Текст книги "Рубикон Теодора Рузвельта"

Рио да Дувида

В пятницу утром 27 февраля 1914 года двадцать два участника американо-бразильской экспедиции начали загружать лодки, чтобы отправиться вниз по незнакомой реке. Половина каноэ, выдолбленных из древесных стволов, внушала опасения уже в самом начале пути. «Одна пирога была слишком мала, другая – с трещинами, а еще две были старыми и протекали, – написал Рузвельт. – Остальные три были в порядке».

Самое большое каноэ длиной почти восемь метров досталось Рузвельту, бразильскому армейскому врачу Кажазейре, орнитологу Черри и трем гребцам. Во второй по величине лодке разместились руководитель экспедиции полковник Рондон со своей собакой и лейтенант Лира с гребцами – «комарадас». Остальные пироги, связанные попарно, вместили в себя основные грузы экспедиции. Тяжело нагруженные людьми, провиантом и инструментарием каноэ сидели в реке столь низко, что грозили зачерпнуть воду при любом резком движении.

Около полудня по команде Кандидо Рондона лодки одна за другой начали отходить от берега, увлекаемые быстрым течением. Через несколько минут исчез из виду шаткий деревянный мостик, построенный бразильскими солдатами, – последняя, скорее, символическая связь с отдаленной человеческой цивилизацией. Накануне полковник Рондон нанес на карту географические координаты моста: 12 градусов 1 минута южной широты, 60 градусов 15 минут западной долготы.

Двадцать два участника экспедиции остались наедине с неведомой рекой в девственной бразильской сельве. Индейские гребцы направляли лодки по безопасному руслу, ритмично и глубоко погружая в воду лопатки коротких весел. От их умения провести каноэ через все ловушки на реке зависел успех экспедиции. Первые впечатления Теодора от путешествия были оптимистическими, что нашло отражение в его дневнике: «Обширный густой лес вздымался по обе стороны. Деревья выглядели статными и красивыми, и с них, подобно гигантским канатам, свисали спутанные петли лиан. Масса растений-эпифитов росла на мертвых и живых стволах деревьев, их огромные листья напоминали слоновьи уши. С берегов доносились ароматы цветения». Таковым остался в памяти первый, весьма приятный, не считая укусов москитов, день водного путешествия.

На второй день Рио да Дувида продемонстрировала свой переменчивый характер. Ее берега, затопленные после проливных дождей, образовывали причудливые лагуны с островками, и то и дело возникали запруды из поваленных деревьев. «Мускулы вздымались на спинах и руках наших гребцов, когда им приходилось уворачиваться от очередного препятствия», – писал Рузвельт. Тем не менее, на второй день они увидели и нанесли на карту один из притоков реки Сомнения, что внушало надежды на относительную легкость путешествия по полноводной стремнине. Стиль записей Рузвельта стал поэтическим: «Пальмы по обеим сторонам реки воздвигали величественную колоннаду, а их кроны смыкались узорчатым пологом в небесах. Бабочки самых разных цветов порхали над рекой. День был пасмурным, с частыми ливнями, но когда солнце пробивалось сквозь разрывы туч, его лучи окрашивали чащи золотом».

Многие непосвященные испытывали чувство восторга при виде бескрайних вечнозеленых тропиков. Со времен Колумба, искавшего путь в Индию, а открывшего дорогу в Новый Свет, сюда бок о бок с завоевателями и колонизаторами шли ученые-исследователи, натуралисты, картографы. Новый континент был полон вымыслов, диковинных слухов, загадок. Амазонка получила свое название от сказочного племени воинственных женщин с одной грудью, а страна Бразилия обязана своим именем мифическим волшебным островам в океане.

Помимо золота и других богатств европейцы надеялись найти в «четвертой части света» сакральные земли – описанный в Библии рай. В 1656 году Антонио де Леон Пинело, видный испанский историк и библиограф, потративший много лет на изучение древних манускриптов и карт, издал тысячестраничный фолиант «Рай в Новом Свете». По мнению главного хрониста испанских колоний, Эдем располагался в самом центре Южной Америки: «Телесное и подлинное место рая – в амазонской сельве». Леон Пинело даже вычертил карту «continens Paradisi» (райского континента) и описал его с множеством подробностей. Вывод ученого: «Именно там, где природа столь щедро расточила свои сокровища и столь наглядно явила свою мощь, и должен находиться рай, будучи средоточием всего самого лучшего, ценного и чудесного на Земле».

Современному туристу, посещающему завоеванные и окультуренные тропические оазисы, предлагается сублимация райских кущ: причудливое собрание растений с огромными яркими цветами, сверкающие как самоцветы бабочки и колибри, раскрашенные, словно елочные игрушки, попугаи. И конечно, яркое солнце, благоуханный воздух, прозрачная вода, бархатные пляжи…

Ничего подобного нельзя встретить в настоящей амазонской сельве. Непроходимый тропический лес грозит человеку бесчисленными трудностями и смертельными опасностями. Среди исследователей Бразилии бытовала поговорка, что для человека, вступающего в джунгли, бывает только два приятных дня: первый – когда, ослепленный их чарующим великолепием и могуществом, он думает, что попал в рай, и последний – когда, близкий к сумасшествию, он бежит из этого зеленого ада.

Полковники Рондон (справа) и Рузвельт

Известный польский путешественник Аркадий Фидлер писал в 1928 году: «Ты, дерзкий человек, хочешь добыть для своей коллекции несколько птиц, голоса которых слышатся в глубине чащи? Бери ружье и нож-мачете, врезайся в чащу и входи. Осторожно: вот дерево с израненной корой, из которой сочатся капли белой смолы. Если одна такая капля попадет тебе в глаз – потеряешь зрение навсегда. Вот что-то грозно зашуршало по земле – змея? Нет, это огромная ящерица. Пальма-пашиуба пирамидой расставила на поверхности земли свои причудливые корни, вооруженные страшными шипами. Укол такого шипа наносит болезненные раны, не заживающие неделями. От какого-то неведомого растения исходит аромат, мгновенно вызывающий головную боль и тошноту. И так же быстро, как возник, неприятный запах вдруг исчезает, и голова перестает болеть. Поблизости слышен детский плач. Самый настоящий захлебывающийся плач голодных малышей. На самом деле это тропические жабы».

На привале

Участникам экспедиции Рондона-Рузвельта полузатопленный лес вдоль берегов реки Сомнения представлялся поразительно пустынным, за исключением назойливой мошкары. Крайне редко доносился резкий крик тропической птицы, который сразу же замирал в странной тишине. Бразильская сельва, где все живое занято борьбой за существование, днем выглядела безжизненной. Лишь к ночи, когда лес затоплял чернильный мрак, в невидимых кронах деревьев оживал таинственный животный мир, заполняя душный тропический воздух причудливыми шорохами, криками и звуками.

Рио да Дувида вместо ожидаемого курса на север, к Амазонке, выписывала самые замысловатые петли. Стрелка компаса вращалась во всех направлениях. «Мы не знали, что ждет нас за следующим поворотом», – писал Теодор. Каждый из участников похода по многу часов в день был занят тяжелым трудом: расчисткой топляка – поваленного леса, мешавшего движению лодок, геодезическими измерениями, поисками места для привала, разгрузкой и погрузкой каноэ, охотой на дичь. Рузвельт аккуратно заносил в дневник все текущие события. Кандидо Рондон вспоминал: «Он писал каждый вечер, никогда не оставляя свои литературные занятия, даже после самых трудных дней».

Бразильский полковник с интересом изучал одного из самых известных политиков великой северной страны. Накинув на пробковый шлем противомоскитную сетку и натянув длинные рукавицы для защиты от укусов насекомых, Рузвельт восседал на складном брезентовом стульчике, создавая очередную главу будущей книги. «Мне нравилось наблюдать его погруженным в раздумья, – вспоминал Рондон. – Он мог быть в полном одиночестве и не произносить ни слова, но его руки двигались, а голова решительно вздымалась, как будто он с кем-то спорил».

1 марта 1914 года, на третий день водного путешествия, произошел случай, едва не стоивший жизни одному из участников экспедиции. Бразилец-«комарада», расчищавший для ночлега заросли на берегу, отпрянул в ужасе, увидев перед собой кораллового аспида около метра длиной. Одна из самых ядовитых тропических змей Южной Америки явно изготовилась к атаке. Находившийся поблизости Теодор Рузвельт успел выставить ногу, и аспид впился ему в ботинок. Толстая кожа американского армейского ботинка выдержала ядовитый укус, после чего змея была зарублена мачете. Осмотрев ботинок, Рузвельт немедленно вступил с Дж. Черри в научную дискуссию о вариациях окраса встретившейся им рептилии.

Окна губернатора

В начале 1898 года Теодор Рузвельт был высокопоставленным, но мало известным в национальном масштабе чиновником. К концу года, по окончании кубинской кампании, полковник Рузвельт оказался самым популярным военным героем Америки. Вместе со славой пришло и выгодное политическое предложение. Республиканцы решили сделать полковника кандидатом на губернаторских выборах в штате Нью-Йорк. Победа «героя Сан-Хуана» представлялась легкой. Прежний губернатор-республиканец увяз в скандале, связанном с хищением общественных средств на реконструкцию канала Эри. Впрочем, имелось одно важное препятствие, имя которому было Т. К. Платт.

Отлаженную республиканскую машину в самом влиятельном штате страны контролировал многоопытный «хозяин», сенатор Томас Платт. Без одобрения этого партийного владыки не проходило ни одно назначение в Нью-Йорке и Олбани. Платт не особенно доверял «лихому всаднику», но речь шла о спасении сильно подмоченной из-за «скандала Эри» партийной репутации и об удержании губернаторского офиса в руках республиканцев.

По договоренности кандидат в губернаторы должен был нанести визит Платту в его штаб-квартиру в отеле на Пятой авеню и оговорить условия будущей политической сделки. Теодор охотно отправился на встречу, благосклонно выслушал сенатора и сказал, что принимает его условия, главным из которых было докладывать «боссу» о своих предполагаемых политических шагах. Либеральная пресса тут же начала писать о том, что полковник пошел на «сделку с дьяволом».

Первый же день в новой должности в Олбани, 1 января 1899 года, ознаменовался звоном разбитого стекла. Рузвельт засиделся допоздна на одной из деловых встреч, а следовавший заведенному распорядку дворецкий запер на ночь двери губернаторского особняка. Новому хозяину «имперского штата» пришлось высадить оконное стекло на первом этаже, чтобы попасть в собственную резиденцию.

Искушенный в интригах Том Платт допустил нелепый просчет: если и существовал политик, который не нуждался в покровителях, то им был Рузвельт. Новоизбранный губернатор штата Нью-Йорк не забывал о договоренностях и регулярно информировал Платта о собственных инициативах и произведенных назначениях. Рузвельт не отказывался от встреч с сенатором, был подчеркнуто вежлив с «боссом» и вместе с тем полностью игнорировал указания старого аппаратчика, вызывая у того приступы бешенства.

Особняк губернатора в Олбани

Губернатор Рузвельт запретил сегрегацию в школах и установил восьмичасовой рабочий день для государственных служащих. Главным же его достижением была реформа общественных институтов штата, которая выбивала почву из-под ног коррумпированных партийных бюрократов. Следующий закон, проведенный Рузвельтом через легислатуру, обязывал корпорации, ведущие бизнес в Нью-Йорке, платить франшизные налоги штату (Franchise Tax Bill). Это был уже открытый вызов всемогущей Уолл-стрит.

Налоговый закон, согласно приказу Платта, не должен был пройти через Палату представителей штата. Спикер Фред Никсон положил его под сукно. Бюрократический процесс слушаний и поправок мог затянуться на годы. Тогда Рузвельт воспользовался своим губернаторским правом отправить с нарочным срочное «кризисное» послание законодателям (Special Emergency Message). Вопрос решался в течение последних нескольких часов перед роспуском ассамблеи на каникулы. Рузвельт пригрозил, что лично явится и зачитает депутатам свое обращение. Спикер Никсон накануне пережил бессонную ночь, но был вынужден огласить послание и поставить закон на голосование. Победу губернатора после подсчета голосов в Палате представителей назвали «оглушительной».

Теодор Рузвельт дал понять, что центр исполнительной власти переместился из гостиничных апартаментов Платта на Пятой авеню в губернаторскую резиденцию в Олбани. Теодор ввел в практику ежедневные пятнадцатиминутные рабочие встречи с прессой. Открытость в политике стала его отличительной чертой. Для консультаций в губернаторскую резиденцию стали приглашать не только крупных и мелких партийных функционеров, но и правоведов, социологов, экономистов из Колумбийского, Корнельского и других университетов штата.

«Мальчик-губернатор» не желал закулисных переговоров, тайных сделок, как это было принято в «невидимом правительстве» – альянсе корпоративного бизнеса и политических «боссов». Он давал интервью направо и налево, не уходил от острых вопросов репортеров, открыто говорил о своих планах. Журналисты отвечали ему взаимностью. Один из бойких газетчиков сравнил Теодора с «распахнутым в душную комнату окном».

Высказывания Рузвельта, зачастую резкие и противоречивые, с удовольствием подхватывались прессой и разносились по стране: «Простой человек может обчистить товарный вагон, образованный же человек может запросто украсть целую железную дорогу», «Гораздо хуже, чем жесткость сердца может быть лишь одно качество – мягкость мозгов», «Не бойтесь ошибок – бойтесь повторять ошибки».

Яркий оратор с запоминающейся внешностью: грудью колесом, поблескивавших очках, крупнозубой улыбкой – Теодор стал кумиром толпы в дотелевизионную эпоху. Кто-то отметил, что Рузвельт «бьет прилагательными, как кувалдами».

Известен эпизод, когда губернатор во время одного из выступлений в церкви так разгорячился, что напугал ребенка в первом ряду громкими лозунгами и воинственной жестикуляцией. Мать расплакавшегося ребенка вскочила, чтобы покинуть аудиторию, но Рузвельт остановил ее: «Не волнуйтесь, мадам, садитесь. У меня самого дома шестеро сорванцов. Детский плач меня не отвлекает».

Побывавший в гостях у губернатора британский военный атташе Кларк был поражен умением Рузвельта, занимаясь чем-то обыденным, например, бритьем, одновременно отдавать многочисленные распоряжения секретарю и диктовать письма сразу нескольким стенографисткам. Писателю О. Уистеру губернатор признался, что у него «не самый блестящий ум, но есть умение действовать». В Олбани Теодор Рузвельт нашел и взял в качестве секретаря Уильяма Лоуба, сына немецких иммигрантов. Исполнительный и столь же работоспособный, как и Рузвельт, Лоуб станет его персональным помощником и первым в американской истории президентским пресс-секретарем.

Рузвельта по-прежнему волновали фундаментальные вопросы, в частности, выбор курса страны. По какому пути пойдут США – по пути социального прогресса, совершенствования законодательства и морального оздоровления общества или же по пути коррупции и самодовольства, который может привести только к упадку нации?

Губернатор обозначил в общих чертах программу действий, которую он эффективно продолжит, когда попадет в Белый дом. Программу, которую он сам назовет «Честным курсом» (Square Deal). Среди ее важнейших положений: контроль за деятельностью корпораций и борьба с набиравшими силу монополиями, усовершенствование социального законодательства, охрана природных ресурсов страны. Критика сыпалась на него и справа, и слева. Одни считали его зарвавшимся радикальным реформатором, другие – честолюбцем, позером и популистом. Тем не менее, в Нью-Йорке начали инспектировать и закрывать «рабовладельческие» предприятия, где ущемляли и обирали иммигрантов, учителям государственных школ повысили жалование, а домохозяйки впервые увидели на упаковках продуктов дату изготовления.

В 1901 году в Соединенные Штаты приехал один из самых известных в то время художников Василий Верещагин. Он был первым из русских живописцев, добившихся признания и персональных выставок как в европейских столицах, так и в Америке. Его современник Теодор Драйзер в романе «Гений» отправил главного героя на выставку Верещагина, где тот «был потрясен великолепной передачей деталей боя, изумительными красками, правдивостью образов, ощущением трагизма, мощи, опасности, ужаса и страданий, исходившими от этих картин».

На родине батальные полотна Верещагина явно антивоенного характера вызывали обвинения в отсутствии патриотизма, а чуждый сантиментов царь Александр III заявил: «Всегдашние его тенденциозности противны национальному самолюбию, и можно по ним заключить одно: либо Верещагин скотина, или совершенно помешанный человек».

Василию Верещагину, в прошлом офицеру, привыкшему жить в лишениях и опасности, Рузвельт был интересен как человек, не раз подвергавшийся смертельному риску. За плечами Верещагина были Туркестанский поход и ранение на Дунае в русско-турецкой войне. Полковник Рузвельт воспринимался в ореоле «покорителя прерий» и героя Сан-Жуана – так в России именовали известное сражение с испанцами. Верещагин получил георгиевский крест за оборону Самарканда, Рузвельт был представлен к высшей военной награде за кубинскую кампанию.

Художник просил аудиенции у ставшего к тому времени президентом Рузвельта и на удивление легко, без бюрократических проволочек, получил ее. Верещагин, один из первых русских, побывавших в Белом доме, оставил воспоминания: «…быстро вошел полный, довольно высокий человек, коротко остриженный, порядочно прищуривавшийся из-под золотого пенсне… Взгляд вдумчивый, упорный; большая наружная экспансивность, речь плавная, обильная и, как я заметил, очень законченная во всех фразах».

Взаимная симпатия между художником и политиком возникла сразу. Они оказались интересны друг другу: сильные и противоречивые личности, сочетавшие в себе воина, путешественника, писателя и гражданина с высокими моральными принципами. Верещагин приступил к созданию большого полотна «Штурм холма Сан-Жуан», дважды ездил на Кубу для подготовительных этюдов, побывал в местах боев, изучал фотографии «лихих всадников» и уговорил Рузвельта позировать. Интересно, что оба офицера, обладавшие ярко выраженными бойцовскими чертами характера и не раз приводившие консервативное общественное мнение в своих странах в состояние шока, номинировались на Нобелевскую премию мира.

Рузвельт слыл выдающимся охотником, под стать героям американского фольклора вроде Баффало Билла. В те, уже далекие, времена поблескивавший вороненой сталью карабин и экзотический трофей на стене или звериная шкура на полу в доме были предметом гордости настоящего мужчины. При этом Теодор как истинный «джентльмен-спортсмен» презирал браконьерство, хотя движения за охрану природы еще не было и в помине.

Места, где любил бывать Рузвельт – глухие углы Вайоминга, Монтаны, Колорадо. В звучных географических названиях Запада и по сей день оживают невиданные дали, романтика первопроходцев, вызов судьбе. Спустя несколько десятилетий в тех же местах с не меньшей страстью будет охотиться и открывать собственную Америку русский писатель-эмигрант из петербургских дворян: «В цветущих зарослях аризонских каньонов, высоко на рудоносных склонах Санмигуэльских гор, на озерах Тетонского урочища и во многих других суровых и прекрасных местностях, где все тропы и яруги мне знакомы, каждое лето летают и будут летать мною открытые, мною описанные виды и подвиды, – писал Владимир Набоков. – Именем моим названа – нет, не река, а бабочка в Аляске, другая в Бразилии… Это вроде мгновенного трепета умиления и благодарности, обращенной… не знаю, к кому и к чему, – гениальному ли контрапункту человеческой судьбы или благосклонным духам, балующим земного счастливца».

Губернатор Рузвельт

Полковник Рузвельт весь состоял из парадоксов. Лощеный городской житель, ставший ковбоем, азартный и неутомимый охотник, сделавший больше других для сохранения американской природы… Волевым решением губернатор Рузвельт уберег Палисейдс-Парк – сотни квадратных километров заповедной земли на высоком правом берегу реки Гудзон. На европейских географических картах «Палисады» появились еще до основания первых американских колоний, в 1541 году в «Атласе» Меркатора. Отвесные базальтовые скалы, озера и долины – источник вдохновения для горожан и художников «Школы реки Гудзон» – превратились в места карьерной добычи материалов для строительства и щебня для железнодорожных компаний. Тонны динамита уходили на уничтожение красивейшего уголка природы. В 1900 году губернатор Рузвельт совместно с властями Нью-Джерси создал специальную междуштатную комиссию Палисейдс-Парк. До сегодняшнего времени комиссия занимается сохранением и развитием этого обширного заповедника, который посещают более миллиона человек в год.

Ступени власти. Капитолий в Олбани

Полковник остался в памяти американцев не только как сильный лидер, но и как человек, способный на незаурядные поступки. Одна из самых известных связанных с Рузвельтом охотничьих историй случилась в штате Миссисипи в 1902 году. Теодор гостил у местного губернатора. Удача его не жаловала: за пять дней Рузвельт так и не смог напасть на след черного медведя-барибала, хотя в те времена многочисленные медведи нередко появлялись даже на улицах городков. Тогда кто-то из зверобоев, дабы ублажить высокого гостя, додумался отловить молодого медведя и «случайно» привести на ту же полянку Рузвельта. Животное поймали, и даже привязали к дереву веревкой. Теодор сразу понял ситуацию и наотрез отказался стрелять в медведя. Об этой истории узнал известный карикатурист Клиффорд Берриман. Вскоре в газете «Вашингтон Пост» появился рисунок с названием «Новые правила в Миссисипи». Рисунок получился забавный: уходящий раздосадованный Рузвельт и медвежонок с круглыми глазками и большими ушами.

Карикатуру увидел Моррис Мичтом, иммигрант из Одессы, владелец конфетной лавочки в Бруклине. Мичтому пришла в голову идея сшить похожего плюшевого мишку и выставить у себя в лавке для привлечения покупателей. Его жена Роза за ночь сшила игрушку из обрезков ткани, с глазками-пуговками и набила его опилками. Моррис посадил игрушечного медведя в витрине и повесил рядом заметку с карикатурой и вывеску: «Теодоров медведь» (Teddy’s Bear). Неожиданно в лавку пошли заказы – все хотели такую же игрушку. Моррис с женой, забросив конфетную торговлю, начали шить и продавать плюшевых медведей. По легенде, одессит написал письмо Рузвельту с просьбой назвать мишку Тедди. Через некоторое время Моррис получил официальное разрешение: «… не совсем уверен, что использование моего имени принесет успех производству игрушек, но если вы настаиваете, то пожалуйста, можете назвать его моим именем».

Мичтом основал компанию «Идеальная игрушка», занимавшуюся выпуском плюшевых медвежат. Продажи были успешными, хотя и не принесли богатства русскому иммигранту. Он не запатентовал игрушку и ее название, и вскоре похожих медвежат стали выпускать другие фирмы в США и за их пределами. К тому времени культ медведя получил невиданное развитие. Первая книга о приключениях игрушечного мишки была написана в 1907 году американской писательницей Элис Скотт. За первые сто лет во всем мире вышло около 400 книг различных авторов, в которых главным героем был плюшевый медведь. Одна из самых известных – сказка английского писателя Александра Милна «Винни-Пух», впервые изданная в 1926 году. А самая первая плюшевая игрушка Мичтома, когда-то отправленная одесситом в подарок детям Рузвельта, была в 1964 году передана внуками президента в музейную коллекцию Смитсоновского института в Вашингтоне.

Один из посетителей губернаторской резиденции в Олбани увидел в ясный апрельский день 1900 года, как губернатор штата Нью-Йорк, воспользовавшись отсутствием супруги, спускается с сыновьями по веревке из окна третьего этажа резиденции. Находившийся рядом журналист сказал остолбеневшему посетителю: «Не забывайте, что Теодору всего шесть лет».