Текст книги "Гастроль без антракта"

ЧТО В ВОДЕ НЕ ТОНЕТ?

Наверное, мог бы я не очухаться вовремя. После такого взрыва, который, как позже стало известно, словно спичку, разломил кильсон «Маркизы» и разорвал трехсоттонную посудину пополам, это было бы вполне логичным исходом.

Привела меня в чувство соленая с мазутно-дерьмовым запахом вода, которая полезла было в нос и в рот. Удалось чихнуть и открыть глаза, в которых крутились какие-то оранжево-рыжие сполохи, а затем инстинктивно сплюнуть ту дрянь, которая вот-вот могла бы политься мне в глотку и дыхалку, прожечь пищевод соляром, забить трахею всплывшей из-под трюмных сланей гадостью и доставить массу приятных ощущений перед смертью.

В гудящей башке соображения было ноль целых хрен десятых. В первые три-четыре секунды я даже не мог врубиться, где нахожусь. К тому же я ничего не слышал, будто в вакуум попал.

Конечно, даже нормальному человеку трудно было бы узнать апартаменты Эктора. Условно говоря, как Мамай прошел, хотя это, конечно, не то слово.

Все, что было не закреплено и не привинчено к полу: столы, кресла, диваны, стулья, пуфики, тумбочки, ковры, сползло по уклону, дошедшему уже градусов до двадцати. Куча мебели навалилась на ту стену каюты, что была ближе к корме. В этой куче, приваленный несколькими стульями, – слава Богу, что не чем-то более тяжелым! – на опрокинутом кресле лежал я. Ноги у меня были гораздо выше головы, примерно так, как при детском гимнастическом упражнении «березка», а голова упиралась в мягкий пуфик, который сюда, должно быть, занесло из спальни. Снизу, то есть со стороны кормы, клокоча, вливалась вода, которая залила мне уши и могла бы утопить, если б я не сумел очнуться.

Само собой, что я постарался спихнуть с себя стулья и принять такое положение, чтобы голова была выше ног. Справа из-под перевернутого кресла, торчала левая рука с часиками. Белая и знакомая. Я по своей контуженности даже не уловил еще, что это рука Хрюшки. Только инстинкт сработал, я отпихнул кресло и вытащил на свет Божий бедное животное. Мордаха была окорябана, перемазана в крови, но глазки лупали и нос сопел. Живая! Нахлопал ее по щекам – в глазах появилось что-то похожее на разум, а из горла вырвался стон:

– Ой, больно!

– Где? – спросил я, начал щупать ее руки-ноги, ребра-ключицы, хотя, наверное, на это и времени тратить не стоило, потому как за истекшие пять минут пол задрался еще градусов на пять.

Пока еще можно было, мы поползли по этому полу, словно детишки вверх по ледяной горке. Тоже, наверное, инстинкт погнал. Конечно, паркет, хоть и скользкий, но все же не лед, правда, у ледяной горки уклон постоянный, а тут все увеличивается…

Почему-то самым обидным казалось то, что в окна – это были не круглые иллюминаторы с барашками, а настоящие прямоугольные окна – ярко светило солнце. То, что в эти окна вот-вот вода может хлынуть, я отчего-то не думал.

Вряд ли мы ползли по полу больше пяти минут, хотя мне показалось, будто больше часа. Цеплялись за щели в паркете, иногда даже ногтями. Хватались за гардины, за ножки привинченных к полу шкафов. Уже на середине пути сообразили, что удобнее держаться ближе к стене. Но все-таки добрались до цели – до двери в спальню. Пол в это время уже составлял с горизонтом угол в тридцать пять градусов, не меньше. Хрустко, со звоном, вода выдавила ближние к корме окна и с голодным урчанием хлынула туда, на кучу мебели. Мы в это время уже выбрались в спальню, и переборка, отделявшая ее от гостиной, прямо на наших глазах превращалась в пол.

Именно в это время я уже начал кое-что соображать, потому что понял: еще пара минут – и вода, залив гостиную, доберется к нам, потому что большинство окон открыто, часть выбило при взрыве…

Нет худа без добра. Если мы с Ленкой, как идиоты, ползли вверх мимо выбитых окон, не соображая, что через них можно выбраться из мышеловки, то хоть теперь до нас это дошло.

Правда, как назло, окна в спальне уцелели. Те, что спереди, то есть, уже можно считать, наверху, оказались открыты, и воздух, выдавливаемый поступающей водой, сифонил через них в небеса. А вот то, до которого нам было всего два шага, было закрыто. Совершенно неожиданно я вспомнил надпись в московских автобусах: «При аварии выдерните шнур и выдавите стекло». Шнура тут не было, но резиновый уплотнитель между стеклом и металлической рамой имелся. Вот этот уплотнитель я и выдернул, увернулся от вывалившегося и разбившегося стекла, а затем еще успел спросить Ленку:

– Плыть можешь?

– Угу, – пробормотала она сквозь стук зубов и, сунув голову в окно, шарахнулась назад. – Там акулы!

Не знаю зачем, но я тоже глянул вниз. До воды было метра три, и никаких акул не наблюдалось. Поэтому, сцапав Хрюшку в охапку, я вместе с ней вывалился из окна, постаравшись сильнее оттолкнуться ногами. О воду мы долбанулись не очень крепко, одежки на нас было немного, и потому, отфыркавшись после падения, мы поплыли достаточно бодро.

Первое время я только и думал о том, чтобы отплыть подальше, – слышал ведь, что при кораблекрушениях затягивает в водоворот. Поэтому плыл и не оглядывался, только наличие Хавроньи проверял периодически. Но и она утопать не собиралась, пыхтела и плыла, как тюлениха.

Лишь отмахав метров с полсотни или даже больше, я позволил себе поднять голову из воды и оглядеться.

Изящный белый нос «Маркизы» с алой ватерлинией торчал из воды почти отвесно. Похоже, что в носовой части собрался воздух и держал ее на плаву. Примерно в сотне метров от торчащего носа, ближе к берегу, стояла «Дороти», на палубе которой было полно народа. Все шесть катеров – и те два, что привел Ромеро, и те четыре, что сторожили, но не устерегли «Маркизу», – малым ходом передвигались туда-сюда, собирая с воды людей и выгружая на «Дороти».

Мы поплыли к «Дороти» самостоятельно. Но катер к нам подошел гораздо раньше. Я еще издали разглядел бородача Ромеро.

– Где сеньора? – спросил он таким тоном, что я подумал, будто от нашего ответа зависит, будет он нас вытаскивать из воды или нет.

– Не видел… – пробормотал я, но Ромеро все-таки вытащил нас с Ленкой из воды и помог влезть на катер.

Нет, при всех своих пакостях жизнь – это кое-что. Во всяком случае, так кажется после того, как увернулся от этой курносенькой. Вполне можно было бы отдать концы, как мышь в ведре. Ленка, когда это до нее наконец дошло, вдруг начала идиотски хохотать и одновременно рыдать. Все это называется истерикой и вполне объяснимо с научной точки зрения.

Что касается меня, то первые три минуты я просто хватал побольше воздуху, будто астматик, и вертел головой, словно бы убеждался, что она при мне. Вывел меня из этого состояния все тот же Ромеро.

– Где сеньора? – спросил он. – Где сеньорита Рохас?

– Не помню, – пробормотал я, но уже более осмысленно. – Мы были вместе до взрыва, а потом не видел.

– Вы вылезли из каюты Амадо? – настырно настаивал Ромеро.

– Да, во-он из того окна. Оно еще над водой.

– Каррахо! – Ромеро сверкнул глазами так, будто я был уличен в диверсии против «Маркизы», и приказал парню, управлявшему катером: – Давай к носу!

– С ума сошел? – ошалело выпучился моторист. – Она сейчас булькнет, эта посудина, а у нас перегруз… Искупаться захотел?

– Жми, говорю! – Ромеро выдернул из кобуры «магнум», и моторист, выдавив под нос что-то относительно безобидное типа «кретин», рывком подогнал катер к торчащему из воды носу яхты.

Выставленное мной окно находилось теперь всего в полутора метрах от воды. Еще десять метров носа находилось над водой и торчало, как гигантский красно-белый поплавок. Однако откуда-то сверху раздавалось зловещее сипение: воздух, сжатый в форпике яхты, нашел какую-то дыру и постепенно стравливался. А это означало, что до окончательного утопления «Маркизы» оставалось совсем немного времени. Хорошо, если при этом она уйдет на дно, не завалившись набок и не раздавив при этом наш катеришко.

Но Ромеро, судя по всему, был настолько предан сеньоре Эухении, что готов был ради ее спасения утопить всех, кого только что вытащил из воды (таковых на катере было человек пять), и даже тех, кто еще не тонул (то есть десятерых вооруженных охранников, временно переквалифицировавшихся в спасателей).

Багром зацепились за раму выдавленного окна. Ромеро, не боясь порезаться, ухватился руками, подтянулся и влез туда, откуда я выпрыгнул минут пятнадцать-двадцать назад.

– Веревку! – потребовал он, и кто-то из мужиков кинул ему нейлоновый трос.

Ромеро торопливо обвязался тросом и, коротко бросив: «Страхуйте!», плюхнулся куда-то в затопленные недра каюты. Даже мне, несмотря на общее обалдение, было ясно, что искать там не фига. Если и был кто живой, то уже утоп. Бывают, конечно, случаи, когда утопленников откачивают через полчаса, но не так часто, как хотелось бы.

Сподвижники Ромеро ругали его самыми последними словами, существующими в диалекте жителей Мануэль-Костелло, а потому мне хорошо известными и родными. То и дело народ посматривал вверх, приглядываясь к тем колебаниям, которые совершал торчащий из воды нос «Маркизы», и явно прикидывая, успеем ли вывернуться, если яхту угораздит повалиться в нашу сторону. Тем не менее парень, страховавший Ромеро, опасаясь, что не хватит сил в случае чего удержать на веревочке стокилограммового шефа, закрепил конец троса за бортовой уток катера. Его товарищи как-то не обратили внимания на этот нюанс, а вот мне – может быть, ввиду обостренного чувства самосохранения – подобное действие показалось небезопасным. В случае если бы яхта решила пойти на дно, то утащила бы и нас собой, как рыба утаскивает поплавок.

Парень вытравил сначала метров десять троса, потом еще столько же. Тут я сообразил, что преданный начальник охраны решил нырнуть, дабы достать бездыханное тело своей хозяйки. Секунд тридцать он уже проторчал под водой, но при своем объеме грудной клетки мог, наверное, еще минуту, а то и полторы выдержать. В этом случае мы, сидя на катере, должны были услыхать его фырканье и плеск через выбитое окно.

Но черта с два! Прошло аж три минуты, а все было тихо.

– Он застрял! – обеспокоенно проговорил парень на страховке, взявшись выбирать трос. Веревка натянулась и больше назад не шла.

– Надо помочь… – пробормотал кто-то, явно ожидая, что найдется некий отважный осел, который полезет туда, где влип Ромеро.

– Помочь, помочь! – заорал моторист, еще раз тревожно поглядев на нос «Маркизы». – Она сейчас потонет! Отматывай веревку! Руби ее к чертям! Надо удирать, пока и нас не прихлопнуло…

Это был здравомыслящий парень, и у всех остальных на лице читалось единодушное одобрение его слов.

Однако есть на свете люди, которые, прекрасно понимая всю глупость, сумасбродство и бессмысленность своего поведения, все-таки поступают наперекор здравому смыслу. Такие люди называются «русскими». Это даже из истории известно. Когда большевики в семнадцатом году устроили революцию, то все считали дни, сколько они продержатся. Никто не верил, что у них может что-нибудь выйти из той утопии, которую они затеяли. Тем более что весь цивилизованный мир помогал не им, а их противникам. Весь мир ждал-ждал, когда же большевики рухнут, но они все не рушились. Продолжали ликвидировать классы, строить «беломорканалы», давать отпор империализму и воспитывать сто с лишком наций и народностей в советском духе. Даже в космос слетать сумели раньше других. И вот, когда все Мировое Сообщество уже вполне притерпелось и даже стало приглядываться: может, коммунизм не такая уж и ахинея? – те же самые русские большевики ни с того ни с сего взяли и сказали: «Знаете, братцы-капиталисты, кажись, вы правы были! Чего-то мы, на хрен, не то построили… Сейчас по-быстрому все, что 70 лет клепали, поломаем и начнем капитализм ладить!» Чего вышло – известно…

Как в большом – так и в малом. Только что, минуты полторы назад, я внутренне материл дурака Ромеро за его сумасбродство и прекрасно понимал, что лезть в нутро к «Маркизе», дабы выудить оттуда хладные останки Эухении,

– сущая бессмыслица и глупейший, неоправданный риск. Однако неожиданно что-то нашло. Может, «руководящая и направляющая сила» (РНС) подсказала? Не помню, слишком уж быстро все получилось…

Руки вцепились в раму окна, я сделал что-то наподобие армейско-гимнастического «выхода силой» и довольно ловко вскарабкался с катера на борт «Маркизы», а затем, ухватившись за веревку, уходящую в малопрозрачную темную воду, бултыхнулся внутрь затопленной яхты. Стоило, скажите на милость, отсюда полчаса назад выпрыгивать? Полный идиотизм!

Если тогда, когда мы с Ленкой отсюда вылезали, вода затопила даже не всю гостиную, то теперь уже и спальня была затоплена на треть.

Трос, которым обвязался Ромеро, без слабины уходил вниз, то есть в затопленную гостиную. Я подергал – трос не поддавался. В черепушке покрутились шарики-ролики и довольно бесстрастно выдали два вполне логичных решения: или ныряй по тросу, который отмотан минимум на пятнадцать метров, или вылазь отсюда, пока цел. Пятнадцатиметровой глубины тут, конечно, быть не могло, ибо гостиная была в длину не больше восьми, но я сомневался, что без тренировки мне удастся нырнуть без акваланга и маски хотя бы на четыре-пять метров. Как-никак последние погружения на большие глубины я совершал еще как «Капрал» в период подготовки к десанту на Хайди, то есть двенадцать лет назад. За истекший период я вряд ли улучшил свое здоровье – выпито и выкурено было немало! – а потому надежд, что сердце и дыхалка дадут мне много шансов, я не питал. Но… опять поступил вопреки логике и собственному разуму.

Набрав воздуху и ухватившись за трос, я сунулся под воду, в отверстую пасть двери, ведущей из спальни в гостиную. Уже после того, как я это сделал, появилось здоровое ощущение страха. Ни фонаря, ни подводного факела не было. Даже настежь открыв глаза, поначалу я ни черта разглядеть не мог. Тем более что без маски в глазах все расплывалось. Правда, кое-какое освещение все же было. Солнечный свет, прорезая зеленоватую воду, проникал в проемы окон, и по правую руку кое-что просматривалось. Но очень мало: где шторы закрывали окна, где какие-то предметы обстановки, которые, всплывая, зацепились ножками или спинками. Вообще вся внутренность затопленной и поставленной на попа гостиной была заполнена разными плавающими предметами. Особо много их было под «Потолком», функции которого успешно выполняла переборка, отделявшая гостиную от спальни. Там плавали такие солидные вещи, которые сорвались с креплений лишь после того, как нос «Маркизы» задрался к небу: шкафы, диваны, столы… В отличие от стульев, пуфиков, тумбочек и другой мелочевки все это еще не успело намокнуть и плавало себе, как пельмени в кастрюльке. Именно эти чертовы творения мебельщиков преграждали мне дорогу и застили свет. Двумя метрами глубже еще попадались подушки, пуфики, кресла, находившиеся во взвешенном состоянии, поскольку их мягкая начинка уже пропиталась водой. Они не могли преодолеть силу тяготения, но и выталкивающая сила их еще поддерживала…

Сначала я думал, что веревка зажата всем этим плавучим барахлом, и когда отпихивал шкафы и диваны с дороги, то дергал за трос, надеясь подтянуть к себе Ромеро. Об остальных я и не думал, но вытащить хотя бы труп покойного бугая мне почему-то очень хотелось. Однако веревка по-прежнему упиралась.

Понять, в чем дело, я смог только на десятой или пятнадцатой секунде погружения, когда проплыл по веревке метра четыре и уже всерьез ощущал, как давит на ребрышки и барабанные перепонки океанская водица. Веревка привела меня к бывшему потолку, который теперь выполнял обязанности стены.

В потолок был ввинчен крюк для люстры – той самой, об которую разбились бокалы с коктейлем. Не знаю, как уж это удалось Ромеро, но он не просто зацепился тросом за этот крюк, но и затянул его на узел. Скорее всего он с ходу постарался поглубже нырнуть, потом подумал, что тело любимой госпожи может плавать где-то выше, поднялся, не выбрав веревку, потом еще раз пошел ниже и снова поднялся, затянув петлю… Может, все было как-то иначе, но сказать, как и что, Ромеро не мог. Дернув за веревку ниже узла, я подтащил к себе его тело. Через пять-шесть минут нахлебавшегося воды человека откачать еще можно. Но воздуха у меня уже не хватало. Скорее всего, и у Ромеро его не хватило, когда он, ощутив, что зацепился, запаниковал и стал дергаться, вместо того чтобы попробовать отвязаться от троса. В общем, пришлось мне срочно выныривать, ибо у меня не было желания проверять медицинские данные о том, через какое время можно вернуть к жизни утопшего.

Сердце колотилось, уши немного заложило, но нажить кессонку я, конечно, не сумел. Отпихнув очередной диван, наплывший на проем двери, выводившей меня в спальню, то есть к воздуху, я вынырнул, взобрался на окно и увидел озабоченные морды тех, кто ожидал меня на катере.

– Нож дайте! – заорал я. – Он запутался!

Моторист было что-то вякнул, но тут нашелся еще один парень, который

решился мне помочь. Он взял нож в зубы, как старый пират, и перелез на"Маркизу».

– Куда? – спросил он очень по-дурацки, и я указал ему вниз, поскольку еще не отдышался, а потому не мог как следует выругаться.

Парень опять взял нож в зубы – на то время, чтобы задать дурацкий вопрос, он его вынул изо рта – и нырнул. Надо было и мне еще пару минут побыть на воздухе, но я подумал, что без меня этот боец ни хрена не найдет. И я опять скользнул вниз по тросу, на сей раз отпихнув с дороги какой-то шкаф.

Парень оказался куда более понятливым, чем я думал. Он проворно доплыл до крюка, подтянул к себе тушу Ромеро, а затем, обрезав веревку, пошел вверх. Я уцепился за начальника охраны с другого бока, и нам удалось вытянуть утопленника на воздух.

Тут нас ожидал небольшой сюрприз, с одной стороны – приятный, а с другой

– нет. Сюрприз состоял в том, что всего за полторы минуты, которые мы были под водой, воды в спальне заметно прибыло и теперь, как говорится, «от уровня моря» окно было отделено всего полуметровой высотой. Приятность сюрприза состояла в том, что значительно легче поднять сто килограммов (плюс вода, набравшаяся внутрь тела) на полметра, а не на полтора. А неприятность соответственно была в том, что «Маркиза» начинала тонуть и времени у нас оставалось мало.

И все же вытащить Ромеро мы успели. Ребята с катера хоть и по-прежнему оглядывались на нос «Маркизы», но все-таки нам помогли. Они подхватили своего бригадира на руки и перетащили к себе. Затем на катер перелез парень с ножом. И тут…

В тот самый момент, когда я уже стоял на окне, готовясь перескочить туда, где меня ждали, где сохла растрепанная, исцарапанная и перемазанная Ленка, послышалось что-то вроде звука, который раздается при открывании стеклянной банки с консервированным компотом, только гораздо громче и звонче. Где-то в носовой части судна давлением воздуха, сжатого в корпусе яхты, разорвало какой-то сварной шов. Яхту шатнуло, и она стала заваливаться вверх килем. Я не удержался на окне и спиной полетел внутрь этой чертовой спальни. Ленка и еще какая-то баба, находившаяся на катере, завизжали, моторист врубил движок… Я еще успел увидеть, как катер уносится прочь, а затем с победным урчанием в окно хлынула вода…

ПОДВОДНАЯ МЫШЕЛОВКА

Страшно ли было? Скорее обидно. Это ж надо, сам сунул башку под топор! Ведь уже один раз выбрался из этой чертовой «Маркизы», кто гнал лезть туда второй раз? Ромеро пожалел? Да на хрен он мне сдался! Думаю, попадись я ему три часа назад, когда мы были еще у Эухении, он бы из меня решето сделал и не заплакал. Да и сейчас из воды выудил исключительно потому, что хотел узнать, что с его сеньорой и где искать ее бренные останки. Какой лешак меня за ним потянул?

Поэтому, когда поток воды сшиб меня, захлестнул и стал швырять из стороны в сторону, последними словами, которые я способен был произнести, оказались матюки. Много и сразу – сколько можно было успеть за пять секунд. Именно столько времени у меня было на то, чтоб кричать. Дольше мне уже поматериться не удалось, потому что, хапнув напоследок воздуха, я приготовился пожить еще пару минут – на большее не рассчитывал.

«Маркиза», а точнее, ее носовая часть тонула вверх килем, поэтому в спальне, где до последнего момента переборки были потолком и полом, а пол и потолок – стенами, произошла очередная пертурбация. Теперь пол стал потолком и наоборот, а переборки вернулись к нормальным функциям, но в перевернутом виде. Я плохо помню, что происходило в момент опрокидывания. Отчетливо задержалось в башке только несколько ударов о что-то твердое, кружение в потоках воды, тянущих то туда, то сюда, то вертящих по кругу. Само собой, что я не мог запомнить и того, как меня занесло из спальни в гостиную. О том, что это произошло, я догадался, когда меня ударило пятками о диван, болтавшийся у переборки, а затем понесло в обратном направлении. Дело в том, что внутри опрокинувшейся яхты вода некоторое время колебалась, как маятник. А я был просто крупным пузырем воздуха, который эта вода таскала в себе.

В голове была дикая каша из всего, мелькало и то, что было со мной, и то, что переживали Браун, Мануэль Джонсон, донья Мерседес, капитан О'Брайен, и то, что придумал для меня Чудо-юдо… И была одна мысль, настойчивее и злее остальных: «Все, крышка, пропал!» Да еще обида на собственную дурь. Ведь и Ромеро, судя по всему, я нашел неживого, и сам накрылся, будем говорить скромно, медным тазом.

Удерживать в себе воздух становилось все труднее. Кроме того, яхта погружалась быстро и давление воды росло. Откуда-то из памяти Брауна всплыла морская карта с отметками глубин на внешнем рейде Лос-Панчоса. Тут было за сотню метров, и десять атмосфер давления на грунте легли бы мне на грудь могильным камнем.

Тьма была почти кромешная и отчаяние – такое же. В висках долбило, как отбойным молотком. Мне казалось, что я тону уже час, хотя на самом деле и полутора минут не прошло. Ориентировку я потерял, но похоже, что яхта, перевернувшись, прошла горизонт и теперь погружалась с дифферентом на нос, потому что меня подняло к той самой переборке, у которой мы с Ленкой очнулись после взрыва. Уже ощущая, что не могу больше задерживать дыхание, я прополз вдоль этой переборки метра полтора, и вдруг моя рука нащупала угол. Инстинкт утопающего – хвататься за соломинку – в данном случае сработал безошибочно. Из последних сил я подтянулся к этому углу, и, если так можно выразиться, свернул за него. Меня потянуло вверх, в совсем уж непроглядную тьму… И выбросило на воздух.

Увы, конечно, не на поверхность моря. Я продолжал тонуть вместе с «Маркизой», но теперь гибель откладывалась. На какое время – черт его знает.

В тот момент, когда я выдохнул, а потом жадно задышал, хватая ртом далеко не самый качественный воздух, из темноты послышалось сразу несколько голосов:

– Что это? Кто там? К нам, мы здесь!

Я сделал несколько гребков и уцепился за какую-то металлическую ручку или скобу, приделанную к стене этой подводной мышеловки, а затем в свою очередь спросил:

– Сколько вас?

– Трое, – отозвался мужской голос, и я понял, что говорю с Эктором Амадо.

– Здесь еще сеньора Эухения и Лусия Рохас.

Объем воздушного пузыря, заполнившего какое-то неизвестное мне помещение был, как видно, достаточно велик, если втроем они проторчали тут почти час и еще могли говорить.

Увидеть их я не сумел, но быстро нащупал чью-то пятку.

– Поднимайтесь, – посоветовала сеньора Эухения. – Вы принесли акваланги?

Бедняжка! Она, очевидно, решила, что я приплыл как спасатель. А на самом деле мое появление лишало их еще четверти уцелевшего воздуха.

Тем не менее жить я хотел не меньше их, а потому позволил себе не топиться. Ощупав окрестности, я обнаружил какую-то металлическую конструкцию

– не то стеллаж, не то полку – и взобрался на нее.

– Где акваланги? – настырничала сеньора Эухения.

– Нет у меня акваланга, – проворчал я. – Я влип так же, как и вы… Даже хуже, потому что один раз уже выбирался отсюда…

– Вы искали свою жену? – подала голос Лусия Рохас.

– Нет, я выбрался отсюда вместе с ней. А потом ваш верный Ромеро, сеньора Эухения, решил поискать вас. Потом мне пришлось искать его. Не знаю, сумеют ли его откачать, но он сейчас наверху, а я здесь… В это время останки «Маркизы» вздрогнули, и послышался омерзительный, громкий вибрирующий скрежет. Затем откуда-то снизу долетел хруст и слабый ввиду удаленности лязг. Корпус судна отчетливо тряхнуло, и воцарилась тишина, нарушаемая только гулким дыханием четырех человек.

– Приехали, – пробормотал я. – Мы на дне.

– Это неглубоко, – отозвался из темноты Эктор Амадо.

– Да, всего сто метров… У вас в Сан-Исидро телевышка такая.

– Сантиссима Тринидад! – ахнула сеньора Эухения, может быть рассчитывая на помощь хоть кого-то из членов Святой Троицы. Во мне осталось кое-что из памяти католика Брауна, но ни шиша из его убеждений, а православного Баринова пока не получалось… К тому же я подозревал, что ни Отец, ни Сын, ни Дух Святой нам не помогут. И все-таки я спросил:

– Что могут предпринять ваши люди, сеньор Амадо?

– Не знаю, – вяло ответил тот. – Сейчас все зависит от того, кто остался в живых…

Я понял, что беспокоит вождя «молодых койотов». Видимо, единодушие в его компании зиждилось на самом Экторе точно так же, как покойный Бернардо Сифилитик объединял под собой «сеньорес» и «хуниорес». У Эктора в фирме тоже был какой-нибудь верный присяге «Доминго Косой» и какой-то «бунтовщик» по типу самого Амадо. Если верный друг гробанулся при взрыве, а заведомая «редиска» осталась на плаву, то никто не начнет обследовать затонувшее судно раньше, чем пропадут шансы найти Эктора живым. Се ля ви!

Впрочем, если уцелел тот, на кого Эктор полагался и доверял, как самому себе, – это тоже не гарантия. Обстоятельства могут сильно изменить человека.

– Каррахо! – процедил Эктор. – Только бы выбраться! Косой еще пожалеет, что родился на свет…

– Вы бы лучше помолились об отпущении грехов, – умиротворяюще посоветовала Лусия Рохас. – Вы же христианин… Бог отвернется от нас.

– Помолчала бы! – разозлился Амадо. – Мне эти проповеди уже вот где! Праведница! Ты бы лучше сама покаялась. Небось в вашем Центре занимаются одними богоугодными делами…

– Оставьте это, не ссорьтесь, давайте лучше помолчим, чтобы зря воздух не расходовать, – предложила Эухения.

Напоминание о воздухе было своевременным. Все притихли. И тут откуда-то донесся лязг металла…

– Ага! Нас ищут! – воскликнул Эктор.

Я этот оптимизм не разделял. Слишком рано для спасателей, даже если там, наверху, быстро нашли аквалангистов. Полицейские, что работали в лагуне у пляжа «Каса бланки де Лос-Панчос» и разыскивали подводный туннель, о котором вчера вечером говорили Сифилитик и Морено, вряд ли успели бы свернуть работу и так быстро прибыть на место катастрофы. Но даже если бы они все бросили и помчались к яхте сразу после взрыва, – чего, я точно знал, не было, – все равно они не сумели бы так быстро погрузиться на сто метров. Шум могла произвести какая-нибудь рыба или плавающие по затопленным каютам предметы обстановки.

Тут мои мозги стали работать получше, и я осознал еще одну опасность, но, чтобы не паниковать и не пугать народ зазря, решил сначала кое-что уточнить.

– Эктор, – спросил я, подумав, что на глубине в сто метров можно обойтись без всех этих «сеньоров» и излишней учтивости, – где мы сейчас находимся?

– В моем сейфе, – отозвался он.

– Чего-чего? – Мне даже показалось, что у малого крыша поехала. – Ты это серьезно?

– Серьезно. Конечно, это не шкаф какой-нибудь, а целая бронированная комната, и герметичная к тому же, с двойными дверями. Эти двери были замаскированы дубовыми панелями, которые автоматически отодвигались. Все, конечно, было на совесть сделано: и сигнализация, и замки. Но при взрыве что-то замкнулось накоротко и сработала система экстренного открывания. Я, видишь ли, такую поставил после того, как однажды ключ сломался. Система должна была только по определенному радиокоду включаться, а она от замыкания… И слава Иисусу, что сработала. Нас с Лусией и Эухенией, когда все падало, туда внесло, а вас, видимо, мебель не пустила.

– Постой, но ведь яхта же встала торчком, к вам вода должна была залиться! – удивился я.

– А тут другая система включилась, страховочная. Она специально была рассчитана на тот случай, если кто-то узнает радиокод экстренного открывания и попробует залезть в сейф. Двери сразу же закрываются за вошедшим. Хорошо, что нас троих внесло не по очереди, а одновременно, а то могло бы и ноги отдавить кому-то…

– Так, – уловил я, – но ведь сейчас-то двери открыты…

– Когда яхта перевернулась, опять замыкание произошло, – устало ответил Амадо. – Теперь все – кончилась электроника.

В общем, мои опасения после этого рассказа усилились еще больше. Чего я боялся? А вот чего. Носовая часть «Маркизы», судя по всему, воткнулась форштевнем в грунт, а верхней частью надстроек навалилась на кормовую часть, которая легла на дно гораздо раньше. То есть сейчас наша подводная мышеловка стояла стоймя, но могла вот-вот свалиться. И тогда пузырь воздуха выйдет наружу, а мы отдадим концы намного раньше, чем сдохнем от избытка углекислого газа…

– Большая тут у тебя кубатура? – спросил я, но Амадо не ответил.

Может, он и хотел ответить, но в это время что-то еще раз гулко бухнуло, а затем скрежетнуло. Мне вдруг пришла в голову еще одна приятная идея: а что, если сюда акулы пожаловали? Я в ихтиологии – полный нуль, не знаю, на каких глубинах эти твари охотятся, но то, что при взрыве могли быть господа, погибшие отнюдь не бескровно, вполне могу допустить. Про то, что акулы на кровь очень хорошо реагируют – слышал. Пятки наши всего сантиметрах в двадцати от воды… Мороз пошел по коже, хотя совсем недавно я Ленку, насмотревшуюся «Челюстей», успокаивал.

Нет, уж лучше, чтоб яхта перевернулась! Тут хоть не почуешь, как тебя разгрызают. А звук тем временем повторился, и был он слышен где-то заметно поближе к нам. Ухо уловило даже шелест какой-то, будто нечто плывущее задело переборку… Я попытался забраться повыше, но уперся головой в металл. Некуда. Сиди и жди, пока пятки не отхватит…

– Свет! – вдруг закричала Лусия. – Свет! Там люди! Нас найдут! Слава Спасителю!

Да, свет был, и я его тоже увидел. Он обозначился сквозь воду, правда, слабенько, и источник его располагался от нас неблизко. Тем не менее свет явно испускала не какая-нибудь рыба, а электрический фонарь.

Это подводное солнышко приближалось к нам довольно быстро. Там, внизу, сперва обрисовался серый прямоугольник, который был лишь чуть-чуть светлее окружавшей нас непроглядной тьмы. Затем он приобрел зеленоватый оттенок, и стали заметны «пылинки» планктона, отдельные детали на стенках комнаты-сейфа. Теперь мы, все четверо сидевших в воздушном пузыре, смогли кое-как разглядеть друг друга и то помещение, которое спасло наши жизни.