Текст книги "Рука Москвы. Разведка от расцвета до распада"

Жизнь в напряженном режиме становится привычной. Появляется возможность читать, заниматься спортом. Приобщаюсь к теннису, читаю поздно по вечерам. Судя по сохранившимся выпискам за 1973 год, это преимущественно книги об Индии, Китае и США: «Азиатская драма» Мюрдаля, «Открытый секрет. Политика Никсона-Киссинджера в Азии», «Сборник статей по арабо-израильским отношениям», «Прогресс и разочарование» Р. Арона, «900 дней» Солсбери, «Невидимые империи» Л. Тернера, «Долгая революция» Э. Сноу, «Классовая структура и экономическое развитие в Индии и Пакистане» А. Медисона, «Последние дни британского раджа» Л. Мосли, «Политика китайско-индийской конфронтации» М. Рама, «Приближающееся столкновение» Стефенсона, «Говорящее дерево» Р. Лэнноя и т. п. (Смотрю свои старые заметки, пишу и думаю – то ли я очень быстро читал, то ли у меня было гораздо больше времени, чем сейчас вспоминается.) С наступлением сезона езжу на утиную охоту. Утиные болотца разбросаны на очень небольшом расстоянии от Дели. Час на дорогу, полтора-два часа в камышах и час обратно. Без добычи возвращаюсь редко. Очень нравилась сама обстановка этих маленьких экспедиций, красота солнечного заката в дремотной сельской местности, холод зимнего утра и птичье многоголосье. Мне до сих пор кажется, что трубный с переливом крик индийских журавлей (мы их никогда не стреляли) и перекличка гусиной стаи относятся к числу самых приятных для человеческого уха звуков.

К концу пребывания в Индии стрельба перестала нравиться. Стало стыдно губить живое. Лучше было тихо стоять в камышах и наблюдать стремительный и изящный утиный полет.

Мне повезло с резидентом. Я.П. Медяник обладал недюжинным оперативным чутьем, умел разбираться в людях и сразу же располагал к себе дружелюбием и, что важно в человеческом общении, искренним и нескрываемым интересом к собеседнику. Ведь люди так мало интересуются друг другом и так нуждаются в бескорыстном и добром внимании. Мы подружились, хорошо работали вместе, иногда спорили. Яков Прокофьевич считал себя спорщиком и с удовольствием вспоминал, как однажды заспорил с самим Андроповым, да так горячо, что председатель даже упрекнул его за это. Я тоже частенько и помимо своей воли ввязывался в споры. У нас все кончалось мирно, а ход событий, случалось, доказывал мою неправоту.

Примерно раз в месяц Медяник и я направлялись в какой-либо из близлежащих ресторанов, обычно в барбекью, расположенный во дворе отеля «Ашока». Жареное мясо, лепешки, салат– и наслаждайся жизнью. Было в этих вылазках некоторое нарушение оперативных порядков. Сотрудникам резидентуры настоятельно рекомендовалось не демонстрировать внешнему миру свое близкое знакомство. Один из демаскирующих моментов– принадлежность к компании установленных разведчиков. Этот признак фигурирует во всех известных мне наставлениях иностранных контрразведок.

Мои подчиненные оказались знающими, добросовестными и работящими офицерами. Однако в 1972 году пришлось расстаться с одним из них при очень неприятных обстоятельствах. Было замечено, что этот человек, обладающий отличными способностями, свободно владеющий английским и без акцента говорящий на хиндустани, связался с группой нечестных дельцов и стал использовать посольские возможности для контрабандного ввоза товаров. Это во все времена расценивалось в нашей службе как совершенно недопустимое явление. Работника уволили. Он пытался покончить жизнь самоубийством, но выжил, нашел новую работу и доволен своим положением. Мне до сих пор досадно, что мы не заметили и не пресекли его проделки вовремя, когда можно было спасти человека для службы. Помешало уже упоминавшееся мною нежелание наших людей говорить начальству что-то нехорошее о своих товарищах.

И единственный, пожалуй, раз за все годы службы я невзлюбил не начальника, а собственного подчиненного. С Георгием я познакомился еще в Москве, и он мне приглянулся своим энтузиазмом, желанием работать, подвижностью. Меня постигло горчайшее разочарование. Георгий умел многое: водить машину, ремонтировать ее, играть на гитаре, петь, играть в теннис, бадминтон и во что-то еще. Он только не умел работать и, как я вскоре убедился, не обладал достаточной волей для того, чтобы заставить себя работать. Моя неприязнь к этому человеку приобрела устойчивый характер, но общение с ним привело к важному выводу: есть люди, которых бесполезно воспитывать и приобщать к оперативной работе. На них не следует тратить время и нервы. Им надо находить место по способностям в немалом аппарате Центра или расставаться с ними навсегда подобру-поздорову.

О МОЕЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЭТИКЕ

Наша служба как своеобразный общественный институт покоится на трех китах: взаимное доверие действующих лиц, преданность делу и требовательность. Она не может не только нормально функционировать, но и просто существовать, если источник и офицер, офицер и резидент, резидент и Центр не будут доверять друг другу. В нашем деле, где очень много кропотливой, даже скучной работы, в любое время могут возникать ситуации, когда под угрозой оказывается судьба человека. Многие наши иностранные помощники работают за деньги, бывает, за очень большие деньги, но никакие суммы не побудили бы их к этому, если бы они не доверяли нашей службе и конкретно человеку, поддерживающему с ними контакт. В ходе длительной работы между нашим офицером и его «контактом» (назовите его агентом, источником, помощником– сути дела это не меняет) возникает совершенно особая близость, которая, судя по книгам и рассказам ветеранов, может появляться у людей лишь на войне. Встреча с источником проводится один на один. Разведчик добросовестно и подробно отчитывается о ней, он должен честно доложить и о неприятных для него моментах, а такие бывают нередко. Если он поддается соблазну что-то утаить, солгать, то маленькая ложь непременно будет превращаться в большую и столь же непременно обнаружится в будущем. Разведчик должен быть уверен, что никакая правда, даже самая неприятная, никакая его ошибка не будет обращена начальником ему во вред. Только при этом условии и начальник может быть уверен, что подчиненный всегда будет доверять ему, ничего не утаивая и не искажая.

Доверие не исключает требовательности. Именно требовательность позволяет стимулировать работу, выделять способных и добросовестных, избавляться от тех, кто не оправдывает доверия. Требовательность– это один из ликов человеческой справедливости, она должна быть одной для всех– от начальника разведки до самого младшего, начинающего работника. Требовательность не может идти только сверху вниз – она должна быть всеобщей и взаимной.

И, наконец, преданность делу. Наша служба не может предложить сотруднику материальных благ, быстрой карьеры, общественного признания. Разведчик должен быть скромен и неприметен, его главный побудительный мотив в преданности делу и своему товариществу, в служении Отечеству.

Дружественные отношения между Советским Союзом и Индией отнюдь не означали, что индийская контрразведка относилась либерально к активности нашей службы. Существовали как бы неписаные правила: не возбраняются контакты с политическими, общественными деятелями, журналистами и т. п. Это распространялось на посольства и разведывательные службы всех стран с некоторыми ограничениями для пакистанцев и китайцев. Выявленные попытки устанавливать выходящие за рамки официальных отношения с государственными чиновниками, военнослужащими и особенно сотрудниками спецслужб решительно и жестко пресекались.

Время от времени разражались публичные скандалы. Румынский дипломат был захвачен с поличным во время получения им документов Министерства обороны Индии от местного журналиста и передачи тому же журналисту в качестве платы ящика виски. Встреча проводилась в городе, место ее проведения было обставлено десятками контрразведчиков. Газеты с упоением смакуют все подробности. Имена отличившихся сотрудников не называются, но о них говорят с гордостью.

Дело занятное. Каким образом контрразведке удалось заранее узнать о месте встречи и подготовить захват? Возможны два варианта. Индийский журналист был подставлен контрразведкой румынскому разведчику, но в этом случае его имя осталось бы неизвестным широкой публике. Однако это реальное лицо. У нас с ним было соприкосновение, и от развития контакта наш сотрудник уклонился – индиец предлагал грубо сфабрикованный секретный материал. Видимо, имел место другой вариант: румын и журналист сговаривались о встрече по телефону (пределы человеческого легкомыслия никому не известны) либо в помещении, где установлены подслушивающие устройства.

Румын объявляется персона нон грата. Журналиста судят. Основной тезис его защиты: подсудимый не имеет ни малейшего отношения к Министерству обороны, у него нет там даже знакомых и так называемый секретный документ он изготовил самолично, без чьей-либо помощи.

Зачем румынской разведке потребовались документы Министерства обороны Индии? У нашей службы взаимосвязи с румынами в ту пору уже не было, и выяснить это так и не удалось.

У нас тоже бывают неприятности. Индийцы выдворяют наших работников без объяснения причин. Посольство ритуально протестует, но мы знаем, на чем работник «прокололся». Надо отдать им должное, индийцы в этих случаях всегда действуют корректно, но решительно. За выдворяемым выставляется демонстративное наружное наблюдение. Вдень отъезда его провожают крупные силы «чистых» дипломатов во главе с офицером безопасности. Выдворение сотрудника – это серьезное происшествие, как правило, ему подвергаются полезные и работающие люди. Пятном в биографии разведчика этот эпизод не становится, хотя, разумеется, возможности его дальнейшего использования сужаются, особенно если дело получило огласку.

Выдворение – это травма. Разведчик нуждается в особенно внимательном и бережном отношении к нему старших по службе.

Примечательно, что контрразведка время от времени наказывала нас таким образом не только за неосторожные соприкосновения с носителями индийских государственных секретов. Выдворялись и те, кто активно работал по американскому и другим иностранным посольствам.

Когда-то существовало мнение, что контрразведывательный режим в Индии слаб. Это вело к некоторой легковесности подхода к вопросам конспиративности, проработки технических аспектов деликатных операций. Жизнь заставила службу заплатить за эти заблуждения. Индийские коллеги – оппоненты на профессиональном языке – заслуживают самого глубокого уважения.

Неприятные инциденты не отражались на межгосударственных отношениях. Неосновательны, на мой взгляд, рассуждения о том, что так называемые «шпионские дела» являются причиной ухудшения отношений между странами. Напротив, осложнения всегда вызываются более глубокими обстоятельствами, и раскрытие «шпионских дел», придание им широкой огласки служит лишь удобным поводом для обвинений противостоящей стороны. Именно так обстояло дело в известных инцидентах 1971 года в Англии, 1983 года во Франции и т. д. Легковерная публика охотно принимает следствие за причину осложнений.

Еще в 1967 году, разъясняя обстоятельства громогласного выдворения резидента индийской разведки, высокопоставленный сотрудник МИДа Пакистана сказал советскому послу: «Шпионажем понемногу занимаются все, и едва ли это может вызвать серьезные возражения. Недопустимы попытки подрывать позиции законного правительства».

Эту беседу переводил я. Точка зрения пакистанца показалась мне разумной. Она представляется мне такой до сих пор.

В конце 1973 года Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев направляется с официальным визитом в Индию. Наступает момент высшего напряжения для резидентуры. Необходима информация по всему спектру политических проблем, которая помогла бы Москве сформулировать свою позицию на переговорах. Наша информация, естественно, будет на столе руководства одновременно с депешами посольства, торгпредства, справками Международного отдела ЦК. Она должна отличаться от этих материалов большей конкретностью, содержать неизвестные данные, иными словами, быть действительно разведывательной информацией. Возможности для получения такой информации есть.

Резидентура вместе с посольством, представителями агентства печати «Новости», Союза советских обществ дружбы и т. п. принимает меры к тому, чтобы содействовать созданию благоприятной общественной атмосферы в стране накануне и в дни визита, упредить возможные недружественные выпады со стороны оппозиции и тайных союзников нашего извечного «главного противника». Контакты в политических партиях, среди журналистов, в общественных организациях у нас обширные, и все с энтузиазмом включаются в работу. Энтузиазм неподдельный. Индийская общественность и политики действительно ценят добрые отношения Индии с Советским Союзом, а визит советского лидера позволит еще более укрепить их.

Последнее, но, пожалуй, самое важное – обеспечение безопасности в ходе визита. Естественно, это задача индийской стороны, но мы должны принять все меры к выявлению возможных угроз, слабых мест в организации охраны и подсказать индийцам, как их устранить. Для этой цели в Индию прибывает передовая группа Девятого управления. Группа с помощью нашего офицера безопасности вступает в контакт с индийскими коллегами и начинает методично прорабатывать систему охраны резиденции «номера первого», маршруты его передвижения, места проведения массовых мероприятий.

Темп работы нарастает. Вовлекаются все новые силы, из Москвы прибывают связисты, журналисты, эксперты, охрана, тонны грузов. Очень много толковых, энергичных и распорядительных людей, но все они распоряжаются независимо друг от друга, и возникает сумятица. Вместе с временным поверенным В.К. Болдыревым составляем план, где каждому определены задачи, место в общем порядке подготовки визита.

Наступает 26 ноября. Все идет четко. Воодушевлению индийцев нет предела, мы все купаемся в море дружелюбия. Более чем тепло принимает Брежнева индийский парламент. Наш лидер в хорошей форме, демократичен, разумен, обаятелен. Индийцам он нравится, и мы отмечаем, что в печати в эти дни не появилось ни одной колкости в адрес Советского Союза.

Однако не обходится без накладок. Индира Ганди и Л.И. Брежнев должны выступить перед народом на просторной площади у Красного форта, там, где в 1947 году отец Индиры Джавахарлар Неру провозгласил независимость Индии. Посольские переводчики трудятся над переводом объемистой речи Брежнева на хинди. (Его выступление в парламенте блестяще переводил на английский В.М. Суходрев.) Индийские власти занимаются организационной стороной дела. Сутра начинают свозить автобусами народ из окрестных деревень, добровольцы Нацконгресса ведут на митинг сторонников своей партии. Стихийность в такого рода делах опасна. На площади собирается до двух миллионов человек. Ганди и Брежнева встречают мощными аплодисментами. Выступает Брежнев. Его речь оказывается чрезвычайно длинной, политически насыщенной, написанной по манере тех времен тяжеловесно. Но главная беда в том, что ее перевели на высокоинтеллигентный, санскритизированный хинди. Этот язык абсолютно недоступен малограмотной аудитории. С таким же успехом речь можно было произносить на русском. Темнело, слушатели пытались уходить, полиция их удерживала. Мероприятие не удалось. Брежнев заметил что-то неладное, но его успокоили дружным хором.

В целом же визит по тогдашней моде был назван историческим. Наши отношения с Индией получили новый мощный импульс. Вклад службы в подготовку и проведение визита был немалым.

Работа продолжалась.

В марте 1975 года уехал в Москву Я.П. Медяник, оставив по себе добрую память и среди индийцев, и в советских учреждениях. На мою долю выпало занять место резидента. Круг обязанностей расширился, ответственность возросла. В нашей службе действует принцип единоначалия, и мне очень скоро пришлось на собственном опыте убедиться не только в несомненных преимуществах, но и в недостатках этого принципа для самого начальника.

В широчайшем диапазоне проблем, занимавших наше руководство, постоянно присутствовала Бангладеш. Война давно закончилась, удивительно быстро вернулись на родину десять миллионов беженцев, которые якобы бежали в Индию от злодеяний пакистанской армии, вернулись в Пакистан и девяносто три тысячи солдат, интернированных после войны. Время от времени в бангладешской и индийской печати появлялось упоминание о трех миллионах бангладешцев, павших от рук пакистанцев. Нам была известна история появления этих «трех миллионов». Во время встречи с бангладешским лидером, «отцом нации» Муджибуром Рахманом, в 1972 году, когда страсти еще не остыли, советские журналисты задали ему вопрос о числе жертв. Рахман замялся, сказал, что их было очень много. Корреспондент «Правды» Иван Щедров услужливо подсказал: «Миллиона три». Рахман тут же подтвердил, что именно столько, три миллиона. Так и пошла гулять эта цифра по свету.

К 1975 году отношения Индии и Бангладеш приобрели напряженный характер. Былое единодушие сменилось подозрением, взаимными упреками, конфликтами.

15 августа на рассвете пять офицеров бангладешской армии во главе роты солдат ворвались во дворец президента Бангладеш и расстреляли из автоматов самого «отца нации» Муджибура Рахмана, его родственников, премьер-министра Мансура Али. Бангладеш была объявлена исламской республикой.

Событие застало Индию врасплох. Надо сказать, что такого рода происшествия не поддаются точному прогнозу. Конечно, дипломаты и разведчики замечают, как создаются условия и предпосылки для переворота, иногда можно вычислить потенциальных заговорщиков, хотя гораздо труднее получить об этом надежную информацию. Если есть утечка сведений о готовящемся перевороте и его участниках, можно с уверенностью считать, что успешным этот переворот не будет. И кто мог предсказать, что молодой майор, которого на чьей-то свадьбе публично оскорбил сын президента, не станет долго нянчить свою обиду, а, собрав товарищей, пойдет убивать «отца нации» и провозглашать исламскую республику?

Помню, в этот день у нас в посольстве проходило заседание парткома. Речь шла, как всегда, обо всем и ни о чем. Отношения с партийной властью у меня складывались не вполне гладко, и не по каким-то высоким соображениям. Я был абсолютно лояльным членом КПСС, входил в состав парткома и никогда не подвергал сомнению целесообразность его существования. Сложности возникали по конкретным эпизодам жизни советских учреждений. У нас ведь как: коли возникли трения с парткомом, тем более сиди на его заседаниях – нудных, скучных, бесконечно длинных. Сутра были даны задания работникам, запрошена через Центр информация из Дакки. До сих пор помню то раздражение, которое вызывало у меня это отвлечение от дела. Вдруг дежурный докладывает: звонят из секретариата премьер-министра. Один из личных помощников Индиры Ганди хотел бы видеть меня в секретариате по возможности срочно. Быстро просматриваю поступившую информацию– ничего существенного, в основном домыслы, рассуждения, опасения. Еду в секретариат. Собеседник мне прекрасно известен, но лично с ним я встречаюсь впервые. Объясняет, что хотел бы обменяться с представителем посольства мнениями о событиях в Бангладеш. Ситуация интересная, но требует определенности. Говорю, что в посольстве есть временный поверенный в делах (посол В.Ф. Мальцев в отпуске) и, видимо, меня попросили приехать по недоразумению; что я готов связаться с поверенным и не сомневаюсь, что через полчаса он будет здесь.

Несколько помявшись, собеседник поясняет, что он получил указание сверху (у него только один босс– Индира Ганди) встретиться именно со мной. Это другое дело, думаю, – ясность внесена.

В ходе этой первой беседы мне было нечем удовлетворить интерес индийца. На его вопрос, не вовлечены ли в переворот китайцы, честно сказал, что оснований для такого вывода у меня нет и я лично считаю его весьма маловероятным.

Необходимость в контакте в дальнейшем возникала у обеих сторон. Должен, однако, отметить, что моя ведомственная принадлежность явно смущала и тяготила индийца, и он откровенно стремился ограничить контакт строго деловыми рамками. На приемах же, где иногда приходилось случайно встречаться, мы оба делали вид, что друг с другом не знакомы. И индийцы, и иностранные дипломаты люди наблюдательные, не надо было давать им пищу для размышлений…

Наша внешняя политика, казалось мне, всегда чрезмерно ориентировалась на личности. Индира Ганди была выдающимся государственным деятелем и жестким политиком. Она держала в повиновении все руководство правящей партии и безжалостно выбрасывала за борт тех, кто исчерпал свою полезность или чья лояльность вызывала у нее сомнения. Индира не была, однако, диктатором в демократической стране. Она чутко реагировала на общественное мнение, считалась с оппозицией, с переменчивыми настроениями в парламенте и в собственной партии. На месте, с близкого расстояния, посольство и наша служба все это видели, но для Москвы Индира стала Индией, а Индия – Индирой. Подобный подход вел к чрезмерному упрощению явлений, но, видимо, взглянуть на вещи по-другому в Москве не хотели и не могли. Люди бессознательно пытаются экстраполировать на чужие страны свои привычные порядки. Наша политика фокусировалась на Индире Ганди, Международный отдел ЦК вынуждал индийских коммунистов поддерживать ее, на это же усилиями посольства и резидентуры направлялось все внушительное просоветское лобби. Любой прохладный ветерок в межгосударственных отношениях воспринимался болезненно. Москва вела себя порою так, будто Индия дала обет любви и верности советским друзьям. Покойный премьер-министр любила напоминать на закрытых совещаниях, что у государства нет постоянных друзей или врагов, постоянны только национальные интересы. Именно это и лежало в основе ее патриотической внешней политики.

Личность Индиры, ее политические способности, популярность зачаровывали, заставляли верить, что в любой сложной ситуации она сумеет найти такой маневр, который укрепит ее позиции. Советская сторона на всех уровнях, используя все возможности, поддерживала премьер-министра. Немало потрудилась над этим и наша служба, причем не только в Индии, но и за ее пределами. Информация, содержавшая критические оценки того или иного аспекта политики Индиры Ганди, встречала в Центре прохладный прием, и я не уверен, что она покидала стены ПГУ.

12 июня 1975 года судья Аллахабадского суда Синха признал недействительным избрание Индиры Ганди в парламент и лишил ее на шесть лет права избираться в выборные органы. Подтвердилась безошибочность теоремы Гедела: «Когда все предусмотрено, когда исключена возможность какой-либо ошибки или даже неожиданности, что-то обязательно случается». Разразился политический кризис. Правящая партия стала стеной на защиту премьера. Сама Индира Ганди проявляет великолепные бойцовские качества. По сорокаградусной жаре она ежедневно десятки раз выступает перед конгрессистскими демонстрациями, проходящими перед резиденцией премьера, говорит ярко, просто и убедительно. В городе организуется миллионный митинг в поддержку Индиры, до крайности возбуждена вся страна. Решение судьи Синха оспаривается в Верховном суде, но исход дела далеко не ясен. В советском посольстве ругают демократию. «Это дерьмократия», – заявляет один из старейших дипломатов. Наша пресса два года тому назад замолчала Уотергейт, и не потому, что Никсон был близок и дорог Советскому Союзу. Причина была ясна – власть священна и неприкосновенна в принципе, любые покусительства на нее вредны в принципе. Здесь же какой-то судья (априорно реакционер и проамериканец) замахнулся на великого лидера и к тому же друга Советского Союза.

Контроль за обстановкой ускользает из рук Нацконгресса и Ганди, и премьер предпринимает беспрецедентный шаг – вводит чрезвычайное положение. Цензура, запрет некоторых газет, арест видных деятелей оппозиции. Индия затихает. Думаю, что именно чрезвычайное положение было началом процесса, завершившегося поражением Нацконгресса и самой Индиры на выборах в марте 1977 года. Народ не прощает злоупотребления силой.

Наше увлечение Индирой было столь велико, что, следя за всеми хитросплетениями политической борьбы, анализируя нити бесчисленных интриг, замысловатых маневров, все мы упустили из виду главное действующее лицо любой исторической драмы – безмолвствующий до поры до времени народ.

Эксперты – это люди, за деревьями не видящие леса.

На выборах 1977 года Национальный конгресс потерпел сокрушительное поражение. Наша служба не предвидела масштабов этого поражения. Слабым утешением было то, что в прогнозах ошиблись все: индийские политики, иностранный дипломатический и разведывательный корпус, проницательная индийская и мировая пресса. Не всегда приятно оказаться на стороне большинства. В московских кругах, интересующихся индийскими делами, распространился слух, что КГБ-де предсказывал плачевный результат выборов, но с этим не согласилось посольство. Эти слухи были необоснованны. Мы регулярно общались с послом В.Ф. Мальцевым, обменивались информацией, советовались. Не было сомнений, что Индира Ганди быстро теряет позиции, но сохраняет шансы на получение хотя бы относительного большинства в парламенте. Возможность того, что потерпит поражение сама премьер-министр, практически не допускалась. Резидент и посол ошибались в одинаковой степени.

Падение правительства Ганди и приход к власти Морарджи Десаи не сказались сколь-либо заметным образом на советско-индийских отношениях. Факторы, сближающие наши страны, действовали объективно. Именно эти факторы – экономические, стратегические, военные– определяли отношение индийских руководителей к нашей стране и государственную политику Индии. Падение Индиры Ганди было неприятным эпизодом, но не трагедией с точки зрения интересов Советского Союза.

Между тем истекал шестой год моей работы в Индии. Центр счел благоразумным ускорить мой отъезд.

…1 апреля 1977 года в Москве шел густой мокрый снег. Как хороша все-таки наша весна – хмурая, неулыбчивая, непостоянная, но такая понятная. Еще одна московская весна – много ли у меня их будет?