Текст книги "Воля богов! Повесть о Троянской войне"

Египетские боги

Парис с Еленой не далеко отплыли от Спарты. Медовый месяц они провели на острове Краная. Поставив корабль так, что его было не видно со стороны моря, они были уверены, что здесь их искать не будут. Избавившись таким образом от возможных преследователей, они в безопасности приятно проводили время, пока на корабле не стало заканчиваться продовольствие. Тут Елена вспомнила о полных сундуках золота, которые она с собой прихватила, и ей захотелось его потратить. Она предложила Парису поехать в Египет, чтобы там закупить провиант, а заодно поприцениваться на знаменитых египетских рынках.

Парис не стал возражать: ему и самому не очень хотелось возвращаться в Трою. Он не без основания полагал, что семья не одобрит его поступок, ему хотелось как можно дальше оттянуть момент объяснения с родными и хорошенько обдумать, как им обо всём случившемся рассказать. Так что Парис сразу согласился с предложением Елены, а Эней, так тот просто пришёл в восторг от идеи посмотреть дальние страны. Он сразу побежал рассказывать об этом своей маме, а поскольку деревянная Афродита никак на новость не отреагировала, все посчитали это знаком согласия. Приняв единодушное решение, путешественники отправились в Египет.

Из порта молодожёны, прихватив с собой кое-кого из команды для переноски покупок, сразу отправились на рынок, а Эней остался следить за порядком на корабле.

Рынок нисколько не разочаровал путешественников обилием и разнообразием товаров. Глаза разбегались не только у Елены, но и у Париса.

Сразу выяснилось, что среди торговцев почти никто не говорил по-древнегречески, а Парис ни слова не говорил по-древнеегипетски. Елена со школы знала несколько фраз типа «Как зовут вашу кошку?», «Я приехала из Спарты», «Сколько боевых колесниц в царском войске?», но на рынке от всего этого словарного запаса было мало толку. Вопрос «Сколько стоит?» Елена вскоре вспомнила, послушав разговоры продавцов и покупателей, но и он не очень помогал, поскольку ответ был непонятен. Объясняться приходилось в основном жестами, и каждое такое объяснение занимало довольно много времени.

Увлечённые всем этим, Парис и Елена не заметили, как потеряли одного из сопровождавших их моряков. А тот, увидев, что за ним не следят, смешался с толпой, выбрался с рынка и побежал к ближайшему храму. Там он бросился к алтарю, стал просить убежища и требовать, чтобы его выслушали. Его знаками попросили успокоиться, вскоре вышел один из жрецов и на ломаном древнегреческом спросил, что случилось.

Через некоторое время жрец велел позаботиться о беженце и с озабоченным видом направился к царскому дворцу.

Сопровождающие Париса и Елены уже с трудом волочили покупки, когда на рынке появился потерявшийся матрос в сопровождении нескольких стражников. Заметив своих хозяев, он замахал в их сторону руками. Стражники развернулись, окружили путешественников, их начальник набрал полную грудь воздуха и выпалил фразу по-древнегречески, которую мысленно повторял всю дорогу:

– По приказу фараона вы арестованы!

– Мы иностранцы! – возмущённо закричала Елена, будто это и так было не понятно. – Не имеете права! Совсем фараоны распоясались! Я приехала из Спарты! Знаете, сколько боевых колесниц в царском войске?!

Но стражников её разглагольствования не убедили. Даже последнюю фразу, сказанную, как думала Елена, по-древнеегипетски, они, кажется, не поняли. Парис не стал возражать и покорно подчинился властям.

Не прошло и часа, как он предстал перед египетским царём Протеем.

– Мне всё известно о твоих преступлениях, – дрожащим от возмущения голосом говорил царь. – Ты обманул друга, оказавшего тебе гостеприимство, похитил его жену и ограбил его дом. Мир ещё не знал подобного вероломства! Нет таким злодеяниям ни прощения, ни оправдания!

– Я исполнял волю богов, – попытался возразить Парис, но его слова только ещё больше разозлили Протея.

– Не кощунствуй, чужеземец! Никакой бог не одобрит эти злодеяния! Твоё счастье, что ты не египтянин: иностранцев мы не казним, иначе я, не задумываясь, поступил бы так, как ты заслуживаешь. Похищенная женщина и украденное добро останутся в Египте и будут здесь дожидаться приезда своего законного хозяина. Ты же до захода солнца покинешь Египет и никогда не посмеешь осквернять его землю своими ногами.

Парис шмыгнул носом и опустил голову. Ему нечего было ответить, да никто и не спрашивал. Его вывели из зала.

Примерно в то же время на борт корабля Париса поднялся отряд стражников. Эней попытался их остановить, но его грубо оттолкнули, сказав что-то на непонятном ему языке.

– Вы не имеете права! – закричал Эней. – Мы иностранцы, вам нельзя без разрешения заходить на наш корабль! Мамочка! Скажи им это!

Услышав вопль Энея, Афродита обернулась к стражникам и грозным голосом гаркнула:

– А ну, вон отсюда!

Стражники остановились. Они не знали Афродиту, но понимали, что деревянная статуя просто так орать на них не станет, да и голос её прозвучал так авторитетно, что хотелось с ней согласиться.

– У нас приказ фараона, – неуверенно возразил их начальник.

– Какого ещё фараона? Где он?

– Во дворце…

Афродита сошла со своего места и, оттесняя стражников на берег, двинулась к сходням.

– Сейчас разберусь, – сказала она. – До моего возвращения ничего не делать!

Стражники не решились возражать, а богиня изящной и одновременно величественной походкой, слегка поскрипывая, направилась к царскому дворцу.

Фараон между тем сидел, откинувшись на спинку трона, и никого не вызывал, стараясь прийти в себя и собраться с мыслями. Преступление Париса так возмутило его, что теперь, даже досчитав мысленно до ста, он не мог успокоиться.

– Как отвратительны бывают поступки людей, – простонал он. – О Исида! Приходилось ли тебе слышать такое?

Он медленно прошёлся взглядом по фрескам на стенах тронного зала и остановил свой взор на изображении богини Исиды, к которой сейчас обращался. Но та не ответила на его вопрос. У неё был озабоченный вид, она как раз разговаривала с какой-то неизвестной женщиной с человеческой головой. Фараон хотел было спросить, кто эта женщина и как она оказалась на фреске, как вдруг незнакомка сама заговорила с ним. Беспардонно повернувшись в анфас, она упёрла кулаки в бока и грозным голосом прошипела:

– А теперь ты отпустишь Париса со всем его добром и никогда больше не будешь соваться не в свои дела!

Она говорила правильно, но с очень сильным акцентом. Кажется, она и не пыталась выговаривать слова по-древнеегипетски.

– Исида! Кто это? – воскликнул Протей.

– Это Афродита. Греческая богиня, – грустным и усталым голосом ответила Исида.

– Если греческая, то почему она тут командует?

– Слушай, умник, – перебила его Афродита, – ты философствовать будешь или делать, что боги велят?

– Вообще-то я сам бог, – возразил фараон.

– Чего?! Исидочка, дорогая, ты слышала, что сейчас сказал этот смертный? Бедненькие египтяне! Их царь одержим манией величия!

– Он действительно бог, – тихо сказала Исида. – Живое воплощение бога Ра, как и всякий египетский царь.

– Ну и порядочки! Если бы в Элладе всех царей обожествляли, то храмы строить было бы негде. Но это неважно. Бог ты там или кто ещё – изволь исполнять, что тебе сказали, иначе я тебя так отделаю, что археологи мумию не опознают!

– Ну, знаете ли! – возмутился Протей. – Хамства я ни от кого терпеть не намерен. Не знаю, кто она там, в Элладе, а здесь я царь и бог! Эй, стража! Арестуйте эту нахальную бабёнку!

– Только не ругайтесь! – взмолилась Исида. – Протей, сынок, не спорь ты с ней! Эти чужеземцы ведь поклоняются другим богам – пусть уж их боги с ними и разбираются.

Фараон оглядел фрески с изображениями богов. Те смущённо молчали, оставляя выбор на его усмотрение. Он не был обязан и не хотел соглашаться с Исидой, но она так его просила! Кроме того, её божественный опыт был намного больше, чем его. Мрачно помолчав с минуту, он велел отпустить Елену и разрешил Парису до захода солнца со всем своим добром покинуть Египет.

– Вот и молодец, красавчик, – приятным голоском безо всякого акцента сказала Афродита. – Сразу бы так! Пойду прослежу.

И она, изящно покачивая бёдрами, удалилась с фрески.

Протей молча смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, а потом сурово спросил у Исиды:

– Что это значит?

Исида тяжело вздохнула.

– Это значит, – ответила она, – что в Элладе сейчас намечается какая-то очень серьёзная заварушка, и лучше нам в неё не влезать.

– Но греческие боги, надо думать, совсем с ума посходили, если такое допускают и даже поддерживают!

– Именно поэтому нам лучше не связываться.

– Но что я должен делать, если на моих глазах происходит безбожное беззаконие?

Исида вновь тяжело вздохнула и ответила:

– Радоваться, что нас это совершенно не касается.

Вскоре после того, как на корабль вернулась Афродита, пришёл Парис с Еленой и со всеми слугами, кроме моряка, оказавшегося предателем. Взволнованный Эней бросился расспрашивать о том, что с ними произошло. Парис отвечал неохотно и кратко:

– Ничего особенного. Протей хотел отнять у меня Елену. Потом почему-то передумал.

– Протей?

– Да, фараон какой-то. Царь местный.

– Правда? А почему его имя звучит совсем не по-египетски?

– Не знаю. Мне его так называли, возможно, на своём языке они его зовут иначе.

– А я думал, что Протей это такой мудрый и прозорливый морской бог.

– Это точно не он. Тёзка, возможно. Очень умным и прозорливым он мне не показался. Нервный какой-то. Боги не такие – уж я-то их видал.

– Говорят, у египтян боги совсем другие, не как у нас.

– Всё может быть. Хорошо, что я не египтянин. Наши боги определённо более правильные.

Корабль вышел в море сразу, как только на него погрузили все закупленные Еленой товары. Путешественники спешили отплыть, пока фараон не передумал, и, только когда берег скрылся из виду, стали обсуждать, куда плыть дальше. Провианта теперь было достаточно, и Елене захотелось в Сидон. «Финикийцы продают там такие платья!» – говорила она. Никто не стал возражать, и корабль повернул на восток. Свадебное путешествие Париса и Елены продолжалось, и скорое его окончание не предвиделось.

Тем временем вершины Олимпа скрылись за густыми чёрными тучами. Зевс сидел на троне и сверлил взглядом стоящих перед ним Афину и Афродиту. Афродита вела себя со свойственным ей нахальством: глядела уверенно и всем своим видом показывала – что бы сейчас ей ни сказали, у неё найдётся ответ. Афина, напротив, выглядела как школьница в кабинете директора: глаз не поднимала и с видимым усердием отковыривала какое-то пятнышко на своей эгиде.

– Ну? – сурово вопросил Зевс. – Рассказывайте уже, что вы натворили!

Афина невинно пожала плечами, не понимая вопрос, Афродита удивлённо вскинула брови. Раскат грома прогремел в облаках.

– Вот этого только не надо! – повысил голос громовержец. – Они, видите ли, ничего не знают! До меня уже из Египта новости доходят: боги жалуются.

Афродита непринуждённо, как ей самой бы хотелось, но на самом деле нервно расхохоталась:

– Боги! Видели бы вы того бога!

Новый раскат грома заставил её замолчать.

– Ржать в конюшне будешь! – прикрикнул Зевс. – До международного скандала дело дошло, а ей всё хахоньки! А ну, быстро говори, что там за история с Еленой Прекрасной?

– Никакой истории нет, – спокойно ответила Афродита. – Я её обещала в жёны Парису и обещание сдержала. Вот и вся история. Я богиня любви, если кто забыл. Разве я не могу обещать одному смертному любовь другой смертной?

– Можешь. Только почему для этого надо чужих жён-то похищать?

Афродита поджала губы и таким же суровым, как у Зевса, тоном ответила:

– Потому, что я богиня, а слово богини – закон! Или это уже не так?

– Так, – спокойно ответил Зевс. – Только что ж Елена за Менелая вышла, если ты её Парису обещала?

– Я запретила Тиндарею выдавать её замуж, но он ослушался. – Тут Афродита слегка усмехнулась. – Ну, Тиндарей своё за это уже получил.

Зевс сердито побарабанил пальцами по подлокотнику трона:

– Тиндарей человек благочестивый и богобоязненный. Сам бы он никогда против воли богов не пошёл. Кто-то тут сбил его с толку. Афина! Не отворачивайся – я с тобой говорю! Твоя работа?

– Ну моя.

– Ты знала, что Афродита обещала Елену Прекрасную Парису?

– Ну знала.

Очередной раскат грома.

– Так что же ты, дурёха, устроила?!

– Папа! – взвизгнула Афина и расплакалась – таким обидным словом её ещё никогда не обзывали.

– А ну, цыц! Только сцен мне тут не хватало! Я тебя богиней мудрости назначил – я же тебе быстро фронт работ поменяю. Будешь у меня средиземноморских креветок грамоте учить, раз такая умная! Быстро отвечай, зачем Тиндарея подбила Елену замуж выдать!

– А что ж ей теперь из-за Фроськи век в девках оставаться?!

Афродита расхохоталась в лицо Афине. Это выглядело очень грубо, но заявление вечной девы прозвучало действительно так смешно, что улыбнулась даже Гера, которая сейчас была на стороне Афины. Да и сам Зевс, несмотря на всю свою сдержанность, слегка скривил губы. Афина же покраснела так, что от её ушей можно было бы зажечь лучину.

– Ну, какое-то время можно посидеть в девках, – заметил Зевс. – Большой беды в этом нет, это же не навсегда. Все ждут, и Елена бы подождала. Разве она какая-то особенная?

– Она особенная, – неожиданно вступила в разговор Гера, которая до сих пор молчала и делала вид, что происходящее не имеет к ней отношения. – Она вся в родителей.

Зевс вопросительно посмотрел на жену:

– Ты это к чему?

– Я это к тому, – медленно, с расстановкой ответила Гера, – что мать её шалава подзаборная, отец кобель бесстыжий, а она вся в них пошла. Не смотри так – я знаю, что говорю. И ты знаешь.

Зевс отвёл взгляд.

– Что, это обязательно надо сейчас при всех обсуждать? – пробормотал он.

Гера не ответила и величественно села, гордая тем, что ей удалось смутить мужа.

– Издержки политеизма, – мрачно подытожил громовержец, – сколько богов, столько и мнений.

К нему опять вернулось то неприятное чувство, какое он испытал на свадьбе Фетиды: ситуация снова вышла из-под контроля, но теперь дело складывалось посерьёзнее, чем простая драка трёх подвыпивших богинь. Беды было не миновать.

Предстояли великие события, никто даже и не обратил внимания на замечание Афродиты о наказании Тиндарея, поскольку судьба одного человека или одной семьи теперь значила слишком мало. Возможно, Тиндарею самому стоило бы понять, что его проблемы – сущий пустяк в масштабах мировой истории, и ему бы полегчало, но он, к сожалению, не умел глобально мыслить и воображал себя очень несчастным.

Очаровательный мальчик Эрот по своему характеру мог бы работать наёмным убийцей. Впрочем, когда надо, он им и был. За это Афродита прощала ему мелкие пакости. Вот и сейчас он успешно расправился с семьёй Тиндарея, выполняя заказ матери и на радость ненавидевшей эту семью ревнивой Гере.

– В чём я провинился? Чем я разгневал богов? – стонал Тиндарей. – Сколько горя и позора в один день: Елена, Кастор, Полидевк!

Рядом плакала его жена Леда. Годы и горе лишили её былой красоты. Сейчас никто бы не поверил, что когда-то, не так уж давно, ей восхищались боги, и даже сам громовержец Зевс готов был пуститься с ней в любовную интрижку.

– А ты-то! – вдруг закричал на неё муж. – Как ты смогла… Почему ты тогда не свернула шею этому дрянному лебедю?!

Он вскочил и с воем закусил кулак, испугавшись своих кощунственных слов.

Безумный Одиссей

– Неужели Леда повесилась?! – поразился Одиссей.

Некоторое время он и его гость помолчали, мысленно помянув мать Елены Прекрасной.

В гостях у царя Итаки Одиссея был царь Аргоса Диомед. Они познакомились, когда сватались к Елене. За прошедший с того времени год они оба поженились, а у Одиссея уже родился сын Телемах.

– Леду жалко, – задумчиво сказал Одиссей. – Кастор и Полидевк – они погибли как герои. К тому же они сами виноваты. А Леда-то за что?

– Столько несчастий сразу, – согласился Диомед. – Никакая женщина не выдержит. Видать, сильно они чем-то богов прогневали. А Менелай-то как переживает!

– А он-то чего? Ему как раз повезло. Не тогда повезло, когда он на Елене женился, а сейчас, когда он от неё избавился. Она, конечно, красавица, но он её прелестями уже насладился, Тиндарей после смерти своих наследников сделал его царём Спарты, и теперь Менелай может жениться на нормальной девушке. Парис этот гадёныш, конечно, но он себя сам наказал. А я вот рад, что эта история меня миновала. С женой мне повезло, вот уже и сын родился. И, хвала богам, меня всё это больше не касается.

– Думаешь, не касается? А как же клятва, что все женихи пойдут войной на любого, кто помешает семейному счастью Менелая и Елены?

– Но ведь речь шла только о женихах Елены. Париса там не было, значит, клятва к нему не относится.

– Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл, что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.

Одиссей усмехнулся:

– Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. Я думал, что эта клятва сможет предотвратить войну, а теперь, значит, выходит, что из-за неё война и начнётся. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Элладу против Трои?

– Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило упорства. А вот его старший брат Агамемнон – он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.

– Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.

Диомед рассмеялся:

– Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло? Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.

– За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Элладе героев – молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.

– Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед говорил Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный – без тебя как воевать? Копьём махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.

При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.

– Вот ведь как, – печально произнёс Одиссей, – стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком.

Несколько секунд он помолчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал:

– Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего – буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!

– А я тебе желаю мирной жизни, – сказал Диомед, вставая. – Пойду, пожалуй.

– Уже пойдёшь? Скоро стемнеет. Не переночуешь у нас?

– Агамемнон может тут появиться в любой момент. Нехорошо, если он меня встретит или мой корабль в море увидит. Сразу догадается, зачем я сюда приезжал.

– Верно. Я что-то не подумал об этом. Видишь, я уже начал вживаться в роль дурака.

На следующее утро на Итаку действительно прибыли Агамемнон и Паламед. Их встретила жена Одиссея Пенелопа – несчастная, заплаканная, с растрёпанными волосами.

– В недобрый час вы приехали, гости дорогие! – воскликнула она, вскинув руки, и зарыдала.

– Что случилось? – озабоченно спросил Агамемнон. – Надеюсь, не беда какая-нибудь с Одиссеем.

– Беда! Беда случилась с Одиссеем, кормильцем нашим! Горе великое!

– Да в чём дело-то?

Пенелопа снова вскинула руки к небу и громко проревела:

– Умом тронулся муж мой возлюбленный!

Агамемнон огорчённо посмотрел на Паламеда.

– Действительно, беда, – сказал он. – Если Одиссей ума лишился, то толку от него будет мало.

– Ничего, – ответил Паламед, – я доктор – авось вылечу. А можно ли нам посмотреть на больного?

– Можно! Смотрите! Сейчас к завтраку сойдёт! – провыла Пенелопа и пошла к дворцу, на каждом шагу взмахивая руками и скорбно причитая.

– Переигрывает, – тихо сказал Паламед.

– В каком смысле?

– Смотри, как руками машет – будто на сцене в театре. И слова какие говорит – того и гляди на стихи перейдёт. Видно, что в самодеятельности выступала.

– Думаешь, врёт?

– Люди на что только не идут, чтобы от войны отмазаться.

Агамемнон призадумался.

– Нет, – сказал он, – от Одиссея можно, конечно, чего угодно ожидать, но не от Пенелопы. Ты заметил, какие у неё красные глаза?

– Да. А ты заметил, как от неё луком разит?

Пенелопа проводила гостей к столу, и вскоре появился Одиссей. Одет он был крайне небрежно, сутулился, смотрел исподлобья тупым, рассеянным взглядом, из полуоткрытого рта текли слюни. Жена поставила перед ним миску, и Одиссей стал из неё по-собачьи лакать, громко чавкая и похрюкивая. На гостей он не обращал внимания и не узнавал их. Агамемнон смотрел на него с печалью и сочувствием, время от времени поглядывал на Паламеда, взгляд которого при этом ничего не выражал.

Завтрак прошёл в молчании. Доев, Одиссей встал и, ничего не сказав, вышел на улицу.

– Куда это он? – спросил Агамемнон.

– Сейчас безумствовать будет! – воскликнула Пенелопа и зарыдала.

Выйдя во двор, Одиссей подошёл к стоявшим там ослу и быку и стал запрягать их в плуг.

– Какое планомерное безумие, – заметил Паламед, – всё уже заранее подготовлено.

Одиссей вышел в поле и стал пахать его своей странной упряжкой. Время от времени он доставал из сумы на поясе крупные зёрна соли и разбрасывал их как сеятель семена.

Пенелопа с маленьким Телемахом на руках стояла поодаль и, время от времени громко всхлипывая, смотрела на безумства Одиссея. Лицо Паламеда между тем выражало всё больше уверенности. Неожиданно он подошёл к Пенелопе, со словами «Дай малыша подержать» забрал у неё Телемаха и, подойдя к Одиссею, бросил ребёнка под лезвие плуга. Одиссей резко остановился, могучим усилием затормозив упряжку. Он поднял с земли Телемаха и посмотрел на Паламеда полным бешенства взглядом. Тот не отвёл глаз и спокойно спросил:

– В чём дело, Одиссей? Просветление в голове наступило?

– Наступило, – сухо ответил Одиссей.

Он отдал Телемаха подбежавшей жене, распрямился, оправил одежду, вытер локтём губы и сказал:

– Молодец, Паламед, – самого Одиссея перехитрил. Самое большое достижение в твоей короткой жизни. Надеюсь, у тебя хватит ума понять, что жить тебе осталось недолго! Понимаешь, что такими вещами не шутят?!

Агамемнон быстро подошёл к Одиссею и положил ему руку на плечо:

– Не сердись. Ты пошутил – он пошутил. Все мы любим пошутить, не всякие шутки удачные, но всё равно никто ни на кого не обижается.

Одиссей повернулся к нему и усталым голосом сказал:

– Хорошо, Агамемнон. Что ты хочешь мне сказать? Зачем приехал?

– Ну, судя по тому, как ты нас встретил, ты уже и так знаешь, зачем мы приехали. Сколько времени тебе нужно на сборы?

– Только с женой попрощаться.

Агамемнон кивнул.

Одиссей подошёл к Пенелопе. Теперь уже она плакала по-настоящему.

– Не знаю, даст ли Зевс вернуться, – сказал он, беря её за руку. – Троянцы очень хорошо умеют воевать, так что обратно из наших далеко не все приплывут. А пока меня нет, всё тебе остаётся. Заботься о моих родителях. О них теперь придётся больше заботиться, ведь меня здесь не будет. А когда Телемах вырастет, если меня всё ещё не будет, выйди, пожалуй, замуж за другого.

Сказав это, он вернулся к Агамемнону.

– Уже? – спросил тот.

Одиссей кивнул. Он был готов в путь и уже не думал ни о жене, ни о родном доме, ни о сыне. Все его мысли были об одном: как отомстить Паламеду. И он был даже рад, что идёт на войну: война – это самое лучшее время для мести.