Текст книги "Буква «Ты»"

Леонид Пантелеев
Буква «ты»

© Нюренберг И. О., ил., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Че́стное сло́во

Мне о́чень жаль, что я не могу́ вам сказа́ть, как зову́т э́того ма́ленького челове́ка, и где он живёт, и кто его́ па́па и ма́ма. В потёмках я да́же не успе́л как сле́дует разгляде́ть его́ лицо́. Я то́лько по́мню, что нос у него́ был в весну́шках и что штани́шки у него́ бы́ли коро́тенькие и держа́лись не на ремешке́, а на таки́х ля́мочках, кото́рые переки́дываются че́рез пле́чи и застёгиваются где́-то на животе́.

Ка́к-то ле́том я зашёл в са́дик, – я не зна́ю, как он называ́ется, на Васи́льевском о́строве, о́коло бе́лой це́ркви. Была́ у меня́ с собо́й интере́сная кни́га, я засиде́лся, зачита́лся и не заме́тил, как наступи́л ве́чер. Когда́ в глаза́х у меня́ заряби́ло и чита́ть ста́ло совсе́м тру́дно, я захло́пнул кни́гу, подня́лся и пошёл к вы́ходу.

Сад уже́ опусте́л, на у́лицах мелька́ли огоньки́, и где́-то за дере́вьями звене́л колоко́льчик сто́рожа.

Я боя́лся, что сад закро́ется, и шёл о́чень бы́стро. Вдруг я останови́лся. Мне послы́шалось, что где́-то в стороне́, за куста́ми, кто́-то пла́чет.

Я сверну́л на бокову́ю доро́жку – там беле́л в темноте́ небольшо́й ка́менный до́мик, каки́е быва́ют во всех городски́х сада́х; кака́я-то бу́дка и́ли сторо́жка. А о́коло её стены́ стоя́л ма́ленький ма́льчик лет семи́ и́ли восьми́ и, опусти́в го́лову, гро́мко и безуте́шно пла́кал.

Я подошёл и окли́кнул его́:

– Эй, что с тобо́й, ма́льчик?

Он сра́зу, как по кома́нде, переста́л пла́кать, по́днял го́лову, посмотре́л на меня́ и сказа́л:

– Ничего́.

– Как э́то ничего́? Тебя́ кто оби́дел?

– Никто́.

– Так чего́ ж ты пла́чешь?

Ему́ ещё тру́дно бы́ло говори́ть, он ещё не проглоти́л всех слёз, ещё всхли́пывал, ика́л, шмы́гал но́сом.

– Пошли́, – сказа́л я ему́. – Смотри́, уже́ по́здно, уже́ сад закрыва́ется.

И я хоте́л взять ма́льчика за́ руку. Но ма́льчик поспе́шно отдёрнул ру́ку и сказа́л:

– Не могу́.

– Что не мо́жешь?

– Идти́ не могу́.

– Как? Почему́? Что с тобо́й?

– Ничего́, – сказа́л ма́льчик.

– Ты что – нездоро́в?

– Нет, – сказа́л он, – здоро́в.

– Так почему́ ж ты идти́ не мо́жешь?

– Я – часово́й, – сказа́л он.

– Как часово́й? Како́й часово́й?

– Ну, что вы – не понима́ете? Мы игра́ем.

– Да с кем же ты игра́ешь?

Ма́льчик помолча́л, вздохну́л и сказа́л:

– Не зна́ю.

Тут я, призна́ться, поду́мал, что, наве́рно, ма́льчик всё-таки бо́лен и что у него́ голова́ не в поря́дке.

– Послу́шай, – сказа́л я ему́. – Что ты говори́шь? Как же э́то так? Игра́ешь и не зна́ешь – с кем?

– Да, – сказа́л ма́льчик. – Не зна́ю. Я на скаме́йке сиде́л, а тут каки́е-то больши́е ребя́та подхо́дят и говоря́т: «Хо́чешь игра́ть в войну́?» Я говорю́: «Хочу́». Ста́ли игра́ть, мне говоря́т: «Ты сержа́нт». Оди́н большо́й ма́льчик… он ма́ршал был… он привёл меня́ сюда́ и говори́т: «Тут у нас порохово́й склад – в э́той бу́дке. А ты бу́дешь часово́й… Стой здесь, пока́ я тебя́ не сменю́». Я говорю́: «Хорошо́». А он говори́т: «Дай че́стное сло́во, что не уйдёшь».

– Ну?

– Ну, я и сказа́л: «Че́стное сло́во – не уйду́».

– Ну и что?

– Ну и вот. Стою́-стою́, а они́ не иду́т.

– Так, – улыбну́лся я. – А давно́ они́ тебя́ сюда́ поста́вили?

– Ещё светло́ бы́ло.

– Так где же они́?

Ма́льчик опя́ть тяжело́ вздохну́л и сказа́л:

– Я ду́маю – они́ ушли́.

– Как ушли́?

– Забы́ли.

– Так чего́ ж ты тогда́ стои́шь?

– Я че́стное сло́во сказа́л…

Я уже́ хоте́л засмея́ться, но пото́м спохвати́лся и поду́мал, что смешно́го тут ничего́ нет и что ма́льчик соверше́нно прав. Е́сли дал че́стное сло́во, так на́до стоя́ть, что бы ни случи́лось – хоть ло́пни. А игра́ э́то и́ли не игра́ – всё равно́.

– Вот так исто́рия получи́лась! – сказа́л я ему́. – Что же ты бу́дешь де́лать?

– Не зна́ю, – сказа́л ма́льчик и опя́ть запла́кал.

Мне о́чень хоте́лось ему́ ка́к-нибудь помо́чь. Но что я мог сде́лать? Идти́ иска́ть э́тих глу́пых мальчи́шек, кото́рые поста́вили его́ на карау́л, взя́ли с него́ че́стное сло́во, а са́ми убежа́ли домо́й? Да где ж их сейча́с найдёшь?..

Они́ уже́ небо́сь поу́жинали, и спать легли́, и деся́тые сны ви́дят.

А челове́к на часа́х стои́т. В темноте́. И голо́дный небо́сь…

– Ты, наве́рно, есть хо́чешь? – спроси́л я у него́.

– Да, – сказа́л он, – хочу́.

– Ну, вот что, – сказа́л я, поду́мав. – Ты бе́ги домо́й, поу́жинай, а я пока́ за тебя́ постою́ тут.

– Да, – сказа́л ма́льчик. – А э́то мо́жно ра́зве?

– Почему́ же нельзя́?

– Вы же не вое́нный.

Я почеса́л заты́лок и сказа́л:

– Пра́вильно. Ничего́ не вы́йдет. Я да́же не могу́ тебя́ снять с карау́ла. Э́то мо́жет сде́лать то́лько вое́нный, то́лько нача́льник…

И тут мне вдруг в го́лову пришла́ счастли́вая мысль. Я поду́мал, что е́сли освободи́ть ма́льчика от че́стного сло́ва, снять его́ с карау́ла мо́жет то́лько вое́нный, так в чём же де́ло? На́до, зна́чит, идти́ иска́ть вое́нного.

Я ничего́ не сказа́л ма́льчику, то́лько сказа́л: «Подожди́ мину́тку», – а сам, не теря́я вре́мени, побежа́л к вы́ходу…

Воро́та ещё не́ были закры́ты, ещё сто́рож ходи́л где́-то в са́мых да́льних уголка́х са́да и дозва́нивал там в свой колоко́льчик.

Я стал у воро́т и до́лго поджида́л, не пройдёт ли ми́мо како́й-нибудь лейтена́нт и́ли хотя́ бы рядово́й красноарме́ец. Но, как назло́, ни оди́н вое́нный не пока́зывался на у́лице. Вот бы́ло мелькну́ли на друго́й стороне́ у́лицы каки́е-то чёрные шине́ли, я обра́довался, поду́мал, что э́то вое́нные моря́ки, перебежа́л у́лицу и уви́дел, что э́то не моряки́, а мальчи́шки-реме́сленники. Прошёл высо́кий железнодоро́жник в о́чень краси́вой шине́ли с зелёными наши́вками. Но и железнодоро́жник с его́ замеча́тельной шине́лью мне то́же был в э́ту мину́ту ни к чему́.

Я уже́ хоте́л несо́лоно хлеба́вши возвраща́ться в сад, как вдруг уви́дел – за угло́м, на трамва́йной остано́вке – защи́тную команди́рскую фура́жку с си́ним кавалери́йским око́лышем. Ка́жется, ещё никогда́ в жи́зни я так не ра́довался, как обра́довался в э́ту мину́ту. Сломя́ го́лову я побежа́л к остано́вке. И вдруг, не успе́л добежа́ть, ви́жу – к остано́вке подхо́дит трамва́й, и команди́р, молодо́й кавалери́йский майо́р, вме́сте с остально́й пу́бликой собира́ется проти́скиваться в ваго́н.

Запыха́вшись, я подбежа́л к нему́, схвати́л за́ руку и закрича́л:

– Това́рищ майо́р! Мину́точку! Подожди́те! Това́рищ майо́р!

Он огляну́лся, с удивле́нием на меня́ посмотре́л и сказа́л:

– В чём де́ло?

– Ви́дите ли, в чём де́ло, – сказа́л я. – Тут, в саду́, о́коло ка́менной бу́дки, на часа́х стои́т ма́льчик… Он не мо́жет уйти́, он дал че́стное сло́во… Он о́чень ма́ленький… Он пла́чет…

Команди́р захло́пал глаза́ми и посмотре́л на меня́ с испу́гом. Наве́рное, он то́же поду́мал, что я бо́лен и что у меня́ голова́ не в поря́дке.

– При чём же тут я? – сказа́л он.

Трамва́й его́ ушёл, и он смотре́л на меня́ о́чень серди́то.

Но когда́ я немно́жко подро́бнее объясни́л ему́, в чём де́ло, он не стал разду́мывать, а сра́зу сказа́л:

– Идёмте, идёмте. Коне́чно. Что же вы мне сра́зу не сказа́ли?

Когда́ мы подошли́ к са́ду, сто́рож как раз ве́шал на воро́тах замо́к. Я попроси́л его́ не́сколько мину́т подожда́ть, сказа́л, что в саду́ у меня́ оста́лся ма́льчик, и мы с майо́ром побежа́ли в глубину́ са́да.

В темноте́ мы с трудо́м отыска́ли бе́лый до́мик. Ма́льчик стоя́л на том же ме́сте, где я его́ оста́вил, и опя́ть – но на э́тот раз о́чень ти́хо – пла́кал. Я окли́кнул его́. Он обра́довался, да́же вскри́кнул от ра́дости, а я сказа́л:

– Ну, вот, я привёл нача́льника.

Уви́дев команди́ра, ма́льчик ка́к-то весь вы́прямился, вы́тянулся и стал на не́сколько сантиме́тров вы́ше.

– Това́рищ карау́льный, – сказа́л команди́р, – како́е вы но́сите зва́ние?

– Я – сержа́нт, – сказа́л ма́льчик.

– Това́рищ сержа́нт, прика́зываю оста́вить вве́ренный вам пост.

Ма́льчик помолча́л, посопе́л но́сом и сказа́л:

– А у вас како́е зва́ние? Я не ви́жу, ско́лько у вас звёздочек…

– Я – майо́р, – сказа́л команди́р.

И тогда́ ма́льчик приложи́л ру́ку к широ́кому козырьку́ свое́й се́ренькой ке́пки и сказа́л:

– Есть, това́рищ майо́р. Прика́зано оста́вить пост.

И сказа́л э́то он так зво́нко и так ло́вко, что мы о́ба не вы́держали и расхохота́лись.

И ма́льчик то́же ве́село и с облегче́нием засмея́лся.

Не успе́ли мы втроём вы́йти из са́да, как за на́ми хло́пнули воро́та, и сто́рож не́сколько раз поверну́л в сква́жине ключ.

Майо́р протяну́л ма́льчику ру́ку.

– Молоде́ц, това́рищ сержа́нт, – сказа́л он. – Из тебя́ вы́йдет настоя́щий во́ин. До свида́ния.

Ма́льчик что́-то пробормота́л и сказа́л: «До свида́нья».

А майо́р о́тдал нам обо́им честь и, уви́дев, что опя́ть подхо́дит его́ трамва́й, побежа́л к остано́вке.

Я то́же попроща́лся с ма́льчиком и пожа́л ему́ ру́ку.

– Мо́жет быть, тебя́ проводи́ть? – спроси́л я у него́.

– Нет, я бли́зко живу́. Я не бою́сь, – сказа́л ма́льчик.

Я посмотре́л на его́ ма́ленький весну́шчатый нос и поду́мал, что ему́, действи́тельно, не́чего боя́ться. Ма́льчик, у кото́рого така́я си́льная во́ля и тако́е кре́пкое сло́во, не испуга́ется темноты́, не испуга́ется хулига́нов, не испуга́ется и бо́лее стра́шных веще́й.

А когда́ он вы́растет… Ещё не изве́стно, кем он бу́дет, когда́ вы́растет, но кем бы он ни́ был, мо́жно руча́ться, что э́то бу́дет настоя́щий челове́к.

Я поду́мал так, и мне ста́ло о́чень прия́тно, что я познако́мился с э́тим ма́льчиком.

И я ещё раз кре́пко и с удово́льствием пожа́л ему́ ру́ку.

Бу́ква «ты»

Учи́л я когда́-то одну́ ма́ленькую де́вочку чита́ть и писа́ть. Де́вочку зва́ли Ири́нушка, бы́ло ей четы́ре го́да пять ме́сяцев, и была́ она́ больша́я у́мница. За каки́х-нибудь де́сять дней мы одоле́ли с ней всю ру́сскую а́збуку, могли́ уже́ свобо́дно чита́ть и «па́па», и «ма́ма», и «Са́ша», и «Ма́ша», и остава́лась у нас невы́ученной одна́ то́лько, са́мая после́дняя бу́ква – «я». И тут вот, на э́той после́дней бу́ковке, мы вдруг с Ири́нушкой и споткну́лись.

Я, как всегда́, показа́л ей бу́кву, дал ей как сле́дует её рассмотре́ть и сказа́л:

– А э́то вот, Ири́нушка, бу́ква «я».

Ири́нушка с удивле́нием на меня́ посмотре́ла и говори́т:

– Ты?

– Почему́ «ты»? Что за «ты»? Я же сказа́л тебе́: э́то бу́ква «я»!

– Бу́ква ты?

– Да не «ты», а «я»!

Она́ ещё бо́льше удиви́лась и говори́т:

– Я и говорю́: ты.

– Да не я, а бу́ква «я»!

– Не ты, а бу́ква ты?

– Ох, Ири́нушка, Ири́нушка! Наве́рное, мы, голу́бушка, с тобо́й немно́го переучи́лись. Неуже́ли ты в са́мом де́ле не понима́ешь, что э́то не я, а что э́то бу́ква так называ́ется: «я»?

– Нет, – говори́т, – почему́ не понима́ю? Я понима́ю.

– Что ты понима́ешь?

– Э́то не ты, а э́то бу́ква так называ́ется: «ты».

Фу! Ну в са́мом де́ле, ну что ты с ней поде́лаешь? Как же, скажи́те на ми́лость, ей объясни́ть, что я – э́то не я, ты – не ты, она́ – не она́ и что вообще́ «я» – э́то то́лько бу́ква.

– Ну, вот что, – сказа́л я наконе́ц, – ну, дава́й, скажи́ как бу́дто про себя́: я! Понима́ешь? Про себя́. Как ты про себя́ говори́шь.

Она́ поняла́ как бу́дто. Кивну́ла. Пото́м спра́шивает:

– Говори́ть?

– Ну, ну… Коне́чно.

Ви́жу – молчи́т. Опусти́ла го́лову. Губа́ми шевели́т.

Я говорю́:

– Ну, что же ты?

– Я сказа́ла.

– А я не слы́шал, что ты сказа́ла.

– Ты же мне веле́л про себя́ говори́ть. Вот я потихо́ньку и говорю́.

– Что же ты говори́шь?

Она́ огляну́лась и шёпотом – на у́хо мне:

– Ты!..

Я не вы́держал, вскочи́л, схвати́лся за го́лову и забе́гал по ко́мнате. Внутри́ у меня́ уже́ всё кипе́ло, как вода́ в ча́йнике. А бе́дная Ири́нушка сиде́ла, склони́вшись над букварём, и́скоса посма́тривала на меня́ и жа́лобно сопе́ла. Ей, наве́рно, бы́ло сты́дно, что она́ така́я бестолко́вая. Но и мне то́же бы́ло сты́дно, что я – большо́й челове́к – не могу́ научи́ть ма́ленького челове́ка пра́вильно чита́ть таку́ю просту́ю бу́кву, как бу́ква «я».

Наконе́ц, я приду́мал всё-таки. Я бы́стро подошёл к де́вочке, ткнул её па́льцем в нос и спра́шиваю:

– Э́то кто?

Она́ говори́т:

– Э́то я.

– Ну вот… Понима́ешь? А э́то бу́ква «я»!

Она́ говори́т:

– Понима́ю…

А у само́й уж, ви́жу, и гу́бы дрожа́т, и но́сик смо́рщился – вот-во́т запла́чет.

– Что же ты, – я спра́шиваю, – понима́ешь?

– Понима́ю, – говори́т, – что э́то я.

– Пра́вильно! Молоде́ц! А э́то вот бу́ква «я». Я́сно?

– Я́сно, – говори́т. – Э́то бу́ква ты.

– Да не ты, а я!

– Не я, а ты.

– Не я, а бу́ква «я»!

– Не ты, а бу́ква «ты».

– Не бу́ква «ты», го́споди бо́же мой, а бу́ква «я»!

– Не бу́ква «я», го́споди бо́же мой, а бу́ква «ты»!

Я опя́ть вскочи́л и опя́ть забе́гал по ко́мнате.

– Нет тако́й бу́квы! – закрича́л я. – Пойми́ ты, бестолко́вая девчо́нка! Нет и не мо́жет быть тако́й бу́квы! Есть бу́ква «я». Понима́ешь? Я! Бу́ква «я»! Изво́ль повторя́ть за мно́й: я! я! я!..

– Ты, ты, ты, – пролепета́ла она́, едва́ разжима́я гу́бы. Пото́м урони́ла го́лову на стол и запла́кала. Да так гро́мко и так жа́лобно, что весь мой гнев сра́зу осты́л. Мне ста́ло жа́лко её.

– Хорошо́, – сказа́л я. – Как ви́дно, мы с тобо́й и в са́мом де́ле немно́го зарабо́тались. Возьми́ свои́ кни́ги и тетра́дки и мо́жешь идти́ гуля́ть. На сего́дня хва́тит.

Она́ кое-ка́к запиха́ла в су́мочку своё барахли́шко и, ни сло́ва мне не сказа́в, спотыка́ясь и всхли́пывая, вы́шла из ко́мнаты. А я, оста́вшись оди́н, заду́мался: что же де́лать? Как же мы в конце́ концо́в перешагнём че́рез э́ту прокля́тую бу́кву «я»?

«Ла́дно, – реши́л я. – Забу́дем о ней. Ну её. Начнём сле́дующий уро́к пря́мо с чте́ния. Мо́жет быть, так лу́чше бу́дет».

И на друго́й день, когда́ Ири́нушка, весёлая и раскрасне́вшаяся по́сле игры́, пришла́ на уро́к, я не стал ей напомина́ть о вчера́шнем, а про́сто посади́л её за буква́рь, откры́л пе́рвую попа́вшуюся страни́цу и сказа́л:

– А ну, суда́рыня, дава́йте-ка, почита́йте мне что́-нибудь.

Она́, как всегда́ пе́ред чте́нием, поёрзала на сту́ле, вздохну́ла, уткну́лась и па́льцем и но́сиком в страни́цу и, пошевели́в губа́ми, бе́гло и не переводя́ дыха́ния, прочла́:

– Ты́кову да́ли ты́блоко.

От удивле́ния я да́же на сту́ле подскочи́л:

– Что тако́е? Како́му Ты́кову? Како́е ты́блоко? Что ещё за ты́блоко?

Посмотре́л в буква́рь, а там чёрным по бе́лому напи́сано:

«Я́кову да́ли я́блоко».

Вам смешно́? Я то́же, коне́чно, посмея́лся. А пото́м говорю́:

– Я́блоко, Ири́нушка! Я́блоко, а не ты́блоко!

Она́ удиви́лась и говори́т:

– Я́блоко? Так, зна́чит, э́то бу́ква «я»?

Я уже́ хоте́л сказа́ть: «Ну коне́чно, "я"!» А пото́м спохвати́лся и ду́маю: «Нет, голу́бушка! Зна́ем мы вас. Е́сли я скажу́ «я» – зна́чит, опя́ть пошло́-пое́хало? Нет, уж сейча́с мы на э́ту у́дочку не попадёмся».

И я сказа́л:

– Да, пра́вильно. Э́то бу́ква «ты».

Коне́чно, не о́чень-то хорошо́ говори́ть непра́вду. Да́же о́чень нехорошо́ говори́ть непра́вду. Но что же поде́лаешь! Е́сли бы я сказа́л «я», а не «ты», кто зна́ет, чем бы всё э́то ко́нчилось. И, мо́жет быть, бе́дная Ири́нушка так всю жизнь и говори́ла бы – вме́сто «я́блоко» – ты́блоко, вме́сто «я́рмарка» – ты́рмарка, вме́сто «я́корь» – ты́корь и вме́сто «язы́к» – тызы́к. А Ири́нушка, сла́ва бо́гу, вы́росла уже́ больша́я, выгова́ривает все бу́квы пра́вильно, как полага́ется, и пи́шет мне пи́сьма без еди́ной оши́бки.

Фе́нька

Де́ло бы́ло ве́чером. Я лежа́л на дива́не, кури́л и чита́л газе́ту. В ко́мнате никого́, кро́ме меня́, не́ было. И вдруг я слы́шу – кто́-то цара́пается. Кто́-то чуть слы́шно, тихо́нечко стучи́т по око́нному стеклу́: тик-ти́к, тук-ту́к.

«Что, – ду́маю, – тако́е? Му́ха? Нет, не му́ха. Тарака́н? Нет, не тарака́н. Мо́жет быть, дождь ка́пает? Да нет, како́й там дождь, – дождём и не па́хнет…»

Поверну́л я го́лову, посмотре́л – ничего́ не ви́дно. На ло́кте привста́л – то́же не ви́дно. Прислу́шался – как-бу́дто ти́хо.

Лёг я. И вдруг опя́ть: тик-ти́к, тук-ту́к.

«Фу, – ду́маю. – Что тако́е?»

Надое́ло мне, встал я, бро́сил газе́ту, подошёл к окну́ и – глаза́ вы́таращил. Ду́маю: ба́тюшки, что э́то мне – во сне сни́тся, что ли? Ви́жу – за окно́м, на у́зеньком желе́зном карни́зе, стои́т – кто вы ду́маете? Стои́т де́вочка. Да така́я де́вочка, о каки́х вы и в ска́зках не чи́тывали. Ро́стом она́ ме́ньше са́мого ма́ленького ма́льчика с па́льчика. Но́жки у неё босы́е, пла́тье всё изо́драно; сама́ она́ то́лстенькая, пуза́тая, нос пу́говкой, гу́бы каки́е-то оттопы́ренные, а во́лосы на голове́ ры́жие и торча́т в ра́зные сто́роны, как на сапо́жной щётке.

Я да́же не сра́зу пове́рил, что э́то де́вочка. Я поду́мал снача́ла, что э́то како́й-то зверёк. Потому́ что я никогда́ ра́ньше таки́х ма́леньких де́вочек не ви́дел.

А де́вочка стои́т, смо́трит на меня́ и и́зо всех сил свои́м кулачи́шкой по стеклу́ бараба́нит: тик-ти́к, тук-ту́к. Я у неё че́рез стекло́ спра́шиваю:

– Де́вочка! Тебе́ что на́до?

А она́ не слы́шит меня́, не отвеча́ет и то́лько па́льцем пока́зывает: де́скать, откро́й, пожа́луйста, а ну откро́й поскоре́й! Тогда́ я отодви́нул задви́жку, откры́л окно́ и впусти́л её в ко́мнату.

Я говорю́:

– Чего́ же ты, глупы́шка, в окно́ ле́зешь? Ведь у меня́ ж дверь откры́та.

А она́ мне, я по́мню, то́неньким-то́неньким голоско́м отвеча́ет:

– Я в дверь не уме́ю ходи́ть.

– Как не уме́ешь?! В окно́ уме́ешь, а в дверь не уме́ешь?

– Да, – говори́т, – не уме́ю.

«Вот так, – ду́маю, – чу́до-ю́до ко мне привали́ло!»

Удиви́лся я, взял её на́ руки, ви́жу – она́ вся дрожи́т – бои́тся чего́-то. Огля́дывается, на окно́ посма́тривает. Лицо́ у неё всё запла́канное, зу́бки стуча́т, а в глаза́х ещё слёзы поблёскивают. Я у неё спра́шиваю:

– Ты кто така́я?

– Я, – говори́т, – Фе́нька.

– Кака́я така́я Фе́нька?

– Така́я вот… Фе́нька.

– А где ты живёшь?

– Не зна́ю.

– А где твои́ па́па с ма́мой?

– Не зна́ю.

– Ну, а отку́да ты пришла́? Почему́ ты дрожи́шь? Хо́лодно?

– Нет, – говори́т, – не хо́лодно. Жа́рко. А я дрожу́ потому́, что за мной сейча́с соба́ки по у́лице гнали́сь.

– Каки́е соба́ки?

А она́ мне опя́ть:

– Не зна́ю.

Тут уж я не вы́терпел, рассерди́лся и говорю́:

– Не зна́ю, не зна́ю!.. А чего́ же ты тогда́ зна́ешь?

Она́ говори́т:

– Я есть хочу́.

– Ах вот как! Э́то ты зна́ешь?

Ну, что ж с ней поде́лаешь. Посади́л я её на дива́н, «посиди́», говорю́, а сам пошёл на ку́хню, поиска́ть, нет ли чего́-нибудь съедо́бного. Ду́маю: то́лько вот вопро́с, чем её корми́ть, э́такое чудо́вище? Нали́л ей на блю́дечко кипячёного молока́, хле́ба наре́зал ма́ленькими кусо́чками, котле́ту холо́дную раскроши́л.

Прихожу́ в ко́мнату, смотрю́ – где же Фе́нька? Ви́жу – на дива́не никого́ нет. Удиви́лся я, стал крича́ть:

– Фе́ня! Фе́ня!

Никто́ не отвеча́ет.

Я опя́ть:

– Фе́ня! А Фе́ня?

И вдруг слы́шу отку́да-то:

– Я тут!

Нагну́лся – она́ под дива́ном сиди́т.

Рассерди́лся я.

– Э́то, – говорю́, – что за фо́кусы таки́е?! Ты почему́ э́то на дива́не не сиди́шь?

– А я, – говори́т, – не уме́ю.

– Что́-о? Под дива́ном уме́ешь, а на дива́не не уме́ешь? Ах ты така́я-сяка́я! Ты, мо́жет быть, и за столо́м за обе́денным не уме́ешь сиде́ть?

– Нет, – говори́т, – э́то уме́ю.

– Ну, так сади́сь, – говорю́.

Посади́л её за стол. Стул ей поста́вил. На стул книг це́лую го́ру навали́л – что́бы повы́ше бы́ло. Вме́сто пере́дника носово́й плато́к повяза́л.

– Ешь, – говорю́.

То́лько ви́жу – не ест. Ви́жу – сиди́т, ковыря́ется, но́сом сопи́т.

– Что? – говорю́. – В чём де́ло?

Молчи́т, не отвеча́ет.

Я говорю́:

– Ты же есть проси́ла. Вот – ешь, пожа́луйста.

А она́ покрасне́ла вся и вдруг говори́т:

– Нет ли у вас чего́-нибудь повкусне́е?

– Как повкусне́е? Тебе́, что ж, конфе́т на́до, что ли?

– Ах нет, – говори́т, – что вы, что вы… Э́то то́же невку́сно.

– Так чего́ же тебе́? Моро́женого?

– Нет, и моро́женое невку́сное.

– И моро́женое невку́сное? Вот тебе́ и на! Так чего́ же тебе́, скажи́ пожа́луйста, хо́чется?

Она́ помолча́ла, но́сиком посопе́ла и говори́т:

– Нет ли у вас немно́жко гво́здиков?

– Каки́х гво́здиков?

– Ну, – говори́т, – обыкнове́нных гво́здиков. Желе́зненьких.

У меня́ да́же ру́ки от стра́ха затрясли́сь.

Я говорю́:

– Так ты что же э́то, зна́чит, гво́зди ешь?

– Да, – говори́т, – я гво́здики о́чень люблю́.

– Ну, а ещё что ты лю́бишь?

– А ещё, – говори́т, – я люблю́ кероси́н, мы́ло, бума́гу, песо́к… то́лько не са́харный. Ва́ту люблю́, зубно́й порошо́к, гутали́н, спи́чки…

Я ду́маю:

«Ба́тюшки! Неуже́ли э́то она́ пра́вду говори́т? Неуже́ли действи́тельно гвоздя́ми пита́ется? Ла́дно, – ду́маю. – Дава́й прове́рим».

Вы́тащил из стены́ большо́й ржа́вый гвоздь, почи́стил его́ немно́жко.

– На, – говорю́, – ешь, пожа́луйста!

Я ду́мал, она́ не бу́дет есть. Ду́мал, она́ про́сто фо́кусничает, притворя́ется. Но не успе́л я огляну́ться, она́ – раз-ра́з, хруп-хру́п – весь гвоздь сжева́ла. Облизну́лась и говори́т:

– Ещё!..

Я говорю́:

– Нет, голу́бушка, извиня́юсь, у меня́ бо́льше гвозде́й для тебя́ нет. Вот, е́сли хо́чешь, – бума́ги, пожа́луйста, могу́ дать.

– Дава́й, – говори́т.

Дал ей бума́гу – она́ и бума́гу съе́ла. Спи́чек дал це́лый коробо́к – она́ и спи́чки ску́шала. Кероси́ну на блю́дечко нали́л – она́ и кероси́н вы́лакала.

Я то́лько смотрю́ и голово́й кача́ю. «Вот так де́вочка, – ду́маю. – Така́я де́вочка, пожа́луй, и тебя́ самого́ съест в два счёта. Нет, – ду́маю, – на́до гнать её в шею, обяза́тельно гнать. Куда́ мне тако́е страши́лище, людое́дку таку́ю».

А она́ кероси́н вы́пила, блю́дечко вы́лизала, сиди́т, зева́ет, но́сом клюёт: спать, зна́чит, хо́чется.

И тут мне её, вы зна́ете, что́-то жа́лко ста́ло. Сиди́т она́, как воро́бушек съёжилась, нахо́хлилась, – куда́ ж её, ду́маю, таку́ю ма́ленькую на ночь гля́дя гнать. Её ведь, таку́ю пичу́жку, и в са́мом де́ле соба́ки мо́гут загры́зть. Я ду́маю: «Ла́дно, так уж и быть, – за́втра вы́гоню. Пуска́й вы́спится у меня́, отдохнёт, а за́втра у́тречком – до свида́ньица, иди́ отку́да пришла́!..»

Поду́мал я так и стал ей гото́вить посте́ль. Положи́л на стул поду́шку, на поду́шку – ещё поду́шечку, ма́ленькую, из-под була́вок у меня́ така́я была́. Пото́м уложи́л Фе́ньку, укры́л её вме́сто одея́ла салфе́ткой.

– Спи, – говорю́. – Споко́йной но́чи!

Она́ сра́зу и захрапе́ла.

А я посиде́л немно́жко, почита́л и то́же спать лёг.

У́тром, как то́лько просну́лся, пошёл посмотре́ть, как там моя́ Фе́нька пожива́ет. Прихожу́, смотрю́ – на сту́ле ничего́ нет. Ни Фе́ньки нет, ни поду́шки нет, ни салфе́тки… Ви́жу – лежи́т моя́ Фе́нечка под сту́лом, поду́шка у неё под нога́ми, голова́ на полу́, а салфе́тки – так той и во́все не ви́дно.

Я разбуди́л её, говорю́:

– Где салфе́тка?

Она́ говори́т:

– Кака́я салфе́тка?

Я говорю́:

– Така́я салфе́тка. Кото́рую я тебе́ да́веча вме́сто одея́ла устро́ил.

Она́ говори́т:

– Не зна́ю.

– Как э́то не зна́ешь?

– Че́стное сло́во, не зна́ю.

Ста́ли иска́ть. Я ищу́, а Фе́нька мне помога́ет. И́щем, и́щем – не́ту салфе́тки.

Вдруг Фе́нька мне говори́т:

– Слу́шайте, не ищи́те, ла́дно. Я вспо́мнила.

– Что, – я говорю́, – ты вспо́мнила?

– Я вспо́мнила, где салфе́тка.

– Ну, где?

– Я её неча́янно ску́шала.

Ох, рассерди́лся я, закрича́л, нога́ми зато́пал.

– Обжо́ра ты э́такая, – говорю́, – утро́ба ты ненасы́тная! Ведь э́так же ты мне весь дом сожрёшь.

Она́ говори́т:

– Я не наро́чно.

– Как э́то не наро́чно? Неча́янно салфе́тку съе́ла? Да?

Она́ говори́т:

– Я но́чью просну́лась, мне есть захоте́лось, а вы мне ничего́ не оста́вили. Вот са́ми и винова́ты.

Ну, я с ней, коне́чно, спо́рить не стал, плю́нул и ушёл на ку́хню за́втрак гото́вить. Себе́ сде́лал яи́чницу, ко́фе свари́л, бутербро́дов нама́зал. А Фе́ньке наре́зал газе́тной бума́ги, накроши́л туале́тного мы́ла и све́рху всё э́то кероси́нчиком поли́л. Приношу́ э́тот винегре́т в ко́мнату, смотрю́ – моя́ Фе́нька полоте́нцем лицо́ вытира́ет. Я испуга́лся, мне показа́лось, что она́ ест полоте́нце. Пото́м ви́жу – нет, лицо́ вытира́ет.

Я у неё спра́шиваю:

– Ты где во́ду брала́?

Она́ говори́т:

– Каку́ю во́ду?

Я говорю́:

– Таку́ю во́ду. Одни́м сло́вом, – где ты мы́лась?

Она́ говори́т:

– Я ещё не мы́лась.

– Как не мы́лась? Так чего́ ж ты тогда́ вытира́ешься?

– А я, – говори́т, – всегда́ так. Я снача́ла вы́трусь, а пото́м вы́моюсь.

Я то́лько руко́й махну́л.

– Ну, – говорю́, – ла́дно, сади́сь, ешь скоре́й и – до свида́ньица!..

Она́ говори́т:

– Как э́то «до свида́ньица»?

– Да так, – говорю́. – О́чень про́сто. Надое́ла ты мне, голу́бушка. Уходи́ поскоре́е, отку́да пришла́.

И вдруг ви́жу – моя́ Фе́ня как задрожи́т, как затрясётся. Ки́нулась ко мне, за́ ногу меня́ схвати́ла, обнима́ет, целу́ет, а у само́й из глазёнок слёзы так и теку́т.

– Не гони́те меня́, – говори́т, – пожа́луйста! Я хоро́шая бу́ду. Прошу́ вас! Е́сли вы меня́ корми́ть бу́дете, я никогда́ ничего́ – ни одного́ гво́здика, ни одно́й пу́говки без спро́су не съем.

Ну, одни́м сло́вом, мне её опя́ть жа́лко ста́ло.

Дете́й у меня́ тогда́ не́ было. Жил я оди́н. Вот я и поду́мал: «Что ж, не объе́ст ведь меня́ э́та пи́галица. Пуска́й, – ду́маю, – погости́т у меня́ немно́жко. А там ви́дно бу́дет».

– Ла́дно, – говорю́, – так уж и быть. В после́дний раз тебя́ проща́ю. Но то́лько смотри́ у меня́…

Она́ сра́зу повеселе́ла, запры́гала, замурлы́кала.

Пото́м я ушёл на рабо́ту.

А пе́ред тем как уйти́, сходи́л на ры́нок и купи́л полкило́ ма́леньких сапо́жных гвозде́й. Штук де́сять я оста́вил Фе́ньке, а остальны́е положи́л в я́щик и закры́л на ключ.

На рабо́те я всё вре́мя о Фе́ньке ду́мал. Беспоко́ился. Как она́ там? Что де́лает? Не натвори́ла ли чего́-нибудь?

Прихожу́ домо́й – Фе́нька сиди́т на окне́, мух ло́вит. Уви́дела меня́, обра́довалась, в ладо́шки захло́пала.

– Ой, – говори́т, – наконе́ц-то! Как я ра́да!

– А что? – говорю́. – Ску́чно бы́ло?

– Ой, как ску́чно! Пря́мо не могу́, до чего́ ску́чно!

Взял её на́ руки. Говорю́:

– Есть, наве́рно, хо́чешь?

– Нет, – говори́т. – Ни ка́пельки. У меня́ ещё три гвоздя́ от за́втрака оста́лось.

«Ну, – ду́маю, – е́сли три гвоздя́ оста́лось, зна́чит, всё в поря́дочке, зна́чит, она́ ничего́ ли́шнего не съе́ла».

Я похвали́л её за хоро́шее поведе́ние, немно́жко с ней поигра́л, пото́м заня́лся свои́ми дела́ми.

Мне ну́жно бы́ло написа́ть не́сколько пи́сем. Я сажу́сь за пи́сьменный стол, открыва́ю черни́льницу, гляжу́ – черни́льница у меня́ пуста́я. Что тако́е? Ведь я то́лько тре́тьего дня черни́ла туда́ налива́л.

– А ну, – говорю́, – Фе́нька! Иди́ сюда́!

Она́ прибега́ет.

– Да? – говори́т.

Я говорю́:

– Ты не зна́ешь, куда́ у меня́ черни́ла дева́лись?

– А что?

– Да ничего́. Зна́ешь и́ли не зна́ешь?

Она́ говори́т:

– Е́сли вы руга́ться не бу́дете, тогда́ скажу́.

– Ну?

– Не бу́дете руга́ться?

– Ну, не бу́ду.

– Я их вы́пила.

– Как вы́пила?!! Ты же мне обеща́ла…

Она́ говори́т:

– Я обеща́ла вам не есть ничего́. А не пить я не обеща́ла. И вы, говори́т, – опя́ть са́ми винова́ты. Заче́м вы мне таки́х солёных гвозде́й купи́ли? От них пить хо́чется.

Ну вот! Опя́ть я винова́т.

Я д́умаю: что же мне де́лать? Руга́ться? Да нет, ру́ганью тут де́лу не помо́жешь. Ду́маю: на́до ей како́е-нибудь заня́тие найти́. Э́то она́ от безде́лья глу́постями занима́ется. А когда́ я её рабо́тать заста́влю, ей не́когда бу́дет дурака́-то валя́ть.

И вот на друго́й день у́тром я ей даю́ метёлку и говорю́:

– Вот, Фе́ня, я ухожу́ на рабо́ту, а ты пока́ де́лом займи́сь: прибери́ ко́мнату, пол подмети́, пыль вы́три. Суме́ешь?

Она́ да́же засмея́лась.

– Э́ва, – говори́т, – не́видаль. Что ж тут не суме́ть? Коне́чно, суме́ю.

Ве́чером я прихожу́, смотрю́: в ко́мнате – пыль, грязь, на полу́ бума́жки валя́ются.

– Эй, Фе́нька! – кричу́.

Она́ из-под крова́ти вылеза́ет.

– Да! – говори́т. – В чём де́ло?

– Ты почему́ э́то пол не подмела́?

– Как э́то почему́?

– Вот име́нно: почему́?

– А чем, – говори́т, – его́ подмета́ть?

– Метёлкой.

Она́ говори́т:

– Не́ту метёлки.

– Как э́то не́ту?

– О́чень про́сто: не́ту.

– Куда́ же она́ дева́лась?

Молчи́т. Но́сом сопи́т. Зна́чит, де́ло нела́дно.

Я говорю́:

– Съе́ла?

– Да, – говори́т. – Съе́ла.

Я так на стул и упа́л. Я да́же рассерди́ться позабы́л.

Я говорю́:

– Чудо́вище! Да как же э́то ты умудри́лась метёлку сло́пать?

Она́ говори́т:

– Я, че́стное сло́во, да́же сама́ не зна́ю. Ка́к-то незаме́тно, по одному́ пру́тику…

– Ну, что же, мне тепе́рь де́лать? Желе́зную метёлку для тебя́, что ли, зака́зывать?

– Нет, – говори́т, – я и желе́зную съе́м.

Тогда́ я поду́мал немно́го и говорю́:

– Ла́дно. Я зна́ю, что я с тобо́й сде́лаю. С за́втрашнего дня я бу́ду тебя́ в чемода́н пря́тать. Ты чемода́н-то, наде́юсь, не съешь?

– Нет, – говори́т, – не съем. Он пы́льный. Вы́мойте его́ – тогда́ съем.

– Ну нет, – говорю́. – Спаси́бо. Не на́до. Уж лу́чше пусть он пы́льный стои́т.

И на друго́й день я посади́л Фе́ньку в ма́ленький ко́жаный чемода́н. Она́ ничего́ – не пла́кала, не пища́ла. То́лько попроси́ла, что́бы я просверли́л не́сколько ды́рочек для во́здуха.

Я взял но́жницы и сде́лал три ды́рки. И с тех пор Фе́нька так там и живёт, у меня́ в чемода́не.

Коне́чно, вы́росла немно́жко за э́то вре́мя: была́ с большо́й па́лец, тепе́рь с указа́тельный. Но живётся ей непло́хо. Да́же ую́тно. Тепе́рь я и око́шечко там сде́лал, в её до́мике. Спит она́ на ма́леньком дива́нчике. Обе́дает за ма́леньким сто́ликом. И да́же ма́ленький-ма́ленький – вот тако́й – телеви́зорчик там стои́т.

Так что вы её не жале́йте, Фе́ньку. А лу́чше приходи́те ко мне ка́к-нибудь в го́сти, и я вас непреме́нно с ней познако́млю.