Текст книги "Бесполезная классика. Почему художественная литература лучше учебников по управлению"

Глава 3
Фильм «Успех»: менеджмент на грани фола

До чего же вы скучный человек. Я тут с вами говорю о высоких материях, о работе, о роли. А вы о чем?

Всякий нормальный руководитель радуется возможности подобрать команду с нуля. Таким образом ему легче найти людей, соответствующих его требованиям и представлениям. А вот начало работы с уже устоявшимся коллективом – это всегда стресс. Причем для обеих сторон – и для коллектива, и для руководителя (особенно начинающего).

Такая ситуация заставляет искать ответы на вечные управленческие вопросы. Как выстраивать отношения, где ставить границы и как их оберегать? Что важнее – человек или функция, хорошие отношения или результат? Извлечение человека из зоны комфорта – это манипуляция или предоставленная ему возможность раскрыть потенциал? Где грань между профессионалом и хорошим человеком? Нужна ли начальнику популярность в коллективе и что должен сделать сотрудник, чтобы его ценил руководитель?

Снятый во времена Советского Союза фильм «Успех» как раз об этом. Молодой столичный режиссер Геннадий Фетисов приезжает в провинциальный театр, чтобы поставить спектакль. Ему, в общем-то, там мало кто рад, как и всякому «варягу». Актерский коллектив, как это бывает обычно, встречает нового руководителя настороженно. Труппа уже давно сформирована, отношения и связи вполне устоялись, а появление нового режиссера, да еще из Москвы, грозит потрясением основ. Для Фетисова, которого играет Леонид Филатов, постановка имеет большое значение. Он приехал в провинцию не по зову сердца – в Москве его по каким-то причинам уволили из театра, параллельно он пережил развод. Постановка «Чайки» Чехова для него шанс доказать всем и прежде всего самому себе, что он чего-то стоит. Но, как выясняется по ходу фильма, им движет не только это – он страстно влюблен и в Чехова, и в пьесу.

Выбор средств и инструментов у Фетисова невелик: у него есть только то, что есть, – небольшая труппа, на состав которой всерьез повлиять невозможно, – других актеров для него в этом городе нет.

В конце концов ему все удается – коллектив театра признает его таланты, спектакль имеет громкий успех. Проводить Фетисова на вокзал пришли не все актеры, но в глазах тех, кто пришел, можно увидеть уважение, благодарность, сожаление от того, что этот человек их покидает. Каким образом режиссер (читай: руководитель) смог приручить команду, достичь своей цели и заслужить такое отношение, мы и постараемся выяснить.

Важно подчеркнуть – действия главного героя вряд ли можно использовать как универсальные приемы управления. Леонид Филатов говорил, что в этом фильме он играет «самосожженца», человека, оперирующего только самыми высокими смыслами, самоотреченного, действующего на пределе, в режиме максимального напряжения и требующего того же от других. Такой подход не всегда оправдан, а порой и опасен как для героя, так и для окружающих. Но, похоже, что только он имеет смысл, если вы хотите сделать – в искусстве или бизнесе, не важно – нечто выдающееся, то, что оставит след.

А еще эта глава и фильм, о котором в ней пойдет речь, может быть полезна рядовым сотрудникам. Она позволит посмотреть на действия руководителей немного с иной точки зрения и, возможно, поможет лучше понять их мотивы.

Опираться только на свои ощущения

В театре Фетисова встречает главный режиссер Яков Винокуров (здесь и далее выделены реплики Фетисова. – Прим. ред.).

– А это наш Павел Афанасьевич Платонов. Знаете, актер, который может сыграть вам все! Кстати, народ обидчивый. В последнее время это стало прогрессировать, так что будьте осторожны. Станут интересоваться вашими впечатлениями, говорите: да, интересно, что-то больше понравилось, что-то меньше – испытанный прием. Я, конечно, не знаю ваших намерений тайных: хотите ли вы здесь остаться или это для вас, так сказать, трамплин – но скажу вам откровенно, что даже в случае вашего успеха жрать вас не намерен. Честно говоря, лет десять тому назад я бы в этом плане за себя не поручился. Но сейчас, уважаемый Геннадий?..

– Максимович.

– Максимович. Сейчас, как вы знаете, я собрался на заслуженный отдых, так что советы мои бескорыстны.

– Знаете, я бы хотел заглянуть в зал. Это можно?

– Пожалуйста. Геннадий Максимович, будьте дипломатом, если умеете.

– Я постараюсь, спасибо.

Как видно, встречают здесь без особой доброжелательности. Даже главный режиссер, собравшийся на заслуженный отдых, показывает зубы. Скорее, по привычке, ведь это все еще его территория. Конечно же, Винокуров ревнует, ему не нравится, что кто-то со стороны будет наводить здесь свои порядки, нарушит покой и рутину, которые ему весьма дороги, хотя он никогда с этим не согласился бы. В театре существует некое равновесие, созданное в том числе и его стараниями. Все хорошо, даже благостно, притом что обидчивость актеров в последнее время начала прогрессировать. Конечно же, Винокуров беспокоится за своих подопечных, потому что, помимо прочего, они ему дороги, он их любит. Ну и бережет как может.

Вот этих милых женщин нужно будет вам занять. В порядке, так сказать, гуманитарном. Особенно вот эту – ей через год на пенсию.

И Фетисову старый режиссер советует воспользоваться собственными же приемами, которые помогали ему создать и хранить этот уютный мирок: о впечатлениях говорить нейтрально – «что-то больше понравилось, что-то меньше» – и вообще быть дипломатом.

Однако сразу становится понятно, что Фетисов дипломатом быть не намерен. По крайней мере в том смысле, который в это слово вкладывает Винокуров. Он вежливо выслушивает главного режиссера, никак не реагирует на маленькую провокацию с забытым отчеством, а потом прерывает беседу. Корректно, но совершенно четко давая понять, что разговор окончен. Фетисов и сам прекрасно знает, что актеры – народ непростой, обидчивый, требующий особого подхода. У него есть свой опыт взаимодействия с ними. Но даже не это важно. Советы ему не нужны, он должен сам все увидеть, почувствовать, понять. У Фетисова своя, личная, траектория движения, которую он определяет сам, основываясь только на собственных ощущениях и руководствуясь только собственными мотивами.

«Текст надо знать»

И вот новый режиссер буквально врывается в труппу. И на первой же репетиции делает все, чтобы наломать как можно больше дров.

– Значит, Алла?..

– Романовна.

– Алла Романовна идет тебе навстречу. Только обязательно с текстом.

– Мы тут строим мизансцену?

– Я не знаю, как это у вас называется. (Артисты переглядываются.)

– *Вздыхает* Понятно.

– Ну что вы там ищете? Давайте-давайте-давайте, черт побери!

– «Черт побери», текст.

– Текст надо знать! Пошла Алла, пошел Треплев навстречу! Давайте-давайте-давайте, с текстом!

Конечно же, он знает, что такое мизансцена, но он отмахивается от этого слова, потому что сейчас оно не имеет значения. Потому что та самая Алла… Романовна пытается показать, что она кое в чем разбирается и понимает процесс. А Фетисову не нужна демонстрация и формальные знания. Ему нужна игра, понимание, вовлеченность! И он гонит актеров, как Заречная гнала лошадь, чтобы успеть к началу треплевской постановки.

– Я не опоздала? Конечно, я не опоздала.

– Нет, нет и нет.

– Весь день я беспокоилась, мне было так страшно: я боялась, что отец не пустит меня.

– Дальше, дальше. *Отвлекается на отдаленный смех.* Тихо там, в радиорубке! Простите (актерам).

*Снова отвлекается.* Идет репетиция! Дальше (актерам).

– Красное небо, уже начинает восходить луна. А я гнала лошадь, гнала.

– Да, в самом деле, пора уже начинать. Надо идти звать всех. Ну а здесь реплика дяди.

– Будет тебе дядя, нет щас дяди. Я должен посмотреть всех ваших артистов.

Еще немного и его можно принять за блаженного. Но на самом деле Фетисов абсолютно погружен в материал, он знает и видит, как должно быть, пусть даже и импровизируя кое-где на ходу. В какой-то момент начинает цитировать пьесу, которую, уже очевидно, выучил наизусть всю. Режиссер колдует. Того же он ждет и от актеров, но они этого еще не понимают. В какой-то момент Фетисов пытается сыграть в дипломатию, как ему рекомендовал Винокуров, но это выше его сил, потому что он не может врать. При этом режиссер предельно корректен, и резкость его фраз не означает оскорбления.

– Нас вы уже посмотрели?

– Вас да, посмотрел.

– Ну и как?

– Что-то больше понравилось, что-то меньше.

– *Смеются*

– А хотите откровенно? У вас у всех такие скучные лица на сцене. У всех! Вот у вас, например. У вас, Алла?..

– *Вздыхает* Романовна.

– Алла Романовна. Вот у вас ведь такое милое, доброе, живое лицо. Сейчас! А в сцене всегда выражение такой брезгливой скуки – почему? *Передразнивает* «Красное небо, я гнала лошадей…» «Я гнала их, гнала! Мое сердце летело сюда, к озеру, как чайка, мое сердце было полно вами!» – вы же тут целуетесь с ним.

– Я не понимаю, она что, его здесь любит?

– А, да, ты любишь меня, ты меня любишь, понимаешь?

– Любит! Любит! Она всех любит!

Фетисов знает свое дело, он по-настоящему увлечен. Способен задать нужный ритм и темп. Но нужно понимать, что актеры попасть с ним в резонанс смогут не сразу. И не все.

Раскачать болото

Действительно, у артистов лица людей, которые видели все и не верят, что можно что-то новое обнаружить в этой старой и заезженной уже вдоль и поперек «Чайке». Они отрабатывают свои роли и рабочее время. Зуев, бывший однокурсник Фетисова, и вовсе уже не здесь – его ждут на съемках для телевидения, о чем ему пишет записки помощник режиссера. Они просто отвыкли, а то и разучились гореть, работать вдохновенно. А еще излишнее старание может быть расценено как подхалимаж. Кроме того, они не знают и не понимают идеи. Полный набор проблем, возникающих при появлении нового руководителя: «Мы все знаем и делали эти упражнения множество раз, что вы тут нам Америку открываете, но если очень надо, то мы изобразим активность и даже постараемся понять».

Фетисов же раздражен, взбудоражен и совершенно не спешит донести свой замысел до артистов. Для него-то все очевидно. В своем знании он даже выглядит высокомерным. И это приводит к конфликту, которого могло и не быть. Едва начав, Фетисов получает мощнейший удар от непререкаемого авторитета – Зинаиды Арсеньевой, местной примадонны, заслуженной артистки, которую в коллективе за глаза зовут не иначе как Хозяйка. Предполагалось, что она сыграет Аркадину.

– Вас что-нибудь смущает, Зинаида Николаевна?

– Давайте договоримся. Как – это действительно бред? Или не бред? Как нам к этому относиться?[1]1
  Речь идет о пьесе Треплева. – Прим. авт.


[Закрыть]

– Вот вы говорите: «мы», «нам» – а это кто? Кто – мы?

– Ну, в данном случае – зрители.

– Ну так ведь, Зинаида Николаевна, вы же не зритель! Вы Аркадина!

– Ну, понятно, да. Но я, Зинаида Николаевна, хочу понимать, что я играю.

– Хорошо, я вам объясню. Это не бред, это произведение очень талантливого человека. Очень. Которого никто не понимает: не понимает родная мать, не понимает любимая девушка, тем более не понимает этот преуспевающий беллетрист, ваш любовник. И вот за это они его распинают на этом дощатом помосте, как всю жизнь бездарные люди распинали талантливых людей. Понятно?

– Да, да, понимаю. Но все это очень субъективно.

– Конечно, субъективно! А как бы вы хотели?

– А мы, простите, хотели бы играть Чехова.

– Чехова? Зинаида Николаевна, я вас умоляю, я столько слышал этих разговоров: это Чехов, это не Чехов… А что вы знаете про Чехова? Вы что, разговаривали с ним лично? Он рассказал вам, как ставить эту пьесу? А вы почитайте его письма! Я, например, уверен, что Чехов нас одобрил бы. Что, есть еще вопросы?

– Спасибо. Все ясно.

– Зинаида Николаевна, сядьте, я вас не отпускал с репетиции.

– Что?

– Я не знаю, как у вас в театре, но там, где я работал до сих пор, артисты, прежде чем уйти с репетиции, спрашивали разрешения у режиссера.

– Я не вижу здесь режиссера.

Скорее всего, Фетисов не хотел обострения и вкатился в конфликт по инерции. Но предположим, что он импровизировал и сознательно допустил такое развитие ситуации. Напомним, он оказался в коллективе, находящемся в застое, члены которого проедают заработанную репутацию, дорожат личным покоем. Допустим, режиссер донес бы до актеров свой замысел, подробно рассказав и разложив по полочкам все особенности и нюансы своей идеи. Постарался бы выучить имя-отчество каждого, дождался бы, когда они усвоят уже разжеванную информацию. Вряд ли в этом случае Фетисов смог бы раскачать труппу, оживить и увлечь актеров, зажечь в их глазах огонь, который был ему так нужен. Поэтому он разжигает огонь конфронтации, будоражит коллектив, заставляет их испытывать яркие и насыщенные эмоции и тем самым будит актеров, подставляясь сам.

Впрочем, даже если конфликт стал для Фетисова неожиданностью, он достойно выдержал удар и использовал ситуацию в своих целях.

Видеть главное

Что делать руководителю, когда неформальный лидер становится в очевидную и непримиримую оппозицию? Конфликт такого рода, как правило, имеет принципиальное значение. От того, как он разрешится, зависит и будущий авторитет руководителя, и правила игры, по которым предстоит играть команде, и лояльность остальных участников коллектива. Фетисов держит удар и продолжает как ни в чем не бывало. У него, казалось бы, есть возможность опереться на актера Зуева, с которым они когда-то учились на одном курсе. И тот пытается поддержать бывшего однокашника, а ныне своего руководителя. Но делает это в рамках своего разумения, а оно не позволяет ему понять, что движет Фетисовым, что это за человек. После репетиции, закончившейся эскападой Арсеньевой, Зуев зовет режиссера к себе в гости.

Живет он благополучно. «В общем, все хорошо, все очень хорошо». Впрочем, Зуев говорит это так, будто убеждает сам себя. Очевидно, что в доме царит благосостояние, здесь этакий оплот советской комфортной жизни. Гостю предлагают выпить виски, который в то время проходил по категории «роскошь». Жена – работник областной прокуратуры, чуть старше Зуева. Она в командировке, и хозяин квартиры предлагает позвать двух «очень умненьких» подружек и договаривается с ними. Прием начальства в лучших традициях – алкоголь, вкусное застолье, девушки… Не хватает только бани.

При этом Зуев не преследует каких-то явных корыстных интересов. Он просто поступает как заведено. Конечно же, ему льстит быть особой приближенной, служить Фетисову эдаким проводником по лабиринтам взаимоотношений внутри коллектива. Он, в общем-то, не испытывает никаких сомнений, что роль Треплева, которую он пробовал на репетиции, у него в кармане. Он же свой! А своих надо поддерживать. Что само по себе неплохо и правильно, но в его картине мира главное – умение подсуетиться, договориться, обустроиться, а не талант, увлеченность и дело как таковое. Достаточно быть хорошим парнем (а Зуев – хороший парень), и все будет «очень хорошо».

Он искренне переживает за товарища, намерен утешить Фетисова, а возможно, дать полезный совет. И вдруг выясняется, что это все не нужно. Фетисов совершенно не нуждается в его поддержке, более того – он отталкивает протянутую ему руку.

– Ну так что?

– В смысле?

– Что делать-то будем, а?

– Не понял.

– Это ведь все очень серьезно. Я не знаю, понимаешь ли ты: дело даже не в том, что ушла Арсеньева – хотя очень жалко, актриса она замечательная. Но могу тебе сказать, что будет завтра. Директор у нас товарищ дипломатический. Кстати, сколько-то лет работал за границей, во Внешторге – в общем, ссориться не любит. Знаешь, я ведь не удивлюсь, если он все-таки прикроет спектакль.

– Почему? За что?

– Потому что ты не понравился «Хозяйке».

– Кому, этой Арсеньевой?

– Арсеньевой.

– Ничего подобного. Я ей очень понравился.

– Ну и самонадеянный ты парень. Идем, ну идем к столу.

– Олег, ты отличный малый. Нет, правда, я совершенно искренне. Я ведь тебя толком не знал в институте, а сейчас вижу, что ты отличный малый. Позвал меня утешать! И, главное, утешил. Ничего-ничего, Олег, все будет нормально. Вот сделаем гениальный спектакль – сразу всех успокоим. Нужен спектакль, Олег, спектакль.

– Назло врагам.

– Остальное все ерунда, мелочи жизни.

– Слушай, я ведь тебя тоже раньше-то не знал. Но ты просто не то что самонадеянный, но… у тебя нет чувства опасности, что ли, да? Просто отсутствует как таковое. Ты куда это?

– Пойду я, Олег.

– Подожди.

– Нет, я пойду, пойду, у меня еще есть всякие дела.

– Ко мне же едут обе!

– Ну приедут – посидите, поговорите.

– Ну слушай, так не делается, подожди.

– Олег, у меня к тебе огромная просьба: не опаздывай на репетицию, ладно?

Во время одного небольшого диалога Фетисов выдает сразу несколько посланий. Во-первых, он четко дает понять, что в отношениях артиста и режиссера (руководителя и подчиненного) нет места личным отношениям. Старое знакомство не дает никаких преференций. По крайней мере сейчас, на данном этапе работы. Руководитель, в общем-то, обречен на одиночество в своем коллективе, как бы ни складывались в нем отношения. В противном случае он теряет возможность быть объективным, принимать беспристрастные кадровые решения.

Во-вторых, Фетисов демонстрирует абсолютную уверенность. Сложившаяся в театре ситуация действительно сложная, как и говорит Зуев. Однако Фетисов даже не подает виду, не желает это обсуждать, заявляет, что на самом деле понравился Арсеньевой. Что это? Вряд ли это то самое отсутствие чувства опасности, как предполагает его собеседник. По ходу фильма мы видим, что герою Филатова не чужды человеческие чувства. Он способен испытывать и сомнения, и горе, и сочувствие, но он умеет ими управлять, а также подчинять их своей цели. Скорее всего, Фетисов действительно демонстрирует уверенность, основанную на готовности сделать все, чтобы добиться своего. Ведь единственное, что имеет значение, – и это самое главное его послание! – постановка гениального спектакля. Какие-то там разборки внутри коллектива, отношение примы, Зуева, кого-либо еще – «все ерунда, мелочи жизни», потому что есть нечто намного более важное и значительное, на фоне чего меркнет все остальное. И это лишь отчасти про «цель, которая оправдывает средства». И совсем не про исступленную одержимость. Просто в жизни есть нечто главное, настоящее и другое – мелкие склоки, интриги, виски, «умненькие» подружки, уютный домашний быт.

Давать миссию

Все с той же абсолютной уверенностью на следующий день Фетисов ведет беседу с директором театра о перспективах постановки.

– Не заблудиться бы нам.

– Да ну что вы! Не заблудимся. Во-первых, тут я очень полагаюсь на ваши советы. Ну а кроме всего прочего, у нас сейчас такие актеры, что не дадут заблудиться. Одно только участие в спектакле Зинаиды Николаевны…

– Подождите, при чем здесь Зинаида Николаевна, разве она у вас занята?

– Ну а как же, безусловно.

– Я что-то ничего не понимаю.

– Ну как, она репетирует Аркадину.

– Репетирует? Вы в этом уверены?

– Абсолютно.

– Так…

– Я могу идти?

– Да, идите. Всего хорошего.

– До свидания.

Дай Фетисов слабину, позволь он себе хотя бы чуть-чуть начать оправдываться или объясняться, зерно сомнения было бы посеяно немедленно. А растет оно быстро и разрушительно. Поэтому Фетисов прет напролом. Он прекрасно понимает, о чем с ним хотели бы поговорить, и идет на опережение, не позволяя ни на секунду усомниться в успехе предприятия ни себе, ни остальным. В итоге он сам прекращает грозивший затянуться и превратиться в долгое и нудное препирательство вызов на ковер, а затем отправляется к Арсеньевой. Фетисов все время действует. Даже его разговор с примой – это не выяснение отношений, как ожидается, а именно действие, направленное на то, чтобы вернуть ее в спектакль. Это довольно большой диалог, но он стоит того, чтобы привести его здесь полностью лишь с мелкими купюрами.

– Вы хотели меня видеть?

– Кто вам сказал?

– Ну, мне так показалось.

– Нет, голубчик, это ошибка. Видеть вас я не хотела, да и не время сейчас. Так что, пожалуйста…

– Зинаида Николаевна, ну за что вы меня так невзлюбили?

‹…›

– Спасибо, голубчик, и давайте отложим этот разговор, право же. Если он вообще имеет смысл. Давайте…

– Нет, Зинаида Николаевна, не давайте. И все-таки? Все-таки…

– Ну ей-богу же, ну не надо. Я так не люблю выяснять отношения: взлюбила, невзлюбила… Что это такое – взлюбила, невзлюбила… Ну что вы? В моем возрасте уже не играют в эти игры.

– А какой ваш возраст, сколько вам?

– А вам какое дело? Все мои. Это вы так невоспитаны или играете простачка?

– Я так невоспитан. Зинаида Николаевна, я сейчас уйду, только скажите мне, что вы согласны остаться в моем спектакле.

– Нет, милый мой, нет, нет, нет. Этот вопрос уже решенный, не будем к этому возвращаться.

– Вы мне очень нужны. Вы даже не представляете себе, как вы мне нужны. Это будет лучшая ваша роль, я вам обещаю!

– Нет, вы мне даже нравитесь. Какое самомнение! Голубчик, я вас понимаю. Вы молоды, у вас переломный момент в жизни. От вас ушла жена, и в московском театре вы не прижились, что-то у вас там не сложилось. И теперь вы у нас, все поставлено на карту. Видите, все про вас известно, это же театр. Но, честное слово, при чем же здесь я? Мне решительно не хочется у вас играть. Вы мне неинтересны, и роль тоже неинтересна. Я такую уже играла. Вон, возьмите Карелину – она вам все отлично сыграет и еще спасибо скажет, что заняли в репертуаре. Что вы так смотрите?

– Вот так бы сыграть Аркадину!

– *Смеется.* М-да.

– Я готов взять даже вашего мужа, Зинаида Николаевна. Пусть сыграет у нас Дорна – пожалуйста, для меня нет проблем.

– А при чем тут мой муж?

– Нет, ну, если такое ваше условие.

– Кто вам это сказал? Ну, эти наши бабы несчастные, с неустроенной судьбой! Они когда видят семейную пару, у них сразу портится настроение. Им за этим мерещится что-то ненормальное. Да если б я хотела устроить карьеру моему мужу, поверьте, я бы обошлась как-нибудь без вашей помощи. Но это не является моей целью, меня вполне устраивает мой муж, Владислав Палыч, в том качестве, в каком он есть. Два великих актера на одну семью – это уже почти катастрофа. И потом, между нами говоря, мужчина-актер?.. Не знаю. Тут уж надо выбирать что-то одно: либо мужчина, либо актер. А в противном случае получается Павлик Платонов. Подождите, я занята! Что? Актеры народ злой, учтите. То есть в жизни, может, и добрый, последним поделятся – но в театре… А как иначе, это наша самозащита. Мы народ зависимый, что сделаешь. Попробуй тут с вами быть мягким.

– Точно. Вы говорите – и слушаете себя, да? «Тут я очаровательна, тут я цинична…»

– Что вы мелете?

– Вот: «а тут я рассердилась». Замечательно. Зинаида Николаевна, я вас просто умоляю, умоляю вас: не уходите из спектакля, останьтесь! Ну хотите, я встану перед вами на колени?

– Хочу! Сейчас сюда войдут.

– Пускай.

– Кроме шуток. Войдет костюмерша.

– Нет, дайте мне слово.

– Встаньте же, глупый мальчишка.

– Я не встану, пока вы не дадите мне слово.

– Я сейчас встану и уйду. Какое слово?

– Слово, что вы останетесь у меня в спектакле.

– Да нет же, нет.

– Да, да, да, Зинаида Николаевна. Да!

*Входят*

– Ну вот, я говорила. Не пойму только, что у вас такое: простодушие или наглость?

– Представления не имею.

– Вы далеко пойдете.

– Я постараюсь.

Ему нужна эта актриса. Во-первых, как профессионал, во-вторых, как неформальный лидер. Согласие Арсеньевой играть в его спектакле означает признание его талантов, идеи, лидерских позиций.

Фетисов вновь идет напролом, отказываясь от реверансов и экивоков. Но это не значит, что он действует бездумно. Он просто отбрасывает лишнее, вновь демонстрируя стойкость к ударам и завидное упорство. И это не то, что Арсеньева принимает за простодушие или наглость. Это все та же непробиваемая уверенность, которая вовлекает приму в его траекторию и в итоге заставляет вернуться в спектакль. Плюс обаяние, харизма и понимание психологии актрисы. Диалог можно рассмотреть как своего рода танец, где Фетисов начинает вести сразу же, аккуратно, но твердо остановив попытки Арсеньевой диктовать. «Не давайте», – говорит он и довольно жестко выводит ее из зоны комфорта – привычного для нее образа избалованной звезды, кокетки и интриганки.

«А какой ваш возраст, сколько вам?» – задает Фетисов вопрос, который всегда считался некорректным. Но он не для того, чтобы обидеть Арсеньеву. Он показывает, что его такими дешевыми, в общем-то, манипуляциями не пробить. Он пришел сюда не кокетничать со звездой, а договариваться с профессионалом, чей уровень он видит и которым восхищается, не скрывая. Он все время подталкивает ее к прямому и честному разговору о главном, срывая шелуху, за которой прячется великая актриса. А Арсеньева действительно великая – вся ее жизнь игра, роль. Она оттачивает свое мастерство ежесекундно. Обратите внимание на то, что делает актриса после того, как Фетисов уходит, – подходит к зеркалу и повторяет свое последнее движение и свою последнюю фразу – «Прошу!», получая удовольствие от того, как это было исполнено, и фиксируя момент.

Фетисов тем не менее готов разговаривать о приземленных вещах, если это вдруг сработает, и предлагает взять в спектакль мужа Арсеньевой. Это не сработало, но отчасти – он в очередной раз показал, что готов чуть ли не на все, чтобы заполучить ее в состав. Кроме того, предложение стало ответом на колкую реплику примы о его разводе и о том, что о Фетисове в труппе знают все. Тем самым он продемонстрировал, что тоже может играть в такие игры, а сам – далеко не мальчишка. Хотя Арсеньева и называет его так, когда режиссер встает перед ней на колени.

Сцена, в общем-то, соответствует драматургии диалога. При этом оба они понимают, что их могут застать в этот неловкий момент. И оба на это рассчитывают. Арсеньева – потому что ей как минимум приятно, что в коллективе узнают о происшедшем, а Фетисову важно продемонстрировать все ту же готовность идти на все и его умение ценить профессионализм.

Казалось бы, режиссер пошел на унижение, чтобы получить в труппу профессионала высокого класса. Но это не так. Фетисов опять явно и наглядно показал: есть вещи настолько важные, что все остальное не имеет значения. Арсеньева здесь не для того, чтобы плести интриги, почивать на лаврах, гордиться и унижать собственного мужа и принимать цветы, а для того, чтобы играть – в этом ее миссия.

Фетисов вытаскивает великую актрису из болота, в котором увязли все участники труппы, – болота непрофессионализма, равнодушия, успокоенности. Собственно, он делает это с каждым актером. Те, кто воспринимает это как попытку их унизить или обидеть, выпадают не только из процесса, но и упускают уникальную возможность проснуться, открыть в себе новые грани.

Будить личность

Так произошло с Зуевым, с товарищем Фетисова, и с Павликом Платоновым. Что важно – Фетисов пытается их вывести из зоны комфорта не только в профессиональном смысле. Он пытается разбудить их в принципе – открыть в них что-то, отчего те сами прячутся и чего избегают в себе. И в обоих случаях ему это, к сожалению, не удается.

Платонову уже за 50, но коллеги упорно зовут его Павликом. Не потому, что он молод душой. Платонова никто не воспринимает всерьез – он бесхребетен, слишком мягок, слишком удобен, уступчив. Он опытнейший артист, играл все, и ему, кажется, по силам любая роль. И все же режиссер в конце концов отказывает ему в роли Тригорина. Однако далеко не сразу. Он видит потенциал и пытается разбудить в Платонове то, чего требует роль, однако же, безуспешно.

– Павел Афанасьевич, будьте любезны, там на столике у меня экземпляр пьесы, принесите, пожалуйста.

– Угу…

– Живее, живее, Пал Афанасьевич.

Платонов сначала срывается на бег, но потом останавливается и оглядывается на Фетисова.

– Ну, что вы встали? Я прошу – поживее.

Платонов сбавляет шаг, начинает идти не спеша, даже расправил плечи.

– Быстрей. Во-о-от, смотрите, как вы пошли. Достоинство появилось. А Тригорин – это человек с достоинством. Это писатель, это человек духа. А вот как это сыграть, я не знаю.

На первый взгляд, классическая сцена: тиран-начальник унижает, чуть ли ноги не вытирает о подчиненного, которого невзлюбил. Но это же не так. Да, Фетисов играет на грани, он манипулирует, выбивает почву из-под ног Платонова, лишает его привычной атмосферы благодушия. Тот ведь привык, что к нему всегда относятся снисходительно, с пониманием, потому что он такой славный человек, никому никогда не сделал зла. И вдруг его, как мальчишку, гонят за сценарием, да еще понукают. Именно в этот момент в Павлике Платонове просыпается чувство собственного достоинства, что и отмечает Фетисов. Он ведь добивался именно этого. Как сыграть достоинство, если в тебе его нет?

Важно понимать, что режиссер делает это не из-за собственной порочности. Он не наслаждается властью, ему не нужно унижение Платонова как таковое. Фетисов манипулирует совершенно осознанно, он всерьез дает шанс актеру, который тот не использует, и тогда ситуация превращается в демонстрацию несоответствия актера его роли. Фетисов жестко, но явно показал это всем и в первую очередь Платонову. Тот же, вместо того чтобы поймать состояние, которое подарил ему режиссер, увидел не шанс, а повод даже не для обиды, а для самоуничижения.

Платонов даже в такой ситуации уходит так, чтобы всем было удобно. Он обещает взять больничный и берет его. А потом умирает.

Настоящему лидеру не нужны покладистые, удобные исполнители. Ему нужны личности, способные на поступки, обладающие чувством собственного достоинства, самостоятельные единицы. «Без личности нет общества», – говорит Фетисов. Без личности нет и коллектива, способного на прорыв.

Но почему же тогда Фетисов отказывает в роли своему уже бывшему товарищу Зуеву? Тот же как раз не хочет ходить по струнке и считает, что у него отбирают роль, потому что он, Зуев, живет своей собственной жизнью и не намерен быть марионеткой в руках Фетисова.

– Тебе нужны единомышленники в искусстве, ты художник. Художник! Ну купи себе холст, краски, но ведь нет. Тебе нужны живые люди, которых ты бы выдавливал, как тюбики на свои полотна. Господи, ты посмотри, на кого ты похож, а. Посмотри на себя. Ведь ни радости, ни любви человеческой. Художник. С лицом убийцы.

Ошибка Зуева заключается в том, что Фетисову не нужны тюбики. Ситуация с Платоновым это подтверждает. Ему нужны люди, способные сами выплеснуть себя на полотно, но не потому, что это нужно художнику, режиссеру, руководителю или другому творцу, а потому, что это их акт творения. А режиссер или руководитель для них лишь камертон, задающий ту самую правильную ноту, что позволит им сделать это максимально точно и эффективно.