Текст книги "Как я был телевизионным камикадзе"

Глава 12
Политические метаморфозы Бориса Ельцина

К началу 1988 года мы завершили на телевидении первый этап перестройки. Резко возрос в обществе интерес к новым программам. О них часто писали наши печатные СМИ. Хотя я бы погрешил против истины, если бы не отметил, что рецензии в прессе были для нас не всегда приятными. Были и такие, которые глубоко всматривались в существо телевизионных новаций, и не все поддерживалось. Поэтому наступал второй этап в творческом поиске. Мы ведь прекрасно осознавали, что процесс на телевидении должен быть непрерывным и как только остановишься, придется собирать горькие плоды. Новое, рожденное вчера и сегодня, завтра окажется привычным, обыденным. Еще вчера мы радовались, скажем, «Прожектору перестройки» и говорили: очень смелая сатирическая передача придумана, очень действенная, а сегодня уже ворчим, что стали появляться и какие-то пресные «прожекторы перестройки». Ведь со временем может происходить инфляция формы – даже самой интересной. Еще вчера мы приходили в состояние острого возбуждения по поводу телемостов, но и они перестали уже удивлять, и надо было искать новые идеи для их оживления.

В связи с этим мы вместе с Главной дирекцией программ, где был отдел научного и перспективного программирования, решили провести социологические исследования. Смысл их состоял в широком объективном выяснении среди телезрителей их подлинных оценок и отношения к нынешним телепрограммам. Конечно, хорошим подспорьем для нас стала зрительская почта, их живые отклики и оценки различных телепередач. Это важный инструмент изучения общественного мнения. Тем более что на телевидение в год приходило более трех миллионов писем…

Вместе с главной редакцией передач для Москвы мы пошли на необычный эксперимент. Весь вечерний эфир этой редакции объявили единым каналом «Добрый вечер, Москва». Это было примерно пять часов вещания, которое полностью велось в открытом эфире. В самой телепрограмме появились очень способные сценаристы, режиссеры, постоянные ведущие канала. Студия превратилась в открытый павильон, откуда непрерывно велось вещание. Здесь, сменяя друг друга, появлялись интересные гости. В живую программу включали самые различные сюжеты на разнообразные темы.

Популярность канала «Добрый вечер, Москва» усилилась, когда в программе стал нередко появляться Борис Ельцин. После переезда в Москву из Свердловска он руководил Отделом строительства ЦК КПСС. В прошлом он сам строитель и по образованию, и опыту хозяйственного руководства в сфере строительства крупной области. Так что ничего неожиданного в таком назначении не было. Но вот когда Михаил Горбачев затеял мощные кадровые зачистки, они в первую очередь коснулись столицы. Один из противников М. Горбачева в партийном аппарате Виктор Гришин был отправлен в отставку, и на его место поставлен энергичный, деятельный Борис Ельцин. Одновременно он стал кандидатом в члены политбюро.

С моей точки зрения, это ошибочное решение самого Горбачева. По собственной инициативе он выдвинул на важнейший пост человека, который уже вскоре станет главным оппонентом генерального секретаря.

Борис Ельцин начал круто разбираться с кадрами. Заседания бюро, пленумы временами напоминали партийные судилища, где и судьей, и прокурором выступал один человек – Ельцин. Его персональные кадровые разборки нередко сопровождались грубостью, унижением достоинства своих же коллег, а порой и откровенным хамством.

Пошли поспешные увольнения и такие же поспешные назначения, что вызвало откровенное сопротивление в московской партийной среде. Уже формировалась ему оппозиция. Но это еще больше вызывало приступы гнева у Ельцина, о чем он не стеснялся высказываться публично в жесткой манере. А вот у журналистов эта манера Ельцина гневно оценивать московский партаппарат, «бюрократизм, волокиту, отрыв от народа» вызывала ажиотаж, стремление процитировать эти «смелые» разносы.

Не остались в стороне и тележурналисты московской редакции. Они успевали записывать его гневные панегирики буквально повсюду, где появлялся в поездках по столице Борис Ельцин. Больше того, они даже полностью передавали его полуторачасовые выступления перед москвичами, где доставалось не только московским «партбюрократам», но звучала все громче критика в адрес высших партийных инстанций и союзного правительства. Эта манера поведения и самовозвышение Б. Ельцина все больше тревожили Михаила Горбачева, секретарей ЦК.

Но я помню Бориса Ельцина другим, когда он еще работал в Свердловской области. Помню его телевизионные пресс-конференции, длившиеся часами. Мне доводилось даже изучать этот опыт, будучи в командировке. Вспоминаю и такой случай, когда он пригласил меня проехаться по области. В одном из районов вместе с первым секретарем райкома побывали на одной из передовых ферм.

Меня удивили тогда простота и открытость, которые проявились при его встрече с доярками. Обнимался, не жалел комплиментов, отпил свежего молочка, а потом уже по ходу беседы неожиданно спросил у заведующей фермой: «А как вы оцениваете вашего первого секретаря райкома? Бывал ли он у вас?»

Доярки засмущались, а завфермой, видимо чтобы не подвести своего «партголову», хорошо отозвалась о нем. Припомнила, как он толково выступил на недавнем слете районных доярок. Но Ельцин сразу почувствовал, что заведующая фермой лукавит из соображений местного патриотизма. А когда попрощались и отошли к машинам, Ельцин жестко постыдил первого секретаря:

– Я же понял, что она тебя близко никогда не видела. Ты когда был на этой ферме – ну хотя бы разок?

Тот, смутившись, признался, что, по сути, это первая встреча.

– А я вот уже третий раз встречаюсь с этой женщиной. Как тебе не стыдно, даже на передовую ферму глаз не кажешь.

Позднее я узнал, что вскоре первый секретарь райкома был перемещен на другую работу. Но тогда мне понравились и тон разговора, и требовательность Ельцина.

В Москве, почувствовав сопротивление партаппарата, он все больше распалялся. Многие, не выдержав его давления, ушли в отставку.

Однажды Борис Ельцин позвонил мне и объявил, что желает встретиться с московской редакцией, теми, кто выпускает «Добрый вечер, Москва». Условились о дне и времени.

Был жаркий летний день, в зале заседаний, где я обычно проводил совещания, даже кондиционеры не справлялись с духотой. Поэтому я распорядился поставить на стол заседаний побольше холодной минеральной воды. Но когда мы с Ельциным сели за председательский стол, он осмотрелся и в развязной манере сказал: «Что за барство, почему столько наставили воды, что тут, водопой? Все убрать, оставить только вот перед нами». Он ткнул пальцем в меня и себя.

Пришлось послушаться. Но разговор как-то не завязался. Он даже забыл поблагодарить московских тележурналистов за внимание к его деятельности, но зато дал ряд строгих указаний смелее критиковать столичных партийных аппаратчиков, острее вскрывать московские недостатки.

Да, это был уже другой Ельцин.

Сумасбродство и кадровые чистки, которые учинял в это время Ельцин, вместе с тем сопровождались поступками неординарными, которые нравились москвичам. Он мог неожиданно появиться на предприятии и отправиться сразу с директором в рабочую столовую и тут же устроить разнос за плохое качество пищи. А то садился в автобус или трамвай, заходил в магазины, появлялся в районной поликлинике.

Журналисты не упускали ни одного подобного случая, и многие такие видеосюжеты показывали не только на московском телевидении. Некоторые выпуски «Добрый вечер, Москва» чуть ли не наполовину состояли из таких теленовостей. А на следующий день уже шли пересказы о заботливом Ельцине, радетеле интересов людей. Этот в принципе дешевый прием, как ни странно, действовал безотказно.

Ходили слухи, что пьет он много и даже по пьянке свалился в какую-то речку. Ходили слухи, что на него нападали хулиганы, а однажды якобы ему подстроили автоаварию. Но образ народного защитника не тускнел. Мол, если и пьет, то по-нашенски – ведь дело разумеет.

Растущая популярность Ельцина все больше беспокоила Михаила Горбачева. И вот однажды он позвонил мне и дал понять: «Прекращайте воспевать этого героя, он вовсе того не заслуживает».

Суть предостережения я понял позже. Но факты – упрямая вещь, а они агитировали за Ельцина. Он успел решительно навести порядок с распределением жилья. По его личной инициативе построили несколько магазинов, школ, детских садов, поликлиник. И мне он казался тогда тем Ельциным, с которым я раньше познакомился в Свердловске.

Тем временем в ЦК и политбюро происходили события, от которых Ельцину не поздоровилось.

Однажды вышел первый скандал. На заседании политбюро Ельцин раскритиковал доклад генсека к пленуму «О перестройке и кадровой политике». Он заявил: «Надо вести линию на приток свежих сил, но недопустимо устраивать гонения на кадры, ломать судьбы людей через колено».

Вообще говоря, эти слова полностью можно было отнести к самому Ельцину, его кадровым чисткам в столице. И вот на политбюро Борису Николаевичу устроили баню. У него стало плохо с сердцем, позвали срочно врача и привели в чувство.

Еще один конфликт случился в августе 1987 года, когда Ельцин самочинно разрешил проводить митинги и демонстрации в Москве в любое время. Тут уж на собравшемся вскоре заседании политбюро Ельцина жестко обвинили в утрате партийной дисциплины. И тогда Ельцин попросил Горбачева: «Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены политбюро…» При этом он без особого стеснения в общих выражениях «прополоскал» членов политбюро, хотя персонально досталось только Лигачеву.

Поначалу Горбачев попросил Ельцина «не пороть горячку». Это, кстати, в духе Горбачева. Он всегда сначала утихомиривал. А потом и сдавал некоторых своих соратников.

Но Ельцин уже сделал выбор и пошел на прямой конфликт, придав ему открытую публичность.

Произошло это на пленуме ЦК, состоявшемся 21 октября 1987 года. На нем обсуждался доклад на предстоящем торжественном заседании, посвященном 70-летию Октябрьской революции.

Председательствовал на пленуме Егор Лигачев. Все шло, как задумывалось, – бесконфликтно. И вдруг Ельцин поднял руку, попросил слова. Лигачев сделал вид, что не заметил Ельцина, и сказал: «Есть ли необходимость открывать прения?» Из зала послышалось дружное: «Нет!» Но тут уже вмешался Горбачев: «У товарища Ельцина есть какое-то заявление».

И Ельцин пошел на трибуну. Бунтарь был полон решимости. Он обвинил ЦК в бумажной бюрократической работе, которой люди уже не верят. Исчезает коллегиальность, создается культ Горбачева. А закончил он надрывно: «У меня не получается работать в составе политбюро. Потому пришел к мысли об освобождении меня от обязанностей кандидата в члены политбюро. А в отношении меня как первого секретаря горкома партии, это будет решать уже, видимо, пленум горкома партии».

В зале воцарилось смятение. А потом Ельцин получил отповедь по всем статьям. Первым взял слово Лигачев. Он обвинил Ельцина в клевете, и зал бурно аплодировал Егору Кузьмичу. Поток ораторов устремился на трибуну. Среди них был даже член политбюро Александр Яковлев, ставший любимцем демократов в последующие годы, а тогда тайно сочувствовавший Ельцину.

Потом каялся сам Ельцин, а Горбачев устроил ему форменный допрос. Если почитать стенограмму пленума, можно удивляться, как все более распалявший себя Горбачев, казалось бы, начисто подавил, парализовал волю Ельцина, который в ответ произносил невнятные слова в свое оправдание. Но он снова просит пленум об отставке.

Однако Горбачеву этого мало, он продолжает наступать: «В момент, когда весь мир следит за нашей перестройкой, Ельцин выдвигает свои эгоистические вопросы. Ему, понимаете, не терпится, не хватает чего-то! Суетится все время. А нужна выдержка революционная на таких крутых поворотах, когда кости трещат и мысли напряжены. Насколько же надо быть безответственным, потерявшим чувство уважения к товарищам, чтобы вытащить все эти вопросы…»

Пройдет время, и многие политики, историки, общественные деятели будут рассуждать о том, что тщеславный, властолюбивый Ельцин мог бы вполне успокоиться, если бы тогда не раздували этот пожар, а, наоборот, поддержали «заблудшего временно товарища» и даже потом сделали его членом политбюро.

Но прав известный публицист Александр Хинштейн, который в своей книге «Ельцин. Кремль. История болезни» написал, что точкой отсчета распада СССР надо принять 21 октября 1987 года. «Именно в этот день, ознаменовавшийся началом разрыва между Ельциным и Горбачевым, и полетел вниз первый камень, который приведет через четыре года к невиданному по масштабам горному обвалу», – пишет А. Хинштейн.

А потом был пленум Московского горкома партии, который «четвертовал» непокорного Бориса Ельцина. Но вскоре «сердобольный» Михаил Горбачев назначит своего опасного политического противника в ранге министра первым заместителем председателя Госстроя.

Это была еще одна крупная ошибка самоуверенного, но беспечного в политике Михаила Горбачева. Госстрой, по крайней мере апартаменты Ельцина, превратятся в генштаб оппозиции, которая своим знаменем на ближайшие годы изберет опального Бориса Ельцина. Самое интересное, что он временно останется и членом ЦК КПСС.

Сам Михаил Сергеевич потом очень пожалеет о самонадеянном решении, в котором мало было мудрости и трезвого понимания опасности, исходившей от быстро формирующейся вокруг Ельцина политической оппозиции.

Горбачев как-то признался: «Не министром его надо было сажать недалеко от Кремля (Госстрой находился в нынешнем здании Госдумы), а заслать послом в Зимбабве». Вот тут он был прав. Но понял это с большим опозданием.

А что касается телевидения, то мне стало работать сложнее. Контроль и наставления со стороны Горбачева на тот период усилились.

Тем временем начиналось неожиданное восхождение Бориса Ельцина на высокие политические позиции. И опять же не без «помощи» Горбачева. Михаил Сергеевич позволил избрать Ельцина делегатом на XIX Всесоюзную партийную конференцию. Без ведома и предварительного согласия Горбачева это сделать 8 было бы невозможно.

Маленькое отступление. Однажды я находился на беседе у Егора Лигачева. Он отозвал меня подальше в глубь кабинета и с горечью сказал: «Ни черта не понимаю, почему этого крикливого политикана, враждебно настроенного к партии, выдвигают всяким незаконным образом в качестве делегата партконференции… Не пойму я позиции Михаила Сергеевича».

И в самом деле, выдвигать делегатов можно было только от парторганизаций, где стоишь на партучете. Москва не захотела выдвигать Ельцина. Об этом мы сообщали и комментировали по телевидению. Но вдруг непотопляемый Ельцин всплывает обходным маневром как делегат… от Карелии. Об этом своем показном великодушии Горбачев еще не раз потом пожалеет…

…В праздничном Кремлевском дворце съездов внимание сразу сосредоточилось вокруг впавшего в немилость Ельцина. Ведь уже полгода прошло, как он отошел от партийной деятельности. Все ждали, какой фокус он на этот раз выкинет.

Его выступление не планировалось. Но, конечно, журналисты стерегли каждый его шаг.

Я распорядился, чтобы телеоператоры были внимательны и не фокусировали свое внимание на скандальном политике. Так мы, по крайней мере, условились, когда я просил у Горбачева совета насчет показа партконференции. Тем более что Ельцина посадили на самую галерку – подальше от фото– и телекамер.

Мне невозможно было находиться непосредственно в зале заседаний, поскольку взял на себя руководство подготовкой больших телевизионных репортажей о работе партконференции.

Времени для вечернего показа конференции запланировали не менее двух часов ежедневно.

Вся технология подготовки «Дневника партконференции» (так назывались репортажи) строилась очень необычно. Григорий Шевелев, руководивший службой информации, организовал оперативное стенографирование всех выступлений и с курьером срочно, по мере готовности стенографических фрагментов, пересылал их мне.

В моем кабинете шла в «живом варианте» трансляция заседаний. Но давать это в таком же варианте на всю страну было бы немыслимо. Поэтому избрали форму дневника. Пришлось взять на себя смелость отбирать наиболее интересные, острые моменты дискуссии, которые потом смотрела вся страна и сами делегаты конференции. Тем более что согласовывать было не с кем. Все руководство – в зале на заседаниях.

Может быть, тогда впервые родилась необычная технология подготовки к показу крупных событий, таких как съезды партии, сессии Верховного Совета СССР, поездки и переговоры Горбачева с зарубежными лидерами и т. и.

Мне приносили стенограммы, а я срочно цветными карандашами отмечал те фрагменты выступлений, которые должны быть в синхронном варианте, «в голосе» показаны затем по телевидению. Работа, признаюсь, не только ответственная, но и опасная по своим последствиям, поскольку выступавшие делегаты, посмотрев себя в эфире, могли придираться: мол, не то выбрали, не самые важные мысли донесли до телезрителей.

Я рискнул использовать и другой прием. Дневник строился не по принципу отчета с соблюдением очередности выступлений. Делалось иначе, как в фильме, когда с помощью монтажа в тематические блоки собирали высказывания делегатов, которые остро дискутировали друг с другом. Вот эти прямые противостояния и находили отражение в телевизионных вечерних показах, что придало драматургию самой конференции. Ведь отбирались самые смелые, острые высказывания.

День шел за днем, замечаний к показу по телевидению партконференции не было, наоборот – хвалили. Но все ждали, что Ельцин все-таки прорвется на трибуну. И, скорее всего, это произойдет в последний день. Уверен, что это прогнозировал и Горбачев. Это прогнозировал и Лигачев – главный организатор прений и порядка проведения конференции.

Не составляло секрета, что Ельцин находился под колпаком КГБ. Конечно, при желании можно было элементарно избежать появления на трибуне Ельцина – затянуть список выступающих, а потом ближе к концу заседания «подвести черту» под прениями.

И вот в который уже раз Горбачев начинает играть с Ельциным в кошки-мышки. Он не дает запретительных сигналов. А тем временем в какой-то момент Борис Николаевич спускается в партер и, подняв в руке мандат, устремляется к трибуне и требует слова.

Еще предыдущий оратор не закончил речь, а в зале раздался зычный голос: «Я требую дать слово для выступления. Иначе ставьте вопрос на голосование всей конференции».

Ясное дело, Горбачев понимал, что конференция из любопытства поддержит Ельцина. К тому же гласность и демократию пока никто не отменял…

Ельцин встал перед трибуной, но к нему спустился помощник Горбачева Валерий Болдин и попросил присесть в первом ряду. Прения тем временем продолжались, и, наконец, слово получил Ельцин.

В порядке отступления скажу, что все эти моменты мы показали в вечернем телеэфире.

И вот Ельцин на трибуне. Он уверен в себе. По тональности речь – прокурорская, обличительная. Он заявляет, что аппарат ЦК не перестроился, партия отрывается от народа. Выборы руководителей, в том числе секретарей ЦК и генерального секретаря, должны быть всеобщими, прямыми и тайными, с четким ограничением возраста – до 65 лет. Причем с уходом генерального секретаря должно уходить и все политбюро. Он потребовал в разы сократить партаппарат, ликвидировать отраслевые отделы ЦК.

По традиции прозвучали обвинения в коррупции, излишних привилегиях большевистской верхушки и т. д.

Трудно было не согласиться с некоторыми из его заявлений, потому часть зала горячо аплодировала.

В перерыве только и велась речь о Ельцине, его обвинениях. Некоторые делегаты жали ему руки, благодарили за смелость.

Но после перерыва маховик конференции стремительно раскрутился в обратную сторону. Делегаты, не выбирая подходящих слов, клеймили его позором.

Частично эти гневные речи нашли, естественно, отображение в нашем телеэфире. В том числе и выступление Егора Лигачева. Он тогда воскликнул: «Борис, ты не прав!»

Монтаж этих выступлений требовал ювелирной работы. И я рискнул дать в показе выступления Ельцина и Лигачева рядом, и благодаря этому возник диалог со словами «Борис, ты не прав!». Впоследствии благодаря телевидению фраза «Борис, ты не прав!» стала крылатой.

Но самое любопытное, что уже после первых дней конференции некоторые иностранные телекомпании обратились к нам с просьбой продать им, как они называли, «этот телефильм» для зарубежного показа. Признаюсь, для нас было очень лестно, что наши теле-дневники за их высокое качество с использованием необычного монтажа, придавшего драматургию показу, получили признание как фильм. Этот метод мы затем успешно применяли при освещении работы очередного съезда партии.