго не звонят. Может, поняли: судя по фильмам, там неглупые пацаны? А может быть, случайно, порядочный кто попался?.. Или ветры каких-то перемен задули?.. Или еще припомнят?.. Если до Троцкого добрались… На меня не то что ледоруб – маникюрную пилку пожалеют… Старой калошей прибьют…

…Тестя так и не помиловали.

Я сегодня ударил ладонью по щёчке моего Малыша! Он не открывал рот для еды. Сжал губы, и всё вылилось на него и на пол.

Мишулька горестно заплакал, и я ужаснулся тому, что сделал. Такое – Б-г-Мироздание никогда не простит!.. И я себе не прощу!.. Что это?.. Что это?! Само действие – это древний инстинкт ярости. Но что за монстр заставляет меня терять контроль над яростью?!

Махрюнтик начал гулить! Я игрался с ним. Вдруг он засмеялся в голос и сказал сначала: «Бу-у!». А потом: «Гу-у!». Я был вне себя от радости. Вновь затрепетала маленькая свечечка надежды.

Женя вышла замуж и уехала в Ленинград. Папе с мамой теперь одиноко. И тяжелей.

Получили квартиру от завода. Девятый этаж. Но к дарёному «бал-коню» можно и на иногда работающем лифте подняться.

Теперь, когда родилась у Жени с Мишей дочка Зоя, родители повеселели.

28 ноября 1979 года. 10 часов 20 минут. Сегодня родилась дочуля Анна (Анюля, Анюха). Слава Богу! Здоровая! Вес 3100 грамм.

И стала тоже повелевать она сердцем моим, и умудрила его.

Возможно, метод Мироздания-Б-га – это метод проб и ошибок… Мы так же виноваты в наших поступках, как заяц из старого анекдота «Ия, и не я» (или «Кто разбил окно в туалете?»). Заяц, которым волк разбил окно лесного туалета.

Сидел кормил Мишунтика. Вдруг раздалось страшное шебуршание и сопение. Пока я соображал, что бы это могло быть, приползла на четвереньках Анюха и радостно стала глядеть на нас. Мишутка тоже смотрел на неё своимиудивлёнными маслинами. Было хорошо.

На улице Мишулька нервничал. Все мышцы его задеревенели. Люди смотрели на нас. Мне стало стыдно, и я насильно согнул ему ножку…

Опять этот жуткий монстр! Кажется, я начинаю догадываться, кто он…

Но тогда Мишутка вдруг успокоился.

Перешёл на другой завод: родич предыдущего.

Тесть умер в тюрьме. Он был сердечник. Жена поехала за телом. Я остался с детьми.

Мама плохо себя чувствует. Вода в лёгких. Вчера, когда уходил домой, она, изнемогая в кресле, исподлобья, с помутившимся от боли взглядом, выдохнула мне:

– Убейте меня!..

…Мама умерла… Мамаумерла!..

Плачу сам и опять вижу, как плачет папа. Второй раз… Второй ли?.. Последний ли?..

* * *

 
Но страданияне напрасны:
Ранят мерзость равнодушья
Ядра горечи прекрасной.
 

 
Мама, мама, мы не плачем…
Это капельки дождя…
Что тебе не больно – знаем…
Только пусто без тебя…
 
 
Ты для нас и Ум, и Честь,
И страдания не напрасны,
Если «сытым» стало ясно,
Что «голодный» тоже есть.
 

 

Покойник

Работа тяжкая души окончена.
Лежит уже не человек – предмет.
Душа в отгулах, и онибессрочные (?)…
Но что это: вопрос или ответ?..
 

* * *

 
«Жизнь прожить – не поле перейти»,
А по мне – пройти через дурдом.
«…Грезит конопляник… над… прудом» —
Обо всех, что Смерть взяласьспасти.
 

Случайность или что-то большее? Поменяли две двухкомнатные квартиры на первом и девятом этажах на однокомнатную на третьем этаже (для папы) и трёхкомнатную на втором (для нас). Да ещё в одном доме. Если случайность, то очень маловероятная.

 

Загадка (?йачулС)

Я видел Его: Он прекрасен.
Жесток – и сама доброта.
Коварен, правдив и ужасен,
Могуществен… но не всегда,
 
 
Ведь слаб, словно малый котёнок.
Так любит, что можетубить.
Он вечен, везде Он. Отец и Ребёнок,
И Дух… но и может не быть.
 

Мишуткино состояние не улучшается. Я теряю надежду.

Душа болит и подавлена.

Конечно, виноват я. Увидев большой автобус, папа слишком резко повернул вправо руль. На дерево. Ая, взявшийся подстраховывать ещё неуверенно ездившего папу, вместо того, чтобы потянуть ручник, начал выворачивать руль влево, из папиных, судорожно вцепившихся в него, рук. Не успел вывернуть. Прямо в дерево и въехали…

И монстр тут как тут: вместо того, чтобы ругать себя, я начал ругать папу. На папу жалко было смотреть…

О монстр мой – враг мой!

Я, папа и сестра сидели рядом с Мишуткой. Женя в разговоре сказала:

– Ты думаешь, что тебе хуже всех.

Я вспылил, и мы поругались. Краем глаза я видел, как папа изменился в лице. Он не ожидал этого. Мы с сестрой никогда до сих пор не ругались. Ему было больно.

…Прошло время, и только теперь я в состоянии рассказатьэто…

Мишушка не дышал… Я дотронулся до него, и он задышал…

Срочно поехал за кислородной подушкой…

Когда я вернулся… моего мальчика уже не было… Его тельце стало совершенно холодным…

1 апреля 1982 года Мишутка умер…

Не понарошку – всерьёз…

На часах было 16:00.

Опять мы сидели вдвоём и плакали: я и папа…

Когда я нёс Малыша в гробик, окружающее было почти неощутимым, и только руки мои пронзительно чувствовали не живую теплоту моего сыночка, а холод маленькой легкой досочки…

И разбил он сердце моё, и умудрил его.

* * *

 
Но страдания не напрасны:
Ранят мерзость равнодушья
Ядра горечи прекрасной.
 

 
Что же это?! Что я не сумел?
Что же просмотрел, неугадал?
Почему тогда я опоздал
Сыну жизнь вернуть?.. Иль не посмел?!
 
 
«Сдунута ольховая» Мишушка.
 Рухнул мир души его и мой.
Где тебя искать теперь сынушка?
Что мне делать, мальчик мой родной?!
 
 
Мама, береги его в том крае,
Где я должен, должен вас найти!
Я теперь быстрее умираю:
Каждый миг – скачок к вам на пути.
 
 
«Так устроен свет…» – поётся в песне.
Сложный, странный и жестокий мир.
Кто его придумал, неизвестно,
Столь легко уничтожаемый…
 
 
Светит в ночь души луна надежды:
Кажется, что я сейчас проснусь —
Бабушка, целуя внука нежно,
Скажет: «Бегай. Я сейчас вернусь»…
 

 

Сыну

Посмотри:
На голубой дороге,
В небе, серебрятся облака…
Маленькая мёртвая рука…
Ты меня не слышишь, моя кроха…
 

 

Сынуле

Мой малыш – чёрных глаз удивление,
Ты своею короткой судьбой
Заработал (не мне ль?) искупление
И себе бесконечный покой.
 
 
Философий скрестились сомнения, —
Разрубая их узел тугой,
Я надеюсь – твоё вознесение
Возвращением будет домой.
 

* * *

 
Столик тот, который справа,
Тоже танцы заказал. Эх, друзья!
Встряхнём задами!
Сытость брюх обрушим в зал…
 
 
Там, вчера, как жилка тонкий,
Умер мальчик лет шести…
– Мне паштетик из печёнки
И салатик «Ассорти».
 

* * *

 
Я смеюсь, а слёзы льются.
Я пою – душа скорбит.
Суждено вам не проснуться —
Мне же – маяться и жить.
 

* * *

 
Я тоже ведь должник —
Мои долги похлеще:
Я сыну должен… жизнь…
И маме… должен нежность…
 

 

Диалог с фотографией

– Не смотри на меня укоризненно,
Мой малыш…
Я ещё, к сожалению, бодрствую…
Ты ведь спишь…
Я ещё этот мир вышагиваю…
В никуда.
И конечно, нужна мне пища —
И вода.
Но когда от телес грешащих
отстранится душа, тогда…
Непременно с тобой она встретится…
Слышишь?..
– Да…
 

И вот теперь… Теперь я прихожу домой… Вижу пустую постель, на которой когда-то лежал мой сын… Его вещи…

Нет… Не могу поверить… Не могу…

Почему она поехала с этими грузинами на пляж? Ведь не так давно умер Мишутка…

Тоже любит покутить?..

* * *

 
Непостижимость привыканья…
Сердец устойчивый туман:
Чем чаще видимся,
Тем такт желанней,
И меньше верим мы,
И больше ран.
 

Он казался мне больным, но вечным: старик-фараон «всея СССР». Но это было не так…

В городе Ирпень, недалеко от Киева, заказал памятник Мишутке… Гранитный… Ставить буду сам.

* * *

 
Десять лет…
Нелёгкая дорога злой судьбы
досталась нам в удел.
Что осталось от весёлой песни, той,
которую когда-то пел?
 
 
Растерять успели мы не мало…
Сына своего не сберегли…
Цепи срезаны, что к жизни привязали,
«Сдунутой серёжкою ольхи».
 
 
В океане горя утопая,
Дочкин остров удалось найти…
Что ж, давай, его не покидая,
Жить-терпеть к Мишульке на пути…
 

* * *

 
Знать, притворялся я, что жизнь важна,
«Дрезжа» струной, в созвучья лез…
Смерть одиночества мне не нужна,
Но, видно, я ей – позарез.
 
 
Инстинкт и случай властелины судеб —
Мы вечно притворяться будем.
 

Папа и тёща съехались. В нашем же доме. В двухкомнатную квартиру. Было неприятно, но я ничего не стал рассказывать папе…

Чтобы не подумал, что я желаю его одиночества.

У Жени с Мишей родился ещё один коренной ленинградец – Игорёха.

Я всё устанавливаю Мишунькин памятник. Ещё немного.

Неожиданно приехал Люсик. Помог мне установить основание памятника.

Вчера поднял лебёдкой стелу памятника, залез под неё и почистил её дно. Не успел вылезть, – стела грохнулась на землю. От запоздалого ужаса в голове промелькнуло: «Около тонны… Мгновенно кончились бы все мучения… Как Анюха без меня бы?.. Совсем ей не занимаюсь… Папа опять бы плакал…»

Оказалось – один «зуб» в лебёдке был плохой.

Не первой свежести фараоны меняются один за другим.

Страна не успевает строить пирамиды.

Партия и народ в растерянности: непонятно, кому поклоняться.

Папа жаловался, что тёща дико храпит, и он не может спать. Я сказал, что знаю это. Он удивился:

– Почему же не сказал мне? – и потом заговорил о том, что очень болит вторая нога (которая не на протезе).

…Опять понадобился доктор-время… Чтобы я смог сделать ещё одну страшную запись…

Папа покончил с собой…

В тот день он пропал… Моросил снег… Я носился по мартовской слякоти, разыскивая его… И едва нашёл… в подвале нашего дома… Содрогаясь и крича что-то, я вытащил папу из петли и стал делать ему искусственное дыхание… Но он был уже холодный… Совсем холодный… Как тогда – Мишутка…

Отчего?! Отчего?! Отчего?! Когда закончится этот поток смертей?! Эти круги… эти мёртвые петли?!

…Установил памятник папе. Доработал мамин памятник.

Чтобы были похожи.

* * *

 
Могилы, могилы … Спокойные лица
На нас с фотографий глядят.
Теперь уже можно угомониться:
Вовек не вернуться назад.
 
 
Да, мы иногда на погост забегаем,
На прах перегаром дыша
Мелькающих дней. Постоим, повздыхаем…
И – в бег, резво… к смерти спеша.
 

 

По мотивам рубайат Омара Хайяма

По берегу судьбы, избит,
Один иду во тьму.
И Тайна душу леденит:
Куда? Зачем? К кому?
 
 
Устану – преклоню главу
Я на чужом плече…
И уж не сам в бреду плыву…
Куда? К кому? Зачем?
 
 
А Вечной Истины синдром
На всём, как тень и блик…
Куда идём? Куда плывём?
Зачем в нас мир проник?
 

* * *

 
Тот ругает меня – тот пугнёт…
Невдомёк им – оглох я давно
И в «прекрасную» страшную жизнь
отчужденьем задраил окно.
 

Взрыв в Чернобыле… Мало кто в стране толком знает, серьёзно ли это или так: враги «на пушку берут»…

Утонул «Адмирал Нахимов». На нём были Саша и Стеллочка, родственники жены. Они погибли.

Саша, который вытачивал мне детали для установки памятника Мишутке… Стеллочка, которую я знал ещё малышкой…

…В стране началась перестройка…

Гласность показывает своё второе нутро: в открытую печатаются евреефобские статьи и книги. Тот же запах пронюхивается в радио и телевидении.

 

Предвыборная речь пьяного кандидата куда-то

Если б «богом» был бы я…
Вашу душу мать!..
Я бы резко этот мир
Начал изменять:
 
 
Увеличил бы на рубль пенсию…
И улучшил бы снабжение персиками.
 

Привычно-непонятный мир тает на глазах. Понимаю, что надо «рвать когти». Но как оставить могилы мамы… Мишульки… папы?!

* * *

 
О суета сует,
Мельканье серых дней.
То блеск луны, то свет зари.
Любимых силуэт
Всё дальше, всё бледней.
Тебе, природа, их – не повторить.
 

Какое будущее ждёт здесь Анюлю?! Не начнётся ли развал, гражданская война?.. Погромы?..

Нет, придётся уезжать…

Мама!.. Мишулька!.. Папа!.. Вы слышите?! Нет выхода!.. Боже!.. Как же оставить их?!

Куда ехать?.. В США?.. В Израиль?.. Ещё куда-нибудь?..

Штаты представляются большой гангстерской «малиной» (воспитание даёт себя знать). К тому же эта остановка в мафиозной «Римской империи»…

Израиль?.. Сионистичен или религиозен. Так нас закодировали. Но там ведь живут не Люсикины плохие евреи, а порядочные и храбрые израильтяне – люди Книги.

Написал письма в Израиль: в Сохнут и родственникам. С вопросом: «Можно ли будет в дальнейшем перевезти захоронения?».

Сохнут набрал воду в рот головы, а родственники зарыли её же в песок, успев перед этим истерически выкрикнуть, что если я такой, то сидел бы на месте, что Израиль из кожи вон лезет: и перевозит, и деньги даёт, и жильё, и работу, а он… захоронения. Кому они нужны, эти мёртвые? Могилы на хлеб не намажешь… Одни затраты…

Всё же решили – в Израиль. И ещё решили, что буду ездить (при каждой возможности) на могилы в Аккерман…

* * *

 
Евреи, шлемазловы дети
Шлемазлихи-мамы-Земли,
Влачат по несчастной планете
Упрямство, куда бы нишли.
 
 
Живут, ненавидимы миром…
Умны ли?.. Пронырливы ли?..
Но неуёмности вирус
На Землю они занесли.
 

 

Агасфер

Где же, где же приземлиться?
Время мчится, время злится.
 
 
Нет душе моей покоя на Земле.
И прекрасный синий остров в чёрной мгле.
 
 
Сил осталось уж немного.
Бесконечная дорога.
Беспросветная тревога.
 

 

Еврейская (э)миграция

Не прощаюсь.
Не прощаюсь!
Не прощаюсь?..
Жёлтый парус
Мне сигналы подаёт…
Возвращаюсь.
Возвращаюсь!
 Возвращаюсь?..
Но меня уже никто не ждёт.
 
 
Так мотаются по свету иудеи,
лишь заслышат клич ужасный:
«Вон, евреи!».
 
 
И качаются по волнам йегудишки…
 

Может, скверные людишки?..

Прощания… Слёзы… Поехали… Москва… Прощания… Слёзы… Поехали… Чоп… Будапешт казался холодно-враждебным, красивым и непонятным, как сфинкс…

Приехали… Израиль… Встречали песнями… Доброжелательны… Неужели все они евреи?!

Ужас какой! То есть… Я хотел сказать: «Ужасно как интересно!».

В аэропорту какой-то совершенно секретный еврей попросил всё, как на духу, рассказать. Ну я ему и поведал эту «мансу» с КГБ.

 

Ироническое подражание внеисторической песне

Был и я простачок, и в те годы не раз
Про ночной Тель-Авив слышал чудный
рассказ,
Как возил «йегудим» в Израиль тарантас…
Тарантас назывался тот «Боинг».
 
 
И душа рисовала картины себе:
Будто мчусь в Тель-Авив я на велосипе…
На востоке царит Иудейский хребет
И безумно прекрасен собою.
 
 
Припев:
Сладострастная отрава, золотой Ерусалим,
Синагоги притулились меж церквями.
Про тебя жужжат евреи над ухом моим:
«Йерусалим, Джерусалем, Душа Страны и
Град Святой – Йерушалаим».
 

Съёмная квартира… Утомительные, казённые слова: «мисрад клита»… «ульпан»…

Женя с Мишей решили покинуть Ленинград. Спрашивают, куда покидать.

А что ответить?.. Страной, вроде, горжусь. Труда и крови вложено много. Ну, работы нет… Так это «дело житейское»… Чёрная-то уж точно будет… Для тех, кто постарше и послабей… Без связей и денег… А те, которые посильней… Те могут и не напрягаться… Жильё вот есть… Что да, то нет… Потому что не своё… И стоимость его такая, что «не будем – о грустном»…

Жарко?.. Есть кондиционер… Правда, дорого и шумно… Арабы, теракты?.. Это уж, – почти точно, – временно… Всего несколько сотен лет… А может, даже и значительно раньше… В связи с землетрясениями… Какие ж теракты, когда никого нет?.. Евреи?.. Так возможно ж, не все плохие?.. И есть места красивые… Правда, могут отобрать…

В общем, страна замечательная, если бы не жара, землетрясения, арабы и евреи…

Сестра с семьёй решили всё же ехать в Израиль: Штаты слишком долго ждать, а Россия непредсказуема.

Ищу нормальную работу… «А лопатой по зубам не хочешь?»… Только чёрная… Иду в «нисрать клиту»… Дали курсы… Ещё поиски работы… На хорошую – то есть по специальности – уже старый… На замечательную, – по, откуда ни возьмись, протекции, – но такую, что из Израиля не выпустят, – боюсь: мне надо на могилы ездить… Пошёл на чёрную…

Тель-авивский завод дешёвых, но популярных, украшений… Я – помощник помощника гальванщика… Беседы о судьбах России и Палестины с арабами-палестинцами на корявом иврите…

С точки зрения Вселенной, прошло всего лишь мгновение, как Авраам ушёл оттуда, откуда Саддам уже насобачился стрелять по Земле Обетованной советскими «скадами»…

В противогазе душно…

Стройка… Я – электрик по долбёжке стен… Арабы-палестинцы… Беседы не ведутся: жарко, пыльно и тяжело…

Работаю электриком (почти не долблю стены) у частника… Еврей в вязаной кипе… Благодушен, местами набожен, но много не даёт…

Работаю и учусь на курсах техников персональных компьютеров.

Оказывается, техниками здесь называют тех, кто ремонтирует, а инженерами тех, кто разрабатывает. Иди знай: в СССР кличка и у тех, и у других могла быть одинаковой…

Учусь и самостоятельно. Под персональные компьютеры и программирование. Проклятые мои мозги вширь, по верхам, не берут – только вглубь – да ещё и путаются. Время уходит. Переучиваю русский и немецкий (про немецкий мама с папой наивно думали, что мне легче будет в школе, так как ближе к идишу) на, соответственно, иврит и английский… В школе действительно казалось, что было легче, вследствие того, видимо, что на идиш я знал около десятка слов, а главное, знал три его «источника, три составные части»: «киш мен тухес», «тухес блус» и «мах зих ништ нарес», потому и не «брал в голову» неудачи в изучении языка основателей научного коммунизма… Теперь же в моём органе мышления всё спуталось: то ли я немецкий на иврит переучиваю, то ли английский на русский перевожу?..

Появилась «своя», но принадлежащая банку, квартира в Лоде – «мегаполисе» наркоманов…

Путч в Москве… Сердце в пятках: вдруг не впустят на могилы…

Пронесло… Но партию жалко… «Оторвалась от коллектива»…

Борьба с банком-кредитором, чтобы выпустили – из страны так и не построенного демократического сионизма в страну зачаточной демократии – проведать могилы.

Первая поездка в Аккерман к могилам. Горько… Больно…

СССР «во мгле». Михаилу Сергеевичу обидно за державу. Мне тоже, но за три: за СССР, – что развалился, за Украину, – что отвалилась, за Израиль, – что маленький.

* * *

 
В кожаной куртке красиво, конечно, —
но страшно.
В кожаной куртке ужасно тепло, —
да, ужасно.
 
 
Кожу содрали с кого-то…
как больно!
А мы вот одели её —
и довольны.
 
 
Сколько болей в каждом шаге твоём,
человече?
Скольких живущи хмы к пользе своей
искалечим?
 

Стройка в Лоде… Я на ней временный рабочий… Опять арабы-палестинцы… Однако и интеллигенция русская есть… еврейского пошиба, правда… Ну там… врачи, учёные, инженеры всякие… В общем, «отребье»…

«Килополис» – Азур, а я в нём вольным дворником промышляю: на свободе, то есть на улицах, метлой и граблями махаю…

«Продвинулся»: в магазине компьютеров техником значусь… по ним же… по «писюшкам»… Это на американский манер кликуха, а если по-нашему, так просто PC будет…

Что-то много стало попадаться «под руку» плохих евреев. То там обманут. То сям подлянку сделают…

Вспоминается Люсик…

Понятно, что капитализм есть власть рынка с кодированием мозгов толпы на товаро-развлекательную мораль. Практический же социализм есть рынок власти с кодированием тех же мозгов на безтоваро-властеобожательную мораль.

Досадно, однако, что ни Кобе, ни американцам так и не удалось построить социалистическо-демократический сионизм «в отдельно взятой стране». А всё, видимо, из-за разногласий среди евреев в интерпретации составленного в незапамятные времена одним «одарённым режиссёром» «Кодекса Строителя Сионизма». Одни там вычитали, что еврей еврею Друг, Товарищ и Брат, а другие, – что евреи евреям Врут, Товар и Блат.

* * *

(По мотивам произведений Владимира Маяковскогои Владимира Высоцкого)

 
Рассвет – закат,
Рассвет – закат,
Рассвет – закат
И вот:
Мне жизнь наносит сгоряча
Смертельный апперкот.
 
 
Хоть я в гробу – ни круть, ни верть,
И глазом не моргнуть,
Но говорю всем:
– «Се ля» смерть,
Пора и отдохнуть.
 
 
Пусть думал Всевышний,
Мне тело круша,
Что жить хорошо
И жизнь хороша…
Но:
В нашей буче,
Боевой, вонючей,
Станешь сам «дуче».
 

Миша сразу раскусил, где он оказался, и «запал»… Я – тоже, но с большим «дилеем».

Он с сестрой и детьми «потосовался» здесь некоторое время и мотанул назад туда, где «с платформы» говорили когда-то: «Это город Ленинград».

Потом, однако, стали говорить: «Это город Санкт-Петербург», – вследствие чего Миша, Женя, Зоя и Игорёха перестали понимать, куда они вернулись.

«Се ля ви». Я бы даже сказал резче: «Се ля жо»…

Ездил опять на могилы. Бедные мои, что же вы молчите…

Аккерман почернел… Наверное, от горя. Или от «незалежнiстi»?..

* * *

 
Как там, родные? Стёртые жизни дорогами,
Под чудесами, над синевою небес,
Как выживёте, будучи богами?..
Богами?
 
 
Как вы живёте без нас?
Как живём мы без вас?
 
 
Вы не ответите. Знаю: в молчании —
истина.
Лучше – спою вам про наше житьё
да бытьё.
А мы живём, да не так, ох, не так,
как предписано:
Из десяти – ни одной…
Каждый лепит там что-то своё…
 

«Задвинулся»: опять электрик, но уже по ремонту в зданиях… Арабы-палестинцы, инкрустированные евреями…

И вновь аккерманские могилы… И город того же цвета…

«Выдвинулся»: снова техник по «писи»-ам…

«Сдвинулся»: автомобильный электрик, в гараже для грузовиков и тракторов…

Уговорил моих съездить в Аккерман. Правда, через «Санкт-Ленинград»…

Питер набросил снежно-белую паранджу, чтобы скрыть раны перестройки, и был строен собой. Повидался с сестрой, Мишей и детьми. Зоя и Игорёха повзрослели. Пофилософствовал с Игорёхой над компьютерными играми, с Зоей – обо всём. Со всеми – о политике.

Потом был Аккерман и укор фотографий на памятниках…

Перебирал мамины тетради и записные книжки. У мамы есть неплохие стихи и заметки. Особенно, о войне, о блокаде Ленинграда.

Решил скомпоновать на компьютере из них её книгу, отпечатать и переплести. В четырёх экземплярах.

Анюха взялась помогать.

Квартира в Аккермане… И моя и не моя. Кладбище… Одинокий мой мальчик… И мама… И папа…

 

Это – то, что есть

Волос крашен, нутро больное,
Уже взрослая дочь.
Над когда-то моей страною —
Ночь.
 

«Променял» автомобильного электрика на случайно подвернувшегося «писи»-ного техника…

 

Дочульке

Анюхе-Квакухе – семнадцать уже!
Что это случилось, поверить «каше»[1]1
  Трудно (иврит).


[Закрыть].
Ведь только недавно ходила под стол
И всех вопрошала: «Акусаес со?».
 

Анюле не до нас: «онауже в Париже»…

…Приехала – теперь Париж в ней…

Какого хрена я ляпнул там и тогда: в аэропорту, когда «съалинял» из СССР в «эрец» на п. м. жо. Воистину: язык мой – враг мой. Теперь ШАБАК привязался. Я им правду – они не верят. Как будто я им пророк какой-то!.. Ну, говорят, у тебя и нервы, бляха-муха. Давай, гони явки, пароли. Да уж, нервы у меня и впрямь точно, как у Штирлица: отростки нервных клеток. Хотел сказать им, что явка у меня в клозете моём, когда 23 февраля втихаря отмечаю, а пароль плохо пахнет, но подумал: «Вдруг не поймут юмора. Они ведь из Союза давно, а может, даже и никогда. Весь клозет в машкантаозной квартире переломают, пока улики будут искать»…

…Отвязались всё же. Видно, хорошо рассмотрели меня, и поняли, что у допрашиваемого с носом из «пятой графы» характер «нордическим» быть не может, и такой не то что двойным, но и одинарным агентом не потянет… Хотя, говорят, у них руки тоже длинные. Только, пожалуйста, – не старой кгбешной калошей. Как-нибудь красиво.

Израиль – Аккерман, кладбище – Израиль – Париж – Израиль. Круги… Круги… Сколько их будет ещё?..

 

Под музыку В. Высоцкого, Высоцкого, Высоцкого…

Я выбрил чисто «фейс»,
Хотел помыть посуду,
Я даже подавил желание убрать…
Но что ей до меня?
Она уже отсюда
Умчалась на такси
«Лекарства раздавать».
 
 
Я весь остервенел,
Но дочь сказала: «Тише!
Поехал бы в «ханут»,
Подарок бы купил»…
Всё ж: что ей до меня?
Она была в Париже.
Ей сам Ильевич Г.
Чевой-то говорил.
 
 
И тайную мечту
Лелеет сердце в злости:
Когда увидит дар,
Что будем подносить,
Возьмет её слеза, И
 вдруг услышат гости:
«Ах, ну зачем, спасибо.
Тебе… что положить?»
 

Колыбельная для восемнадцатилетней дочки

 
Когда бы любовь и надежду связать воедино,
Какая бы, трудно поверить, возникла картина!
Какие бы насминовали напрасные муки…
 

Булат Окуджава

 
Повзрослела дочка: восемнадцать ей.
И глаза серьёзней, и слова умней.
 
 
И уже не скажем: «Мы не разрешим!».
На собраньях в школе больше не сидим.
 
 
Не обманешь сказкой о Добре и Зле:
Нет ведь Доброй Феи на больной Земле.
 
 
Что ж, всему на свете наступает срок…
Но опять надежды тлеет уголёк:
 
 
Уголёк надежды в золоте любви.
Медальончик этот к сердцу прикрови.
 
 
Пусть любовь дополнят глаз друзей
пожары
(Среди них, конечно, исобачьих пара).
 
 
И душа светлеет, и слезится глаз,
И Закон Булата действует для вас.
 

 

Доченьке

Всему свойсрок.
Проходит время.
Кассета Джексона в пыли.
Никитин с Долиной «не в теме».
Скучает Пастернак вдали.
 
 
Язык другой уже усвоен,
Что говорил им сам Творец.
И уж вниманьем удостоен
Другой писатель и певец.
 

* * *

 
Ты ещё молода…
Я ещё молодой…
Было время: в «ещё» не нуждались.
Жизнь казалась тогда
Полной чашей вина, —
Пить-пьянеть из неё не боялись.
 
 
Но трезвела в пути
«Голова во хмелю»,
Душ холодный судьбы принимая.
И теперь уж другие я песни пою…
Ну а ты?.. Впрочем, ты – не седая.
 
 
Тем, кто сломан судьбой,
Им уже не понять,
Что для жизни есть мера другая.
Ты – на белом коне,
А я вслед за тобой,
Но на чёрном коне, «молодая».
 

* * *

 
Хорошо ли, плохо ли, —
Что прошло, то прожили.
 
 
Задали ответы мы,
Не найдя вопрос.
Горечи и сладости.
Год печаль – миг радости.
И досада слёзная:
Не вернёшь.
 

* * *

 
Что поделать?.. Жизнь проходит.
Не вернуть.
На усталом небосводе
Грусти муть.
 

И вновь: улыбка мамы, смех Мишутки, ирония папы – на фотографиях памятников… Тихо здесь… Тепло… Как в раю…

 

Рай

Здесь благодать и тишина…
Лишь птичья музыка слышна…
Но в неизмученной земле,
Под благодушным небосводом,
Уже заложена война:
Зла во Добре.
Добра во Зле.
 

 

О жизни

Я готовлю себе подлянку.
Хочешь – слушай, а хочешь – нет.
Я готовлю себе подлянку
Уже пятый десяток лет.
 
 
Не случайно и не халтуря,
Я работаю каждый день.
И не мог бы я сделать другую,
И упёрся, как старый пень.
 
 
Долог путь, но я не горюю,
Ведь финала близки огоньки,
Где подлянка восторжествует,
То есть я… «отброшу коньки».
 

 

Песенка крокодила Герша

Не бегут неуклюже
Все евреи по лужам:
До зимы не видать уж дождей.
А эту пару в жарищу,
В нашем Израилище,
Угораздило на юбилей.
 
 
Соблюдём же приличье,
Сделавчинным обличье,
Поздравлений букет поднесём:
«Будьте нам вы здоровы,
Счастливы – не то слово!
Долго, долго живите вдвоём!».
 
 
Но семиты ведь ушлы,
Как известно, покушать,
А ради делаи выпить в жару.
Принимайте ж подарки,
Поцелуи и «бабки»,
И скорее, скорее – к столу!
 
 
Припев:
Жизнь играет
С намив прятки
У Фортунына виду.
К утешенью,
Юбилеев —
Много есть в году.
 

 

Под музыку Н. Матвеевой, Матвеевой, Матвеевой…

Какой большой «гембель»
Принёс июль парню:
Пяток-другой пьянок
С «хешбона»[2]2
  Хешбон – банковский счёт (иврит)


[Закрыть] сдул деньги.
 
 
А тут ещё горе:
Родился сам сдуру
И впопыхах что ли
В свою он влез шкуру.
 
 
Но наступил август,
И ждут других тосты.
И на душе радость:
Ведь не к нему гости.
 
 
Пройдетеё праздник.
Уйдут к гостям стулья.
Какой большой «гембель».
Ах, какой «цурес»!
А ты не спишь, «демпель»,
В свой телескоп щурясь.
 
 
И никакой песни
Не пожелать звонче.
Ну разве что, если
Кто-то придёт «с ночи»
И, подкатясь боком
К лежащему вопросом,
Зевнёт весьма громко,
И захрапит насосом.
 

 

Дочуле

Милый друг, синий небосвод
Не для тех, кто не знает бед.
Кто не пил горечи дорог, —
Не поймёт радости побед.
 
 
Суета – грустный наш удел,
Но любви тлеет светлячок,
И, когда разум не у дел,
Может быть сердцу горячо.
 
 
Коротка песенка людей.
Пробуждаясь, в небо мы уйдём.
Ты себе верой душу грей, —
Может быть, богами сойдём.
 

 

1998

Двадцать первый век
Нависает мрачно.
Двадцать пять годков
Вместе мы идём.
И не скажешь, что —
Жизнь была удачной.
И не скажешь, что —
Весело поём.
 
 
Наш сынок-малыш
С ангелами дружит.
Стерва-родина
Выпустила вдруг.
Наша доченька
Ещё год отслужит
И отправится
В свой счастливый круг.
 
 
Свадьбы «серебром»
Обернулось время.
Что ж, начнём лепить
«Золотой» узор.
Запоёт «оркестрик»,
Обнадёжив тему,
И обман – его —
Вечный дирижёр.
 

Константинополь сказался холодным Стамбулом, а ислам – не таким уж страшным, если снимать обувь, когда входишь в мечеть.

У них, в Одессе, – День смеха… У меня, в Аккермане, – две недели пустоты…

У Жени с Мишей появился ещё один ленинградец: Димка.

* * *

 
Папа в мыслях истово
(Тот ещё артист)
За ребёнка молится,
Полуатеист:
 
 
«Боже, дай здоровья
Анне непослушной.
Карьеры, счастья, денег
И покой нескушный.
 
 
Потерпи:
Немного у молитвы слов.
Дай ей, Боже, силы
Одолеть врагов.
 
 
Ангела-хранителя
Закрепи за ней.
Дай ей ясный разум
Не забыть друзей.
 
 
Сохрани ей мужество
В жизненном кругу.
Упаси завидовать
Другу и врагу».
 

Еле уговорил поехать на могилы. Согласилась. Видимо, только благодаря тому, что обещал поездку в Прагу.

Наконец-то выпустил мамину книгу. Четыре экземпляра, как хотел.

* * *

 
«О сколько нам открытий “чудных”»
Готовит Время, наш палач.
Не прекратит поток сей мутный
Ни стон, ни смех, ни детский плач.
 

«…И случай, бог изобретатель…»

Душа дрожит от страха перед вновь «изобретённым» наказанием: погиб Игорёха… Он просто шагнул неверно на дорогу, и тут же подъехал на автомобиле человек со смертельной фамилией и сбил его…

Что ж ты, Игорёшка?! Нельзя, нельзя неверно шагать по минному полю жизни!..

Я был в Аккермане, когда пришёл ночью знакомый и сказал мне о случившемся. Поехал от ужаса в Одессу получить визу в Россию, но по дороге, в «знаменитом» одесском пятом трамвае, украли деньги, и клерки российского консульства не поверили (несмотря на телеграмму) и не дали визу…

Вернулся в Израиль и уже оттуда полетел на похороны…

От Ленинграда ничего не осталось: это был уже Санкт-Петербург. Суетливый и злой, «…в златых тельцах, в дельцах…».