Текст книги "Война по умолчанию"

– А чего вам опасаться, если вы дипломат? – недоверчиво усмехнулся сосед. – Вас-то как раз держать тут не станут, во избежание международного скандала. Тем более что вы не из нашего посольства в Румынии.

– А если бы был из нашего посольства в Румынии? – тут же спросил Сергеев.

Сосед промолчал, напряженно глядя в окно и покусывая нижнюю губу. И тут до Станислава стало доходить. Он анализировал разговор, поведение этого человека с самого начала их знакомства, и в голове начали складываться вполне определенные догадки. И как-то само собой стало понятно, что излагать этому уставшему, а может, немного испуганному человеку свои предположения не стоит. Пока не стоит.

– Да, поймите вы, – снова заговорил Сергеев. – Если бы мой дипломатический паспорт играл бы в этой ситуации хоть какую-то роль, я бы вообще в камеру не попал. А я здесь, и мой паспорт забрали. Кто и какую провокацию против советских дипломатов готовит, я пока не знаю! Я только вижу, что и вы, советский гражданин, тоже находитесь здесь.

– Я нахожусь здесь, потому что у меня не было с собой документов и меня заграбастали вместе с остальными, – проворчал сосед. – А на допросы здесь никто никого не вызывает уже сутки.

– Как вас зовут?

– Борис Иванович Яковенко, – тихо и как-то обреченно произнес сосед.

– Слушайте, Яковенко, я не буду допытываться, кто вы и где работаете. Я же чувствую, что вы хотите это скрыть. Воля ваша, но помогите мне выбраться отсюда и попасть в наше посольство. Это очень важно, за мной охотятся неизвестные люди, и я должен доложить по инстанции обо всем, что со мной произошло.

К огромному удивлению Сергеева, Яковенко в ответ промолчал. Станислав чуть было не сплюнул от досады, но ему хватило выдержки, чтобы не подать виду. Самое уместное было лечь на подушку и закрыть глаза. Все же удар, полученный не так давно, сказывался – в голове сильно шумело. Да и шишка побаливала, горячо пульсируя.

Примерно в восемь вечера в городе началась стрельба. Сергеев, лежа на железной кровати, прислушивался, не открывая глаз. Вся камера заволновалась, снова кого-то подсадили к окну.

Яковенко был рядом и молчал. Сергеев подумал, что это хороший знак, что его сосед не отходит от него, старается держаться рядом. Значит, не все еще потеряно. Да и не выглядит Яковенко трусом. Опасается чего-то, не доверяет, но не трусит, во всяком случае откровенно. Трусов Станислав на своем не очень долгом веку повидал.

А в городе творилось что-то уж совсем непонятное. Если стреляли, если гражданские сидели в камере, значит, народные волнения перешли в крайнюю, активную фазу. Скоро тут такое начнется, что лучше держаться от всего подальше.

– Слушайте, Борис Иванович, – позвал Сергеев. – Что бы ни случилось, давайте держаться вместе. Вместе и удирать сподручнее, а если придется, то и умереть легче. Согласны?

– А вы что, думаете, что нам грозит… смерть?

– Когда в стране почти гражданская война, ожидать можно всего: беспорядков, анархии, отсутствия или множественности власти, активизации криминальных группировок, козней разведслужб других государств, которые попытаются в этой мутной воде выловить государственные тайны. Поверьте, я уже повидал такое, правда, в Латинской Америке и в Африке. Хотя, когда начинается война, без разницы, как называется материк или часть света.

Они замолчали, слушая шум на улице. Стрельба удалялась, это наводило на мысль, что волнения подавлены. Сергеев старался не думать о трупах и крови. Он пытался прикинуть варианты побега. Например, снаряд попадает в здание отдела милиции. Тогда через пролом можно быстро покинуть камеру. Вопрос, помогать раненым и оглушенным или просто убегать? Вот оно воспитание, которое не позволяет бросить людей в беде. Приходилось соизмерять ценность собственной миссии и ценность жизни простых румын.

Моторы взревели возле здания милиции, где-то совсем рядом. Станислав открыл глаза и приподнялся на локтях. Яковенко тоже насторожился. В недрах отдела милиции поднялся такой шум, что заволновались все обитатели камеры. По коридорам затопали десятки ног, с грохотом открывались двери, восторженные крики разносились под низкими бетонными потолками. Наконец, распахнулась и дверь их камеры.

Внутрь вбежали молодые крепкие парни с повязками на руках. Поднялся невообразимый гвалт. Сергеев принялся дергать Яковенко за руку, чтобы тот объяснил, что происходит и что кричат все вокруг.

– Они напали на милицию и нас освободили! – оживился сосед по камере. – Пойдемте, скорее! Надо торопиться, а то могут приехать солдаты и нас снова запрут. Или еще, чего доброго, расстреляют, как лиц, оказавших сопротивление и напавших на представителей власти.

Задержанные повалили в коридоры и, к большому неудовольствию Сергеева, разбежались по зданию. Кто-то с криками ринулся на второй этаж, где-то уже били окна. Что за глупость, раздраженно думал Станислав, да, революция или переворот, но зачем же стекла-то бить? Они кому-то мешают, или новой власти не нужны стекла? В том-то и беда, что в рядах протестующих всегда много психически неуравновешенных людей, которые в состоянии психоза и вседозволенности впадают в эйфорию разрушения и насилия. Как бы не начали милиционеров убивать! Вот незадача.

– Куда вы? – схватил Сергеева за полу пиджака Яковенко. – Давайте ноги уносить.

– Подождите, там мои вещи и документы. – Станислав показал на комнату за высокими стеклами.

– Какие к черту… – начал было Яковенко, но потом махнул рукой и поспешил за Сергеевым.

До него, видимо, дошло, что если у Сергеева будет при себе дипломатический паспорт, то это в значительной степени защитит их на улицах мятежного города. По крайней мере, перед официальными властями, перед армейцами и милицией.

Сергеев уже ворвался в дежурную часть, где вовсю хозяйничали парни в кожаных куртках с жестокими лицами. Они уже били кого-то, корчившегося на полу. Дипломат бросился туда, за стойку дежурного, крикнув своему спутнику:

– Борис Иванович, включайтесь! Помогайте мне с переводом. Надо спасти мои документы. Мы не должны позволить убить работника милиции!

Первый же мордоворот, пинавший ногами лежащего на полу молодого милиционера, повернулся на голос Сергеева и агрессивно выпятил челюсть. «Бить в скулу или просто оттолкнуть в сторону?» – стал прикидывать Сергеев. Но тут ему помог Яковенко. Борис Иванович стал что-то быстро говорить и размахивать руками, показывая на дверь в соседнюю комнату. Парни переглянулись, с сожалением посмотрели на милиционера, еще по разу пнули его и побежали в указанном Яковенко направлении.

– Что вы им сказали? – присаживаясь рядом с милиционером на корточки, спросил Сергеев.

– Что в данной ситуации может заинтересовать таких людей больше, чем насилие? Я сказал, что они должны добраться до архива дежурной части, где хранятся сведения о задержанных, там подтверждение нарушения прав граждан. Они бы еще быстрее побежали, намекни я им про оружейную комнату, но лучше им ее не видеть.

– Это точно, – согласился Станислав и, взяв со стола графин, стал брызгать на лицо милиционера водой.

– Что с ним? – тихо спросил Яковенко, опускаясь рядом. Он похлопал раненого по щекам и позвал на румынском: – Эй, товарищ, ты как себя чувствуешь?

– Мерзавцы, – простонал милиционер, держась за ребра и пытаясь сесть.

– Видите, – улыбнулся Сергеев, – все с ним нормально, хотя пару ребер ему могли и сломать. Переводите, мне надо задать ему несколько вопросов.

– Вы из Советского Союза? – вдруг спросил по-русски милиционер, напряженно вглядываясь в лицо Сергеева. – Что вы здесь делаете?

– А откуда ты знаешь русский язык? – вопросом на вопрос ответил Станислав, стараясь улыбнуться тепло и непринужденно.

– В школе учил. Помню. С девочкой из Москвы переписывался несколько лет.

– Слушай, тебя здесь забьют до смерти, – стал убеждать милиционера Сергеев. – Помоги нам, и мы поможем тебе выбраться отсюда. Мы оба из СССР и попали сюда случайно или по провокации врагов. Когда меня привезли сюда без сознания, у меня при себе был дипломатический паспорт. Я дипломат, понимаешь? Я в вашей стране проездом.

Милиционер закрутил головой, явно не все понимая. Яковенко еще раз пересказал ему по-румынски. Тогда офицер закивал, его лицо сделалось пунцовым то ли от злости, то ли от стыда. Он схватил руку Сергеева и стал отвечать сбивчиво, но очень горячо.

– Я лейтенант Ванич, я оперативный дежурный по отделу милиции. Я был на дежурстве, когда все это началось в городе, но мне приказали никаких мер не принимать. За все стали отвечать городские власти и городское управление милиции. И вас я помню, как привезли, вы были без сознания. Я не хочу, чтобы между нашими странами была вражда, а то, что происходит сейчас, – это… это очень похоже на попытку государственного переворота. В городе крушат правительственные здания, жгут машины, стреляют.

– Документы, лейтенант, где мои документы? – стал трясти парня за плечо Сергеев.

– У вас при себе не было документов, а ваши вещи вот здесь. – Лейтенант посмотрел Станиславу в глаза и стал доставать из шкафчика портфель, брючный ремень и бумажник. – Вас привезли, и мой начальник майор Дэнчулэ приказал поместить вас в камеру, где сидел вот этот мужчина, тоже без документов. – Милиционер перевел взгляд на Яковенко. – Личные вещи кое-какие были, а документов не было.

– Черт, значит, мои карманы обчистили еще на перроне, когда грузили в машину, – проворчал Сергеев, засовывая бумажник в карман пиджака. – Значит, кому-то надо, чтобы я был без документов.

– Кому? – не понял Яковенко.

– Той женщине, что недавно приезжала сюда с человеком из Секуритате, – неожиданно сообщил лейтенант. – Они осматривали ваши вещи.

– Женщина? – Сергеев нехорошо улыбнулся. – Рост примерно 170 сантиметров, короткие светлые волосы, круглые глаза, ямочка на правой щеке, полные губы, очень моложаво выглядит, миленькая, стройная, но если приглядеться, то ей далеко за 30, да?

– Да, с ней был мужчина, такой представительный, в дорогом пальто. Они интересовались вашими вещами и много расспрашивали. Я думаю, что дама иностранка.

– Слушайте, Борис Иванович, – начал было Сергеев, но тут у входа в отдел милиции раздался шум мотора, потом кто-то стал отдавать приказы, зашумели люди. Все это очень не понравилось Станиславу. Или милицейское начальство приехало, или кто-то от митингующих, эти еще хуже, потому что на данный момент они никакими правовыми нормами себя не утруждали.

Сорвав с небольшого столика у окна зеленое сукно, Сергеев накинул его на плечи лейтенанту и стал его поднимать. Яковенко помогал и непонимающе глядел то на Станислава, то на дверь, которая вот-вот должна была открыться.

– Уходим, все уходим отсюда, – торопил Сергеев. – И ты, Ванич, пошевеливайся. Слишком ты много, парень, знаешь теперь, тебя они уж точно в живых не оставят.

Охая и прижимая руку к ушибленным ребрам, милиционер поспешил за русскими к задней двери, которая выходила на служебный двор.

Вытолкав на улицу Яковенко и Ванича, Сергеев задержался и заглянул в щель неплотно закрытой двери. Он сразу узнал свою недавнюю знакомую, которая дважды разыгрывала перед ним спектакль: сначала в Италии, потом в Белграде. Теперь сомнений у Станислава не было: она искала здесь свою «батарейку». Выходит, она узнала, что у Сергеева дипломатический паспорт, и решила подложить ему в портфель контейнер с какими-то материалами, возможно с микрофильмом. Никаких сомнений в ее принадлежности к иностранным спецслужбам, равно как и к происходящему сейчас в Румынии, не оставалось. Значит, здесь все серьезно, это не просто беспорядки. Слишком грамотный «режиссер» за всем этим стоит.

На улице стемнело. Во двор выходило не так много окон, и освещен он был плохо. Уличные фонари не горели. Под ногами хрустело битое стекло – все-таки митингующие погуляли на славу.

– Слушай, лейтенант, это чья машина? – Сергеев кивнул на неприметную старенькую «Дакию».

– Моя.

– Так что же ты молчишь, родной, – обрадовался Яковенко, но тут же осекся. Прямо в ворота уперся свет чужих фар, несколько человек чем-то гремели, пытаясь отпереть ворота.

– Все, опоздали, – констатировал Сергеев. – Давайте в темпе через каменный забор. Вон там самый темный угол и какой-то большой ящик. С него и переберемся. Людная улица за забором?

– Нет, там маленькая улочка, – ответил Ванич. – А уличное освещение отключили почти во всем городе.

Через час Сергеев и Яковенко присели отдышаться в темном проходном дворе, прижались спинами к кирпичной стене. Лейтенанта пришлось отпустить, посоветовав ему не возвращаться к себе домой несколько дней.

– Слушайте, Борис Иванович, – вытирая ладонью лоб, спросил Сергеев, – откуда вы так хорошо румынский знаете?

– А я в Молдавии родился и вырос. У нас там румын было не меньше, чем здесь. Вот с детства и научился. Самая лучшая школа изучения языка – игровая. Вот во время игр и научился. Да и общение с настоящими носителями языка…

– Все-все, я же только из приличия спросил, – усмехнулся Сергеев и повернулся к своему спутнику. – А вы нервничаете, Борис Иванович. То-то вас на разговор потянуло. Ладно, колитесь, как говорили у нас во дворе пацаны, вы работник советского посольства? Не надо спрашивать меня, как я догадался. Вы сами не очень умело это скрывали и пару раз выдали себя. Вопрос у меня к вам далеко не праздный. Мне бы добраться до вашего руководства. Вы же понимаете, что без документов во время назревающей гражданской войны шансов выбраться у меня никаких. Тут замешана иностранная разведка. Давайте по-честному. Я вам свою правду, а вы мне свою. Мне мое сердце подсказывает, что нам с вами дружить еще долго придется. Вы ведь тоже не на пикник приехали, и у вас тоже, как я понимаю, нет документов.

– Да, вы правы, – согласился Яковенко и опустил голову. – Расскажите сначала о себе вы. Уверяю, вы поймете, что у меня было больше оснований не верить вам, чем вам мне.

– Да-а? – удивился с улыбкой на лице Сергеев. – Вы меня заинтриговали. Но уговор дороже денег.

Свою историю Станислав рассказывал неторопливо, со всеми эмоциями, которые его одолевали в тот или иной момент, со всеми сопутствующими размышлениями. Он знал, чем больше жизни он вложит в свой рассказ, тем быстрее ему поверит Яковенко. Чем больше мелочей, тем больше рассказ похож на правду.

Борис Иванович слушал, то и дело снимая шапку и поглаживая себя по лысому темени. Потом взял у Сергеева «батарейку», покрутил ее в руках и вернул.

– Да, в ней что угодно спрятать можно. В наше время техника до такого дошла, что можно все тома «Войны и мира» Толстого в виде микрофильма в такой объем спрятать. Я видел такие штуки.

– Откуда? – удивился Сергеев, радуясь, что Яковенко ему, кажется, поверил. – Где вы видели?

– А вот это уже часть моей истории, – вздохнул спутник и замолчал на минуту, прислушиваясь к стрельбе где-то в паре кварталов от них. – Вы правильно поняли, я работаю в нашем посольстве. Водителем. А попал в историю, далекую от своих служебных обязанностей. Хотя, может, как раз потому и попал, что водитель.

– Вы не нервничайте, Борис Иванович, – посоветовал Сергеев. – А то снова начнете говорить много лишнего. Так что у вас произошло, как вы здесь оказались, более чем в шестистах километрах от столицы?

– Я вам фамилий называть не буду, сами понимаете, какое дело, – продолжил Яковенко. – Отправились мы сюда вдвоем с одним из сотрудников посольства. Нужно было забрать какие-то секретные документы или, как их еще назвать, разведывательные данные, что ли.

– Вот это у вас информированность, – недоверчиво покачал головой Сергеев.

– Погодите, не удивляйтесь, – поднял руку Яковенко. – Так вот, приехали мы в Тимишоару. Мой товарищ встретился с кем положено, получил сверток. И на этом везение наше кончилось. Охотились за этим свертком. Кто и где продал нас, не знаю. Разведка у них, всякое бывает, я знаю. Так вот, напали на нас, обстреляли. Я еле увел поврежденную машину, а сотрудник наш, стало быть, ранен сильно. Я его перевязываю, а он знай все меня инструктирует. И, чтобы я проникся важностью вопроса, он мне все и рассказал. По его словам, они в Тимишоаре собирали сведения о том, как западные страны готовят здесь переворот. И не только Румынии это касается, а и других социалистических стран, а может, и Советского Союза.

– Ничего себе! – присвистнул Сергеев. – И что же дальше?

– Я вот тоже, как и вы, глаза-то вытаращил, а он мне велит сверток забирать и скрываться. Говорит, что в этом свертке информации много, ее по крупицам собирали, со всеми доказательствами, фактами, кино– и фотоподтверждениями. И именно в Тимишоаре, потому что запад Румынии самый пестрый в этническом смысле, тут легче работать, легче найти оппозиционеров и инакомыслящих разных мастей. Только вот опоздали мы всего на пару дней.

– И где ваш раненый товарищ?

– Умер он, – хмуро заявил Яковенко.

– Умер? А тело?

– Не поняли вы, – нахмурился собеседник. – Он меня прикрывал, хотел, чтобы преследователи подумали, что посылка погибла. Он говорит: ты, Боря, язык хорошо знаешь, по-любому за своего сможешь сойти. Сел за руль, отобрал у меня документы сотрудника посольства и поехал. А отъехав сотню метров, взорвал себя гранатой с машиной и важными документами. Вот так-то.

– И вы весь этот архив оставили в милиции, куда вас забрали? – опешил Сергеев.

– Не-ет, – улыбнулся Яковенко. – Спрятал я его, как только волнения начались. Хотел осмотреться, а потом придумать, как быть дальше. То ли с архивом пробираться в Бухарест, то ли спрятать его надежно здесь и двигать налегке, а уж там начальство пусть меры принимает. Не успел я осмотреться. Архив спрятал, а потом меня под микитки и в камеру вместе с митингующими. Случайность, но вот так получилось.

Глава 3

17 декабря. Бухарест

До рассвета оставалось немного, а министр национальной обороны Василе Миля еще не ложился. Седовласый 62-летний генерал с высоким лбом и тонкими губами, всегда подтянутый и выдержанный, сейчас Миля кричал в трубку полевого телефона, не сдерживаясь ни в интонациях, ни в оскорблениях. Доклады шли один за другим, и все они сводились к одному. Народ вышел на улицы, нужен приказ стрелять на поражение, народ совсем распоясался, громят отделы милиции, подожгли здание горкома партии. Из толпы митингующих слышатся откровенно антисоветские выкрики.

Убеждать и работать с населением без применения оружия было уже бессмысленно. Все были напуганы. От самого молодого неопытного лейтенанта милиции до командиров дивизий, которым приказали вывести войска из гарнизонов и ввести в Тимишоару бронетехнику. Наладить работу с демонстрантами не смогли, ситуация вышла из-под контроля. Секуритате не предоставила вовремя информацию, не поделилась аналитикой, и теперь все оказались перед фактом, что на западе страны назрел антигосударственный кризис.

– Товарищ генерал, а если будут звонить из Будапешта? – выбежал следом за министром его адъютант.

– Я в войсках, – коротко отрезал Миля и сел в служебную машину.

Следом тронулся армейский «Додж» с четырьмя автоматчиками личной охраны. Миля ерзал на заднем сиденье машины, ему никак не удавалось поправить полу шинели, он по привычке беспокоился, что шинель помнется и он будет выглядеть неопрятным. Министр национальной обороны, еще будучи начальником генерального штаба, привык считать себя образцом подтянутости.

Нервничать было из-за чего. Каждое решение, которое обдумывал генерал Миля, не казалось ему надежным и оптимальным. В каждом решении была опасность политической ошибки, а для министра народного правительства и члена Центрального Комитета коммунистической партии ошибка в такой ситуации равносильна смерти. И не только политической. Миля хорошо знал Чаушеску, знал его решительность и непримиримость в вопросах распределения ключевых государственных и политических постов.

У ресторана на берегу Локул-Мори генерал велел остановить машину и ждать.

– Мне нужно выпить кофе и подумать, – буркнул он адъютанту.

– Но я взял с собой термос…

– Сам пей эту бурду, – проворчал Миля, вылезая из машины.

В пустом зале только что открывшегося ресторана генерал занял столик у стены, сел лицом к двери. Хотелось хоть какого-то чувства защищенности, чтобы сзади была стена. Наверное, это была психологическая усталость, но министр не привык признаваться себе в своих слабостях. Он всегда шел к своей цели, у него всегда были надежные друзья. Даже когда, казалось, все рухнуло и жизнь кончилась, он находил в себе силы бороться, жить и идти дальше. И тогда, когда в 58-м году его уволили из армии из-за недостачи в 700 тысяч леев и когда его следом исключили из партии, он верил в свои силы. Его не посадили. Более того, его восстановили в партии и в армии. Более того, всего через четыре года ему присвоили звание полковника. И сейчас у него много друзей, только вот посоветоваться как-то неожиданно стало не с кем. И надеяться на чью-то дружескую руку стало опасно.

Дверь открылась, и в зал вошел высокий красавец с аккуратно подстриженными усами и уверенной улыбкой. Старая потертая рабочая куртка никак не сочеталась с его самодовольным холеным лицом. Миля, никак не выражая душившего его раздражения, вежливо показал на стул напротив. Гость помедлил, как бы размышляя, стоит протягивать министру руку или рукопожатие все равно не состоится. Улыбнувшись, он сел напротив и сложил руки на столе.

– Доброе утро, генерал, – старательно и правильно выговаривая слова на румынском, заговорил гость. – Я чувствую, у вас неприятности. Видимо, по службе, учитывая состояние в этой части страны.

– Принесите нам кофе, – бросил официантке Миля. – И нарезку сыра.

– И все же, генерал, вы согласились встретиться со мной, – констатировал гость, когда официантка ушла. – Хорошо, простите мне мой несколько ироничный тон с самого начала разговора. Все-таки это ваша страна и ваш народ. Но на ваших плечах бремя власти и бремя принятия ответственности. И решения. Решения, которого за вас не примет никто.

– Ну почему же? – Миля откинулся на спинку стула и посмотрел собеседнику в глаза. – Как раз за меня решение примут другие с удовольствием. А потом еще и наверх звоночек с уведомлением о том, что я не принял нужного решения, а они приняли. У нас в стране так, мистер Дэкстер, вы же прекрасно знаете, давно здесь работаете.

– Так что вам мешает принять решение самому, генерал?

– Черт бы вас побрал, Энтони, – вдруг зло рассмеялся Миля, – а вам-то какая печаль? Вы так энергично и деловито сопереживаете положению в стране, моему эмоционально-психологическому состоянию, что я просто теряюсь в догадках. А не вы ли моя мать, которую я не помню, которая бросила меня в детстве, а теперь пытается вниманием вымолить прощение?

– Ну, вот, с чувством юмора у вас все в полном порядке, генерал, – засмеялся Дэкстер. – А ведь вы не далеки от истины в своем уместном сарказме. Именно – бросившая вас, в переносном смысле, мать. Именно – вымолить прощение, именно – помочь, и вполне бескорыстно. Запад считает себя виновным в том, что не проявил воли и железного характера тогда, в 45-м году. Запад позволил Советам оккупировать всю Восточную Европу, превратив ее в плацдарм для наступления своих коммунистических идей на остальной цивилизованный мир.

– Вы забываете, Энтони, что я тоже коммунист, – тихо сказал Миля, барабаня пальцами по столу и задумчиво глядя в окно.

– Нет, не забываю. Просто я хорошо знаю вашу страну, генерал. Я знаю, что партийный билет в Румынии нужен для того, чтобы занять высокий пост. Не будь вы коммунистом, вас бы не сделали генералом и министром.

– А вы не очень-то вежливы! – строго глянул собеседнику в глаза Миля.

– Да, время такое, – стал серьезным американец. – Не до церемоний. Слишком многое поставлено на карту. И я снова предлагаю вам решение. Генерал, поймите, что коммунистический мир утопии агонизирует, но он может еще долго отравлять окружающий воздух. А это жизни людей, это экономика Европы, это мир, в конце концов. И чем быстрее мы вместе избавимся от «трупа», тем быстрее вздохнем свободно.

– Значит, я должен приказать открыть огонь по мирным демонстрантам?

– Да какие они мирные, когда в городе бесчинство и анархия! Еще немного – и население станет брататься с солдатами, и тогда вам самому нужно будет опасаться выстрела в спину.

Оба замолчали, потому что подошла официантка с подносом. Миля смотрел в окно, американец с живым интересом рассматривал красивые руки девушки, которые выставляли на стол чашки и блюдца. И когда девушка ушла, Дэкстер снова заговорил серьезно, веско, как будто вбивал интонациями здоровенные гвозди.

– Подавление восстания, решительное его подавление Запад расценит как силу нарождающейся власти, власти, которая способна решать и строить новый мир. И тогда помощь последует незамедлительно, генерал! Западу станет ясно, что есть кому и для чего помогать. У вас будет все, чтобы возродить демократию, вы – решительные люди, которые в декабре 1989 года возложили на себя бремя ответственности, вы будете новыми и признанными лидерами своей страны. И не только ее, вы будете признаны во всем мире!

– Значит, и вам нужно, чтобы я стрелял в свой народ? – улыбнулся одними губами Миля. – Вы бы хоть денег мне пообещали, а то агитируете, как студента. С генералами надо в ином тоне разговаривать.

– Так это же само собой разумеется, – лег грудью на стол Дэкстер и громко зашептал: – Я уполномочен назвать вам единовременную сумму за принятие решения, но оно должно воплотиться именно сегодня до обеда. И потом еще месячные поступления на ваш счет, который откроют в швейцарском банке. При условии, конечно, что вы активно возьметесь за реконструкцию своей страны. И не станете пренебрегать нашими советами.

Энтони Дэкстер не сразу вышел на улицу. Он еще немного пофлиртовал с молоденькими официантками, потом, увидев в окно, что генерал сел в машину и уехал, неторопливо спустился по лестнице, свернул к двери, ведущей на задний хозяйственный двор, и вышел на другую улицу, где его ждала машина.

– Эту запись отправь сегодня же шефу, – сунул он в окно через опустившееся стекло диктофон. – Я не знаю, какое решение Миля примет, но, по крайней мере, из этой записи можно сделать приличный компромат на расстрельную статью. Чаушеску в последнее время очень нервный. Говорят, он стал скор на расправу.

– Ну, вы и придумали, Борис Иванович! – уже в третий раз начинал возмущаться Сергеев, качая головой. – Ведь это же откровенный хлам, мусор, старье, которое в любой момент могут вывезти, которое элементарно подлежит уборке, потому что в больничном дворе такого храниться не должно по всем мыслимым и немыслимым нормам.

– А у меня был выбор? – яростно начал шипеть в ответ Яковенко.

Сергеев сгреб своего спутника в охапку и толкнул в подворотню за железную решетку. Они прижались к стене и ждали, тяжело дыша, пока по асфальту, вгрызаясь в него гусеницами, не пронесутся на большой скорости две боевые машины пехоты, а потом еще и три бронетранспортера. Стрельба усилилась, совсем уже не слышно было людей, зато в воздухе стоял удушливый запах сгоревшего пороха. И еще какой-то запах. То ли большой беды, то ли свежей крови.

– Слушай, – Яковенко перешел на «ты», – такое ощущение, что весь город вымер, что всех перебили. Как будто война.

– Да попрятались все по домам. В такой обстановке лучше всего лежать на полу в своей квартире, а лучше еще под столом или под кроватью, чтобы осколками или шальной пулей не задело.

– Разбираешься, – вздохнул Яковенко. – Бывал, что ли?

– Да, не так давно в Никарагуа. И в Ливии, но там поспокойнее было.

– Что дальше делать будем?

– Пойдем дальше искать твою больницу, – выглядывая на улицу, ответил Сергеев. – Хотя нам бы сейчас книжный магазин лучше найти или газетный киоск. Карта нам туристическая нужна, самая обычная карта города. Значит, так, Борис Иванович, идем вдоль стены. Я первый, ты за мной. По моей команде или в подворотню, или на тротуар лицом вниз, но беспрекословно, понял?

– Пожрать бы, – ответил Яковенко. – Со вчерашнего вечера ничего во рту не было.

Они двинулись вдоль улицы, оглядываясь по сторонам. В окнах было темно, шторы почти всюду плотно задернуты. Серые сумерки опускались на город, делая его безликим, страшным в своей безлюдной пустоте. Жуткая тишина опускалась на клетки кварталов. Мертвая тишина.

Звуки беды разделились. Тишина жила своей жизнью, а звуки моторов военной техники и отдельные выстрелы в других частях города, казалось, уже не принадлежат этому миру. Как эхо в горах, как волны после корабля, которые долго и бессмысленно мечутся и бьются о скалы.

А потом стали появляться трупы. Один, второй, третий, сразу два рядом. Много битого стекла, перевернутые киоски, обрывки бумаги и асфальт, пропитанный кровью.

– Они их танками давили, – угрюмо проговорил Яковенко. – Гляди, что с головами, кровищи сколько.

– Нет, Борис Иванович. – Сергеев присел на корточки и, достав из кармана носовой платок, что-то поднял. – Это пули такие. С такими пулями раньше охотились на крупных хищников. А теперь, видишь, на людей.

– Она как будто развернулась лепестком, – кивнул Яковенко, посмотрев на пулю.

– Это пуля дум-дум, как ее называют во всем мире. Экспансивная, или разворачивающаяся, полуоболочечная пуля. Оболочка при соприкосновении с препятствием по насечкам разворачивается, резко увеличиваясь в объеме, и наносит максимальные повреждения.

– Зачем? Почему не обычными пулями стреляли? Запугать, что ли, хотели?

– Черт их знает! – зло ответил Сергеев, пряча пулю в кармане пальто. – Трудно объяснить, что творится в голове садиста с извращенным мышлением. А стреляли с близкого расстояния. Смотри, гильзы валяются всего в десятке метров от тел. Такими пулями да с такого расстояния – шансов у этих людей выжить не было. Может, они так выбивали лидеров митингующих? Не знаю.

Они шли дальше, закрывая рты рукавами, когда на них опускался шлейф удушливого дыма от горящих перевернутых автомобилей. Неожиданно впереди показался перекресток, поперек которого стоял армейский БТР. Сергеев потянул спутника в проходной двор. На улице послышались голоса патрулей.

Евгений Михайлович Тяжельников стоял у окна в кабинете посольства и смотрел на улицу. Невысокий, энергичный, подтянутый, с высоким лбом и упрямо сжатыми губами, он всегда был примером для подчиненных. И когда Тяжельников возглавлял советский комсомол, и потом, уже на дипломатической работе, он славился тем, что всегда находил оптимальное решение, какой бы проблематичной ни была ситуация. Он всегда был генератором идей, неиссякаемым источником энергии.