Текст книги "Сталин"

Самоубийство жены

Сталина запомнили пожилым человеком. Но ведь был же он и молодым, живым и энергичным, любил веселиться. Члены политбюро приезжали к нему на дачу с женами. Молотов и Киров плясали русскую. Ворошилов – гопака. Микоян исполнял лезгинку вместе с женой вождя – Надеждой Аллилуевой.

Жена Ворошилова в своем дневнике ностальгически вспоминала те времена, когда приходилось запросто бывать на даче у вождя:

«Вспомнилось гостеприимство И. В., песни, танцы. Да, да – танцы. Плясали все, кто как мог. С. М. Киров и В. М. Молотов плясали русскую с платочком со своими дамами.

А. И. Микоян долго шаркал ногами перед Надеждой Сергеевной (Аллилуевой), вызывая ее танцевать лезгинку. Танцевал он в исключительном темпе и азарте, при этом вытягивался и как будто становился выше и еще тоньше. А Надежда Сергеевна робко и застенчиво еле успевала ускользнуть от активного наступления А. И.

Климент Ефремович отплясывал гопака или же, пригласив партнершу для своего коронного номера – польки, танцевал ее с чувством, толком, расстановкой.

А. А. Жданов пел под собственный аккомпанемент на рояле. Пел и Иосиф Виссарионович. Были у И. В. любимые пластинки с любимыми ариями из опер и песнями. Пластинки И. В. сам сменял и занимал гостей. Особенно ему нравилось смешное…

После смерти И. В., когда подготовляли дачу в Кунцево к открытию дома-музея И. В. Сталина, здесь обнаружили много пластинок русской, грузинской, украинской и др. музыки и песен. На некоторых из этих пластинок есть пометки И. В. Так, например, на пластинке «Пляска скоморохов» имеется пометка И. В.: «Хорошая». На пластинке «Карысь-Лекси (Вьюга). Народная ченгуринская» пометка И. В. гласит: «Смешная – хорошая». Есть и такая пометка И. В.: «Очень хорошая». Эту оценку получила пластинка с записью арии Карася из оперы «Запорожец за Дунаем» – «Ой, щось дуже загулявся»…

Какое это было замечательное время! Какие были простые, по-настоящему хорошие, товарищеские отношения. И как со временем жизнь в партии стала сложной, порой до боли непонятной, и взаимоотношения наши тоже».

Считается, что Сталин сильно изменился после самоубийства второй жены.

«Известия» 10 ноября 1932 года сообщили о кончине «активного и преданного члена партии, слушательницы отделения искусственного волокна химического факультета Промышленной академии Надежды Сергеевны Аллилуевой».

В ту ночь в Кремле прозвучал одинокий выстрел – из дамского пистолета «вальтер», привезенного Надежде в подарок братом Павлом из Германии. Все спали. В те времена руководители партии и государства квартировали в Кремле. Семья генерального секретаря располагалась в Потешном корпусе. Выстрела за толстыми кремлевскими стенами никто не услышал. Смерть наступила сразу. А последствия этого рокового выстрела стали ясны не сразу. Сначала показалось, что это чисто семейное дело.

В тот день Сталин и Аллилуева побывали в Большом театре. Надежде вроде бы показалось, что муж уделяет слишком много внимания одной из балерин. Увлечение балеринами было модным в советском руководстве. Потом отправились ужинать к Ворошилову. По давней традиции после парада и демонстрации члены политбюро и высшие командиры Красной армии собирались у наркома.

Все пришли с женами. Вечеринка затянулась, веселились до упаду, крепко выпили. Сталин находился в превосходном настроении, чему способствовало не только привезенное с Кавказа красное вино, но и приятное общество. Потом уверяли, что Сталин вроде бы уделил особое внимание жене одного из военачальников. Это не прошло незамеченным для окружающих, прежде всего для Надежды Аллилуевой.

Обычно скупая в эмоциях и даже несколько суховатая, Надежда Сергеевна не могла сдержать своих чувств. Разгоряченный вином и самой атмосферой удавшейся вечеринки, Сталин не придал значения ревности жены. Увидев, что она недовольна, Сталин бросил ей в тарелку корку от апельсина и в своей грубоватой манере обратился к ней:

– Эй, ты!

Надежда Аллилуева вспылила:

– Я тебе не «эй ты»!

Вскочила и вышла из комнаты. За ней последовала Полина Семеновна Жемчужина, жена Молотова. Они долго вдвоем гуляли по осеннему Кремлю. При Сталине он был закрыт для посещения. Никто, кроме охраны, их не видел.

Жемчужина расскажет потом, что Надежда жаловалась на мужа. Она ревновала Сталина и считала, что у нее есть для этого основания. Дочери Сталина – Светлане – Полина Семеновна говорила:

– Твой отец был груб, ей было с ним трудно – это все знали. Но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не был идеальный брак, но бывает ли он вообще?

Аллилуева вроде бы успокоилась и пошла домой. О том, что произошло позже, можно только догадываться. Сталин и Аллилуева спали в разных комнатах. Она – у себя. Он – в кабинете или в небольшой комнате с телефоном возле столовой. Там он и лег в ту ночь после банкета. Это значит, что в те роковые часы, часы отчаяния, тоски, сжигавшей ее ревности, Надежда Сергеевна оставалась одна.

Если бы Сталин, вернувшись, захотел объясниться или вообще посмотреть, что там с женой, она, возможно, осталась бы жива. Он вернулся от Ворошилова в прекрасном настроении и, надо полагать, не хотел его портить неприятными объяснениями с женой.

Утром Надежду пришла будить экономка и нашла ее мертвой.

Галина Серебрякова вспоминала:

«Скромность Надежды Сергеевны Аллилуевой граничила с застенчивостью, сдержанность и внешнее спокойствие сопутствовали ей всюду. Красота ее была не броской, а строгой и классически совершенной. Знакомый нам по древнегреческим фрескам точеный нос, высокая шея, большие карие глаза. Смотрела она прямо, подолгу не опуская густых ресниц, редко смеялась, умела молчать и слушать и, несмотря на отрочески худенькую фигуру и по-детски сжатые плечи, казалась физически крепкой…

Не только к Владимиру Ильичу, но и к Крупской была она горячо привязана. Долгое время Аллилуева даже одевалась так же, как и Надежда Константиновна, предпочитая темный шерстяной сарафан и белую простенькую блузочку всем иным нарядам. Помню, весной – в Мухалатке – Надя часто повязывалась пуховым платком крест-накрест, поверх кофты, так же, как это любила делать Надежда Константиновна…

Мне всегда казалось, что Надя была очень несчастна и нуждалась в тепле и заботе, которых не имела… Я познакомилась с Надеждой Сергеевной в Тбилиси у Серго Орджоникидзе, к которому она приехала с сынишкой после семейной размолвки. Причиной ссоры явилась жена одного из секретарей ЦИКа, метко прозванная «каракатицей»…

Мысль о смерти не могла возникнуть при взгляде на тридцатидвухлетнюю, строго красивую, именно красивую, а не хорошенькую, Надежду Сергеевну. Тем разительнее был телефонный звонок в праздничное ноябрьское утро:

– Ночью застрелилась Надя.

Смерть Аллилуевой явилась первым зловещим предзнаменованием грядущих наших бед. Сумрачным днем шла я за гробом Надежды Сергеевны на Новодевичье кладбище. Переулки, прилегающие к Кропоткинской улице, были оцеплены. Люди в штатском, в сапогах и кепках, многозначительно прохаживались по пустым тротуарам. У случайных прохожих проверяли документы. Во многих квартирах по приказу опустили шторы. Медленно двигался похоронный кортеж. Впереди я видела согбенную, маленькую фигуру Сталина. Перекошенное лицо его почернело. Он казался жалким, больным. Я приписала происшедшую в его внешности перемену глубокому горю…»

Слухи о том, что Сталин застрелил жену, сразу поползли по Москве.

Леопольд Треппер, знаменитый разведчик, в 1932 году учился в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада имени Ю. Ю. Мархлевского. По его словам, студенты, участвовавшие в похоронах, шепотом спрашивали друг друга:

– Так что же все-таки – она покончила с собой, или ее убил Сталин?

Ходили слухи о том, что истинную причину ее смерти знали трое – главный врач Кремлевской больницы Александра Юлиановна Канель и консультанты лечебно-санитарного управления Кремля профессора Лев Григорьевич Левин и Дмитрий Дмитриевич Плетнев.

«Всем троим, – писал профессор Яков Львович Рапопорт, – было предложено подписать медицинский бюллетень о смерти, последовавшей от аппендицита, и все трое отказались это сделать. Бюллетень был подписан другими врачами, судьба же строптивых медиков сложилась трагически».

В реальности Александра Канель умерла своей смертью. Она простудилась, потом у нее начался менингит, и она скончалась 8 февраля 1936 года. Молотов, которого она лечила, прислал венок – это означает, что к Канель не было претензий.

О фальшивом медицинском заключении она никогда не упоминала, но действительно рассказывала близким знакомым о том, что Надежда Аллилуева покончила с собой. Она не думала, что это станет секретом. По долгу службы Александра Канель лечила всю правящую верхушку и со многими была в хороших личных отношениях, в том числе с семьей опального Льва Борисовича Каменева. Канель вместе с Ольгой Каменевой, Екатериной Калининой и Полиной Жемчужиной ездила за границу, куда жен членов политбюро посылали лечиться. В разгар большого террора, наверное, и ее бы арестовали. Но она уже ушла из жизни, поэтому в 1939 году посадили ее дочерей. На допросах от них требовали подтвердить, что мать была шпионкой…

Двух докторов – Плетнева и Левина – посадили на скамью подсудимых. Но не из-за самоубийства Аллилуевой. Врачи понадобились чекистам для конструирования очередного заговора. Медиков обвиняли в том, что они по заданию правотроцкистского блока (никогда не существовавшего) умышленно довели до смерти своих знаменитых пациентов: Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына Максима Пешкова. «Врачами-убийцами» будто бы руководил бывший нарком внутренних дел Генрих Григорьевич Ягода, сидевший рядом с ними на скамье подсудимых.

Профессору Дмитрию Плетневу, прекрасному кардиологу, профессору Института функциональной диагностики и экспериментальной терапии, пришлось испить горькую чашу до дна. 8 июня 1937 года в «Правде» появилась статья «Профессор – насильник, садист». Некая женщина обвиняла Плетнева в том, что он во время приема укусил ее за грудь, после чего она заболела маститом. Она постоянно звонила ему, писала письма с угрозами, преследовала его на улице. Плетнев обращался в милицию, просил защитить его. А окончилось все статьей в «Правде», поместившей безумное письмо пациентки профессора Плетнева:

«Будьте прокляты, преступник, надругавшийся над моим телом! Будьте прокляты, садист, применивший ко мне свои гнусные извращения. Будьте прокляты, подлый преступник, наградивший меня неизлечимой болезнью, обезобразивший мое тело. Пусть позор и унижение падут на вас, пусть ужас и скорбь, плач и стенания станут вашим уделом, как они стали моим, с тех пор, как вы, профессор-преступник, сделали меня жертвой вашей половой распущенности и преступных извращений».

Жена Михаила Булгакова 8 июня 1937 года записала в дневнике:

«Какая-то чудовищная история с профессором Плетневым. В «Правде» статья без подписи: «Профессор – насильник, садист». Будто бы в 1934 году принял пациентку, укусил ее за грудь, развилась какая-то неизлечимая болезнь. Пациентка его преследует. Бред».

Поразительным образом многие осуждали профессора Плетнева, а не женщину, явно нуждавшуюся в помощи психотерапевтов.

Общество лишилось способности к здравым суждениям. Некоторые врачи поспешили выступить публично, разоблачая «преступные» методы лечения профессора Плетнева. Среди разоблачителей были и те, кого арестуют в 1952 году по такому же фальсифицированному «делу врачей»…

Таким же мифом является предположение, будто Сталин сам застрелил жену. У него на руках много крови, но сам он никогда ни в кого не стрелял. Типичный убийца за письменным столом.

Любопытно другое – в семье Аллилуевых Надежду Сергеевну осуждали за то, что она покончила с собой. Жалели не ее, а Сталина. Говорили, что она была слишком сухой и строгой, неподходящей женой для вождя народов. С плохо скрываемым раздражением припомнили, что Надежда постоянно принимала кофеин, чтобы подбодрить себя.

Мария Анисимовна Сванидзе (жена Александра Семеновича Сванидзе, брата первой жены Сталина) записала в дневнике: «После смерти Нади при просвечивании рентгеном установили, что у нее череп самоубийцы…» Многие потом говорили, что Аллилуева – просто сумасшедшая. Из-за чего было стреляться? Надо было радоваться выпавшему на ее долю счастью оказаться женой генерального секретаря.

Надежда Сергеевна Аллилуева родилась 22 сентября 1901 года. Она была на двадцать лет младше мужа. Женой Сталина она стала весной 1918 года.

«Перед женитьбой Сталина и Аллилуевой, – писал Федор Раскольников, – ее отец, старый партиец, рабочий Аллилуев устроил в честь жениха вечеринку. Иосиф Виссарионович был очень доволен, сидел, молчаливо ухмылялся и, наконец, от избытка переполнявших его чувств схватил лежавшего на столе жареного цыпленка и с силой швырнул его в стену. На обоях осталось огромное сальное пятно».

Надежда Аллилуева родилась в Баку, выросла на Кавказе. Ее принимали иногда за грузинку. Хотя, по словам дочери, она скорее походила на болгарку или гречанку и в ней было что-то цыганское. Наивная и романтическая девушка когда-то всем сердцем влюбилась в «несгибаемого революционера», вернувшегося из Сибири, а потом в нем разочаровалась. Однако любить не перестала и ревновала, хотя не очень известно, давал ли Сталин для этого повод. Но скандалы вспыхивали часто.

Скромная, приветливая, сдержанная, она старалась ничем не показать, что она жена генерального секретаря. К мужу обращалась на «вы». Была очень требовательной к себе, строгой с собственными детьми – Светланой и Василием и ласковой с пасынком – Яковом (сыном Сталина от первой жены Екатерины Семеновны Сванидзе, умершей в 1907 году, через два месяца после рождения сына).

Надежда Аллилуева была занята учебой, работой, партийными поручениями. Большая разница в возрасте, занятость мужа не способствовали хорошим отношениям в семье. Сталин не мог и не умел уделять внимание жене. После ее смерти сказал:

– Я был плохим мужем, мне некогда было водить ее в кино.

Но дело было не в этом. Сталин был резким, грубым и невнимательным человеком. А Надежда, младший ребенок, привыкла к заботе и ласкам. Этого в браке ей не хватало.

Говорят, что Надежда Аллилуева была больным человеком, страдала от депрессии, жаловалась на постоянные головные боли, приступы тоски и оказалась неудачным партнером для Сталина, который в свободное время жаждал развлечений в большой компании. Вроде бы тоска, снедавшая Надежду, подталкивала ее к мысли о самоубийстве. Она ездила в Германию лечиться. Советская элита доверяла немецким врачам. Она не давала воли своим чувствам, не жаловалась, не любила признаваться, что ей плохо, хотя от природы была впечатлительной и ранимой. В последние месяцы часто говорила, что «ей все надоело» и что она хочет уйти от мужа.

Потом Сталин называл ее самоубийство «предательством». Говорил, что она нанесла ему удар в спину. Ведь самоубийца почти всегда желает наказать своего обидчика… В кругу друзей как-то предложил выпить за Надю и горько добавил:

– Как она могла застрелиться? Она искалечила меня.

Кто-то из родственниц осуждающе заметил:

– Как она могла оставить двоих детей!

Сталин прервал ее:

– Что дети, они ее забыли через несколько дней, а меня она искалечила на всю жизнь.

Его дочь Светлана пишет, что в последние годы жизни Сталин вновь и вновь возвращался к этой трагедии, пытаясь понять, почему его жена застрелилась. Он искал виновного, думал, кто же мог внушить ей мысль о самоубийстве. Но он не понимал Надежду – ни тогда, когда она была с ним, ни, тем более, после ее смерти.

Светлана полагает, что если бы мать осталась жива, то ничего хорошего ее не ждало:

«Рано или поздно она бы оказалась среди противников отца. Невозможно представить себе, чтобы она молчала, видя, как гибнут лучшие старые друзья… Она бы не пережила этого никогда».

Сталин уничтожил почти всех своих родственников. Посадил жен Молотова и Калинина. И его собственная жена вполне могла бы отправиться в Сибирь. А может быть, ее влияние как-то сдерживало бы Сталина? И если бы не тот ноябрьский выстрел в Кремле, его старость не была бы такой мрачной и пагубной для страны…

После смерти жены Сталин сильно изменился.

Светлана Аллилуева: «Смерть мамы страшно ударила его, опустошила, унесла у него веру в людей и в друзей… И он ожесточился».

Мрачные черты характера постепенно брали верх. Сталин боялся оставаться один, больше пил, просиживал за обеденным столом по три-четыре часа, пока алкоголь не отуманивал мозг. И не отпускал сотрапезников. Сталин несколько раз предлагал Микояну ночевать у него на даче. Потом у него оставался на ночь Сванидзе, брат его первой жены. Со временем Сталин, видимо, привык к одиночеству. А сначала было невмоготу.

Часть вторая
Смерть вместо жизни

Маршал Ворошилов и маршал Тухачевский

Между Сталиным и Ворошиловым в двадцатые годы сложились отношения, которые можно назвать дружескими. Если бы, конечно, Сталин умел и хотел дружить…

В марте 1929 года нарком по военным и морским делам Климент Ефремович Ворошилов выступал в Ленинграде на областной партийной конференции, где говорил и о «правом уклоне», и о международном положении. На ближайшем заседании политбюро Сталин написал Ворошилову шутливую записку:

«Мировой вождь, едри его мать. Читал твой доклад – попало всем, мать их туды».

Смущенный Ворошилов написал:

«Ты лучше скажи, провалился на все сто процентов или только на семьдесят пять. Я своим докладом замучил ленинградцев, и в другой раз они уж меня не позовут докладывать».

Сталин одобрил товарища:

«Хороший, принципиальный доклад. Всем гуверам, чемберленам и бухариным попало по заднице».

Климент Ефремович сыграл ключевую роль в создании мифа о выдающейся роли Сталина в Гражданской войне. Еще было живо поколение, которое помнило, сколь скромной была роль вождя в войне, и Ворошилов первым решился переписать историю.

1 мая 1937 года, после военного парада на Красной площади, Ворошилов по традиции устроил у себя большой обед. Пришли члены политбюро и высшие командиры Красной армии. За обедом Сталин пообещал, что враги в армии скоро будут разоблачены, партия их сотрет в порошок, и провозгласил тост:

– За тех, кто, оставаясь верным партии, достойно займет свое место за славным столом в октябрьскую годовщину!

Слова эти прозвучали зловеще. Далеко не всем, кто в тот день был в гостях у наркома, удалось остаться на свободе и через полгода отметить двадцатилетие Великого Октября…

Собственно, в мае 1937 года и началась большая чистка Красной армии. Для начала расстреляли самого крупного военного деятеля страны, который по праву должен был бы занимать пост наркома обороны, – маршала Михаила Николаевича Тухачевского, а с ним еще несколько крупных военачальников.

Фамилия Тухачевского замелькала в делах госбезопасности задолго до его расстрела. С конца двадцатых годов Михаил Николаевич воспринимался как неформальный лидер военной элиты. В первый раз военная контрразведка предложила арестовать Тухачевского еще в 1930 году. Чекисты всегда пытались влиять на положение дел в армии, часто влезали в чисто военные вопросы, которые не очень понимали, обвиняли профессионалов во вредительстве и преступных намерениях. Не только в 1937–1938 годах, а на протяжении всей своей истории особые отделы конструировали липовые дела.

Характерно недоверие руководителей государства к собственной армии. Военных постоянно подозревали в готовности перейти на сторону некоего врага. Особые отделы опутали соединения, части и подразделения вооруженных сил сетью негласных осведомителей. Особисты информировали свое начальство не только о ходе боевой подготовки и учебы, но и о настроениях бойцов и командиров; в первую очередь их интересовали политические взгляды и жизненные устремления командного состава.

Уловив специфический интерес особистов, осведомители запоминали каждое сомнительное словечко своего командира. В результате накапливался компрометирующий материал, который в любой момент можно было пустить в ход.

Как стратег Тухачевский был на голову выше своих боевых товарищей. Он был широко образованным человеком и говорил:

– Военный не может быть невеждой в политике, истории, философии. Неплохо, чтобы он был также сведущ в литературе, музыке, других видах искусства.

Маршала отличало честолюбие. Он хотел быть первым, лучшим. Жаждал славы и побед, званий и отличий. Его называли молодым Бонапартом. Может быть, он видел себя диктатором Советской России и опасения Сталина не были напрасными?

В руководстве Красной армии действительно существовали две группировки.

Главные поклонники вождя – Ворошилов, Егоров, Буденный, Блюхер – собирались воевать так, как воевали в Гражданскую: шашкой и винтовкой. Ни в коем случае не соглашались сменить коня на танк.

В противоположность бывшим командирам Первой конной Тухачевский, заместитель наркома обороны Ян Борисович Гамарник, командующий войсками Киевского военного округа командарм 1-го ранга Иона Эммануилович Якир и командующий войсками Белорусского военного округа командарм 1-го ранга Иероним Петрович Уборевич следили за современной военной мыслью. Они были сторонниками внедрения новой боевой техники, танков, авиации, создания крупных моторизованных и воздушно-десантных частей.

Спор двух групп не носил политического характера. Это была скорее профессиональная дискуссия.

Маршал Жуков говорил позднее писателю Константину Михайловичу Симонову:

– Тухачевский был эрудирован в вопросах военной стратегии. У него был глубокий, спокойный, аналитический ум. А Ворошилов был человеком малокомпетентным. Он так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Практически значительная часть работы в наркомате лежала на Тухачевском.

Судя по всем имеющимся документам, Тухачевский был чужд политики. Свои планы он связывал с чисто военной карьерой. Наркомом он хотел быть, главой страны – нет. Но Сталин серьезно отнесся к желанию Тухачевского и других сместить Ворошилова. Если сейчас маршалы и генералы хотят сместить назначенного им наркома, то в следующий раз они пожелают сменить самого генерального секретаря. Как им доверять? А ведь вся чистка 1937–1938 годов была нацелена на уничтожение «сомнительных» людей.

Мог ли в такой ситуации уцелеть маршал Тухачевский, а с ним и большая группа высших командиров Красной армии? Раз Сталин решил, что Тухачевский готовит заговор, то задача следователей – найти правдоподобное обоснование и выбить из обвиняемых признания. Впрочем, само предположение о том, что машина репрессий нуждалась в доказательствах, свидетельствует о непонимании сталинского менталитета. Армия не могла избежать судьбы, уже постигшей все общество…

1 июня 1937 года Высший военный совет заседал в Свердловском зале Кремля. К военным приехали члены политбюро. Нарком Ворошилов зачитал обширный доклад «О раскрытом органами НКВД контрреволюционном заговоре в РККА». Как мог нарком поверить, что люди, которых он знал по двадцать лет, с которыми вместе воевал, с которыми сидел за одним столом, – на самом деле шпионы и предатели? У Ворошилова были все основания радоваться устранению из армии Тухачевского, Якира и других военачальников:

– В прошлом году, в мае месяце, у меня на квартире Тухачевский бросил обвинение мне и Буденному в присутствии товарищей Сталина, Молотова и многих других в том, что я якобы группирую вокруг себя небольшую кучку людей, с ними веду дела, направляю всю политику и так далее.

Ворошилов легко убедил себя в том, что арестованные – враги не только советского государства, но и его личные. Из его доклада следовало, что все проблемы армии – плохая подготовка, аварии, гибель военнослужащих – результат подрывной деятельности врагов народа. Это снимало с политического и военного руководства страны всю ответственность за положение дел в армии.

В июле 1937 года Ежов представил Сталину список на 138 высших командиров с предложением пустить их по первой категории – то есть расстрелять. Сталин список утвердил. Примерно за полтора года Сталин подписал 362 подобных списка – каждый назывался так: «Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного Суда СССР». Там сразу указывался и приговор. В общей сложности в них перечислено больше сорока четырех тысяч фамилий.

Иначе говоря, практически каждый день Сталин утверждал один расстрельный список. Причем читал он их внимательно, вносил исправления. Работал напряженно… Такого планомерного уничтожения собственного офицерского корпуса история не знает. Уничтожили почти всех высших командиров и половину командиров среднего звена… 29 ноября 1938 года на заседании военного совета при наркоме обороны Климент Ефремович Ворошилов подвел итоги кампании репрессий в Красной армии:

– Достаточно сказать, что за все время мы вычистили больше четырех десятков тысяч человек. Это цифра внушительная. Но именно потому, что мы так безжалостно расправлялись, мы можем теперь с уверенностью сказать, что наши ряды крепки и что РККА сейчас имеет свой до конца преданный командный и политический состав.

На самом деле репрессии в армии продолжались. Последних крупных командиров расстреляли осенью сорок первого, когда немецкие войска уже подошли к Москве. Сталин предпочел уничтожить военачальников, которых так не хватало на фронте… Своих боялся больше, чем немцев?

А вот почему в тридцатые годы обвиняемые признавались в самых невероятных преступлениях – этот вопрос многих ставит в тупик.

Показания часто в буквальном смысле выбивали. Арестованные не выдерживали пыток, даже такие крепкие, как бывший балтийский матрос Павел Ефимович Дыбенко или маршал Василий Константинович Блюхер, который умер в камере от избиений.

В 1937-м и в 1938-м избивали особенно жестоко. Это потом, в пятидесятые годы, когда началась реабилитация, подтвердили бывшие работники НКВД, которых вызывали в Комитет партийного контроля. Следователь писал протокол допроса так, как ему было нужно. Потом заставлял арестованного его подписать. Если отказывался, били.

На процессе по делу бывшего начальника СМЕРШ и министра госбезопасности Виктора Семеновича Абакумова в декабре 1954 года генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко сказал:

– Я не хочу расшифровывать некоторые формы пыток с тем, чтобы не унижать достоинство тех лиц, к которым они применялись, которые остались живы и присутствуют на процессе.

Руденко, пишет бывший председатель Верховного суда СССР Владимир Иванович Теребилов, «видимо, имел в виду случаи, когда, например, допрашиваемого раздевали и сажали на ножку перевернутой табуретки с тем, чтобы она попала в прямую кишку…»

А когда не били и не пытали?

Начальник государственной тайной полиции (гестапо) в нацистской Германии группенфюрер СС Генрих Мюллер восхищался методами НКВД, говорил, что хотел бы знать, каким образом чекистам удалось заставить маршала Тухачевского сказать, что он работал на немецкую разведку. Наверное, с завистью повторял Мюллер, у русских есть какие-то наркотики, которые даже маршалов делают безвольными. И американская разведка тоже подозревала, что советские ученые научились контролировать поведение людей с помощью неизвестных наркотических препаратов и гипноза. Почти четверть века ЦРУ вело исследования на эту тему, но безуспешно.

Ответы следует искать не в химических лабораториях.

Многочасовые допросы, бессонные ночи, угрозы арестовать членов семьи действовали значительно сильнее, чем мистические психотропные средства…

Почему никто из командиров Красной армии не сопротивлялся и вообще даже не попытался спастись? Почему они позволяли себя арестовать? Они же видели, что происходит и как расправляются с их боевыми товарищами, сослуживцами. У них было оружие. В их личной смелости нет оснований сомневаться. Они свою храбрость доказали на фронте. И, тем не менее, они все безропотно позволили себя уничтожить.

«Как потом в лагерях жгло: а что, если бы каждый оперативник, идя ночью арестовывать, не был бы уверен, вернется ли он живым, – писал в своей эпопее «Архипелаг ГУЛАГ» Александр Исаевич Солженицын. – Если бы во времена массовых посадок, например, в Ленинграде, когда посадили четверть города, люди бы не сидели по своим норкам, млея от ужаса… а поняли бы, что терять им нечего, и в своих передних бодро бы делали засады по несколько человек… Органы быстро бы недосчитались сотрудников… и несмотря на всю жажду Сталина – остановилась бы проклятая машина!

Если бы… если бы… Мы просто заслужили все дальнейшее».

Писатель Лев Разгон, сам отсидевший, высказал свое предположение:

«Почему офицеры дали себя убить, не делая никакой попытки сопротивляться, просто убежать, элементарно спасти свою жизнь? Я думаю, они не то что верили в хороший исход, они действительно считали, что сумеют высказаться, спросить, понять… На что-то они надеялись – на логику, на элементарную логику – что нет необходимости их убивать».

Не всех пытали. С высокопоставленными арестованными велись особые беседы. Им объясняли, что надо помогать следствию, тогда появится шанс на снисхождение: если сознаешься и обо всем расскажешь, жизнь сохранят…

Ни один из военачальников не верил, что ни в чем не повинных людей могут расстрелять. Нормальному человеку это же в голову не придет. Они искали какого-то объяснения происходящему и, видимо, приходили к выводу, что Сталину в силу высших государственных интересов понадобился показательный процесс над военными. В таком случае нужно выполнить его волю и все вытерпеть. Потом, вероятно, их помилуют и даже вернут на военную службу. Они же нужны армии!

Недавний заместитель наркома внутренних дел Георгий Евгеньевич Прокофьев отказался подписать показания, сочиненные следователем. На допрос пришел Ежов. Прокофьев по привычке вскочил и вытянулся перед наркомом в струнку.

Ежов по-свойски сказал ему:

– Надо дать показания.

Бывший заместитель наркома щелкнул каблуками:

– Так точно!

И подписал, поверив, что Ежов его помилует.

Долго отказывался давать нужные показания бывший начальник особого отдела комиссар госбезопасности 2-го ранга Марк Исаевич Гай.

– Что же еще сделать, давайте набьем Гаю морду, – распорядился его сменщик.

Его привели на допрос. Следователь задал какой-то вопрос и, прежде чем Гай ответил, врезал ему по лицу. Но побои не помогли. Тогда с Гаем опять-таки встретился сам Ежов, сказал:

– Пощажу.

Гай поверил и все подписал.

Николай Иванович обоих обманул: расстреляли и Прокофьева, и Гая.