Текст книги "Я родом из Уланского подворья"

Леонид Оливсон
Я родом из Уланского подворья

Стихи

…Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него.

(Экклезиаст 3:22)

Детство

 
Из мрака тьмы мы вырвались в арену света.
Быть может, этому не рада вся планета,
Ведь в свет явился новый рот на строчке интернета,
И лента на лодыжку ножки маленькой надета.
 
 
Но кто помог нам в этом свете стать жилицей?
Кто в руки нас, отрезав пуповину, взял под мышки?
Кто вытер нас, дав нам от тела мамы отделиться?
Кто матери принес тебя на грудь, малышку?
 
 
Мы абсолютные невежи – все будет впереди,
И свою маму лишь чувствуем мы небом рта,
Когда губами, как насосом, пьем молочко груди.
И это наша вначале первая еда.
 
 
Пока еще ревущий, мы – небольшой комок,
Но мы уж сладкое, живое, дышащее тело.
Вот кто-то, приподняв нас, к груди своей привлек:
Наверно, папа – быстро положил, дыша несмело.
 
 
Каких жестоких мук, рожая, мама натерпелась!
Какой она свершила мужественный подвиг!
Вот так давно создателю Вселенной захотелось —
Для нас же это счастливый и бесценный миг.
 
 
А мы себе порою ночью позволяем
Кричать и плакать без причины, и в руках крутиться.
Да, мы еше малы, ну ничего не знаем,
Что в мире нам придется всем премудростям учиться.
 

 
О сказке «Вершки и корешки» малыш не знал.
Зато в мечтах он был великий фантазер
И рвался в театр пойти, и всем надоедал,
Чертил в тарелке с кашей множество озер.
 
 
Увидев маму в мультике, ему знакомом,
Из сказки «Спящая красавица» Перро,
Рисунок сделал сказки той в своем альбоме,
Где славный принц ее целует от хвороб.
 
 
О, как он ненавидел кашу манную!
Но бабушка его кормила с попугаем…
Мы все прошли ту стадию обманную,
Где нас кормили кашей, сказкой увлекая.
 
 
Нам все казалось удивительно прекрасным,
Мы перед сном просили сказку почитать.
И сколько было тут ребяческих соблазнов,
Чтоб время оттянуть и вовремя не спать.
 
 
Нам все становится уже поздней понятным,
И в памяти бывает это не свежо.
Суть сказки учит нас всегда вещам занятным:
Мы узнаем, что плохо и что хорошо.
 

 
Этот мир волшебных сказок
Сам себе он сочинил,
Без родительских подсказок
Замок он соорудил.
 
 
В нем оконца, и бойницы,
И кресты, и купола.
Суетятся всюду принцы,
Стрелы лука в цель летят.
 
 
Он не дремлет ни минуты,
В рыцари идет игра.
У него есть трубадуры,
Целый день слышны «Ур-р-ра!..»
 
 
Полон дом – знакомы лица:
Всей округи ребятня.
Нету только колесницы:
Папу превратил в коня.
 
 
Его полны арсеналы —
Палки, веники, шиты,
Меч, доспехи и кинжалы,
Прыгалки сестры – кнуты.
 

 
Средина лета… в Томилино на даче
Я, восьмилетний, на лужайке.
Я, у забора стоя, увидел клячу
И мужика в телеге в майке.
 
 
Был взорван вонью лип пахучих аромат
От клячи с молоком на грунте.
Мужик, в телеге ехавший, был староват.
Их вид явил мне чувство грусти.
 
 
Помог я маме взять воду из колодца
И стал бродить я по лужайке.
Козел наш Борька ко мне вдруг что-то жмется:
Его ворон пугала стайка.
 
 
Был Борька немолодой козел,
Меня порой рогами нежно задевал.
Я еше глупый, не повзрослел
И на рога ему кастрюлю надевал.
 
 
Лишь стоило забыться мне, чтоб почитать, —
Он находил меня повсюду.
Хоть надо мной он не имел большой диктат,
Я вспомнил этого хитрюгу.
 
 
Вот почему у нас козел был, не коза, —
Осталось для меня загадкой.
Казалось мне, что понимал он словеса
И поведеньем был не гадкий.
 
 
Мне стоило сверкнуть глазами и сказать:
«Не надо это делать, Борька!» —
Он задом пятился траву кругом щипать,
Он как бы понимал напор мой.
 
 
О, как прекрасен там воздух был!
Тот воздух, что давал покой и радости.
Его сквозь годы я не забыл:
Вкус детских лет имеет свои сладости.
 
 
Другой забавный штрих меня всю жизнь смешил.
Мы дачу снимали у родни.
Муж тетки сына своего весь день будил —
Не потому, что он был ленив.
 
 
И слышалось все время: «Яшенька, ты спишь?»
Мы умирали все со смеха.
Хотелось нам его спросить: «Чего шумишь?»
Еше одна из детства веха.
 

 
В далеком детстве мама сказывала сказки
И, делая свою работу, пела.
Меня сама учила, делая подсказки,
Чтоб мудростью ее я овладела.
 
 
Была я в детстве очень неуемной,
Но знала: маленький нуждается в защите.
Все хищники в природе вероломны,
Хоть богом созданы и очень разнолики.
 
 
Суть этой вымышленной сказки для малых птах:
Неважно, будь это люди иль зверье, —
Ведь слабое дите для хищника есть жертва,
Его обидеть не стоит ничего.
 
 
По травке прыгает маленький воробушек.
Из любопытства сник он на дорожке.
Разное он слышал от родимых кровушек?
Посмотри: от грязи он чистит ножки.
 
 
Воробьиха-мамочка где-то тут же, рядом,
Знаками и криком бережет семью.
Воробьишке юному мало чего надо:
Он клюнул червячка и поет вовсю.
 
 
Вдруг в парке девочка с котенком появилась,
А воробьиха начеку была.
Над малышом крича, пугая, стая вилась:
Малыш вспорхнул вверх у хищника чела.
 
 
Мама подлетела: «И что ты тут распелся?
Ты, малыш, не знаешь, сколько тут врагов?
Стал большой ты, что ли, и, вишь ты, расшумелся!
С кошкою сражаться, что ли, ты готов?»
 
 
В кустах тот воробьишко смирно слушал маму,
Затем с ней скрылся он в зелени листвы.
Как выжить – слушали мы мамину нирвану,
Чтоб, взрослым будучи, стать вокалистом.
 

 
О девчонке милой, Тане,
Агния Барто писала,
И пародий много тайных
Эта сценка вызывала.
Таня, бедная Танюша!
Рядом дети все смеются,
А ребенок навзрыд плачет:
Дорог сердцу яркий мячик.
Дети вырастают скоро
И становятся жестоки,
Потому что без надзора
Иногда ну прямо волки.
Падает на лед парнишка —
Ему больно, он кривится.
Он встает и трет штанишки,
Но не плачет – не девица.
Кто-то ведь подставил ножку!
Это сделал он нарочно.
Вместо чувства сожаленья
Видим в лицах умиленье.
Разве это не жестокость?
Это наша недалекость!
 

 
Глядя на эти пять портретов,
Когда ребенок еше мал,
Мы не найдем прямых ответов,
Как мир малыш наш познавал.
 
 
Всегда, с младенческих годов,
Мы помним малыша улыбку,
И сколько он имел зубов,
И мысли первые обрывки.
 
 
Какие он носил одежды,
И как в них ползал, и ходил,
И первые его протесты,
Когда в квартире был один.
 
 
Когда впервые начал шкодить
И «мама-папа» произнес.
Реакцию на звук мелодий —
К ним проявлял ли интерес.
Как относился он к игрушкам,
Их принимал иль отвергал.
Кто спал с ним рядом на подушке,
И не ломал ли их, вандал.
 
 
Когда впервые к телефону
Он свою ручку протянул,
Как с любопытством на ворону
Смотрел с балкона пять минут.
 
 
Как принят был он на дворе,
Когда зима была с бураном.
Как бегая он рос, окреп
И становился мальчуганом.
 
 
Об этом говорят портреты,
Стоящие передо мной.
Они как бы годов анкеты —
Поблекшие и с желтизной.
 

 
Каждый день бушуют страсти
В нашей небольшой квартире,
Ведь соседский сверстник Стасик
Звонит нашей дочке Ире.
 
 
Звонит он в звонок истошно:
Мы ему не открываем.
Чтоб рука его отсохла —
С сердцем мы ему желаем.
 
 
Взбалмошный, дурной мальчишка
Ей приносит сувениры,
Смотрит ей в глаза, плутишка,
Говорит, что любит Иру.
 
 
Звонит он с утра, бесстыжий,
Хочет говорить он с Ирой.
Как он надоел постылый —
Прямо нет житья в квартире.
 
 
Неужель любовь бывает
Не у зрелого мальчишки?
Может, Ирка тоже тает?
Ночью ведь читает книжки.
 

 
Любила Маша тихо почитать
На кресле, сидя с любимой книжкой.
Но ей всегда пыталась помешать,
К ней прыгнув, любимая мартышка.
 
 
Она смотрела хитро ей в глаза,
Привычки Маши уже все зная.
Беда – была такая егоза
И морды строила, с ней играя.
 
 
И не слезала с ее рук, пока
Ей не давали кусок банана.
И, подбоченившись смешно в бока,
Сползала быстро в угол дивана.
 
 
А Маша снова бралась за книжку —
Мартышка снова тут уже на ней.
И Маша изображала фигу.
Смеясь, та становилась баловней.
 

 
Купили Тане велосипед,
И от подружки покоя нет.
Она приходит и день, и ночь:
Ведь покататься она не прочь.
 
 
Не может Таня ей отказать,
Такая добрая родилась.
Не плачет, смотрит, готова ждать:
Куда ж подружка закатилась?
 
 
Но вот подружка появилась:
Ну, слава богу, аллилуйя!
И вся слезами закатилась.
Лицо в крови, молчит вглухую.
 
 
Потом ее разговорили:
Она ударилась во что-то.
Не помнит, что с ней, – больно было.
Велосипед лежит под попой.
 
 
«Лежу и плачу, нет никого.
Я к носу руки – на щеках кровь,
И в голове боль. А делать что?
Рукой достала еще раз бровь.
 
 
Боль не проходит, и кровь идет.
Я подорожник приложила
И вижу – дядька ко мне идет
(Ведь летом то на даче было).
 
 
И он меня довел до дачи,
И скрылся, чтоб никто не видел,
И пожелал он мне удачи.
Он тут приезжий, он учитель».
 

 
Мальчик с девочкой в песочнице давно играют
На Малой Бронной, на бульваре.
Бормочут что-то и никого не замечают:
Они в работе все, в ударе.
 
 
Не бороздят их взгляды по лицам проходящих,
И бабушек они не видят своих сидящих.
И строят замки и дороги:
Они не дети-недотроги.
 
 
Пришел какой-то хулиган и все перекопал.
Они вступились за постройку.
Они его держали стойко,
Пока не создал новый замок им этот вандал.
 
 
Но время близится к закату:
Пора бы и поесть солдату.
С боязнью они рыщут их бабушек глазами,
На скамейке их находят там же за кустами.
 
 
И, не прощаясь, уже бегут.
А бабушки их уж смотрят, ждут.
Их день неповторимый закончился счастливо.
За руку каждый с бабкой шагает шаловливо.
 

 
Проснулся ты уже, малыш?
Ты мокрый за ночь: кого ж браня,
Ты горько плачешь и верещишь?
Что, недоволен началом дня?
 
 
Ну, а теперь чего ж ты плачешь?
Чего же чмокаешь губами?
Наверное, ты кушать хочешь?
Ну, так иди ж ты в руки к маме.
 
 
Нет рвоты – ты наконец-то сыт,
Разглядываешь потолок.
Тебе все это принадлежит,
Ведь ты наш милый ангелок.
 
 
Чего ж теперь ты рвешься с рук?
Что, надоел тебе покой?
Ах, в воздухе летает жук!
И прямо сверху, над тобой.
 
 
Ну ладно уж, иди, малыш!
Как любопытство тебя манит.
Летает и жужжит, бесстыж.
Тебя я вижу, как он пленит.
 
 
Куда же ты теперь пошел?
Увидел новую игрушку?
Ах, ты ее просить пришел?
Даю тебе его, Петрушку.
 
 
Ну, и куда ты устремился?
Не упади на пол, малыш!
Куда глазами ты вонзился?
Что интересно тебе, голыш?
 
 
Давай-ка ты садись в кровать,
Я дам тебе твои игрушки
И буду рядышком лежать
Тут на диване, на подушке.
 

 
Как у соседской нашей Тани
Вдруг появилась срочно няня.
Была идея этой дани
У папы ею дочь пленяя.
 
 
Как Таня радостно с ней дружит!
Ведь няня верно Тане служит.
У Тани нет давно подружек:
Она их бьет, сажает в лужи.
 
 
Вот и сегодня пришла няня.
И быстро, вмиг вскочила Таня.
Она зовет ее Гитана —
Ей делает легко батманы.
 
 
И Таня все готова делать,
И с нянею идет на сделки.
Ей нравится эта сиделка,
Подход та знает к этой детке.
 
 
И Тане это интересно.
Она сама молчит – ни с места.
Семья у Тани аж воскресла,
Дом дышит чистотой и блеском.
 
 
Покой теперь и отдых дома,
И Таня ночью видит гнома.
Да стала Танечка ведома:
Из сказок много ей знакомо.
 

 
Отчего ребенок плачет?
Мама воли не дает!
Он гонять так хочет мячик,
Рвется он бежать вперед.
 
 
Мама сердится, но держит
Крепко руку малыша.
Но сдают у мамы нервы
От ребенка мятежа.
 
 
Отпускает мама руку:
Осторожно ты играй!
Ему это слушать мука,
Все равно как нагоняй.
 
 
В телевизоре он видел
Дядьку, что играл мячом.
Это он есть искуситель:
Хочет быть он вратарем.
 
 
Он просил уж маму с папой
Взять его на стадион.
Он в мечтах уже о славе,
Как он будет чемпион.
 

 
Воспоминания даются нелегко,
Хотя ребенок и был в школе ангелком.
Каким серьезным был, совсем не шалым,
Уроков никогда не пропускал он.
 
 
Он в ней учился лишь всего три года,
Тянулся к знаньям он любого рода:
Читал газету не по слогам порой дружку.
Он с детства был какой-то – жил в своем мирку.
 
 
На фото на доске отличников висел он,
Как в каждой школе бывал живой зоопланктон.
И в школе не удивлялись в тот момент,
Ведь это было семейству комплимент.
 
 
Имел он друга; с ним на переменках,
Мечтая, часто гулять ходил среди светил.
Он с ним остался бы и джентльменом,
Но поезд наш отбытие скоро возвестил.
 
 
Учительницей первой – ей всех благ,
Жена большого чина войск МВД.
Она узнала, что Мишина семья в беде,
Но Миша не был в ее классе бедолагой.
 
 
Супруг ее, к властям хотя лоялен был,
Но по натуре не был вовсе временщик:
Он не боялся, чтобы жена моя
Ему звонила из дома, как знакомая.
 
 
И вот уже мы разрешенье получили.
Мы сняли фото с той доски детины.
Ее помочь мы в этом убедили:
Ей фото снять было подобно гильотине.
 
 
Послышались слова, как в водевиле:
«Какого парня в классе вы меня лишили?
В чьи умные глаза смотреть я буду?
Я этого ребенка долго не забуду».
 
 
Учительница наша дорогая!
Тамарочка, каноны все шугая,
Ты знала, что потуги наши не напрасны.
Для нас была ты Василисою Прекрасной.
 

 
Машина сбила добрую дворнягу.
На самом деле это был щенок.
Ушла, пыля, стальная колымага.
На месте этом визжал комок.
 
 
Как выжила эта дворняга?
Как она много потеряла крови!
Известно лишь – она, бедняга,
Нуждалась в помощи от филантропа.
 
 
И к счастью, есть такие люди,
Что не обходят страждущего зверя,
Которые бегут аллюром
На помощь всякому, не лицемеря.
 
 
Ее в лечебницу, беднягу,
Девчонка, видя сей дворняги боли,
Доволокла туда сермягу.
Кто в детстве ей читал про Айболита?
 

 
Не молод был я, верил в лотерею.
Поднаторел я от проходных знакомств в ряду.
Вдруг сваха мне подсовывает фею:
Я принял ее сразу, готовую к гнезду.
 
 
Мы расписались в Бауманском ЗАГСе,
Сыграли тут же свадьбу в доме ее брата.
Моя жена не оказалась плакса:
Дитя хотели мы и ждали результата.
 
 
Тянулось это тринадцать грустных лет.
Лечебных мук совсем, увы, не прекращая,
Награждены мы были, миру возвещая:
Малыш родился – счастливее нас нет!
 
 
Случилось это на Курчатова, в роддоме.
Жена, желая сохранить ребенка,
Рискнула получить его как кесаренка.
Никто не знал об этом в нашем доме.
 
 
Малыш здоровым, бодрым получился,
Когда на белый свет он появился.
Оцепенел, увидев малознакомый мир,
Нас голосом ребячьим зычным всех восхитил.
 
 
Для пребывающих в том зале ожиданья
Он на экране местном был впервые.
Пучок волос был, глазки голубые,
И был не худ – такое милое созданье.
 
 
Мы брит не делали малышке, боясь тогда.
Мы опасались (какой резак?) – придет беда.
Работали еще мы в наших нишах,
Как многие, душой мы были нищи.
 
 
Ребенок в доме нас счастьем осенил.
Спокойный был, не докучал, рос молчаливо.
В семь месяцев словом первым удивил:
Однажды «папа» произнес он, как молитву.
 
 
Он свой английский фартук в подарок получил
От дочки нашей мамы пациентки.
У тещи с этим фартуком не было кручин,
Он высшей был наградой для сиделки.
 
 
На грудь он надевался, как желтая медаль.
Впервые сын надел его на даче.
Его потрогать соседям было дать не жаль:
В кормежке все желали нам удачи.
 
 
Малыш излишки пищи плевал в спецжелобок,
Что не мешало бабке сидеть с ним бок о бок.
Спасало – фартук из пластмассы сделан,
Он стирки не просил, хоть был уделан.
 
 
И бабушка кормленьем занималась:
Порой в певицу сразу превращалась.
Но внук любимый, тот липы вовсе не терпел
И ту же песню два раза слушать не хотел.
 
 
Он умным взглядом на свою бабушку смотрел,
Затем он говорил: «Давай другую!»
И головою так во все стороны вертел,
И есть не ел подчас он ни в какую!
 
 
Любил он беспрерывно ее слушать:
Она чудесно пела их, чтоб он рот открыл.
Он, хитрый, не давал ей бить баклуши —
Без песен рот был сомкнут: не дай бог, перерыв.
 
 
Однажды детский врач пришла к нам в гости,
И теща ей сказала о прохвосте,
Что песни при его кормлении надо петь.
А врач смеялась сказав, ей: «Это не трагедь!
 
 
Вам разве трудно, чтоб ел он, песни петь подчас?
А я танцую любимой внучке даже вальс.
И не гневите мне вы больше бога,
Ваш юный внук не требует с вас много».
 
 
Любил лежать он часто на большом диване,
Смотрел и слушал «Сказку о царе Салтане».
Мой папа, развеселясь, произносил:
«Когда в светлицу великий царь входил»…
 
 
Но иногда нам слушать было больно,
Когда он, сидя глядя глазками смешными,
Частенько спрашивал вполне серьезно:
«Где наши бабушки и дедушки родные?»
 
 
Он наклонялся и смотрел в глаза при этом.
Как объяснить все это было трудно крохе,
Что жили мы в такой лихой эпохе,
Что отняла война у нас все это.
 
 
К годам пяти, от игр уставши, рядился спать,
Лишь голова ложилась на подушку.
Он ухитрялся любимую игрушку взять
И гладил он ее, свою подружку.
 

 
Усталый, вечером ложусь я на кровать,
Ворочаюсь и хочется мне так прикорнуть…
Воспоминаний захлестывает детских жуть,
Обрывками событий снабжает память.
 
 
Мамуля родила меня перед войной
В Москве, в роддоме элитном Грауэрмана.
Отец в войну в призыв пошел как рядовой —
Мне с гордостью об этом говорила мама.
 
 
Мне в память врезались тот страшный вой и шквал,
Что страхи в маленькой душе лишь вызывали.
Мы с мамой быстро уходили вниз в подвал,
Пока бомбежки в том районе затихали.
 
 
И вот пять месяцев ужасных не прошло —
Мы получили треугольник: похоронку!
И это горе мою мать уволокло
В могилу неизвестной, за ним вдогонку.
 
 
Вот вещи детские мелькнули в мелочах:
Любимый детский сад недалеко от дома,
Стихи скороговоркой, что читал подчас,
Как старшим все это приятно и знакомо.
 
 
И как тогда соседка пришла в наш детский сад,
И меня снова ждали плохие вести:
Меня, соседского малышку, сгребла в обхват —
И детский дом стал моим житейским местом.
 
 
Я помню смутно о жизни в детском доме:
Все как в треклятом тумане белом уплыло.
Семью, которая меня б усыновила,
И как был возвращен я в детдом, немилый.
 
 
Откуда-то родная тетя появилась —
Да, я не сирота (в сознание внедрилось).
И я был из детдома «в одеяле взят».
Теперь я жил, имея двух сестер, им брат.
 
 
Тут я почувствовал себя аристократом,
Живя в квартире общей на Малой Бронной.
Тут были Патриарший сквер с прудом-квадратом,
Жизнь постоянно была тут оживленной.
 
 
Близ Горького ходил четыре года в школу.
Здесь я шалил, катался кубарем по полу.
Но в классе учился я весьма прилежно
И за заботы дома я был безгрешным.
 
 
Но в те далекие, голодные года
Хотелось мне святой, родительской заботы.
Работал дядя лишь – ну, каковы доходы?
И скудность эта давала свои всходы.
 
 
Вот, правда, эпизод смешной я вспоминаю.
Узрел в афише я в «Повторном» фильм смешной.
Приятелю сказал – он мне: «Не возражаю».
И мы решили совершить сей рейд дурной.
 
 
Прошла неделя – мы отправились в кино.
А нужно было ехать только на трамвае.
А денег нет – тут было слабое звено,
И мы поехали «на колбасе»(на крае).
 
 
В тяжелой белой шубе я тогда рысил.
Не помню, но какой-то зимний месяц был.
Я видел, как мой приятель от мента сбежал,
А я споткнулся в шубе, и он меня поймал.
 
 
Хотел я поменять всю эту обстановку —
И мне случайно тогда крупно повезло:
В Москву приехала младшая из теток,
И я вернулся в моих родителей жилье.
 
 
Открою я уставшие глаза опять:
Воспоминания прошедших лет уплыли.
Хотя я не хочу их, детских зорей, гнать,
Ведь все это, как на духу, реально было.
 

 
За то, что первый раз к себе прижала
В роддоме – это после стольких мук,
Тебе я в ноги кланяюся, мама,
Тепло узнал я там же твоих рук.
 
 
А в доме колыбель сменяли руки,
И невеселым был ночной досуг.
Какие ты испытывала муки!
Но вырос я – здоровый баламут.
 
 
Любым усилием меня кормила:
И грудью, и бутылкой с песнями.
Со стороны все выглядело мило,
И были эти песни здешними.
 
 
А в школе сколько было разных страхов!
Я был шалун и рвал немало брюк.
Ты вспомни, я какой был замараха.
От бед всех оставалась ты без рук.
 
 
Меня лелеяла – я был уж взрослый,
Благословляла на счастливый брак.
А ты сама жила лишь жизнью прошлой,
Не видел никогда я твой кулак.
 
 
Ты поседела, я смотрю на руки —
Они все в жилках, вылезших на свет.
Спасибо, ма, ты вырастила внуков.
Целую их – их в мире лучше нет.
 

 
Что общего быть может у ласточки с кротом?
Казалось бы, она в выси, а он – зверек подземный.
Лишь сказки и мультфильмы рисуют их пером,
Они в них интересно попадают в мир волшебный.
 
 
Нам Андерсен в известной сказке презентует
Дюймовочки метания в подземном доме мыши.
Она не хочет замуж за крота, бунтует.
Как он пинает ласточку живую, зверь бесстыжий!
 
 
В мультфильмах детских происходит все иначе:
Радушный крот, как друг, встречает ласточку больную.
Бежит он к ласточке, на землю вдруг упавшей,
Своим уменьем он лечит красотку неземную.
 
 
В сезон отлета он ее в хвост стаи провожает…
Такие мультики лишь уваженье вызывают.
Ведь семя доброе в душе ребенка сеют,
Дают им силы выжить в будущих ливреях.
 

 
Помочь ли могут ей подружки,
Когда зубная боль у Гали?
Зовут гулять ее болтушки.
Ах, если б это они знали!
 
 
На ней еще ведь постирушка,
Она должна одеть братишку.
А братец младший просит мишку —
Всегда он хочет лишь игрушки.
 
 
Не знает Галя, что ей делать,
Куда деваться – уж мочи нет.
И братик, маленький бездельник,
Лежит в постели, полураздет.
 
 
И ходит – стонет, плачет Галя,
И звонит маме на работу,
И слезы льются, как капели.
А братец совершает шкоду.
 
 
Не хочет в доме он уюта —
И с люстры падают подвески.
Рассеяны они повсюду,
Лежат, местами вперемешку.
 
 
Она садится рядом с братом
И машет ему грозно пальцем.
И уже слезы водопадом
Льются по щекам страдалицы.
 
 
И наконец приходит мама,
И появился в доме папа.
А Галин взор уже в тумане —
Они уходят к эскулапу.
 
 
Их доктор принимает сразу,
Им объясняет, в чем причина.
И доктор был тут с добрым нравом.
Сказал он Гале: «Молодчина,
 
 
Что ты терпела такую боль!
Не каждый выдержит и взрослый.
Над братом дома взяла контроль,
Хоть, видно, братец твой несносный».