Текст книги "Война крыш"

Гия – шестнадцатилетний, коротко подстриженный, со сросшимися на переносице бровями – приветствовал уходящих слышанным от кого – то:

– Траяска Романиа марэ! Да здравствует великая Румыния!…

Ему предстояло убрать инструмент и запереть в шкаф. Румыны засмеялись.

– Марэ! Марэ! Ариведерче!

Гия снял потную рабочую рубаху, сунул ее в сумку. Достал чистую. Не спеша переоделся – в кожаную куртку, несмотря на жару, джинсы, кроссовки – униформу крутых здешних «русских». Спустился по настилу со строительных лесов. К этому времени зной стал и вовсе нестерпимым. К тому же снова дул хамсин. Во дворе Гию уже ждала Вика, его хавера, подруга. Сероглазая, смешливая девочка из Белоруссии, низенькая с маленькой грудью и тяжелыми широкими бедрами.

– Знаешь, что случилось! – Вике было не до смеха. – Амрана Коэна убили!

– Амран Коэн?! Кто это?

Гия жил с матерью и младшей сестрой на той же улице, в начале, за несколько домой от убитого.

– Нищий! Черный, маленький! Да ты знаешь его! Он с тобой здоровался!

– А… – Гию трудно было удивить.

Нищий знал несколько русских слов: «спасибо», «молодец». С репатриантами из России был подчеркнуто дружелюбен. Мог дать несколько шекелей на сигареты, на возвращении не настаивал.

– И что?

– Сейчас по Бар Йохай ходит полиция, спрашивает… Не в курсе?

– Откуда?!

Гия на работу уехал рано.

– Стучат в каждую квартиру. Интересуются.

В связи с приближающимся праздником людей в центре было больше обычного. Гия и Вика пересекли несколько узких улиц.

– Тут он стоял! – показал Гия.

– Кто? – Вика не поняла.

– Амран Коэн.

Она думала, что он забыл о нищем.

– И чего спрашивают?

– Не видел ли кого? Может, кто подозрительный ходил, подсматривал? К нам тоже приходили… – Вика жила в соседнем блоке.

– А Вы?

Гия был немногословен.

Трудно было понять, о чем он думает, когда хмурит черные грузинские брови. Они двинулись вдоль древней крепостной стены Старого Города к Яффским Воротам.

– А откуда мы знаем?!

Она подняла на него лучистые ясные глаза. Солнце палило. В крохотных участках тени под крепостной стеной неизвестного происхождения профессиональные нищенки с детьми попрошайничали на непонятном языке. Дети их переползали с места на место, не переставая тянуть колу из банок. Яффские Ворота, крутой поворот стены, который в соответствии с военной стратегией древних давал шанс оборонявшимся, несли, как обычно, тень, прохладу и даже легкий ветерок. Вика подрабатывала тут, присматривая за двумя малышами в американской религиозной семье. Хозяйка предложила ей прийти за деньгами именно сегодня перед праздником.

– Я сейчас, Гия…

Она оставила его в чистеньком каменном дворике. Тротуар, стены, забор – все было из камня. Скамья – тоже. До этого он несколько раз поднимался наверх вместе с Викой. Американцы были людьми легкими, богатыми. В Израиль репатриировались по убеждению, как здесь говорили – «с высокой мотивацией» своего поступка. Быстро устроились. Он – программистом, она окончила в Штатах факультет славистики – знала русский. Работала экскурсоводом. Несколько раз брала Вику и Гию не экскурсии… Вика действительно возвратилась очень быстро. Гия встретил ее вопросом, который она меньше всего ожидала от него услышать:

– Полиция быстро уехала?

– Ты что! Когда я уходила, полицейские только съезжались.

– Много?

– Порядочно. Машины, мотоциклы. Хочешь взглянуть?

– Нет.

– Как ты думаешь, кто его?…

Гия не поддержал разговор.

– Куда пойдем?

– Как обычно…

Попадая в Старый Город, Гия любил заглянуть к христианским святыням, в храм Гроба Господня. У себя в Грузии, где он жил мальчиком, одно время Гия считался христианином, даже носил крест. Ходил с бабкой, матерью отца в церковь.

– Может, в Храм Петуха?

Через ближайшие ворота – Сионские – они вышли наружу, двинулись вдоль крепостной стены. Перейдя через дорогу, которую называли Папской, в честь кого – то из Пап, приезжавших сюда, они спустились к католической церкви Петушиного Крика, Храму Петуха – совсем новому, с золотым петушком на куполе.

Тут ощущалось близость Восточного Иерусалима…

По другую сторону долины поднималась серая, цвета старых костей арабская деревня Сильван. В стороне виднелась знаменитая Масличная Гора. Остатки синагог и могильника сына царя Давида тянулись вдоль дороги, вперемежку с кручеными стволами тысячелетних маслин. Несколько месяцев назад Гия работал здесь с бригадой, сооружавшей каменную ограду, напротив храма. Арабы – христиане, сторожившие этот уголок Святой Земли, его знали. Пропустили без платы. Они прошли к чистенькой, смотревшейся, как игрушечная, католической церкви. Церковь была построена на месте, где две тысячи лет назад стоял дом легендарного первосвященника Каиафы. В ней заседал синедрион. Сегодня святыня была абсолютно пуста. Вике храм нравился именно этим. Особой симпатии ни к одной из религий у нее не было. В крови у нее тоже было намешано всякого… Постояли в верхнем пустом зале.

Археологам тут сложно работать. «Ткнешь в пол, проткнешь чей – то потолок!»

На этом месте судили Иисуса…

В каменном полу было отверстие, в которое после суда осужденных опускали на веревке на шестиметровую глубину. Специальный страж обрезал веревку. Каменный мешок был с отвесными стенами. Осужденный в одиночку уже не мог оттуда выбраться. Тута же спустили Христа…

Неожиданно Гия поймал взгляд хаверы. Понемногу он научился в нем разбираться. Вика смотрела своими лучистыми безгрешными глазами животного – чистого перед Богом и людьми…

– Прямо тут? В храме?

Она молча показала на другую сторону зала. На хорах было что – то вроде класса с партами, с черной доской. Дальний конец скрывала ширма. С этой минуты они двигались неслышно – слаженно. Дверь в класс была не заперта. За ширмой стоял обтянутый синтетическим покрытием стол. Гия помог ей спустить трусы, приподнял на край стола. У нее были белые полные колени, которые и созданы – то были только для того, чтобы их раздвигать. Гия обнял ее. Они ритмично плавно раскачивались. Вика стонала. Все сильнее и громче. Она не контролировала себя, могла закричать на весь храм. Гия ладонью накрыл ей рот.

Крик замер вместе со всем непереносимым, острейшим, невозможным…

Она открыла глаза, все вокруг было как в тумане. Помещение наполнял естественный свет, проникавший сверху – через купол. Зал впереди был вроде концертного. Со сценой.

Изображения трех женщин и трех мужчин смотрели на них с обеих сторон алтаря.

– Это – три Марии…

– Да?

К Вике словно ничего не приставало. Гия разглядывал фрески. Он быстро загорался и так же быстро остывал. В этот момент он был уже далеко от нее. Его больше всего на свете интересовали фрески. Вика привела себя в порядок. Его отстраненность ее не расстроила. «У ребят свой бзик… Чего – то ищут, выдумывают, мучаются. А кончается и у них, и у нас одним и тем же… Только они не хотят это признать…» У нее уже было до него несколько парней.

Богоматерь Мария не фреске сидела, а две другие Марии – Мария Магдалина и Мария Египетская – стояли. Двоих из тех мужчин, что были изображены по другую сторону алтаря, казнили вместе с Иисусом, но за другие дела…

– Две бывшие проститутки и два первых вора в законе…

Гия будто стал мягче.

Церковь Петушиного Крика была посвящена грешникам… Они оба слышали это объяснение от американки – экскурсовода , и, как обычно, Вика вроде пропустила все мимо ушей. Но оказалось, именно она каким-то образом догадалась о главном! В этом храме, посвященном грешникам, грехи заранее отпущены. Именно на этом месте в том году два раза прокричал петух, а потом и в третий – после того, как Петр трижды отказался от Учителя.

Вика показала на барельеф.

– А при чем здесь ягненок?

– Заблудшая овца, которая не останется без пастыря, который вернет ее назад, в стадо…

Он изредка приобщал ее к своим знаниям.

– Пойдем…

Гия помог ей спрыгнуть со стола. Они вышли наружу. Солнце палило все так же нещадно.

– Смотри…

Рядом с домом сохранился кусок старой древнеримской дороги, цепочка грубо отделанных тяжелых плит.

– Христа судили в ночь с четверга на пятницу. В пятницу на рассвете вынесли приговор. Подняли из мешка сюда. На этой площадке народ всю ночь ждал решения синедриона…

«Ну, хитрец!» – Она – то думала, ему неинтересны объяснения американки – экскурсовода – ходил хмурый, ничего не спросил. На самом деле все запомнил.

Дом Каиафы находился за Сионскими Воротами Старого Города. Ставки римлян тут не было. Вводить осужденного Христа в город через эти ворота было опасно. Священнослужители боялись: собравшиеся у дома иудеи могли убить Иисуса, а по другой версии, наоборот, освободить. Старой римской дорогой, той, что шла у дома Каиафы, Спасителя повели вдоль стены к дому Понтия Пилата, где несли службу солдаты римского легиона. Таи через Львиные Ворота ввели Иисуса в город. Дальше он шел по Скорбному Пути, по Виа дела Роса…

– Это было уже в пятницу…

Привести в исполнение приговор, и похоронить осужденного надо было успеть еще до наступления субботы, поскольку в субботу евреи не хоронят и не ходят к местам погребений.

– Поэтому в субботу к мертвому Иисусу никто не мог подойти, а в воскресенье он воскрес.

– С чего ты вспомнил?

– Не поняла?

– Не – е…

– Храм – то покаявшихся грешников! Убийцы! Проститутки, Воры… Познавшие грех и раскаяние ближе Богу, чем те, кому не было дано искушений. Пошли…

Он заспешил домой.

– Поедем на такси, как белые люди. Я плачу.

– А откуда деньги? Хозяин дал?

Ничего другого не пришло ей в голову.

– Вроде того.

Многоквартирный дом на Бар Йохай бурлил с самого утра, с того самого момента, когда раздался безумный вопль хасида Ицхака Выгодски… На всех этажах узкого подъездного колодца кричали, жестикулировали возбужденные люди. Они и при других – то обстоятельствах вели себя шумно. А теперь и подавно!…

Борька Балабан – кареглазый, с золотистыми патлами, с бледным веснушчатым лицом – на лестничной площадке второго израильского этажа нутром отзывался на все разговоры вокруг. Попервости это никому не бросалось в глаза. Парней – выходцев из СНГ, «русим», в доме было трое, они жили своей жизнью, тесных отношений соседи с ними не поддерживали, только здоровались, встречаясь на лестницах, на галерее внизу. Бар Йохай населяли в основном выходцы из Марокко и тайманцы – смуглые, похожие на арабов симпатичные уроженцы Йемена.

– Кетель… Кетель… – раздавалось во всех углах.

«Кетель…»

Когда – то в Санкт – Петербурге решением комиссии по делам несовершеннолетних Борька был направлен на год в спецПТУ. Там он и нахватался российской уголовной фени м язык этот знал отлично.

«Укецали»! Иначе – убили!

Он примчался к месту происшествия одним из первых, едва вой полицейской сирены оповестил улицу. Далеко бежать не пришлось: несколько прыжков по лестнице с четвертого этажа, где он и еще двое парней снимали на троих комнату и салон за 500 долларов в месяц. Все трое приехали по молодежной программе как школьники, приняли гражданство. Теперь вели самостоятельную жизнь. В ожидании призыва в ЦАХАЛ, Армию обороны Израиля…

Балабан вертел головой, перехватывая отдельные фразы. Он едва успевал поворачивать голову.

Кто – то вспомнил:

– Амран жаловался, что у него хотят отобрать место на Кикар Цион, где он сидит. А отдавать не собирался…

Сосед с третьего этажа – смуглый выходец из Йемена, по – здешнему тайманец, облезлый, с выцветшими клочками волос на подбородке и щеках – вытянул перед собой сложенные щепотью пальцы:

– Люди перестали жить по Торе! А ведь умирать будем!

Он повторял это по любому поводу много раз в день.

Собеседник, такой же старый курд, возразил:

– Может, наследники?

Тайманец удивился:

– Я тут десять лет! Ни разу не появлялись, ни брат, ни сестра…

– Какая сестра?! Я говорил о сестре?!

– А куда он уезжал каждый год?! – вмешался кто – то еще. – И дома не каждую ночь ночевал!

– Кто спорит? Чтоб нищий – и без денег!

– На деньги наследники всегда найдутся!…

С ним согласились.

Облезлый тайманец высказал свою версию:

– Это сделали не нищие, не конкуренты. Нищие, они никогда бы не пришли в дом – там бы, на Кикар Цион, где – нибудь во дворах и прибили!

Несколько человек беззвучно молились, раскачиваясь и опустив головы над молитвенниками.

У квартиры Амрана Коэна на площадке зажгли поминальные свечи – в плоских баночках со стеарином. Колеблющиеся светлячки напоминали об огоньке жизни, который может быть задут в любую секунду могущественным проведением…

В квартире убитого работали полицейские эксперты.

В подъезде уже появились четверо бородатых мужиков – в черных костюмах – тройках, шляпах, белых сорочках, служители иерусалимского погребального общества «Хевра Хадиша» – «Святое Общество». Главное похоронное бюро обеспечивало точное исполнение религиозного закона: ритуальное омовение, прощание в закрытом гробу, быстрые, в течение уже нескольких часов после смерти, бесплатные с соблюдением обряда похороны.

– Иначе нищего и хоронить не на что! Деньги – то откуда?!

– Можешь не сомневаться! Им хватит! – Седой уроженец Йемена дернул облезлым подбородком. – Амран стоял на Кикар Цион лет пятнадцать. Каждый день! Меньше ста долларов оттуда в день не приносят… И наследник появиться! И не один! Если деньги, конечно, не украли. Убийцы ведь тоже поживились!

Тело убитого все не выносили.

– Борька…

Балабан оглянулся – снизу, с первого израильского этажа в лестничный пролет высунулась Ленка, длинноногая, с гладкой прической, узкой талией, и хитро подмигнула. На ней было широкое лимонного цвета платье «до живота», обтянувшие зад блестящие «велосипедки» – тайцы и ниже спущенные»гармошкой» черные шерстяные чулки и высокие ботинки. Она не расставалась с тяжелыми ботинками и плотными чулками в любой зной. Одевалась и вела себя абсолютно независимо.

«Прям израильтянка…»

Она и в дом, где лежал убитый Амран Коэн, вошла с собакой – с керри – блю – терьером, тщательно причесанным, с курчавой копной черных, с голубым отливом волос над глазами. Израильтяне, в массе своей невероятно боявшиеся собак, пугливо озирались.

– На минутку…

Она поманила Балабана рукой.

– Ты чего?

Ленка считалась его хаверой, хотя они только вовсю целовались, едва оказывались вдвоем – в темном подъезде, в сквере. Несколько раз ему удавалось просунуть пылающую ладонь под коротко обрубленные джинсы, где впрочем, оказались тесные плавки. Ленка извивалась змеей, гнулась, льнула, стонала… Время от времени она разрешала ему поцеловать ее цветную наколку – бабочку – махаон на изгибе груди. А на другой день могла пройти не здороваясь. Каждый вечер ее приходилось завоевывать заново. На несколько ночных часов.

– Борька…

Она снова поманила его рукой.

Он как бы нехотя спустился. Тут было еще больше людей. Они пугливо оглядывались на собаку.

– Выйдем…

На Бар Йохай стояло несколько полицейских машин. Кто – то сказал, что ждут Яира Ицхаки – командующего Иерусалимской окружной полицией. Синие форменные куртки с шапочками на манер бейсбольных сновали из машин в подъезд и обратно. На галерее, тянувшейся вдоль здания, повсюду тоже виднелись люди. На всей Бар Йохай, у подъездов в основном, собрались возбужденные женщины. Взрослые мужчины были на работе. Старики стояли отдельно. Вдоль галерей с криками носились дети. На всех балконах висели десятки белых носков, детских маек, трусиков. Еще несколько недель назад по всей Бар Йохай точно так же висели бело – синие с шестиконечной звездой флажки в честь Дня Независимости. Стены домов, сложенные из обтесанных разномастных камней, в который раз напоминали восточные сладости в меду. Их продавали в России. Назывались они смешно… «Гозинаки!» На мусорных ящиках – каждый величиной с десантный катер, с острым носом, люками и кольцом, как для швартовки, – важно восседали израильские – со скошенной мордой и примятым носом – бродячие кошки…

Палило нещадно. На солнцепеке было не меньше сорока.

– Я сейчас… – Она нагнулась, демонстрируя обтянутый жаркими тайцами, или «велосипедками», зад, подтянула чулки.

«Сама напрашивается… – подумал Балабан. – Давно следовало ее трахнуть…» В принципе для этого были все условия: два его сожителя и он работали в разные смены. Сегодня оба пришли с ночной – спали, а у него была пересменка. «На следующей неделе, когда обоих не будет…»

– Насчет вечера сегодня… – Ленка разогнулась. Нарочно, чтобы позлить старух у домов, обняла его за талию. – Не забыл?

С заходом солнца наступал светлый иудейский праздник Лаг ба – Омер. По преданию, во время оно в этот день прекратилась эпидемия, унесшая множество тысяч жизней. Праздник отмечали кострами и пением. Что – то наподобие православного Ивана Купалы.

– Нет, конечно.

Ленка передвинула руку ему на живот, он напряг пресс. Каждое движение нежного пальчика больно отдавалось у него внизу. Керри – блю – терьер на ходу терся о ногу. Они остановились у детского скверика. Экскаваторы, машины были залиты обжигающими лучами, сейчас тут не было ни души.

– Здесь постоим!

– Ну чего? – спросил он недовольно.

Она подтянула ему на шее золотую цепочку – ладанку и глаз против порчи. Ладанка подтянулась под горло.

– Ваша работа?

– Ты о чем?

Она дернула плечом в сторону дома, из которого они вышли.

– Об Амране – нищем!

– Сдурела?!

– Да ладно! Не маленькая.

– Больше делать нечего, как нищего прибить…

– Не доверяешь? – Она пренебрежительно прищурилась. – Ладно. Бай! Мне еще в лавку. Мать заказала еще постного масла купить.

Она не обернулась, пошла между домами.

Бар Йохай была третьей из концентрических окружностей, опоясывавших склон. Вершина приходилась на перекресток Йаков Пат. Подъем был крутой: перепад между улицами составлял метров пятьдесят. Впереди была лестница. Борька пошел следом. На Йаков Пат можно встретить знакомых пацанов, попить пивка. Он свистнул несильно:

– Ленка, погоди, вместе пойдем!

Она дернула собаку, рванувшуюся было с поводка к кошкам на мусорном танкере. Взглянула на подходившего Балабана.

– Тайманцы говорили, у нищего денег куры не клюют… – Ленка подождала, пока он приблизится. – И знаешь, что я подумала?

Они снова пошли рядом.

– Почем я знаю?

– Мы бы могли смотаться с тобой ненадолго…

– Ты о чем?

– Испания. «Восемь дней, двухразовое питание, 849 долларов. Экскурсия на русском языке…» Сама читала. Без портовой пошлины и чаевых. Чаевые можно вообще не давать. Перебьются.

– А матерее что сказала бы?

– Выиграла в лото!

– И она поверила бы?

– А какие возражения? Мадрид, Севилья, Толедо… Мать любит, когда экскурсии с историческим уклоном.

– А какое агентство?

Она назвала.

Балабан вытер пот. Веснушчатое бледное лицо его загар не брал.

– Дерьмо…

– Можно найти другое. Честно говоря, я предпочла бы Канары, или Гавайи… Были бы деньги.

Ленка остановилась. Теперь они стояли близко друг к другу.

– Это вы, Борька! Кроме Вас некому!

– Ты в своем уме?!

– Я слышала, Вы говорили: «Нищий – миллионер…»

– Не помню!

– Ладно! Бай!

– Ленка!

Ленка вернулась, снова положила руку ему на плечо. Провела вверх по голове, убирая патлы. Борька оглянулся. Никого не было вокруг. Выжженная трава, неровный выщербленный камень. В галереях на первых этажах домов малыши гоняли на роликах… У мусорного ящика румын или араб, а может, свой брат – новый репатриант разглядывал выброшенные вещи…

– Значит, все – таки Вы! Я так и знала!

По воскресеньям – и в это тоже – на северо – западе Москвы, как, впрочем, и в Измайлове, Конькове, от метро «Пражская», «Юго – Западная» и других, с раннего утра шел поток людей с поклажей – тележками, колясками, огромными сумками, рюкзаками, мешками из прочного парашютного шелка. Это помимо тех, кто привез товары в багажниках собственных транспортных средств или такси. Из метро «Тушинская» мощный людской поток повалил уже в начале седьмого и тут же бурно устремился в сторону бывшего аэродрома Центрального аэроклуба имени В.П. Чкалова, места воздушных парадов в Дни авиации. Целью прибывших было огромное обихоженное легкими торговыми рядами, палатками, павильоном поле с выходом к каналу имени Москвы, где двести лет назад стоял лагерем «Тушинский Вор» Лжедмитрий II. Торговля начиналась от самого метро. Вдоль тротуара до ворот рынка непрерывной цепочкой стояли «штучницы», предлагавшие товары «с рук». Сигареты, дамские комбинации, бюстгальтеры, щенки, самопальные халаты… Платные активисты раздавали газеты, листовки экстремистских групп, рекламки несуществующих иностранных фирм, которые будто бы рвались из последних сил и все никак не могли набрать достаточное число дармоедов, чтобы тут же их облагодетельствовать. Фофанов, готовых дать согласие на совсем непыльную высокооплачиваемую работу для добрых дядей из – за рубежа, приглашали немедленно связаться по телефону и сообщить о себе данные. Продолжения это, как правило не имело. Сведения заносились в компьютер. Продавались… Их можно было включить в число опрошенных при фальсификации очередного опроса общественного мнения. Или, например в списки избирателей, которые будут поданы для регистрации очередного кандидата… В подземном переходе, у входа в рынок, людская река устремилась мило молодого инвалида чеченской войны, на секунду устыженная пристальным его взглядом и собственной очевидной заботой о материальном. Тут же, как обычно, развернули свои плакаты представители киевской комсомольской дивы Марии Христос – горластая дивчина и несколько здоровых хлопцев с Украины. Поднявшись наружу и втекая в ворота, толпа немедленно успокаивалась, сбиваясь в большое людское море, даря себе и друг другу, покупателям и продавцам новый ежедневный праздник, названный Большим Столичным Оптовым Рынком.

Обширный павильон в центре делил «Тушинский» на продовольственный и промтоварный. В самом же павильоне, под крышей, шла главная торговля. Обувь, одежда, меха… Товары, производители которых в жизни не предполагали, куда прилетит, приплывет их продукция… Предметы, без которых обходились десятилетиями, над чем смеялись… Средство от кариеса, от блох, палочки с уже наверченной ватой для удаления серы из ушей. Корейские паучки… Но больше всего дешевых вьетнамских комнатных тапок, кроссовок, кожаных турецких курток, шуб, пальто…

Был день больших покупок, легких трат, счастливых приобретений.

– Женщина, сколько за это? Смотри, какая прелесть!

– Пять тысяч зеленых, женщина!

Пара новых русских – он иона – положили глаз на кожаное изделие с бахромой, висевшее позади продавщицы. Изделие можно было лишь за неимением других слов, за бедностью торгового языка именовать курткой. Может, давно пора каждой такой вещи давать собственное имя?! Покупательница попалась легкая, простая. Цену сбивать не собиралась. Ее спутник хладнокровно крутил на пальце брелок с ключами…

– Нравиться – бери. И пошли.

– Надо померить…

Продавщица, бойкая молодая девица, повела опытным взглядом:

– На Вас хорошо будет…

Она крючком аккуратно подцепила плечики, на которых висела куртка…

– Господи, что такое?

Вся спина куртки была поражена крупными грубыми пятнами наподобие псориаза. Вопрос о покупке отпал сам собой. Продавщица бросилась к сумке, в которой лежало злополучное изделие. На пол полетела вторая куртка – у нее были поражены обе полочки. Третья… Четвертая… Из сумки несло чем – то вроде горького миндаля.

– Господи… – У продавщицы началась истерика. Из соседних отсеков высунулись товарки.

– Девчонки, смотрите… Первый месяц всего торгую! И товар чужой…

Кто – то сжалился, протянул телефон:

– Звони хозяйке…

Она набрала номер.

– Люба! Несчастье… Кто – то товар испортил. Какой – то кислотой… Тысяч на сорок…

Весь вечер Марине в квартиру на Кутузовском звонили – она не брала трубку. Автоответчик тоже был отключен. Мы договорились, что она станет отвечать только по сотовому телефону. Кроме Петра за столом сидел еще высокий молодой охранник, которого она тогда тоже увидела впервые, – Глеб. Втроем играли в «дурака». Пили чай. Я приехал незадолго до ожидаемой развязки. Случайное знакомство наше, ознаменовавшееся неудачной поездкой Марины за деньгами в Теплый Стан к Любе, получило продолжение. Может, ее подкупило отсутствие навязчивых приставаний.

В тот день она все – таки попала на футбол. Я уговорил ее не менять планы и взять меня с собой:

– Я хочу как – то отметить знакомство и покупку дачи. Кроме того, я уверен: и то и другое в один день – перст судьбы. У меня на это чутье. Нам обоим сегодняшний день принесет удачу… Наконец, я не был на «Динамо» сто лет.

Но, кажется, дело было не во мне. Я это понял. Не пахло тут и ностальгией по исторической родине. У Марины было назначено деловое свидание на стадионе. Партнер, однако, не явился. Может, испугался дождя.

На стадионе царил приятный ажиотаж, как всегда на отборочных матчах первенства мира. И основные компоненты: истинные болельщики, шпана и плохая погода. Вот – вот должны были разверзнуться хляби небесные…

Марина оказалась знатоком и вполне могла заменить спортивного комментатора.

– Израильтяне приехали на матч в Россию без двух основных игроков обороны – Таля Банина и Гади Брумера… И вообще, они на спаде спортивной формы – у них в стране завершение футбольного сезона. Главный их тренер Шломо Шарф ошибся в выборе игровой схемы.

– Откуда Вы их всех так хорошо знаете? – спросил я, прикрывая зонтом ее и себя. – И вообще футбол? Играли?

– Приходилось

– В том числе там? – Я не шутил. Я знал про израильский женский футбол. И вообще страну. Совсем недавно мне пришлось там работать в связи с одной финансовой группой. Сейчас некоторые из ее членов еще сидели в Израиле, в тюрьме Бейт – Лит для опасных, других уже выслали. Я не хотел упоминать об этом уже при первом знакомстве.

– Я играла за команду Петах – Тиквы. Благодаря бабке.

– Она там?

– Умерла.

Ответственный матч в Москве проходил при мерзкой погоде на отвратительном поле. Шел проливной дождь. Начало матча задерживалось. Представители ФИФА потребовали обновить разметку. Одинокая фигура в плаще и капюшоне с ведерком белой краски, мажущая кистью по лужам, долго маячила на кочковатом неровном поле, пока дождь не сровнял его. Где – то рядом пацана в шарфах, со свастиками, нарисованными на лицах, время от времени начинали отчетливо скандировать:

– Бей жидов! Хайль Гитлер!

Какой – то мужик, по виду араб, размахивал палестинским флагом.

Марина, напротив, горячо болела за гостей, я ей подыгрывал. На нас уже начали обращать внимание. Сидевшие несколькими рядами позади израильские болельщики прислали даже нам букет гвоздик в знак солидарности.

Уже на седьмой минуте россияне, игравшие превосходно, забили первый гол в ворота вратаря Рафии Коэна. До конца игры вратарю нашей команды Овчинникову удалось отстоять свои ворота. Матч закончился проигрышем израильтян 0 : 2.

Возвращаясь на Кутузовский, в машине, она рассказала о том, что произошло днем в Любкиной квартире.

– Семьдесят тысяч долларов!…

– Жалею, что я не поднялся с Вами. Но ладно. Кто – то сказал: «Месть – такое блюдо, которое нельзя подавать горячим…»

– Это Иосиф Виссарионович…

– Точно. Люба Ваша сильно пожалеет о сделанном. Неблагодарность – тяжкий грех… Она не знает, с кем связывается. Мой партнер, несмотря на то что технарь, а может, как раз поэтому, человек очень решительный…

Марина, Глеб и Петр играли в карты долго. Я расположился в соседней комнате у телевизора, иногда я оборачивался, через открытую дверь видел всех троих. Марине везло. Можно предположить, что она была из тех, кто вырос с игральными картами в руках. Она играла лучше своих партнеров – мужчин. Высокому молодому охраннику Глебу тоже везло. В дураках сидел Петр – взмокший в костюме, сорочке, галстуке…

– Вы хотя бы верхнюю пуговицу на сорочке расстегнули! Под галстуком! – Марине было жаль мужика.

– Нельзя! – Он показал на меня – мы с ним дали слово. Кого поймают незастегнутым или без галстука, лишат премиальных…

Он всю дорогу проигрывал. Даже с отличными картами. Простоватое лицо выражало почти детское наивное недоумение.

Я познакомился с ним случайно. В первые же минуты знакомства он рассказал свою жизнь.

Жил в Истринском Районе, в Подмосковье, сызмала увлекался физикой. В восьмом классе учитель оставлял его вместо себя вести занятия с одноклассниками. После школы поступил в престижное Высшее Техническое Училище имени Баумана. Женился рано. На своей, деревенской. Попивал водочку. В роду все пили. Из Бауманского вылетел…

– Из – за чего гибнут российские гении? – была его любимая приговорка. – Из – за пьянки!…

Когда мы познакомились, он работал грузчиком на товарной станции. Я заканчивал свою службу – начальником розыска. Мне принесли на него материал: бригадир послал его обменять ворованный сахарный песок на водку…

Он был из неудачников, которых отличает исполнительность и точность при отсутствии инициативы.

Я был зол на начальство, на всю жизнь. Я заставил его закодироваться. Взял с собой. Он восстановился в Бауманском. В руках удачливого направляющего неукоснительная старательность и абсолютная честность делали его бесценным сотрудником. Через год он купил машину…

– Опять в дураках!…

Игру продолжили.

Молодой охранник Глеб был из воздушно – десантных войск. Постоянно поддерживал форму – даже за столом все время сжимал и разжимал кулаки, подрагивал мышцами… Карточная игра не вызывала в нем интереса.

– Думаете, приедут? – спросил он, когда Петр в двадцатый или тридцатый раз принялся сдавать карты. Петр был уверен:

– Без сомнения. Сколько сейчас?

– Двадцать один, пятнадцать.

– Скоро подтянуться.

Звонок, которого ждали, раздался сразу после десяти.

Охранник, стоявший во дворе, предупредил по сотовому телефону:

– Приехали. Торгашка, с ней мужик. В «девятке», 18 – 31. Цвет «мокрый асфальт»…

За месяц, истекший прежде, чем произошло происшествие на Тушинском оптовом рынке, выполняя полученный от Марины официальный заказ, мы подвергли жизнь и деятельность Любки тщательному негласному анализу. Выяснилось, что Любка крепко переоценила свои возможности. Иначе: «взяла не по чину…»

– Идут к подъезду…

Домофоном Любка не воспользовалась. В подъезд как раз входила соседская семейная пара. Надрала код. К лифту поднялись все вместе. Через несколько минут тренькнул дверной звонок. Марина подошла к глазку. Любка стояла на площадке необычно серьезная.

– Марина! Это я… Пришла поговорить. Так глупо тогда получилось.

– Ты одна?

– Да, он уехал в Кабарду! Полный отморозок!

Марина словно колебалась.

– Не беспокойся, Марина! Я не обижаюсь! Это мне урок! Знаешь, как я тогда переживала! Мне и мама моя все время твердила: « Только чтобы все по – честному, Люба!»

– Ладно! Входи… Я уже спать легла. Побегу, что – нибудь накину…

Так и было задумано, Марина открыла замок, выскочила назад в комнату. Любка уже входила. Свет в огромном – генеральском – холле был выключен, однако узкой полосой падал в неприкрытую дверь из зала впереди, от люстры. Справа и слева по обе стороны холла темнели двери: туалет, ванная, помещение для прислуги, кухня. Люба прошла вперед – она уже была в квартире. Ее спутник скользнул следом. Прихожая была пуста. Осторожно открыл дверь. Любка была уже в зале. Это был все тот же бандит – невысокого роста, с овчарочьими длинными ушами и вытянутым острым лбом над выдававшимся вперед хищным лбом. Он ступал неслышно. Глеб – охранник стоял в темном проеме большой – генеральской – ванной, натянув на лицо черный с прорезью чулок…