Текст книги "Сталин"

Разумеется, такие фразы вождя не имели никакого отношения к реальности, однако они производили, скажем, на того же Булгакова определенное впечатление».

Объяснений множество.

«Шекспировская крупность зла заставляла и Булгакова, и Пастернака, – считает знаток русской литературы Мариэтта Чудакова, – предполагать шекспировскую крупность и сложность самой личности Сталина. Это была их ошибка».

Думаю, дело было и в другом. Все вокруг, решительно все восторгались Сталиным! Как в ревущей от счастья толпе демонстративно отойти в сторону? Отстраниться? Сохранить хладнокровие? Скептически взирать на стоящих рядом? Кто не жил в тоталитарном обществе, тот не поймет, насколько это страшно – оставаться иным, чем остальные.

А вот еще одна причина: увидеть в вожде тирана – значит признаться самому себе, что в стране существует диктатура и ты ей верно служишь! Что делать со стихами, написанными во славу революции, Ленина, партии? Считанные единицы были готовы понять и признать реальность…

Большевики отрезали страну от мира. Железный занавес появился не после Второй мировой войны, а еще после Гражданской. Выезд из страны запретили. Разрешались только служебные командировки (они были очень редкими) – и для многих это закончилось печально: обвинением в шпионаже и смертным приговором. Иностранцев пускали только в силу необходимости, и встречаться с ними было рискованно даже для уполномоченных на то лиц. Зарубежную прессу получали только несколько важнейших учреждений: ЦК партии, Наркомат иностранных дел, НКВД… Внутри страны существовала невероятно жесткая цензура. Люди не знали, ни что происходит в мире, ни что творится в стране.

Замечательный писатель Михаил Михайлович Пришвин записал в дневнике 1 ноября 1937 года: «Больше всего ненавижу газету «Правда» как олицетворение самой наглой лжи, какая когда-либо была на земле».

Никто из соратников не мог оспорить лидерство Сталина. Но его борьба за единоличную власть продолжалась не один год. Дорога к власти не была простой. Ничто не было предопределено. Его соперникам и оппонентам не хватало жестокости, беспринципности, изощренности в интригах, невероятного коварства. Да и не так уж они жаждали занять кресло первого человека. Им, конечно же, тоже нравилась власть, но не было в них страсти, которая пылала в Сталине и заставляла его двадцать четыре часа в сутки думать о власти. Воспоминания его соратников свидетельствуют: ни на что иное он не отвлекался и ни о чем другом не думал.

Сталин учился и многое в себе изменил. Он с необыкновенной легкостью менял свои принципы, отказывался от вчерашних убеждений, заводил интриги, натравливал своих соперников друг на друга. Он заключил союз с Зиновьевым и Каменевым, чтобы убрать Троцкого. Он вступил в союз с Бухариным и Рыковым, чтобы избавиться от Зиновьева и Каменева. Он обратился к старым членам ЦК, чтобы свалить Бухарина и Рыкова, а потом их всех расстрелял.

Изгнание Троцкого воспринимается как разрыв советского руководства с прежним большевистским курсом на мировую революцию. Дескать, Троцкий готов был пожертвовать Россией, которую ненавидел, ради мирового пожара, а Сталин всегда думал только о России, созидал ее как великую державу, потому и выслал «безродного космополита» Льва Давидовича…

Между тем конец двадцатых годов (когда Троцкого выслали, а его единомышленников посадили) – это как раз время острой борьбы сталинского партийного и организационного аппарата против «великодержавного шовинизма». Еще на X съезде партии нарком по делам национальностей Сталин в докладе «Очередные задачи партии в национальном вопросе» потребовал вести борьбу с «великорусским шовинизмом», назвав его главной опасностью.

По его указанию идеологический механизм всячески отмежевывался от истории России, от российского государства. Уничтожали все, что связывало Страну Советов со старой Россией. В 1929 году член политбюро и секретарь ЦК Вячеслав Михайлович Молотов, ближайший к Сталину человек, заявил, что следующий год станет последним годом для «старых специалистов». А ведь речь шла о лучших ученых, инженерах, преподавателях России. Чекисты посадили большую группу ученых, прежде всего историков, обвинив их в монархизме и подготовке заговора с целью свержения советской власти. Вот на каком фоне выслали Троцкого. Не как врага России. А как врага тогдашней власти.

Все большевики, и Сталин в том числе, долгое время считали, что построение социализма возможно только одновременно со всей Европой. Иосиф Виссарионович точно так же ждал и торопил мировую революцию! Говорил на политбюро 21 августа 1923 года:

– Либо революция в Германии провалится и побьют нас, либо революция удастся, все пойдет хорошо и наше положение будет обеспечено. Другого выбора нет.

Сталин до конца жизни верил в победу мировой революции – с помощью Советского Союза и его военной мощи. Многие удивлялись, отчего на склоне жизни вождь заинтересовался языкознанием.

– Не зря, – объяснял его ближайший соратник Молотов. – Он считал, что когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому вел, главным языком межнационального общения станет язык Пушкина и Ленина.

На пост военного министра Сталин вместо Троцкого поставил Михаила Васильевича Фрунзе, который исходил из того, что Красная армия обязана штыком помочь мировой революции:

«Самим ходом исторического революционного процесса рабочий класс будет вынужден перейти к нападению… Отсюда вытекает необходимость воспитывать нашу армию в духе величайшей активности, подготовлять ее к завершению задач революции путем энергичных, решительно и смело проводимых наступательных операций…»

Фрунзе доказывал, что нужна доктрина революционной наступательной войны²2
  Отечественная история. – М., 2001. № 2.


[Закрыть]. Троцкий решительно возразил Фрунзе. Он говорил, что мировое революционное движение переживает спад, положение в России тяжелое, люди устали от войны и надо «отстоять для рабочих и крестьян возможно длительный период мира». Поэтому, считал Троцкий, задача другая: «Мы учимся военному делу, вооружаемся, строим большую армию для того, чтобы обороняться, если на нас нападут».

Фрунзе и его единомышленников, жаждавших мировой революции и готовых разжечь ее с помощью армии, Троцкий называл «нетерпеливыми стратегами». Михаил Васильевич полагал, что наступательный порыв решит исход будущих войн, потому что вражеские армии «окажутся бессильными перед сравнительно плохо вооруженным, но полным инициативы, смелым и решительным противником».

Троцкий же говорил, что принятие только наступательной стратегии – авантюризм, который приведет к колоссальным жертвам. Армия должна учиться и обороне, к которой придется прибегнуть на первом этапе войны. Возможно и стратегическое отступление, чтобы выиграть время для мобилизации и развертывания собственных сил. Он считал, что не надо выдумывать какую-то особую стратегию и тактику, а надо учить красноармейцев и создавать современную боевую технику. Надеяться на мировую революцию пока нет оснований… Фрунзе высокомерно посоветовал Льву Давидовичу выкинуть из брошюры «рассуждения, прославляющие оборону». В те времена было принято клеймить оборону «подлой» и буквально «вытравливать дух обороны из Красной армии».

Фрунзе и любимцы Сталина из Первой конной армии – Буденный и Ворошилов – гордо утверждали, что Красная армия создала свою пролетарскую стратегию. Троцкий возражал, что не может быть какой-то особой пролетарской военной науки. Ехидно замечал: «Тот, кто думает, что с помощью марксизма можно наладить производство на свечном заводе, слабо разбирается и в марксизме, и в изготовлении свечей».

Лев Давидович доказывал, что нельзя считать огромные потери проявлением военного искусства. Критерий военного искусства – достижение наибольших результатов с наименьшей тратой сил. Обо всем этом молчали десятилетиями. Троцкому приписывали какие-то чудовищные глупости, стремление сжечь Россию в огне мировой революции, а между тем выяснилось, что он рассуждал глубоко и точно. Предположения Троцкого оказались правильными, как показала Великая Отечественная…

Еще один миф – Льва Давидовича считают ненавистником русской деревни. Но именно он пытался прекратить ограбление деревни. Еще в разгар Гражданской войны, в феврале 1920 года, Троцкий первым предложил заменить продразверстку натуральным налогом, что означало отказ от политики «военного коммунизма» и спасение деревни. Троцкий предупреждал: «Продовольственные ресурсы грозят иссякнуть, против чего не может помочь никакое усовершенствование реквизиционного аппарата». А сохранение продразверстки «грозит окончательно подорвать хозяйственную жизнь страны».

«Под влиянием своих наблюдений над жизнью крестьянства на Урале, – вспоминал Троцкий, – я настойчиво добивался перехода к новой экономической политике. В Центральном комитете я собрал всего лишь четыре голоса против одиннадцати. Ленин был в то время против отмены продовольственной разверстки и притом непримиримо. Сталин, разумеется, голосовал против меня. Переход к новой экономической политике произведен был лишь через год, правда, единогласно, но зато под грохот кронштадтского восстания и в атмосфере угрожающих настроений всей армии».

Массовое раскулачивание, то есть уничтожение крестьянства, Сталин начал уже после того, как Троцкий был изгнан. Считается, что Сталин просто выполнил троцкистскую программу изъятия хлеба в деревне. Но Троцкий при всем его радикализме предлагал действовать в рамках НЭП (Новой экономической политики): взять примерно сто пятьдесят миллионов пудов хлеба «в порядке займа». Хлеб продать за границей, деньги потратить на закупку промышленного оборудования, чтобы провести индустриализацию, а заем честно погашать по мере ввода в строй новых прибыльных предприятий.

Сталин же просто ограбил деревню, реквизировав хлеб. Зерно отбирали у тех, у кого оно было, то есть у справных хозяев. Их назвали кулаками и, по существу, объявили вне закона. У так называемых кулаков забрали все имущество. Потом их стали выселять из родных мест вместе с семьями. Сталин до конца своих дней презирал деревню и крестьянина. В Троцком этого не было.

Уверяют еще, что Троцкий ненавидел русскую культуру, а Сталин ценил. Но Сталин планомерно уничтожал русскую интеллигенцию, а Троцкий всего лишь писал литературно-критические статьи о писателях и поэтах. Иногда бывал неоправданно резок в своих литературных пристрастиях. Но во всяком случае пытался разобраться в литературном процессе и ордеров на арест не подписывал. Что характерно – не брал денег за статьи и книги. Только 13 января 1922 года Лев Давидович обратился в политбюро с просьбой:

«Литературную работу я веду через свой военный секретариат, который при очень скромной плате завален работой. Не встретило бы Политбюро возражений, если я за статьи и книжки буду брать гонорар в пользу своих стенографов и переписчиков?»

14 января 1922 года проголосовали: «Разрешать т. Троцкому получать за его статьи гонорар в пользу стенографов и переписчиков».

Сталин от денег не отказывался. 3 января 1928 года обратился к руководителю государственного издательства: «Я очень нуждаюсь в деньгах. Не могли бы прислать 200 руб. (вместо гонорара) для меня?»

Историки любят цитировать фразу Троцкого, прозвучавшую 16 декабря 1917 года, когда он выступал на Всероссийском съезде крестьянских депутатов:

– Не в белых перчатках по лаковому полу пройдем мы в царство социализма.

Его слова трактуются как предвестье большого террора. В реальности Троцкий всего лишь предупреждал о ждущих впереди трудностях и испытаниях. Месяц с небольшим спустя после революции о терроре никто еще не думал.

Одно можно сказать точно. Председатель Реввоенсовета был достаточно жесток в годы Гражданской войны, когда Красная армия была неустойчива, части бросали фронт и бежали, солдаты дезертировали. Вот один из подписанных им в 1918 году приказов. Он был отдан, когда казалось, что судьба Советской России висит на волоске:

«Предупреждаю: если какая-либо часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар части, вторым – командир. Мужественные, храбрые солдаты будут поставлены на командные посты. Трусы, шкурники и предатели не уйдут от пули. За это я ручаюсь перед лицом Красной Армии».

Но председателю Реввоенсовета и в голову не приходило уничтожать людей в мирное время, как это делал Сталин. Троцкий на пленуме ЦК едко откликнулся на слова Сталина насчет того, что надо вымести оппозицию из партии, сравнив его с дворником:

– Как заходит речь о метле, вы в своей тарелке. Бляху вам и метлу – вот и вся ваша платформа полностью.

Мало кто тогда мог распознать истинный характер Сталина, хотя, казалось бы, все было на поверхности.

Военный моряк Федор Федорович Раскольников, сыгравший большую роль и в революции, и в Гражданской войне, в мирное время стал дипломатом.

«Вскоре после моего возвращения из Афганистана, – писал Раскольников, – когда я жил в наркоминдельском особняке, я как-то вечером вернулся домой.

– Вам звонил товарищ Сталин. Он просил вас приехать в Кремль, – передал мне служитель.

Я тотчас же вытребовал из автобазы наркоминдела дежурную машину, сел на промерзшее клеенчатое сиденье и поехал в Кремль. Сталин жил, как Робеспьер, с пуританской простотой и нетребовательностью в маленьком двухэтажном выбеленном домике, прислонившемся к крепостной стене, около Троицких ворот. Квартира Сталина была на втором этаже. В небольшой столовой сидели Сталин и Буденный. Сталин взял со стола бутылку кавказского хереса и налил мне полный стакан.

– Спасибо, Иосиф Виссарионович. Я водки не пью, а вино пью, – поблагодарил я гостеприимного хозяина.

– Я тоже не пью водки, – ответил он и начал подробно расспрашивать меня об Афганистане, который, как все страны Востока, его очень интересовал.

Когда я рассказал ему о смерти в Кабуле турецкого политического деятеля Бедрибея, который, по слухам, был отравлен, то Сталин лукаво подмигнул Буденному, который молча пил херес, и сказал:

– Видите, как там кончаются дискуссии.

Буденный взглянул осоловелыми глазами и кивнул головой. В то время была в разгаре дискуссия с троцкизмом. Я спросил мнение Иосифа Виссарионовича о перспективах дискуссии.

– Все перемелется – мука будет. Вот именно мука, – сказал Сталин и, сморщив нос, беззвучно расхохотался, обнажив крупные, здоровые, сильные зубы хищного зверя».

Всесоюзный староста

Член политбюро Михаил Иванович Калинин долгие годы занимал пост, который в других странах считают президентским. Он был председателем Центрального исполнительного комитета, затем Председателем Президиума Верховного Совета СССР – эти органы заменяли парламент. В газетах Михаила Ивановича по-свойски именовали всесоюзным старостой. Формально у него в руках была высшая государственная власть. Фактически он лишь оформлял решения, принятые политбюро.

В стране Калинин считался защитником прав и интересов крестьянства и рабочего класса. Ради этого его и назначили на высшую должность в государстве.

«При обсуждении вопросов в политбюро, – вспоминал Троцкий, – Ленин не раз поворачивался с дружелюбной иронией в сторону Калинина:

– Ну, а что скажет по этому поводу глава государства?

Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом. Бывший тверской крестьянин и петербургский рабочий, он держал себя на своем неожиданно высоком посту достаточно скромно и, во всяком случае, осторожно… Крестьянские массы постепенно привыкли к той мысли, что «хлопотать» надо через Михаила Ивановича… С крестьянами Калинин нашел необходимый язык без затруднений…»

В двадцатые годы Михаил Иванович еще решался подать голос, когда не соглашался со сталинской линией. На заседании политбюро 20 марта 1929 года Сталин и Калинин обменялись записками:

Сталин – Калинину: «Защищаешь кулака».

Калинин – Сталину: «Не кулака, а трудового крестьянина».

Сталин – Калинину: «А про бедноту забыл? А русских крестьян потерял?»

Калинин – Сталину: «Середняки именно русские, а инородцы?! Бедняки».

Сталин – Калинину: «Ты нынче башкирский президент, а не русский».

Калинин – Сталину: «Это не аргумент, а ругательство».

Но Михаил Иванович не рисковал слишком уж сердить вождя. За ним водились опасные грешки.

После смерти Серго Орджоникидзе, который четыре года возглавлял партийную инквизицию – Центральную контрольную комиссию, – в его архиве нашлись два запечатанных пакета. На пакетах Серго написал: «Без меня не вскрывать».

Там находились документы царского департамента полиции. В том числе показания Михаила Ивановича Калинина от февраля 1900 года. В протоколе записано: «Будучи вызванным на допрос вследствие поданного мной прошения, желаю дать откровенные показания о своей преступной деятельности». И будущий всесоюзный староста рассказал полиции все, что ему было известно о работе подпольного кружка, в котором он состоял.

Серго Орджоникидзе заинтересовался делом Калинина и получил другие документы, связанные с поведением Михаила Ивановича после ареста. В двадцатые годы архивы царской полиции были изучены самым тщательным образом. Материалы лежали в сейфе, но в любую минуту преданные гласности стали бы смертным приговором для старого большевика Калинина. Однако же и этого для Сталина оказалось мало.

В 1930 году Сталин получил из ОГПУ показания обвиняемого по делу никогда не существовавшей «Трудовой крестьянской партии», которую будто бы возглавлял профессор Николай Дмитриевич Кондратьев, бывший эсер и бывший товарищ (заместитель) министра продовольствия во Временном правительстве. Выдающийся ученый, работами которого восхищаются и по сей день, принужден был подписать показания о том, что Калинин давал мнимым заговорщикам информацию о положении в стране.

Сталин инструктировал Молотова:

«Что Калинин грешен, в этом не может быть никакого сомнения. Все, что сообщено о Калинине, – сущая правда. Обо всем этом надо осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь неповадно было путаться с пройдохами».

Михаил Иванович перестал вступаться за крестьянина. Но в эпоху большого террора вождь – на всякий случай – санкционировал арест жены Калинина.

Екатерина Ивановна Калинина была арестована 25 октября 1938 года 2-м отделом Главного управления государственной безопасности НКВД по обвинению в антисоветской деятельности и связях с троцкистами и правыми.

Калинин – президент Советского Союза! – не посмел замолвить за жену словечко. Боялся, что и его самого посадят. Знал, что у чекистов заготовлены материалы о его мнимых связях с правыми, Бухариным и Рыковым, которых уже расстреляли. Сталин распорядился ознакомить Калинина с материалами, чтобы тот понимал, на каком крючке сидит.

В справке, которую Берия представил Сталину, говорилось:

«Следствием установлено, что Калинина с 1929 года была организационно связана с участниками антисоветской вредительской и террористической организации правых и содействовала им в их антисоветской деятельности.

Сблизившись с рядом враждебных ВКП(б) лиц, осужденных впоследствии за правотроцкистскую деятельность, Калинина предоставляла им свою квартиру для контрреволюционных сборищ, на которых обсуждались вопросы антисоветской деятельности организации, направленные против политики и руководства ВКП(б) и Советского правительства.

Имея тесное общение с бывшим работником Главного управления гражданского воздушного флота Остроумовой В. П., информировала последнюю по вопросам секретного характера, что Остроумовой было использовано в шпионских целях. Работая с 1936 года членом Верховного Суда РСФСР, Калинина поддерживала связи с правыми: бывшим работником Верхсуда Берман и бывшим работником Института советского права Пашуканис (осуждены).

Кроме того, следствием установлено, что Калинина до 1924 года скрывала то, что ее брат Лорберг Владимир (осужден) являлся агентом царской охранки.

В предъявленных обвинениях Калинина Е. И. виновной себя признала.

Осуждена Военной коллегией Верховного Суда СССР 22 апреля 1939 года по статьям 17-58-6, 17-58-8 и 58–11 УК РСФСР к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на 15 лет с поражением в правах на 5 лет».

В 1939 году в Свердловске в пересыльной тюрьме писательница Галина Серебрякова, имя которой уже встречалось в этой книге, встретила много москвичек, осужденных как члены семьи изменника родины.

– Вы знаете, кто вон там, в углу, сидит на мешке с вещами и пьет кипяток? Не узнаете? – спросила ее одна из давнишних знакомых.

Серебрякова внимательно посмотрела на высокую худую простоволосую женщину:

– Не знаю.

– Да что вы? Это же Екатерина Ивановна Калинина, жена Михаила Ивановича.

Серебрякова была поражена.

– Ну да, она самая. Муж – наш президент, а она осуждена как шпионка. Вот судьба… А ведь прожили они всю-то жизнь в согласии! Каково ему теперь?..

Серебряковой понравилась эта простая женщина, говорившая с легким приятным эстонским акцентом.

– Главное, не горюй, – внушала ей жена Калинина, – быть не может, чтобы нас скоро не выпустили, год потерпи, не больше. Убедили Сталина пробравшиеся в органы враги из иностранных разведок, что кругом измена, но он скоро разберется в этом. Партию не обманешь.

Только 9 мая 1945 года, в День Победы, жене всесоюзного старосты позволили обратиться к Сталину:

«Я совершила тяжкую ошибку, усугубленную тем, что Вы своевременно мне на нее указывали, а я эти указания не учла. Такое несознательное отношение к своему положению и к окружающим людям повлекло за собой тяжкие поступки, за которые я несу суровое наказание.

Я полностью сознаю свою вину и глубоко раскаиваюсь. Эти проступки совершены мной не из сознательной враждебности, а из-за непонимания обстановки и некритического отношения к окружавшим меня людям. Уже несколько лет я нахожусь на полной инвалидности. Моя единственная надежда на Ваше великодушие: что Вы простите мне мои ошибки и проступки и дадите возможность провести остаток жизни у своих детей».

Письмо принесли наркому госбезопасности Всеволоду Николаевичу Меркулову. Поскольку речь шла о жене Калинина, который оставался членом политбюро, Меркулов переслал письмо сталинскому помощнику Поскребышеву.

Тот доложил вождю.

Сталин смилостивился над женой члена политбюро и Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Екатерина Ивановна к тому времени уже почти семь лет находилась в заключении. Сталин написал на письме: «т. Горкину. Нужно помиловать и немедля освободить, обеспечив помилованной проезд в Москву».

Александр Федорович Горкин был секретарем Президиума Верховного Совета СССР и оформлял все нужные решения. Президиум, рассмотрев «ходатайство о помиловании Калининой Екатерины Ивановны», постановил: «Помиловать, досрочно освободить от отбывания наказания и снять поражение в правах и судимость».

Внезапное милосердие вождя объяснялось тем, что дни смертельно больного Михаила Ивановича Калинина были сочтены. И держать его жену в лагере больше не имело смысла. Но вместе они пожили недолго. 15 марта 1946 года Калинина освободили от должности, которую он занимал почти тридцать лет, но оставили членом Президиума Верховного Совета СССР, чтобы он не лишался всех жизненных благ. В июне Михаил Иванович скончался…

Самого Калинина вождь ни в грош не ставил. Но отправив в лагерь его жену, Сталин преподнес всем урок: никто не застрахован от гнева вождя.

В двадцатые годы члены политбюро еще чувствовали себя уверенно и самостоятельно. Спорили со Сталиным. Иногда не принимали его предложения. Против высказывались вполне преданные ему люди, такие как Серго Орджоникидзе. Для них Сталин еще не был вождем, а был первым среди равных. Ему приходилось считаться с их мнением. Споры в большинстве своем носили не политический, а ведомственный характер. Это была борьба за интересы собственного ведомства, за влияние и ресурсы.

Арест близких людей, заместителей и помощников членов политбюро ставил их в уязвимое положение. Им приходилось оправдываться, объясняться, доказывать собственную невиновность. Члены политбюро теряли уверенность в себе и даже относительную самостоятельность.

В конце двадцатых – начале тридцатых годов политбюро заседало четыре или три раза в месяц. Начинали в одиннадцать утра, заканчивали иногда в семь вечера, но делали перерыв на обед. Приглашенные толпились в секретариате – небольшой соседней комнате. Их вызывали по очереди. До осени 1929 года заседания политбюро – по ленинской традиции – вел глава правительства Рыков.

Сталин сидел на противоположном от председательствующего конце стола. Иногда вставал и ходил по комнате, потом высказывал свое мнение. Если возникали споры между членами политбюро, вопрос снимался с обсуждения и отправлялся на дополнительную доработку. Неподготовленные вопросы не рассматривались.

После изгнания Троцкого главной проблемой для Сталина стал Алексей Иванович Рыков, член политбюро и глава правительства, уважаемый и влиятельный человек. Сталин, по словам доктора исторических наук Олега Витальевича Хлевнюка, не мог не думать о том, что выходец из крестьянской семьи, русский человек Рыков многим представлялся более подходящей фигурой для руководства Россией.

В течение нескольких лет сталинские подручные вели атаку на Рыкова. Его обвиняли в правом уклоне, ОГПУ раскрывало липовые заговоры, участники которых «признавались» в тесных связях с Рыковым. Наконец Сталин почувствовал, что настал момент, когда он может избавиться от главы правительства.

Один за другим исчезали те, кто позволял себе сомневаться в величии вождя.

Секретарь ЦИК (то есть главный помощник Калинина) Авель Сафронович Енукидзе втихомолку жаловался старому приятелю Леониду Петровичу Серебрякову (бывшему секретарю ЦК):

– Чего еще Сталин хочет? – недоумевал Авель Сафронович. – Я делаю все, что от меня потребуют, но ему все мало. Он хочет еще вдобавок, чтобы я считал его гением.

Старый большевик Авель Енукидзе участвовал в создании подпольной типографии на Кавказе, которая сыграла важную роль в подготовке первой русской революции. В ЦИК он ведал большим хозяйством – от академических театров до домов отдыха для начальства. Его ценили за приветливость и обходительность. Авель Сафронович не стремился в большую политику по причине отсутствия амбиций. Но Сталину нужны были политические бойцы, и он охладел к Енукидзе. Вскоре тот утратил и должность, и свободу, и жизнь…

Его сменил провинциальный партийный работник Александр Федорович Горкин.

В 1937 году он работал в Оренбурге первым секретарем обкома. Был неурожайный, голодный год. Горкин разрешил выдать колхозникам на трудодень по килограмму пшеницы, а делать этого до выполнения поставок зерна государству запрещалось. Его вызвали в Москву. Он поехал поездом через Куйбышев, где вышел из вагона, чтобы передать посылку брату жены. Вместо брата появились какие-то люди, которые сказали, что им поручено передать посылку по назначению.

Три дня Горкин сидел в Москве, ждал решения своей судьбы. Неожиданно его привезли к Сталину. Тот сказал:

– Хотим назначить вас секретарем президиума ЦИК. Будете помогать своему земляку Калинину. Даем вам год на изучение иностранного языка.

Ошеломленный Горкин поблагодарил за доверие и попятился к двери. Сталин его остановил. Достал какую-то телеграмму, прочитал, сделал долгую паузу и сказал:

– Вот тут нам сообщили, что вы передавали посылку врагу народа… Брат вашей жены арестован. Нехорошо.

Еще одна пауза:

– Учтите это и сделайте соответствующие выводы.

Александр Горкин ушел, потрясенный доверием вождя и объятый страхом. Сталин любил собирать вокруг себя людей с подмоченной репутацией. Эти люди помнили, что всем обязаны Сталину, что без вождя они никто.

Когда в руководстве остались только те, кто смотрел Сталину в рот, он перестал собирать политбюро. Решения оформлялись опросом членов политбюро – им либо рассылались опросные листы, на которых они расписывались «за» или «против», либо их просто опрашивали по телефону.

Весной 1933 года Сталин отправил записку популярному драматургу Александру Николаевичу Афиногенову, который попросил прочитать его новую пьесу «Ложь»:

«Зря распространяетесь о «вожде». Это нехорошо и, пожалуй, неприлично. Не в «вожде» дело, а в коллективном руководителе – в ЦК партии».

Когда члены политбюро превратились просто в подручных, Сталин переменился. Исчезла необходимость ладить с товарищами по политбюро, убеждать их в своей правоте, привлекать на свою сторону. Они заранее были согласны с любым его предложением. Больше не надо было завоевывать ничьи сердца, достаточно было держать всех в страхе, сажая их жен или помощников. Зачем быть веселым и привлекательным? Единоличный хозяин страны мог позволить себе оставаться таким, каков он на самом деле.

«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, – вспоминал один из руководителей Югославии. – Сталин был холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей».

Лазарь Моисеевич Каганович говорил поэту Феликсу Чуеву, который старательно записывал рассказы сталинских соратников:

– Его надо брать по временам, по периодам, разный он был. Послевоенный – другой Сталин. Довоенный – другой. Между тридцать вторым и сороковым годами – другой. До тридцать второго года – совсем другой. Он менялся. Я видел не менее пяти-шести разных Сталиных…

Лазарь Каганович был человеком малограмотным, писал с ошибками – он вообще никогда не учился. Но он сразу поверил в звезду Сталина и всю свою жизнь преданно ему служил, не зная сомнений и колебаний.

Сталин доверял Лазарю Моисеевичу, потому что более преданного человека у него не было. Столь же надежный Валериан Владимирович Куйбышев, член политбюро и первый заместитель председателя правительства, злоупотреблял горячительными напитками и, как утверждают, умер в 1935 году во время тяжелого запоя.

Каганович никогда не возражал вождю, никогда не отстаивал своего мнения, а подхватывал любую сталинскую мысль. Молотов сказал о нем:

– Он среди нас был сталинистом двухсотпроцентным. Каганович – преданнейший Сталину человек, в этом его слабость и неподготовленность к самостоятельной мысли, потому что и у Сталина не все правильно.

В середине тридцатых на демонстрациях портретов Кагановича было немногим меньше, чем портретов вождя. Но степень самостоятельности Кагановича, который никогда и ничему не учился, была невелика. Если вождь уезжал из Москвы, то Лазарь Моисеевич чуть ли не каждый день писал Сталину, спрашивая его мнение относительно всех сколько-нибудь значительных вопросов. Вождь подробно отвечал по каждому пункту, решения принимались только с его санкции.