Текст книги "Славяно-русские древности в «Слове о полке Игореве» и «небесное» государство Платона"

Глава 3
СОВОКУПНОСТЬ ОКРУЖАЮЩИХ О́ЛЬГОВИЧЕЙ УБЕЖДЕНИЙ, КАК МОДЕЛЬ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, ПОМЕШАЛА ИМ СТАТЬ МОНАРХАМИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ

Олег одарен был красотой, как и его брат Глеб и его дядя Изяслав (Словарь, 1793. С. 137; Шахматов, 1916. С. 253, 256). По происхождению он славяно-рус с коренным значением второй части этого термина; представитель активного, организующего меньшинства, и не только по происхождению, а именно в силу психофизической своей природы он «глава или главнейший», «наилучший», – таково значение самого слова рос (Об управлении, 1991. С. 296).

Жестокость, храбрость и достоинство отличали весь род О́льговичей. Киевляне ненавидели их и называли врагами Мономахова рода. О́льговичи не находили удовлетворения в том, чтобы думать и поступать как все. По отцу Олег прибалтийский славянин Рюрикович, седьмое колено от Рюрика, а его матерью была немка, бабка – шведка, а прабабка – дочь «варяга», прибалтийского славянина Рогволода, Рогнеда-«Горислава» (Топоров, 1988. С. 26, № 31). Автор «Слова о полку Игореве» говорит об Олеге, что он мечем крамолу ковал. И его сын Всеволод-Кирилл в 1139 г. мечем утвердился на киевском престоле.

В усыпальнице О́льговичей на окраине древнего Киева, в Дорогожичах, в Кирилловской церкви, в центральном нефе изображен, как предполагают, основатель церкви Всеволод-Кирилл. Ростовая фигура богатырского склада, в горделивой позе, с рукой на правом бедре, левой придерживает щит. В парадной княжеской одежде, стянутый сухожильями, как целительный лист подорожника, – О́льгович. Рука Всеволода на бедре напоминает позу воина-всадника, поражающего копьем змея, на шиферной плите XI в. из Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве, – жест достоинства и уверенности (Заповедник, 1984. С. 160, 197). Великим и грозным назвал наш автор Святослава III, Олегова внука, героя «Слова о полку Игореве». О других внуках Олега, Игоре и Всеволоде, автор сказал, что их храбрые сердца из крепкого харалуга, священной стали, скованы, а в заносчивости и отваге, «в буести», закалены. Правнук Олега Владимир, сын Игоря, заняв галицкий престол, пытался истребить весь род своего предшественника, галицкого князя Романа. Брат Владимира, Роман, занял тогда звенигородский престол. И чтобы обезопасить себя от местного боярства, «Игоревичи сговорились против галицких бояр, как бы их истребить… всего было убито пятьсот человек, а другие разбежались», – сообщает Галицко-Волынская летопись (ПЛДР, 1981. XIII в. С. 239, 243 и след.). Вскоре оба брата попали к венграм в плен и по требованию галицких бояр были повешены.

Страшны и дивны (горды и славны) были Ульговичи, но монархами не стали. Помешали обстоятельства, но обстоятельства в данном случае – это русское общество второй половины XI – до начала XIII в. и совокупность окружающих О́льговичей убеждений. Недаром в 1142 г., когда убит был киевлянами Игорь, сын Олега, киевские бояре и дружинники говорили Изяславу, великому князю Киевскому, который по сговору с киевлянами изгнал Игоря из Киева, чтобы он (Изяслав) не имел веры О́льговичам и в путь с ними не ходил, а если нужно, то они на О́льговичей и с детьми пойдут. Ненависть к избранному меньшинству и к представителям результата вообще, – в конечном счете ненависть к наследственной власти и к государству. Данный подход позволяет нам привести сообщение летописи о знамении, случившемся в год смерти Игоря (1202), героя «Слова о полку Игореве», последнего из О́льговичей, который замышлял крупные перемены в Русской земле (отвоевание у половцев древних русских земель и свое главенство в Русской земле). «Знамение было в пятый час ночи, и потекло небо все, и было красно, на земле же, и по домам, и на снегу виделась как будто кровь пролитая, и многие с небес звезды отторгались». И еще один «мистический» факт, имеющийся в нашем распоряжении. Есть возможность настаивать на том, что благодаря О́льговичам Москва вошла в историческое письменное бытие. В 1147 г. Юрий Долгорукий дал роскошный пир в Москве, в одном из своих сел, в честь Святослава О́льговича, отца Игоря. Это и послужило поводом летописцу сделать запись о Москве. И с этого года, как известно, ведется отсчет существования Москвы, со временем ставшей «главою обширнейшей монархии в свете» (Н. Карамзин).

Глава 4
УМЕНИЕ ПОСТАВИТЬ ВНИМАНИЕ КНЯЗЕЙ И БОЯР В ПОДЧИНЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К ИСТОРИЧЕСКИМ И СОВРЕМЕННЫМ ФАКТАМ БЫЛО СВОЙСТВЕННО В ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕТВЕРТИ XII в. ПРЕДСТАВИТЕЛЯМ ЦЕРКВИ И МОНАСТЫРЕЙ

По мысли автора «Слова о полку Игореве», русские должны дорожить своей честью крещеного народа и стремиться к успехам христианской системы идей. Проповедь «русской идеи» увязана с образом действий первых князей, первого среди них – Владимира Святославича. Эти князья расширяли территорию государства, покоряя и христианизируя окрестные племена язычников, но прежде всего укрепляли христианские нормы в среде своего народа. Но такие действия, мы знаем, в первую очередь должны быть одобрены Церковью, потому что воинствующая Церковь, как преодоление языческого прошлого, была современной идеей для Средневековья, как на Западе, так и на Руси.

С идеей воинствующей Церкви хорошо согласуется тот факт, что поход на половцев в 1185 г. в марте, во главе с великим князем Киевским Святославом Всеволодовичем, был предпринят по инициативе Церкви. Хотя Киевский митрополит учитывал просьбу византийского императора Андроника Комнина, умолявшего киевских князей предпринять половецкий поход (Пашуто, 1968. С. 200). В этом походе Игорь не смог принять участие из-за распутицы, а его поход в конце апреля следует считать продолжением мартовского. У нас нет надобности доказывать, что Всеволод, брат Игоря, произнес свою известную фразу, обращаясь к Игорю: «Седлай, брат, своих борзых коней, а мои тебе готовы, оседланы у Курска», – произнес не у р. Оскола, как принято считать, где Игорь ожидал войско Всеволода, но на совещании в Переяславле Южном, на левом берегу Днепра. Ибо зачем Игорю седлать коней, когда он ждет Всеволода у р. Оскола на оседланных конях, а кони Всеволода, оказывается, всё ещё под Курском, когда он произносит свою фразу о полной своей готовности выступить в поход, – дело в том, что перед выступлением в поход князья совещались в Переяславле, как упомянуто об этом в Лаврентьевской летописи (ПЛДР, 1980. С. 366). И не надо сомневаться, что совещание проходило по благословению или даже в присутствии представителей духовенства. В летописях мы постоянно сталкиваемся с подобными фактами, так как это было проявлением христианского сознания князей. В 1096 г. Новгородский князь Мстислав, упреждая захват Новгорода Олегом Святославичем, одержал победу над ним, и произошло это, пишет летописец, «молитвами преподобного епископа Никиты». О великом князе Киевском Святополке в 1107 г. тот же летописец сообщает, что Святополк имел такой обычай: если шел на войну или еще куда, то приходил в Киево-Печерский монастырь поклониться гробу Феодосиеву и молитву брал у игумена, тогда только шел в путь свой. В 1111 г. Владимир Мономах на Дону одержал крупнейшую победу над половцами. Перед сражением впереди полков ехали священники, пели тропари и кондаки Кресту Честному и канон Пресвятой Богородице.

Естественно, что после неудачного похода Игоря часть ответственности за воздвигнутое негодование киевлян на О́льговичей Церковь должна была взять на себя и попытаться переломить общественное мнение в пользу О́льговичей. Но это не последняя задача и самого «Слова о полку Игореве». Наблюдательность автора, его исторический и жизненный опыт также ставят проблему о принадлежности автора к священнослужителям. У нас нет надобности отказываться от мысли, что этими качествами мог обладать в то время только христианин-священнослужитель. Дело в том, что умение наблюдать, обладание историческим и жизненным опытом, а также умение поставить внимание князей и бояр в подчиненное положение к историческим и современным фактам, сделать правильные выводы о причинах бедствий на Руси, что в свою очередь равнялось обладанию разумом как «плодом опыта ума и любви», – все это совершенно несвойственно было князьям и боярам того времени, исключая редкие личности, как, например, личность Владимира Мономаха.

Если князья, претендуя на владения друг друга, говорили: «То мое, а то – мое же»; если виноватым считался тот, кто в данный момент причинил обиду, за которую обязательно, дескать, нужно было мстить; а если нападали половцы, то считалось, что их подговорил кто-то из обидчиков, то есть длилось языческое разрушение категорий причины и следствия, – то сказать так, как это сказано в «Слове о полку Игореве», что князья сами виноваты в бедах Русской земли, потому что «сами на себе крамолу коваху, а половцы сами (без подстрекательства со стороны, пользуясь неурядицами среди князей) победами нарищуще на Русскую землю», и что тяжко Русской земле без высшего арбитра и защитника низов, тяжко без князя-самодержца («головы»), – так говорила тогда только Церковь. «Услышьте, князья, противящиеся старшей братии и рать воздвигающие и язычников на свою братию возводящие, – пока не обличил вас Бог на Страшном Судище», – говорит автор церковной проповеди «Слово о князьях», современник автора «Слова о полку Игореве» (ПЛДР, 1980. С. 338). И даже не Церковь так говорила, а монастыри, потому что «строй монастыря совпадал со строем развивавшихся (тогда) в Европе монархических систем», потому что «монастыри всегда были друзьями сильной власти, полной покорности» (Розанов, 1990). Наконец всё можно свести к тезису об особом политическом статусе автора в идеологической и политической жизни Киевской Руси.

Современные исследования показали важность монастырского компонента в идеологической и политической жизни Киевской Руси XI–XII вв. Именно в связи с этим возник во второй половине XII в. в Киеве особый институт в форме архимандритии – руководящего монастыря города, и носитель титула архимандрита обладал определенными политическими и административными функциями. Но уже до этого, в конце XI в., епископы и игумены осуществляли демонстративный контроль над князьями, участниками съезда 1096 г., наряду с великокняжеской, боярской аристократией и киевскими горожанами. А «во второй половине XII века, – как уже сказано, – в Киеве утверждается архимандрития: глава Киево-Печерского монастыря получил титул архимандрита Печерского, присваивавшийся настоятелю важнейшего монастыря в городе, обладавшему определенными правами и вне своего монастыря» (Щапов, Соколова, 1988. С. 173–175).

Глава 5
ЛОГИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ, ПОЗВОЛЯЮЩАЯ СКАЗАТЬ НЕЧТО ОПРЕДЕЛЕННОЕ О СОЦИАЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ АВТОРА

Именно в Киево-Печерском монастыре в 80-х гг. XII столетия находился человек, исключительный по своим дарованиям, Василий из Щековиц, – личность достаточно яркая, многогранная и согласованная с выдающимися деятелями русского Средневековья: «сохраняет привычные свойства других явлений, с которыми мы часто встречались» (Лейбниц, 1984. С. 111), ну хотя бы анонимность авторства. Тем более, что произведения государственного и общенационального значения, как, например, произведения Илариона, Кирилла Туровского и другие произведения русской средневековой литературы и живописи – иконопись и фреска, – создания духовных лиц. И предположение об авторстве Василия является наименее противоречивым и в то же время находит больше доказательств, чем все вместе взятые доводы, имеющие хоть какую-то силу, обо всех кандидатах в авторы.

До 1183 г. отношения между митрополитом Киевским и игуменом Киево-Печерского монастыря были натянутыми, после того как в богословском споре о едении мяса в праздники, если они приходились на постные дни, среду или пятницу, Киевский митрополит – грек, настаивавший на постах в праздники, «запретил» игумена Поликарпа, отстаивавшего русскую традицию едения мяса в указанных случаях.

В 1183 г.[81]81
  В Ипатьевской летописи и Киево-Печерском патерике обозначен 6690 (1182) г. «неправильно, так как содержание этой статьи относится к 6691 (1183/4) мартовскому году» (Бережков, 1963. С. 201).


[Закрыть] был уже новый митрополит, Никифор, тоже грек. Но в этом же году, 24 июля, скончался игумен Киево-Печерского монастыря Поликарп, носивший титул архимандрита. Иноки долго не могли выбрать себе игумена. Наконец игумен был избран «чудесным» образом. После долгих споров иноки решили стать на молитву перед иконой Богородицы. И во время их общей молитвы имя нового игумена было «сообщено» каждому в отдельности свыше, Самой Богородицей, как повествует об этом Киево-Печерский Патерик, а также Ипатьевская летопись. «И вот что было удивительным, – сообщает Патерик, – как едиными устами многие сказали: “Пошлем к Василию-попу на Щековицу, чтобы был он нам игуменом и правителем иноческого стада Феодосиевого монастыря Печерского”» (ПЛДР, 1980. С. 621).

В ту же неделю он был пострижен в монахи. И в присутствии епископов и игуменов всех значительных русских монастырей митрополит Никифор поставил его игуменом Киево-Печерского монастыря, также с титулом архимандрита. И во весь период управления Никифора Русской Церковью, а Василия русскими монастырями, в источниках нет сведений о конфликтах между этими двумя лицами. Следовательно, можно предположить их взаимное сотрудничество в идеологической и политической жизни Киевской Руси. Сведения о личности Василия сохранились в Послании к нему выдающегося писателя XII в., епископа Туровского Кирилла, жителя Турово-Пинского княжества. Кирилл называет Василия своим благодетелем и учителем. Он же называет его «воистину славным, великим во всем мире архимандритом», который знает обо всем, и знания его «богоразумные».

Постараемся понять это выражение: «воистину славный, великий во всем мире». Если титул «великий» обозначал игумена, то выражение из Послания Кирилла «воистину славный, великий во всем мире архимандрит» имеет силу доказательства того, что Кирилл подразумевает не титул Василия, а его исключительные качества, благодаря которым он славен не только в киевском мире, но воистину славным, великим был архимандрит во всем, должно быть, русском христианском мире, то есть известен в главных православных центрах России[82]82
  Это мнение высказано С.А. Высоцким, исследователем киевских граффити XI–XVII вв., в личной беседе в 1990 г. в Киеве.


[Закрыть]. Наиболее привлекательные свойства Василия охарактеризованы Кириллом такими словами: «тонкоразумная душа, умом все богодухновенные книги проницающий». Такая способность тонко все понимать, а также осмысливать проницательным умом библейские книги и богословские труды, – эта способность во все времена сочеталась в человеке со словесным дарованием. И косвенные сведения о том, что Василий был искусен в писательских делах, содержатся в конце Послания к нему Кирилла Туровского. Недовольный стилем своего Послания, а точнее – тревожась о том, что стиль его Послания может показаться Василию слабым, он обращается к нему: «…разодрав, брось мои словеса – как паутина, сами раздираются: не могут быть к пользе связаны, не имея власти (силы) Святого Духа…» (Прибавления, 1851. С. 341–357). Бесспорно, это церковная традиция – ставить ни во что свои способности. Однако оценка своего стиля – писательская, и к человеку, не владеющему словом, так не обращаются. Эти заключительные слова Послания Кирилла вызовут еще больший интерес, если мы обратимся к новозаветному учению о дарах Святого Духа. «…Каждому дается проявление Духа на пользу, – сказано апостолом Павлом. – Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания (в славянском тексте “слово разума”)…» (1 Кор. 12, 7–8). Таким образом, мудрость и знания связаны с даром слова. Мудрость и знания предполагают разносторонние дарования в человеке. И Василий не только «умом все богодухновенные книги проницающий», но его «богоразумные» знания обо всем включали и выдающиеся дарования строителя. Об этой его стороне деятельности мы также узнаем из Послания Кирилла. Он говорит, что игумен Феодосий не успел достроить монастырскую церковь Успения Богородицы[83]83
  Успенская церковь была освящена в 1089 г. Однако современные исследователи установили, что южная стена и барабан сложены в технике XII–XIII вв. (время Василия. – Л.Г.). Очевидно переложены. Существует мнение, что и на Щековице церковь построена Василием (Раппопорт, 1982. С. 2; см. также о церкви на Щековице).


[Закрыть]. Василий же не только церковь устроил, но и создал каменную ограду вокруг монастыря. Эта стена считалась выдающимся сооружением, о ней знали современники и долго помнили потомки[84]84
  Практика традиционного сакрального искусства средневековых строителей, кроме всего прочего, предполагает ещё и истинное знание соответствующих традиционных наук (Генон, 1991. С. 55, Примечание № 1).


[Закрыть]. О существовании этой стены знали до XVII в. (Раппопорт, 1982. С. 26. № 34). В Послании Кирилла, как видим, нет прямых сведений, что Василий – выдающийся писатель, хотя о строительных его дарованиях сведения есть. Его Послание – ответ на «грамоту», письмо Василия, в котором тот вопрошает его о великом образе схимы. Но по ответу Кирилла мы также не видим, чтобы и Василий упоминал о писательских достоинствах самого Кирилла, но это не означает, что Василий не знал Кирилла как писателя. Однако для понимания всего дела нет более специальной фразы, связанной с проблемой авторства Василия в Послании Кирилла, чем такие его слова: «Василий, – пишет ему Кирилл, – (ты) вторый Феодосий, игумен Печерский, хотя не по имени, но по делам и вере». – Короче говоря, Василий не второй Феодосий, а человек, совпадающий с Феодосием. Таким образом, Кирилл настаивает на цельности двух лиц по отношению друг к другу, на принципе соответствия. И как бы мы ни были осторожны, сравнивая Феодосия и Василия, но их дела сравнить мы обязаны, потому что только так мы сможем выявить личность того и другого. И еще потому, что сам Кирилл говорит, что оба эти человека сходны по делам своим.

Вот физические дела Феодосия по его Житию, их немного, в отличие от чудес, совершенных им «верою и святостию», но дела эти очень ценны для нашего изыскания. «Блаженный отец наш Феодосий, – сообщает его Житие, – заступался за многих перед судьями и князьями, избавляя их, ибо не смел никто его ослушаться, зная праведность его и святость». – Но если Василий – второй Феодосий, то и он совершал такие же поступки. И Кирилл пишет ему: «Ты в бельцах (когда был священником на Щековице. – Л. Г.) и в иночестве (будучи игуменом Киево-Печерского монастыря. – Л. Г.) вел жизнь богоугодную и душеполезную». – Таков, видимо, отголосок дел милосердия и заступничества Василия за обижаемых.

А вот другого рода дела Феодосия. Задумал он перенести монастырь на новое место и построить большую каменную церковь, «и сам блаженный Феодосий каждый день трудился с братией, возводя храм», по словам Жития. Но Василий, как мы знаем, тоже строил и, несомненно, сам трудился с братией на строительстве каменной ограды вокруг монастыря. И в этом деле Василий оказался даже более Феодосия «возвеличенный Христом»: ибо Феодосий, начав строить церковь, скончался, пишет Кирилл, «тебе же даровал Бог не только церковь устроить, но и создать каменную ограду вокруг Лавры». Однако общественно-политический поступок Феодосия, его гнев на Святослава Ярославича, представлен как одно из главных дел в его Житии: тогда его поучения «Святым Духом кипели в устах его» (ПЛДР, 1978. С. 305–391).

В то время князья Ярославичи, Святослав и Всеволод, изгнав своего старшего брата Изяслава из Киева, пригласили Феодосия через посланного на обед к себе. Феодосий ответил, что «не прикоснется к яствам, пропитанным кровью убиенных». Долго еще укорял он их и велел передать его слова князьям. Те не вняли ему, поднялись еще раз на брата и совсем изгнали его из Русской земли, и Святослав сел на великокняжеский стол в Киеве. Феодосий стал укорять князя, посылая ему письма и осуждая его поступок перед вельможами, приходившими в монастырь, и настаивал, чтобы его слова передавали князю. Святослав не уступал. Тогда Феодосий создал целое литературное произведение: написал Святославу огромное послание, «епистолию велику зело», в которой, привлекая обширный исторический материал, а также в притчах обличал Святослава как притеснителя, убийцу и братоненавистника. «Когда же прочел князь это послание, – говорится в Житии Феодосия, – то пришел в ярость и, словно лев, рыкнув на праведного, швырнул письмо его на землю». Святослав пригрозил Феодосию заточением и смертью. Феодосий отвечал, что готов принять смерть, и по-прежнему обличал его, а затем начал со слезами уже умолять князя, чтобы вернул брату Киев. Святослав остался при своем: Киев брату не отдал. В наступившем затишье князь посетил Феодосия в монастыре, и тот перед князем, боярами и монастырской братией положил завет будущим игуменам Печерским: «подобает нам обличать вас (князей. – Л. Г.) и поучать о спасении души. А вам следует выслушивать это». Борьба с князем, видимо, подорвала силы Феодосия, потому что неоднократно собирался он, уйдя куда-нибудь, скрыться от всех в неизвестном месте и жить один. Однако уступил мольбам князя, вельмож и монастырской братии.

Василий должен был совершить равноценные дела в идеологической и политической жизни Киева, иначе не могло быть впечатляющего совпадения с Феодосием. Он должен был, исполняя завет Феодосия, выступить с обличением князей за идейные шатания и междоусобицы, а также слезно умолять их вступиться за землю Русскую, защитив ее от половецкого нарыскивания. Но как раз автор «Слова о полку Игореве» и выступает с обличением князей, он же призывает их к защите Русской земли. А если Василий и автор «Слова о полку Игореве» одно и то же лицо, то он взвалил на себя нешуточное бремя: вступился за ненавистных киевлянам О́льговичей, при этом неодобрительно отозвался о Владимире Мономахе, что он не пресекал междоусобных войн Олега Святославича («Гориславича»), не желая слышать призывов князей выступить на борьбу с ним («по вся утра уши закладаша»); а также обличил Давида Ростиславича, брата Рюрика Ростиславича, соправителя великого князя Киевского Святослава Всеволодовича, за его предательский шаг, когда он отказался помочь осажденному половцами в Переяславле князю Владимиру, когда прервал поход своих войск в составе полков Рюрика и Святослава и ушел на Дунай: «розино ся им хоботы пашут, копия поют на Дунае» – «розно им хоботы полотнищ реют, копья (Давида) поют на Дунае». Такое поведение Василия и его дела были единственным условием, при котором Кирилл мог сказать ему: (ты) «второй Феодосий, игумен Печерский… по делам» (своим).