Текст книги "Нич Ниднибай"

Теперь, когда нам стало известно, что было раньше, мы с гораздо более глубокомысленным видом будем пытаться понять то, что потом из всего этого получилось…

Часть первая
Упорядоченные записки бывшего жильца

Привет! Как дела? Можешь не отвечать.

Из SMS

1

Какой ужас! Я – еврей! Мама всё рассказала: мы, то есть папа, мама, я и сестра, принадлежим к проклятому народу евреев. Это тот самый народ, который распял Христоса. И за это другие народы ненавидят и презирают их.

Сегодня Сёмка, из дома возле базара, рассказал мне, откуда берутся дети. Оказывается – для этого папы и мамы должны чухаться. Непонятно, как от простого чуханья могут появляться дети, но мне теперь стыдно. Я просто не могу смотреть на взрослых.

Витька, наверное, не знает, что я еврей. Сегодня на линейке кто-то назвал меня жидом, и он полез драться. Его все боятся. Он самый сильный в классе. У него руки длинные и прямо, как крюки.

Первый раз видел, как папа плакал. Мама заболела. Он думает, что она умрёт.

Дети из школы дразнили контуженного на войне человека. Он бросил в них огромный камень, который пролетел рядом со мной и ударился со страшным грохотом в ворота школы. Всё произошло так быстро, что я даже не успел испугаться. Я испугался уже потом, когда представил себе, как плакал бы папа, если бы камень попал в меня. Но я не дразнил же.

Папа сказал, что купит телевизор! Чтобы маме не было так скучно сидеть: она теперь не может ходить. Класс! Мало у кого в городе есть телевизор.

Есть телевизор! Соседи ходят к нам смотреть. Николай Иванович и Марья Ивановна. Папа и мама их очень уважают. Мама даже заставила сестру извиниться, когда она сказала Марье Ивановне «дура».

Сестра пролепетала:

– Малья Вановна, звените, со вы дула. Соседи очень смеялись. Даже мне было смешно. Они учителя. А Николай Иванович вообще директор школы.

Пацаны в школе скручивали и курили сухие листья. Я тоже попробовал. Какая гадость!

Вовка из соседнего дома сдёрнул с меня трусы, когда я разговаривал с Маринкой, соседкой из другого бока нашего дома. Я от стыда расплакался, а Маринка стала меня утешать, что она ничего не видела. Потом взяла и поцеловала меня в щёку. Странная какая-то.

Хоть бы меня забрали из этого пионерлагеря! Сегодня в уборной один пацан посмотрел на меня и спросил:

– Ты что, бедненький, из евреев?

Я хотел сказать «нет», но сказал «да». Как он догадался?! А вожатый, который рядом с уборной зачем-то лапал вожатую, подмигнул ей и сказал:

– Каждая царапина укорачивает жизнь.

У нас, видимо, всё-таки один живой дедушка есть.

Папа с мамой всё время говорили, что все наши бабушки и дедушки погибли во время войны. Но оказывается – этот дедушка поссорился с мамой, и они долго не разговаривали.

А теперь, когда мама заболела, он приехал мириться и даже плакал.

Сидели мы на уроке. Вдруг дверь открывается, и кто-то как закричал:

– Человек в космосе!

У меня сердце радостно ёкнуло: вот оно, началось! Что-то из чудесно-странного. Космические полёты. Другие миры… Уже никаких уроков не было. Все только радовались. Но говорили почему-то о том, какая наша страна сильная, что мы уже теперь точно перегоним Америку, построим коммунизм, все люди будут братьями и будут жить мирно. Скорее бы.

Этот жирный первоклашка с круглой и розоватосвинячьей мордой испортил мне весь новогодний вечер. Нам сказали смотреть, чтобы младшие не трогали ёлку, а он что-то пытался оторвать от неё. Я подошёл и схватил его за руку. Он вырвал руку и сказал:

– Пошёл вон!

Я разозлился и тихо проговорил:

– Ты чего орёшь?

А он мне в ответ:

– Я знаю, кто ты.

Я почему-то спросил, кто.

И тут этот кабан как закричит:

– Жид!

Меня как будто кувалдой по голове грохнули. Язык отнялся. Многие слышали, и я видел, как некоторые осклабились. И главное, слышала Верка, самая красивая девчонка в школе.

Вчера на медосмотре каждого пацана подзывали к столу и заполняли анкету. У нас в классе все оказались украинцами, кроме длинного Вальки и меня: мы оказались русскими.

Когда мы выходили, длинный Валька подмигнул мне и сказал:

– Мы с тобой самые умные.

Папа рассказал, что, когда его во время войны после месяца на фронте под Сталинградом отправили вместе с другими бессарабцами работать на шахту в Сибирь, какой-то власовец прицепился к папе, что он еврей, и они подрались. Это было на краю шахты. Оступившись, власовец не удержался и упал в шахту. Папа был в ужасе.

Вокруг было полно народу, шахтёров. Кто-то похлопал папу по плечу и сказал:

– Идём.

Больше никогда никто не вспоминал об этом случае.

Я спросил папу:

– Приходилось ли тебе стрелять в немцев на фронте?

Он ответил:

– Приходилось.

Я говорю:

– И они падали убитыми?

Папа сказал:

– Не знаю, – и перевёл разговор на то, как, будучи страшно голодным во время войны, съел полную кастрюлю варёного лука.

Его потом стошнило, и он вырвал всё. С тех пор он на варёный лук даже смотреть не может.

А мама возразила, что у них, во время блокады Ленинграда, такое блюдо считалось бы деликатесом.

Переходим в другую школу. Будем учиться теперь одиннадцать лет. Вот не везёт!

Сегодня мой друг мне сказал, что за мной «гоняется» одна девчонка. Потом добавил:

– Ты, вообще, хороший пацан, если бы не… – и замолк.

На пляже познакомился с курортницей, Олей. Тоненькая, с глазами, как море. Она только мне доверила смазать её кремом от загара.

Пока смазывал, она успела прощебетать и всю свою родословную, и что мама у неё русская, а папа калмык, и еще многое другое.

Вдруг этот одноглазый придурок говорит:

– Калмык?!

Оля ему:

– Калмык. А ты что – националист?

Он отвечает:

– Нет. Я люблю все национальности, кроме жидов, которые вечно дрожат.

Я сказал, что пойду в туалет, и ушёл с пляжа. Больше Олю я не видел.

Наконец-то понял, почему в свободно падающем на Землю лифте наступает невесомость. Потому, что сила тяжести в том и проявляется, что лифт и все предметы в нём, падают.

Для того чтобы медленно поднимать вверх какую-либо массу в таком лифте, нужно лишь небольшое усилие для замедления этого падения. Если же лифт не падает, то для такого же результата нужно сначала приложить усилие, полностью препятствующее падению массы, а затем добавить к нему ещё небольшое усилие.

Подрался с Джоном. Он меня толкнул в классе. Я упал, вскочил и в ярости ударил его кулаком в скулу.

Потом, когда мы помирились, Джон сказал мне:

– У тебя было такое зверское лицо, что я просто опешил. Поэтому и не дал сдачи.

Теперь ясно, почему космический корабль вращается вокруг Земли и не падает на неё. Дело в том, что, на самом деле, он всё время свободно падает на Землю, но никак не может упасть, так как касательная к орбите скорость всё время поднимает его ровно на столько, на сколько он упал. Поэтому-то в таком космическом корабле и невесомость, как в свободно падающем лифте.

Выпускной вечер. Почему-то тоскливо. Теперь поеду поступать в институт. В этом году два выпуска: десятые и одиннадцатые классы. Конкурс будет дикий. Хуже всего, что как раз во время экзаменов в институт будет чемпионат мира по футболу – фиг посмотришь.

Папа рассказывал, как он потерял полноги. В 1942 году, после месяца боёв на фронте у ст. Карповка, что под Сталинградом, всех бессарабцев, и его в том числе, сняли с этого фронта и послали «отдохнуть» на три года в сибирскую шахту.

В 1945 году опять взяли в армию и направили к границе в Забайкалье. Там его и ещё несколько солдат отправили на боевое задание и при этом «забыли» сказать, что по дороге есть своё же минное поле. Конечно же, они подорвались на мине, и осколок попал папе в ногу.

Только в 1946 году попал в Иркутский госпиталь, но было уже поздно: гангрена – пришлось отрезать нижнюю часть ноги.

– Зато, – добавил папа с улыбкой приятного воспоминания, – отъелся: шея была шире головы.

Ленинград не такой, как я думал. Мрачнее. Общежитие грязновато.

Кроме меня, в комнате ещё трое. Один – кубанский казак, который почему-то воробьёв называет «жидами». Другой – с хорошим музыкальным слухом – всё время выбивает пальцами на столе «восьмёрку» (от него и я научился). А третий – всё время мне говорит:

– Ты, вроде, русский, а нос у тебя нерусский.

Каждый вечер в доме напротив общежития какая-то молодая женщина в ярко освещённой комнате, стоя лицом к окну, снимает с себя лифчик, и множество абитуриентов с радостным оживлением комментируют это событие. Абитуриентки тоже комментируют, но с возмущением и завистью.

* * *

 
Оторвите меня билетиком,
Бросьте в ящичек «Для использованных…»:
Я хочу полежать отогреться там
От вконец надоевшей осени.
 
 
Заверните меня в обёрточку,
Прицепите на ней наклеечку,
Что я зла накопил лишь горсточку,
Что я жизнь собирал по копеечке.
 

* * *

 
Пораскиньте своими кудряшками,
Разудалые боги древности:
Ну зачем вы такими зигзагами
Изукрасили род человеческий?
 

Крохотное, но едрёно-ядрёное напутствие начинающим коричневеть садистам

 
Значит так. Начинайте с несложного:
Пристрелите пару евреистых
(Коли нечем стрелять, то повесьте их.
Для потехи – и за ноги можно).
 
 
А теперь о интимном: пытайте по-разному.
Без «банала»: себя ж услаждаете.
Например, если иглы под ногти втыкаете,
То потом нестандартно выбейте глаз ему.
 
 
Получив же влюблённую пару,
Хорошо бы связать их вместе.
Пусть попялят на дружку «фары».
Постарайтесь держать их так с месяц.
 
 
В каждом деле нужна капля дерзости,
Ну, чтоб жизнь была бывам в радость.
Не достигнуть садисткой свежести,
Не любя страстно делать гадость.
 

Не поступил. Тошно. И стыдно перед родителями. Надо было набрать 15 из 15, а у меня только 12. Возвращаюсь домой.

Дадут ли на следующий год ещё раз попробовать?.. Или заберут в армию?..

* * *

 
Уберите свои датчики!
Что карманите в моём сердце?
«Подъевреивал» я удачу,
А «съевреил» в котёл дверцы.
 

Приехали в село на комбинат провести телефон для директора. Дядя Саша (так я называл старшего надо мной смуглого, высокого, симпатичного монтераеврея) попросил секретаршу-нацменку, которая, приняв его за своего, уже начала с ним заигрывать, сказать, что приехали монтёры, и назвал свою фамилию. Она зашла к директору…

…Вышла оттуда с надменным лицом и произнесла:

– Директор сказал, что сегодня не надо, а завтра пусть пришлют кого-нибудь другого.

Вышли на улицу – по радиоточке Ойстрах играет на скрипке. Дядя Саша говорит:

– Вот умел бы ты так на скрипке играть – не работал бы монтёром. Жлобство, пьянь, похабщина.

На следующий день еду в то же село с другим старшим. Он, дыша на меня перегаром, цедит:

– Что не пустили его? Чтоб знал, как дурить нас, православных. Правильно?..

Вернулись из села, а во дворе управления стоит жена «телеграфного столба» и жалостливым голосом мне:

– Синок, цеж воно… на вашому жидивському кладбыщи… багато памъятныкив побилы».

Вновь плацкарта в Ленинград. Только успел отвертеться от советской армии – израильская преподнесла сюрприз. С одной стороны приятно: за шесть дней размолотили кучу арабских армий. А с другой – теперь опять, наверное, фиг поступишь в институт.

Поступил всё же! Правда, если б не лучеглазая красавица, Марина, то сейчас было бы неизвестно: устная физика – 5, устная математика – 5, а в письменной математике – решил все задания правильно, но в последнем, когда отпущенное время уже закончилось, я впопыхах написал неправильный ответ.

Однако теперь поступил наверняка: простили ошибку!

До сих пор я думал, что еврейки не бывает красавицами: слишком умные… Ан нет! В ней – и то, и другое.

И бывают, видимо, также еврейки с тем, но без другого… Или без того и без другого…

* * *

 
Волны задницей прибоя
Давят зыбкость берегов.
Солнце раскалённо воет,
Тучку светом проколов.
 
 
И застывшим коромыслом
Жрёт сверкающую синь
Ослепительная птица…
Жизнь – борьба, куда ни кинь.
 

Опять общежитие. Опять четверо. «Старик» – двадцативосьмилетний студент, любящий выпить и «вслепую» легко выигрывающий у меня в шахматы, хотя я считал, что играю неплохо. Коля – не по годам задумчив. Основное положение – горизонтальное. Особенно, перед экзаменами, которые, по его мнению, нужно переждать, как пережидают осень или зиму. Толик – умён, высок, замкнут, с затаённым желанием «пробиться». Может на спор съесть за один присест девять эклеров. Ия – неруссконосый еврей, у которого, как выяснилось из походов на «подкормку» к родителям Марины, от смущения пропадают все мысли, и начинает жутко бурчать в животе (до такой степени, что однажды дядя Миля, отец Марины, подмигнув Марининой маме, тёте Зине, повёл меня прямо из-за стола в туалет).

Ночью приходили две проститутки. Одна подошла к Старику, а другая ко мне, стащила с меня одеяло и спросила, как меня зовут. У меня страшно забурчало в животе…

Потом Старик выяснил, что они ошиблись дверью: их пригласил Славик, красавец, сексуальная гордость института, владевший папой – секретарём обкома в Белоруссии.

Старик пошёл их проводить и заодно, может, выпить. Утром он рассказывал, что «девочки» подрались из-за того, кто будет спать со Славиком, а кто с ним, Стариком. В результате обе спали со Славиком и остались довольны.

Подружился с Димкой из нашей группы. У него мускулатура, как у Тарзана. Качается штангой. Полощет нос солью. Говорит, что в детстве был очень хилым. Иногда подрабатывает тем, что достаёт на спор задницей потолок в узком коридоре общежития.

Сошлись на том, что оба любим пофилософствовать.

 

Родителям

Всё в порядке, мои дорогие.
Дождь всё также стучит мне в окно,
И его косолапые ливни
Нашептали мне это письмо.
 
 
Разве мало на свете печалей?
Разве мало их было у вас?
Что ещё бы вы мне рассказали?
Что ещё бы спросить мне у вас?
 
 
О себе и писать-то противно.
Я всё так же здоров и умён.
Поглощаю в обед витамины,
Зубы чищу всегда перед сном.
 
 
А у вас как? Всё так же тоскливо?
Тяжело и вставать, и уснуть?
И купаться опять без отлива?
И смотреть кинескопную муть?
 
 
«Старичочки» мои золотые,
Я-то думал, что всем помогу.
Я ведь думал, что всех осчастливлю.
А выходит – я лгу, просто лгу.
 
 
Ну да ладно, всего не распишешь.
До свиданья, знакомым «привiт».
Помогай им, сестрёнушка. Слышишь?
 Всех целую. Ваш сын, Леонид.
 

 

Автопортрет

Глаза, как у коровы…
Седые кудрева…
Так организм здоровый…
Вот разве голова?..
 

В голове муравейник: раньше науки разделялись. Понятно было, где математика, где физика, где химия.

Углубляясь-расширяясь в своих познаниях, я не мог понять умнею я или глупею.

Химия, внедряясь в электронные оболочки атомов, превращалась в физику; физика, заполучив теорию относительности, вместе с пространством принимала облик геометрии-математики, которая симметрией, экспериментами теории вероятностей, выводом законов сохранения, опять становилась физикой, уже неотличимой (со своими квантами, элементарными частицами и причастностью к космологии) от философии.

Непонятно было, где кончается физика и химия и начинается биология. Где кончается биология и начинается история.

* * *

 
Кто пуст, тому в толпе привольно:
С толпы по слову – мозги полны.
 

* * *

 
В познании горе? Счастье в неведеньи?
Угрюмым кажется нам мир,
когда простейшее явленье
Доводит нас до утомленья.
 

* * *

 
Друзья, скажу вам кратко я:
«Кто травит речи сладкие
И рвёт слонов в словесной муке,
На деле убивает муху».
 

* * *

 
Великий Гейне, хворост строф
Подкинь мне. (Полных тайной грусти).
Я из него нажгу костров,
И ангел в рай меня пропустит.
 

* * *

 
Бойтесь, бойтесь скуки:
Тихонькая жуть
Соблазняет, сука,
Заживоуснуть.
 

Старик «вылетел» со второго курса и скрылся в извилинах Дальнего Востока. Коля дотянул до четвёртого. Толик и я пока задержались.

Надя сказала, что если бы я не был «такой хороший парень», то не дала бы себя целовать, и уж тем более в обнажённые груди.

Когда же разговаривая шли по лестнице в общежитии, я сказал (по поводу покупки шпаргалок), что жалко выбрасывать деньги на такую ерунду. Она в ответ засмеялась:

– Ну ты прямо как жид. Терпеть-ненавижу.

Я остановился и спросил:

– Что?

Надя встрепенулась и покраснела:

– Ой, извини. Я забыла. У моей сестры муж – полуеврей, и ничего – хороший человек.

Выявил ещё два своих недостатка: если не выучу по нотам, то часто неправильно пою мелодию, а когда кушаю – из носа течёт (короткое замыкание что ли в голове между слюнявым и сопливым нервами?). Оба Надя мне подметила: «Ой, ты же фальшивишь». Ив тот же день: «Ты всегда шмыгаешь носом, когда кушаешь».

Сегодня Джон приходил. Он учится тоже в Ленинграде. Потом Надя мне сказала, что Джон «шикарный парень».

А про Вову она заметила, что «он ей очень, ну просто очень, нравится». Интересно, к какой категории он относится: сексапильной, хорошей или шикарной.

Оказалось, что Вова – «симпатичный парень». Итак, я теперь знаю такие градации мужских достоинств: сексапильный мужик, хороший парень, шикарный парень, симпатичный парень и хороший человекоеврей.

* * *

 
Обожди, я тебе отомщу.
Научусь только вот не любить.
Научусь только вот не жить
И мученья в пустяк превращу.
 
 
Я пойду пожалуюсь морю.
Причешу его серую гриву.
Нагрублю животу его с горя.
Нахлестаюсь прибоя-пива.
 
 
А потом забалдевшийи синий,
Под ракушечий хруст кудрявый,
Буду хлопать по спинам дельфинов,
Буду в солнце глядеть, шалаву.
 

* * *

 
Когда осенний небосвод
Устало чертят листьев длани,
Душа взволнованно бредёт
По улочкам воспоминаний.
 
 
За поворотом дом мой, кров.
В нём грусти, и веселья даты.
На клумбе с надписью «Любовь»
Прочту всех глупостей цитаты.
 
 
Брожу по лужам простоты,
По кирпичам непониманий.
Вот бочка: в ней мои мечты.
Открыл – и поминай как звали.
 
 
Когда очнусь, – облезлый клён
Кивает в такт дождю и веку.
Как будто понял странный «сон»
И всё прощает человеку.
 

* * *

 
Не всё ли равно вам? Из праха ведь вы.
Сегодня вы живы, а завтра – увы.
Сегодня вас греют любовью и лаской,
А завтра убьют равнодушия маской.
 

* * *

 
Сбывается пророчество:
Стучат, стучат колёса,
Я еду в одиночество,
И жизнь мою заносит
Останками несбывшихся надежд
и упований,
Обломками разбившихся каравелл
мечтаний.
 

Перешёл в другую комнату. Теперь нас три с половиной еврея: я, Люсик, Илья и колоритный Саша, то ли узбекский еврей, то ли еврейский узбек из Бухары, который если чему-нибудь удивляется, то говорит гортанно:

– Э!.. – и надолго замолкает.

Люсик и Илья из одного местечка. Люсик рассказывает, что в детстве не говорил на русском – только на идиш и на украинском. Он не любит евреефобов, но и сам не евреефил, посему часто предупреждает меня:

– Евреи – плохой народ.

Илья любит искусство и умеет усыпать почти мгновенно после принятия горизонтального положения, не договорив начатой фразы. Несмотря на всё, обладает хорошей памятью.

Уже привык, что границы между науками расплывчаты и условны. И уже спокойно отношусь к тому, что для оценки всех моих высказываний достаточно нуля или единицы Булевой алгебры. Что куб памяти электронной вычислительной машины совсем не похож на выкорчеванный мозг.

И даже к тому, что мы расстались… Видимо, «хороший парень» и «хороший» человекоеврей не чета просто «симпатичному парню».

* * *

 
В твоих глазах я прочитал разлуку.
«Прощай! – но говорю в закрывшуюся
дверь. —
Благодарю тебя! И вот такая штука:
Был я несчастлив – счастливя теперь».
 

Итоговые оценки получились вполне приличные. Только коммунизм у меня получился не совсем научный. И, видимо, как следствие, политэкономия. Это логично. Но как связаны с коммунизмом теория механизмов и теоретическая электротехника?.. Пока не знаю… Теперь дипломная работа.

Этот руководитель моей дипломной работы с блудливой фамилией или ничего не знает, или не хочет знать: даже литературу не сказал, где достать. Почти ничего не могу найти по этой теме. Изобретаю сам.

Сейчас, когда я уже получил тройку по дипломной работе и увидел ухмылку моего руководителя, до меня дошло: мои итоговые оценки были настолько неплохие, что, если бы я получил пятёрку по дипломной работе, то меня, еврея, не ленинградца, пришлось бы оставить (при распределении на работу) в Ленинграде: спрос был велик.

Унизительно. Но главное, опять стыдно перед родителями, перед дядей Милей, перед тётей Зиной, Мариной, Витей и, вообще, перед всеми: умный-умный – и обкакался… Скажу, что четвёрка… А может – не умный?..

На комиссию по распределению пошёл в старой, рваной футболке. В знак протеста.

Та, с которой я расстался, увидев меня, только и произнесла:

– Ты чего?!.. Комиссия тоже удивилась, но «сделала вид». В итоге получился Ярославль.

Люсику же присудили Тамбов, а Илье – Владимир.

Военную практику на кораблях отменили. Осталась просто практика. Мою спиртом накопители на магнитных лентах и ничего не понимаю в мигающих лампочках вычислительного центра завода. Но зато есмь провожаемый уважительными взглядами работников, когда везу бутыль со спиртом со склада.

Чтобы не отупеть, начал читать книгу об алгоритмах и рекурсивных функциях. Так я кажусь себе умнее: если уж ни фига не понимать, то хотя бы на более высокомуровне.

Практика закончилась. Я вновь в Ленинграде. Получаю дипломные «корочки».

Выпускная вечеринка. От Кати исходил такой аромат, смешанный с грустью расставания, что я поцеловал её в губы. Она ответила… Кое-кто смотрел на нас завистливым взглядом.

* * *

 
Еврей ли тебе половина?
Катя-Катюша, прости!
Не отыскать славянина
На захмелевшей Руси?
 
 
Что ты нашла в этих грустных
Карих семитских глазах?
Римскую месть захолустью
И унижения страх?
 
 
Уж не снести мне вторично
Эту любовь-нелюбовь.
Искариотова притча
Завтра помянется вновь?..
 
 
Снова появятся толпы,
Грустно бредущих людей,
Газовой камеры сопла,
Крики – и плачи детей?..
 
 
Вечное это скитание
Не для того ли дано,
Чтоб не забыли страдания?..
Впрочем… То было давно.
 

Странно. Евреефобии «достаточное количество», жлобства – тоже, рожи краснопьяные «цветут» в метро, и на улицах сыро, холодно, иногда грязно. Но расставаться с Ленинградом тяжело. Ощущение, что был долго знаком с красивой женщиной, сквозь грязные лохмотья которой просвечивал стройный силуэт…

Теперь по этапу. В Ярославль.

Перед обитыми оцинкованным железом дверями отдела кадров круто развернулся и пошёл сел на пыльной обочине напротив завода. Чего я испугался, ведь был уже здесь на практике?.. Просто понимал, что студенческие годы закончились, и не мог в это поверить…

Потом всё же зашёл…

…Прощай, Свобода!..

Работаю инженером, то есть опять же: мою спиртом накопители. Удивительным образом соседи по комнате в заводском общежитии напоминают Старика и Колю: один – умница-алкоголик, другой – не в меру задумчив. Может, просто вероятность велика?..

Переписываемся стихами с Мариной. Она ещё и неплохо сочиняет.

Приехала сестра и весьма полная, глазастая молодая еврейка с лицом «луны на небосклоне». Мне стало грустно: жалко их – вдруг замуж не выйдут?

Договорились с этой глазастой переписываться.

* * *

 
Два чувства знаю я: иронию и жалость.
Союз их странный, оказалось,
Родит в мозгу нелепейшие слухи,
Что близок, криво шкандыбаясь,
Незрим, но верен миг разлуки.
 

 

Драма в двух действиях

Действие первое.
Он:
Грей плыл к Ассоль,
Как вдруг Нептун надул щеку,
Икнул, ругнулся,
Сел, поудобней развернулся…
И понеслась…
Так лист осенний кружит вальс,
И даже Архимед не скажет,
Где этот лист на землю ляжет.
 
 
Действие второе.
Она:
Ассоль ждала, лишилась снов
И думала, гоняя женихов, кляня стихию:
«Не все дождутся Алых Парусов,
Но синие – ведь тоже неплохие?».
 

И прекратилась одна переписка.

И началась другая.

И договорились встретиться вновь, но в Ленинграде.

И Димка спросил:

– Ты хорошо подумал?

И я ответил:

– Да.

И была помолвка.

И учила меня танцевать вальс Лена с глазами цвета дыма.

И была опять война в Израиле.

И была свадьба.

И поехали жить в Ярославль.

И жили там.

И уехали оттуда.

И прошёл год.

 

Годовщина

Давай-ка прикинем, давай-ка припомним,
Как прожили жизнь мы семьёю своей.
Любили. Любили?.. Кутили?.. Кутили.
Квартиры меняли, как цыган коней.
 
 
Прописку и мясо искали подолгу.
В театры ходили и писем ждали.
Шутили?.. Шутили. Грустили?..
Забыли. Выходит, что жили мы, как короли.
 
 
Ну что ж, коли так, то пусть будет не хуже
Нам в новых, идущих навстречу годах!
Открыли?.. Открыли. Налили?.. Налили.
Так выпьем, чтоб было всё именно так.
 

И прошло ещё время.

И жили в Аккермане на съёмных квартирах.

И работал я инженером.

И никак не мог понять инженер чего я.

И искал я другую работу.

И устроился на строящийся завод.

И был там тоже инженером.

И родился сын.

И назвали его Михаил.

И ещё называли его: Мишутка, Мишушка, Мишулька, Мишулик, Махрютка, Мышастик, Маняшка, Масик, Масюха, Мышонок, Гайгайгаечка, Мишунтик-Кузюнтик, Мишулька-Кузюлька, Букалка, Масёныш, Махрюшка, Махрюнтик, Малыш, Малышик, Масёнок, Зайчонок, Зайчуха, Лапушка, Цыплёнок, Геракл; Граф де ля Пись де ля Пук де ля Как Герцог Нарыгай-Навоняйский; Писюшка, Кузёныш, Волосатик, Мальчишечка, Солнышко, Черноглазик, Глазастик, Чмокалка, Глупыш, Роднулька, Лягушонок, Человечек, Моё родное Существо, Мой родной Мальчик, Маленький мой, Сыночка…

И стал повелевать он сердцем моим, и умудрил его.

В 9 часов 40 минут 7 июля 1976 года. Вот когда родился этот человечек. Вес – 3100 грамм. Рост – 50 сантиметров.

Утром я пришёл в роддом и услышал:

– Ваша жена – уже нормально, а ребёнок выживет или нет – не знаем.

Мир стал чёрным. Нет! Не может быть! Как же это?! Я ведь шёл сюда с надеждой на счастливую весть!

Вчера вечером я отвёл жену в роддом, так как уже прошли все сроки. У неё были сильные отёки и другие проблемы, но я верил, что всё обойдётся.

Не обошлось. Видимо, мало было войны-блокады, папиного протеза, маминой неподвижности в кресле, бесплодных моих попыток им помочь с помощью заменяющих тело механизмов, еврейского унижения и унижения от осознания всё возрастающего комплекса своих недостатков. Нужно было что-то более убедительное.

 

Диалог

– Суета… суета одолела тебя.
Вот и всё: этот Круг завершается.
– Я хотел быпокой.
– Новый Круг, дорогой.
Это всё, что тебе причитается.
– Но когда же и где, отчего же и чем
Завершится моё наказание? —
Лишь молчанье в ответ…
Верно, это был бред…
Не стена – бесконечностьмолчания…
 

Приходили подробности со знакомыми и неизвестными сжимающими сердце словами: белая асфиксия, вакуум, тугое обвитие пуповины (еле сняли), нарушение мозгового кровообращения третьей степени, пневмония, тетрапарез, 20–40 (60) минут не дышал, нет (слабый) сосательного рефлекса, судороги, внутричерепное кровоизлияние.

Дома, оставаясь один, я метался от глубокого пессимизма к слабому оптимизму и от обоих – к неизвестности. Будет ли Малыш жить? Если да, то будет ли здоров? Если нет, то будет ли ходить, не будет ли полным инвалидом, и если не будет ходить или будет полным инвалидом, то будет ли всё это понимать?..

И лишь только одно я уже знал наверняка: эту кроху я люблю-жалею и, пока я жив, никогда, ни за что не смогу его покинуть.

Мишутке становилось то лучше, то хуже (хуже – по странному совпадению – всегда после приезда в роддом тёщи).

Через 14 дней, после очередного ухудшения, Мишульку с женой отправили в Одессу, в областную больницу (вот деление патологии новорождённых).

Круги продолжались: это была та самая больница, где лежала мама, где её забыли под рентгеновским аппаратом (врач сказал: «Можете подавать на нас в суд»), откуда она приехала полумёртвой лежачей и уже больше никогда не смогла ходить.

Я ехал вместе с ними и только теперь впервые увидел Мишушку.

Маленькое существо спало, чмокало губками и дышало кислородом из подушки. Чёрные бровки, верхняя губка выступает над нижней – вот и всё, что я запомнил с того времени.

И ещё жалость. Безмерную жалость-любовь, которая звенит во мне и до сегодняшнего часа, когда я пишу эти строки.

Потянулись горестно-длинные дни, в которые, приехав в больницу или позвонив по телефону, яс пульсирующим сердцем ждал, что скажет мне жена.

Тёща с какой-то ещё родственницей повадилась тоже ездить в Одессу.

Мишулику опять становилось то хуже (в том числе, из-за вспышек пневмонии), то лучше.

Иногда я слышал, как он плачет: басом, словно медвежонок.

В один из дней врач сказал, что нужна моя кровь, чтобы перелить Мишуньке. Я опять увидел моего сына: чёрную головку, бледное личико. Мой Человечек плакал: ему было больно, так как переливали в вену его височка мою кровь.

Сердце вновь разрывалось от любви-жалости. Слишком часто и слишком рано моему мальчику было так ужасно больно.

Бывая в этой больнице, я узнавал от жены о страданиях и смертях других детей, так же или по-другому больных.

Душа наполнялась горечью. Я не знал, что так много и так часто страдают дети.

После переливания крови Мишунтику стало лучше. Его посмотрел невропатолог и поставил диагноз: паралич всех четырёх конечностей. Говоря мне это, жена заплакала, а у меня в очередной раз заледенило душу.

Я не знаю – есть ли Рай, но Ад, безусловно, есть. Это та ирреальная реальность, в которой я «имею счастье иметь несчастье» жить. Правда, некоторые и даже очень-очень неглупые, вплоть до гениальности, люди считают, что жизнь – это прекрасный подарок.

Но ведь иногда то, что у одних вызывает боль, другим – приносит наслаждение.

Тост

(По мотивам произведений Омара Хайяма, Льва Толстого и кинофильма «Кавказская пленница»)

Будь весел!

Этот мерзкий мир —

лишь сна короткий бег.

Настанет смерти день —

проснёшься, человек.

Как хорошо, что не рождаются навечно!

Какое счастье, что живём короткий век!

Так випьем же за то, чтобы, не дай Бог, не

нашли средство для продления жизни!

* * *

 
В дебрях усталости вязнет наш ангел
раскаянья.
О безысходность усилий бьётся со стоном
душа.
Где же вы? Где же Ты? Суд и Мессия
страдания.
Явишься ль, Боже, скалы сомненья
круша?
 
 
Но вращаешь рулетку
Ты
Непоспешно.
И, видать, не дождёмся
 Их,
Что потешно.
 

* * *

 
Боже! Сколько сказано слов!
Сколько спето!
Но кому, для чего, почему?..
Ты Молчун: не даёшь никакого ответа…
И не дашь?.. Никогда?.. Ни за что?..
Никому?..
 

* * *

 
Всё сказано уже. Добавить невозможно.
Когда покажется, – родил ты
новость-мысль,
Со стула встань, оденься осторожно
И к психиатру обратись.
 

Наконец настал день (24.08.1976 года), когда Малышика выписали из больницы, и мы приехали домой.

Махрюнтик очень плохо спал, нервничал: сопел носом и делал плавающие движения руками. Мы по ночам и днём качали его на руках. Давали ему бром, глютаминовую кислоту. Я видел, что Черноглазик очень болен, но верил, что теперь, когда он дома, и мы будем лечить его, ему будет становиться лучше и лучше. Он ел очень мало: ему было тяжело глотать (паралич горла), часто срыгивал, рвал, и, из-за всего этого, плохо набирал вес.

Когда мы начали его подкармливать (с трёх месяцев) молочными смесями, Маняшка немного поправился. Личико у него стало кругленькое, даже щёчки появились, хотя тельце худенькое оставалось (гипотрофия второй степени).

Фигурка же у Мишутки красивая, чисто мужская: таз узкий, плечи широкие, всё пропорциональное. Спинка и ручки волосатенькие (таким и родился).

Вот и теперь, когда я, наконец, нашёл время описать всё, что произошло, мы продолжаем лечить Мишульку.